Текст книги "Огненный всадник"
Автор книги: Михаил Голденков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
– И вот еще и у нас, слава Богу, – улыбнулся Боноллиус.
– Верста, поди, до них будет, а ведь как слышно! – вздохнул Иван Милославский, воздев к небу свои выразительные голубые глаза. Сердце московского князя защемило, набежала слеза. Как же ему сильно захотелось встать, обнять этих храбрых смолян, понюхать вместе табачку да вспомнить родной дом под горячий душистый чай!
– Странная птица, – Корф покачал головой, – у нас в Германии ее мало, а вот во Франции и других странах – вообще нет.
– Отчего же! – Иван Милославский возмущенно развел руки. – У нас журавли тоже живут. К северу от Московы есть селение мери Талдом, а рядом с ним есть место, называемое мерей Куркасюнимаа, что переводится как Журавлиная родина. Во там много этих журавлей собирается! Сам видел! Красивая птица!
– А на западе Европы их вообще нет, – повторял Корф, – раньше, говорят, водилось много, но ныне ни во Франции, ни в Англии нет ни единого…
– Странно, – удивился Семен Милославский, – птица вроде не особо промысловая. У нас ее не стреляют. Да и грех такую убивать.
– Убивать вообще грех. По христианским обычаям, – угрюмо отозвался Обухович, до сих пор молчаливо наблюдавший за полетом журавлей.
Лихачев первым пришел в себя, смущенно кашлянул в кулак, зло зыркнул на Милославских. Те медленно опустили головы. Боноллиус вздохнул, провожая журавлиный клин взглядом. Обухович молчал, все еще глядя на удаляющихся к югу птиц, превратившихся в едва заметные точки. Неловкая пауза затянулась. Дьякон вновь нетерпеливо кашлянул.
– Ну, так что, господа? Я же вам как лучше хочу сделать. Вы же умные люди.
– Нам ваши условия уже известны, – ответил Обухович и встал, отвешивая поклон, – честь имею, спадарство!
Когда парламентеры ушли, Обухович собрал всех на совет в своем доме.
Шановное спадарство! Оно, конечно, дешифрованное письмо и булава гетмана могли попасть к царю разными путями, но все это, тем не менее, доказывает, что миссия Кмитича осложняется, и скорой помощи нам не дождаться – война идет уже на Березине и нашим там туго приходится. Нужно рассчитывать только на свои силы в ближайший месяц. Похоже, что царские войска в самом деле ушли далеко на запад, а мы как остров в бушующем море. Однако это не значит, что мы собираемся сдаваться. Пока есть порох и пули с ядрами – будем драться. Волнует меня лишь судьба мирных жителей, женщин и детей. Их надо увести, ибо если московитяне ворвутся в город сами, то нашим мещанам несдобровать.
– Можно сказать? – встал городской судья Галимонт. Облаченный во все черное, с длинным носом, он выглядел как грач. – Я полагаю, что нужно вести разговор о сдаче города, и все на этом. На что надеяться? Что просидим здесь еще неделю или месяц и погибнем?!
– Так, панове, – вскочил пан Соколинский, – мы проиграли, и это надо признать! Надо сдаться, пока москали не злые. В другом случае они нас всех перережут, что православных, что протестантов, что католиков.
– Мы их сильней! – возразил Боноллиус. – Наша сила в том, что за нами правда, Бог, а условиям царя я не верю ни на грош! Хочу напомнить панам историю русских республик Новгородской и Псковской. Ведь тамошние помещики рассуждали точно так же, как вы, паны Галимонт и Соколовский. Новгородские богатенькие бояре полагали, что останутся при своих грошах, власти, земле и при московском царе. Что стало? Напомню! Царь кого выслал, кого казнил, все отобрал и посадил своих людей. Новгород пришел в запустение. Псков помог Василию III в борьбе с Новгородом. Что стало со Псковом? В январе 1510 года сняли вечевой колокол и в Пскове. Город тоже пришел в запустение. Я не верю никаким обещаниям. Нужно надеяться только на себя, на Бога и на помощь гетмана.
– Нет помощи и не будет! – закричал Соколинский, краснея круглым одутловатым лицом. – Откуда она придет? С неба? О себе не думаете, подумайте о женщинах и детях! Не зря солнечное затмение было!
– Женщин и детей будем выводить из крепости под разными видами! – повысил голос воевода. – Если московцы не согласяться принять беженцев, то изобразим, что они сами сбежали из города под власть царя.
Судья и Соколинский продолжали настаивать на капитуляции. Некоторые их поддерживали. Сторону Обуховича кроме инженера держали Корф, Тизенгауз, Оникеевич. Несколько офицеров колебались, не зная, к кому примкнуть. Это окончательно разозлило всегда спокойного воеводу.
– Пока я здесь командую, будете делать то, что я скажу, а не судья! – заключил Обухович. – На этом пока все!
Галимонт и Соколовский остались при своем. Они искренне полагали, что несговорчивая политика воеводы ведет к краху. Эти паны решили создать оппозицию Обуховичу и тайно договориться с царем о сдаче города. Их точку зрения разделяли многие в Смоленске, ибо люди уже отчаялись, и никто не надеялся на благоприятный исход осады.
На следующий день Боноллиус отправился с группой наемных казаков укреплять стены. Однако работа сорвалась. Казаки кричали, что «вся эта праца напрасна», когда целые участки стены не защищены никем.
– Приступить к работе! Нам нужно продолжать работать руками, а не языком! – угрюмо повторял инженер.
Казаки угрожающе обступили Боноллиуса.
– А ты нам тут не приказывай! – кричал тощий, как хлыст, человек с суточной щетиной и длинными слипшимися усами. – Мы не рабами нанимались к вам, а свободными людьми за деньги, вино и хлеб! Где все это?
– Верно, – кричали остальные, обступая инженера, – за последние две четверти не плачено ничего! Может уже и задарма работаем и служим?!
Инженер выхватил шпагу. Казаки замерли на месте.
– А ну, осади назад, а то проткну! – решительно крикнул Боноллиус. – Не хотите работать – идите и скажите пану воеводе. Пусть отдает вас под суд!
– Добре, – кивнул тощий. – Под суд, кажите? Добре, пойдем под суд. Айда, хлопцы, тем более, что судья сам хочет царю сдаться!
– Это кто тебе сказал? – удивился Боноллиус, что этим мужикам известна такая деликатная информация.
– Сам он и говорил! Нехай судит! – усмехнулся тощий, и казаки разошлись.
– Дьявол! – сплюнул Боноллиус. – Наш город все больше напоминает мне пиратское судно.
Дела в самом деле были плохи. Народ бунтовал. Многие наемники, кому не выплатили жалованье за пять четвертей, тайно покинули город, уйдя в лагерь московской армии. От всей немецкой пехоты, двух полков, осталось всего лишь четыреста человек. Ввиду таких обстоятельств Обухович, пользуясь тем, что москвитяне предложили перемирие для уборки трупов, решил вступить с царем в новые переговоры. Призвав на помощь нескольких смоленских обывателей, воевода составил и подписал манифестацию такого содержания, что «осажденные, будучи не в состоянии более выдерживать неприятельских штурмов и нападения, решили вступить с неприятелем в переговоры, но не для того, чтобы так скоро сдаться ему, а для того, чтобы, затягивая переговоры, могли дождаться хоть какой-нибудь помощи и обороны». Воевода рассчитывал затянуть время и таким способом продержаться в течение октября. Он не верил, что король и великий князь Речи Посполитой забыл о Смоленске. Не хотел в это верить.
Большинство же горожан было настроено иначе. Оппозиция под председательством городского судьи и Соколовского уже начала собираться у отцов-доминиканцев на частные сеймики, и здесь было принято решение сдать город царю. Судья даже послал тайного гонца в московский лагерь. Гонец вернулся с подписанным царем обещанием пожаловать своей милостью «судью Галимонта и шляхту, и мещан, и казаков, и пушкарей, и пехоту, которые били челом нам на вечную службу и веру дали, и видели наши Царские пресветлые очи, велели их ведать и оберегать от всяких обид и расправу меж ими чинить судье Галимонту…» и сохранить их «прежние маетности». Под подписью стояла и дата – сентябрь 7163 года.
– Что за странный год? – удивлялись смоляне. – Наверное, москали считают лета от сотворения мира…
Но один пленный объяснил, что такое летоисчисление идет от года какой-то победы над древними китайцами. Что за победа – пленный и сам толком не знал.
– Точно, монголы! – судья испуганно глядел на Соколовского. – Эхе-хе, пане, в чьи руки предаемся! Для них не рождение Спасителя началом веремен есть, а какая-то война с китайцами! Люди войны!
– Да это же бунт, измена! – возмущался Боноллиус, когда Обухович и его штаб узнали о вероломном поступке судьи и его сторонников.
– Когда я возвращался из Вест-Индии на корабле адмирала Еванова-Лапусина, – говорил инженер, – то часть команды также подняла бунт, недовольная платой и условиями содержания. Если бы Лапусин вовремя не выстрелил в главного зачинщика, то неизвестно, приплыли бы мы назад в Европу. Схватить зачинщиков, и под замок, чтобы людей не баламутили!
– Нет, не могу так, – качал головой Обухович, – мы все-таки не в такой стране живем, чтобы хватать и сажать под замок людей, пусть они и ошибаются.
– Время сейчас военное! Все должны строго придерживаться команд одного человека! – возмущался Боноллиус. – Мы же не законы вырабатываем на сейме, а врага сдерживаем! Арестуй, воевода, этих смутьянов, а то худо будет всем!
Обухович отказывался. «Как не хватает Кмитича!» – думал воевода, уже жалея, что отпустил хорунжего из города. Вот бы кто подсказал, посоветовал!.. Боноллиус верный боевой товарищ, на него можно положиться, но именно смекалки и удали Кмитича сейчас особенно не хватало Обуховичу. В конце концов он предложил другое: составить протест против решения капитуляции и подписать его. Боноллиус не соглашался, но его удалось уговорить, и протест был составлен, но… не исправил положения ни на йоту. Судья взбунтовал шляхту, мещан, крепостную пехоту, которая охраняла ворота, также польскую пехоту, казаков и других обывателей крепости.
– Нужно брать власть в свои руки, – подбивал людей судья, – иначе всех московитяне перережут, как моголы древних китайцев.
Глава 15 Сдача Смоленска
Понедельник 14 сентября не был похож на все предыдущие. Погода, правда, была такая же уныло-осенняя: мелкий моросящий дождь, низкие серые тучи… Но главное – было тихо. Непривычно тихо. Жители Смоленска благодарили Бога и своего воеводу за редкое спокойствие, полагая, что начавшиеся 10-го числа переговоры – причина воцарившейся тишины. Однако настоящая причина – это «Новое лета» по московскому календарю. Московитяне отмечали новый, 7163-й год, наступающий для них 1-го сентября по московскому летоисчислению. И еще два дня никто не бомбардировал город, хотя осаждающие и делали вид, что собираются нападать. Царь не торопился атаковать – пятая часть его армии вышла из строя за три месяца боев. Еще горела огнем пощечина последнего штурма.
16-го числа Боноллиус с утра копался у вала с группой рабочих из пленных. Вот когда эти подневольные пригодились, не важно, знали они русский или нет! Пленные представляли собой сброд несчастных забитых людей, не умеющих говорить «нет» начальству. Жаль, что их осталась лишь половина – кто умер от болезни и ран, кого подстрелили свои же во время работ на разрушенных кватерах.
Корф проверял пушки на стене. Оникеевич дежурил с мушкетерами у бойниц. Все выглядело более-менее спокойно, и Обухович заскочил домой, чтобы перекусить. Его жена поставила на стол миску с кутьей – кашей из ячменных зерен – и похлебку из конины с кусочками мяса – убили очередного коня. Теперь в городе осталось лишь двадцать два скакуна. На обед пришел и сын Обуховича в оранжевом кожаном мушкетерском камзоле. Он молча поставил свой длинноствольный мушкет в угол и снял широкополую шляпу. У семнадцатилетнего Обуховича-младшего были такие же, как у отца, длинные светлые до плеч волосы и голубые глаза.
– Садись, Ян, перекусишь, – предложил воевода сыну. Тот сел за стол.
Жена Обуховича, ставя на стол еще две миски для сына и подавая два тонких куска хлеба, буркнула:
– Сегодня народ опять бухтел. Может, все же послушаешь их?
– И ты туда же! – недовольно ответил воевода. – Я сам разберусь, – и, улыбнувшись, повернулся к сыну, – а знаешь, чего так тихо со среды?
– Переговоры же ты ведешь? – ответил тот, не отрываясь от еды.
– Не только, – хитро улыбнулся Обухович, – один из пленных более-менее говорит по-русски, и он рассказал, что 14-го верасня, как раз первого числа по московскому календарю, московиты отмечают свой Новый год, семь тысяч сто шестьдесят какой-то. Точно не помню.
– Ого! – Ян повернул голову к отцу. – Что же за календарь такой? Точно не христианский. А ведь они, вроде, православными себя называют!
– Верно, – кивнул воевода, – называют себя греческими православными. Правда, сами греки их при этом схизмой зовут. Отклонистами то есть. Не нравится грекам их православие! А наши некоторые уши развесили – пришел православный царь, всех облагодетельствует! Они еще не знают, что за православие несет нам этот царь, а уже готовы жить под его короной! Так своим сплетницам и скажи! – сердито бросил взгляд в сторону жены Обухович. – Схизматики, схизматики и есть!..
Трапеза подходила к концу, когда со двора стали доноситься мужские и женские голоса. Множество голосов.
– О, пожаловали! – воевода встал, надел шляпу и вышел на крыльцо. Выйдя, он оторопел. Под предводительством Галимон-та-как обычно во всем черном с белым воротником и в высокой черной шляпе – и Соколовского бунтовщики собрались огромной толпой, затопившей весь двор. Три солдата с мушкетами наизготовку стояли перед крыльцом, удерживая людей.
– Не стрелять! – приказал солдатам воевода.
– Чего галдите? Чего вам опять надо? – повернулся он к народу, сердито взглянув на судью, возглавлявшего толпу. Впрочем, он многих узнал. Был здесь и тесть Кмитича пан Подберезский, волком смотревший на воеводу.
– Отдай знамя! – кричал судья. – Хотим сдать город царю московскому! Мы тут прочитали твой манифест, что хочешь время тянуть да некоей помощи ожидать! Это обман! Мы не хотим терпеть голод и нужду! Если бы был смысл оборонять город, разве не делали бы мы этого? Разве не бились мы рядом с тобой на стенах? Теперь такой нужды нет! Отдай знамя, пан воевода!
– Вот ты сказал, что я вас обманул, – отвечал воевода судье, положив правую руку на эфес сабли, – а не вы ли первыми обманули меня, договариваясь за моей спиной с царем! Да это же бунт на корабле! Вы – типичный пират, пан Галимонт. А еще судья! Стыд!
– Не отдашь знамя, то мы сами зайдем! Пошли, панове! – махнул рукой судья и направился к крыльцу. Его черные туфли с квадратными пряжками гулко застучали по деревянным ступенькам.
– Не стрелять! Сталкивайте их! – приказал Обухович солдатам. Те мушкетами стали спихивать вниз со ступенек Га-лимонта, Соколовского и еще одного человека, пытавшихся пройти в дом. Галимонт стал упираться, но солдаты поднажали, и судья с Соколовским полетели на землю. Они, правда, тут же вскочили с красными напряженными лицами.
– Пусти! Добром прошу! – глаза судьи налились кровью. Он сжал кулаки.
– Негоже, пан судья, действовать как бандит! – закричал на него Обухович. – Вы как никто должны знать закон!
Но возмущенную толпу это лишь разозлило. Люди стали наперебой кричать, тряся в воздухе кулаками. Поток орущих мужчин и женщин подался к крыльцу, угрожая смести все на своем пути.
– Отдай знамя!
– Хватит произвола!
– Не хотим более воеводу!..
– Стоять! – крикнул Обухович и выстрелил из пистолета поверх голов людей. Еще один выстрел вверх сделал сын Обуховича из своего дальнобойного мушкета. Он уже был вместе с отцом на крыльце. На какой-то момент все заволокло пороховым дымом, и Обухович ничего не видел перед собой.
– Добре! Пускай будет по-вашему! – крикнул воевода, пока люди замерли и подались назад. – Хотите капитуляции? Будет вам капитуляция! Мы живем в свободной парламентской стране! Я не тиран и не царь московский и свое мнение каждому навязывать не буду! Но если так, то давайте голосовать! И если большинство выскажется за сдачу города, то я сам повезу знамя московитянам и сдам им ключи от города! Згодны?
– Что ж, – судья удовлетворенно усмехнулся, – давайте. Я соберу подписи тех, кто за капитуляцию. Боюсь, пан воевода, вы будете в отчаянном меньшинстве. И сделаем это немедля! Я рад, что благоразумие вам все-таки не отказало, – и, коротко поклонившись, судья резко развернулся к толпе:
– Пойдемте, спадарство! Будем составлять Список!
– Ну вот, – повернулся Обухович к жене, которая, всполошившись, также выскочила из дома на крыльцо, – довольна? Поговорил я с твоим народом! Похоже, мы проиграли. Думаю, их окажется большинство.
Этот же вопрос тревожил и судью. Он абсолютно не был уверен, что сторонников капитуляции будет больше. Но эти опасения оказались напрасными. Лишь чуть больше полусотни человек под держали Обуховича, и воевода, согласно обещанию, отправил в стан царя парламентеров Корфа и Боноллиуса с известием о сдаче города. Сам же пошел в дом к Злотеям-Подберезским, чтобы увидеть жену Кмитича и объявить ей, чтобы собиралась в дорогу. Но воеводу приняли как-то холодно.
– Она никуда не поедет, – объявил тесть Кмитича, пряча таза.
– Это как же? – удивился Обухович. – Мы едем в Литву, там ее муж.
– Это опасно, – ответил Злотей-Подберезский, опять стараясь не смотреть в глаза воеводе, – везде снуют казаки, татары. Я не могу отпустить дочь.
– Опасности нет, – возражал Обухович, – нас не так мало. Мы вооружены, к тому же царь дает нам охранную грамоту свободного прохода аж до самой Польши. Так что…
– Нет. Это решенный вопрос. Мы остаемся и оставляем в Смоленске дочь, не желая ей худого.
– Получается деликатная ситуация, – Обухович едва сдерживал свое негодование, – муж пани Кмитич воюет за Литву, против царя, а его жена идет под руку московского государя? Что я скажу пану Кмитичу?
– Здесь речь идет не о супружеском долге, но о безопасности, – настаивал отец Маришки, – ведь мы даже не знаем, жив или нет пан Кмитич. Куда она поедет, если вдруг окажется, что его убили московиты? И очень даже вероятно, что убили. Шутка ли! Он прорывался через плотное кольцо врага!
Сама молодая жена Кмитича, сколько ни смотрел на нее вопросительно Обухович, сидела, сцепив руки на плотно сжатых коленях, опустив голову. Она не умоляла отца отпустить ее, она не оправдывалась… Просто молчала. Злотеи даже не передали ни письма, ни привета Кмитичу. У воеводы кипело внутри от негодования. Не найдя слов, он резко поклонился: «Честь имею, панове!» – и вышел из дома. «Бедный Кмитич», – лишь подумал Обухович.
23-го сентября согласно договоренности под стенами Смоленска у Молоховских ворот показался со свитой сам царь. Он лично подробно расписал сценарий пышной церемонии сдачи Смоленска властями города, и сейчас с упоением восседал на нарядном коне. Государь московский был в отороченной чернобурым мехом островерхой шапке, усыпанной жемчугом и драгоценными каменьями. Крест и держава, которые держал в руках царь, также сияли драгоценностями. Вся в каменьях была и его золотистая длинная хламида, даже копыта коней его свиты были украшены жемчугом. Двадцать четыре расфуфыренных гусара с крыльями за спинами, как и у литвин-ских гусар, – нововведение в московской армии – с длинными пиками окружали царя, а перед самим государем московским несли два знамени с позолоченными двуглавыми орлами.
– Матка Боска! Богато, но как безвкусно! – скривился Боноллиус по поводу царского наряда. Инженер ехал на тощем коне рядом с Обуховичем навстречу царю, демонстративно попыхивая своей трубкой. На нем был его лучший наряд – модный плащ полукругом и фетровая широкополая треугольная шляпа со страусиными перьями.
– А раз так, пан Филипп, – продолжал инженер, косясь на ехавшего рядом воеводу, – то отвешиваем поклон номер шесть. Все равно этот гунн не разберет. Добре?
Поклон номер шесть… Перед выездом Боноллиус упорно учил Обуховича всем премудростям светских поклонов. Инженер поведал, как держать шляпу, чтобы поклон был уважительным, сверх-уважительным, снисходительным, благодарным или же резким и небрежным. Этот самый резкий небрежный поклон шел в уроках Боноллиуса под шестым номером.
– Добре, – согласился Обухович. Его понурое, исхудавшее и постаревшее за месяцы осады лицо выражало полное безразличие. Он не любил проигрывать, а сейчас полностью проиграл – и своим, и врагу. И царю, и собственным людям. Обухович завидовал никогда не унывающему Боноллиусу. «Вроде и нипочем ему все», – думал про инженера воевода, хотя понимал, что Боноллиусу далеко не все равно. Просто уж такой человек – никогда не покажет своих эмоций.
Поравнявшись с московской свитой, Обухович, Корф и Боноллиус, держащийся чуть сзади, слезли с коней и отвесили поклон царю. Как и предлагал инженер – номер шесть. Ехавшие за воеводой люди также спешились и медленно положили к ногам царя знамена смоленских полков. Алексей Михайлович важно восседал на коне, свысока из-под прикрытых век наблюдая за сдачей полномочий былых властей города. Воевода вновь отвесил короткий поклон, махнул своим людям, и те сели обратно в седла. Чуть более пятидесяти человек из гарнизона Смоленска, как и обещал царь, беспрепятственно отправились на запад, в Литву. Однако к этой полусотне человек, к немалому и приятному удивлению воеводы и Боноллиуса, из города вышла большая толпа горожан со всем своим небогатым скарбом. Около шести сотен человек, ранее не голосовавших за идею Обуховича сопротивляться московитянам, сейчас уже высказывались за нежелание оставаться в Смоленске под присмотром стволов царских пищалей. Мелькнул в толпе и знакомый белый чепец той самой отважной девушки, что остановила бегущих смолян и повернула их лицом к врагу в самый ответственный момент боя.
– Странные люди, – усмехнулся Боноллиус, бросая со своего седла оценивающий взгляд на толпу горожан, – капитуляцию они хотели, но сдаваться не хотят.
– Они просто хотели положить конец этой бойне. Бессмысленной, – мрачно ответил Обухович, – бессмысленной потому, что у нас в самом деле не было шансов выстоять. Помощи, кою я обещал и сам ждал, нет и не будет, любый мой пан Якубе…
Елена Белова с небольшим узлом в руках также покидала Смоленск, ее голубые глаза зло наблюдали, как складывают знамена смоляне перед ненавистным царем в расфуфыренной одежде, восседавшим, как китайский мандарин, на богато убранном коне.
– Ничего, – процедила Елена, не ясно к кому обращаясь, – придет время, и вы лично мне бросите свои знамена к ногам, лотры проклятые!
Пожилой мужчина, услышав эти слова, лишь горько усмехнулся, оглянувшись на Елену.
– Эх, молодость, молодость! – вздохнул он. – Ах, если бы, если бы!..»
Ну а московское войско торжественно въехало в такой желанный и неприступный город, который более уже никогда не вернется в лоно Речи Посполитой или же хотя бы в родное княжество – сбывалось пророчество волхва Водилы из Орши. Многие смоляне, поверив царским грамотам и обещаниям сохранить посты и свободы, добровольно пошли под московскую корону. Возможно, они полагали, что царская власть задержится ненадолго. Подкоморий Смоленский, князь Самуил Друцкой-Соколинский, королевский секретарь Ян Кременев-ский, городской судья Галимонт, будовничий Якуб Ульнер, ротмистры Денисович, Станкевич, Бака, Воронец, некоторые шляхтичи, немецкие наемники, казаки, гайдуки и мещане вышли встречать царя. Они теперь стали гражданами другого государства, где их ждала полная неизвестность.
Царь в первые же дни приказал все костелы и лютеранские храмы обратить в православные церкви, но, стараясь угодить смолянам, пригласил всю смоленсісую шляхту в свой шатер на пир в честь победы.
– Нам будет не хуже под московским царем, а там, может, наши и вернутся, – судачили шляхтичи, поднимая кубки чистой медовухи за здравие своего нового патрона, угощаясь астраханским виноградом, что в изобилии в патоке и просто так доставили в лагерь Алексея Михайловича.
* * *
И так же долго, как и Смоленск, сопротивлялся Дубровно под началом минского мечника Александра Юзефовича Гле-бицкого. Три месяца отражал атаки врага небольшой город к западу от Смоленска. Уже сдался и сам Смоленск, а Дубровно стоял, как скала. Под стенами города скопились лучшие силы московского царя: части Якова Черкасского, Трубецкого, Никиты Одоевского, Куракина… Глебицкий уже знал, что сдался Смоленск, но сопротивления не прекращал. Но когда к концу октября истощились запасы провианта и пороха, Глебицкий решил начать переговоры о сдаче. Московиты так же, как и смолянам, обещали, что всем, кто захочет уйти в Речь Посполитую, гарантируется безопасность. Но Глебицкого обманули. Под видом встречи с царем оборонцев отправили в Смоленск. Там, в Смоленске, всех мужчин силой выслали в Казань, а их жен и детей оставили в Смоленске.
