Текст книги "Россия и Англия в Средней Азии"

Автор книги: Михаил Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

До какой степени недоверчиво относились бухарцы к нашим действиям, можно судить из письма эмира: «мы узнали, писал он, что русские вступили в Карши и заняли его. Вследствие какой необходимости это было сделано, мы совершенно не понимаем… Русский Царь – государь могущественный и владения его очень обширны. Я вступил с ним в дружбу, а теперь и друзья и враги знают о занятии города». Легкий успех над Каты-Тюрей и возвращение города эмиру произвели весьма благо приятное для нас впечатление как в среде нашего собственного мусульманского населения, так и в соседних владениях. Яхья Ходжа, принявший от нас Карши, писал Абрамову между прочим: «выступлением вашим из Карши, вы совершили великий и благородный подвиг – теперь все удивляются искренности вашей дружбы, а мы гордимся теперь этим перед теми, кто утверждал противное». Эмиру же это до того понравилось, что он просил потом, чтобы мы кстати взяли для него также и Якобах и Шахрисябз, при чем обещал принять военные издержки на свой счет. Шахрисябзские беки были однакоже так напуганы рекогносцировкой нашей к Китабу, что прислали депутацию с изъявлением покорности, и, по нашему требованию, обязались возвратить Якобах эмиру.

Катты-Тюря, непринятый шахрисябзсцами, обратился к генералу Абрамову с просьбой примирить его с отцем «я бы поехал к государю моему лично, писал смирившийся принц, я бы просил у него прощения, упал бы к его ногам, целовал бы их и отер бы ими свои слезы».

Казалось, что раскаяние было полное, но когда эмир согласился простить его и вызывал к себе, то Катты-Тюря, не доверяя искренности отца, просил покровительства России. Получив позволение прибыть в Самарканд, принц этот свернул, однако же, с дороги и двинулся на Хатырчи, занял этот город и предал многих из своих противников казни. Затем он направился к Кермине, но тут уже подоспел из Карши сам эмир и претендент бежал в Нурату. Вытесненный и оттуда, он скитался в Хиве, Авганистане и, наконец, принят в Кашгаре.

Все эти волнения отразились, естественно, на правильности поступления податей в казну эмира, и он не мог выполнить в точности условие относительно сроков взноса контрибуции, так что последний взнос, сделанный в апреле 1870 г., опоздал на 7 месяцев. Кроме домашних затруднений, неаккуратность высылки контрибуции имела причинами еще: а) опасение, чтобы кабульский эмир не занял левого берега Аму-Дарьи, б) слух о том, что генерал фон Кауфман, уехавший в С.-Петербург, не возвратится назад, а с новым генерал-губернатором могла измениться и политика, и, наконец, в) слухи о беспорядках в киргисской степи оренбургского ведомства. Проезд генерал-губернатора чрез степь устранил две последния причины и эмир поторопился выслать к его приезду 276.000 руб., в счет следовавшей с него контрибуции. Московский купец М. Хлудов предложил внести за эмира всю остальную недоплаченную часть контрибуции, но с гарантией нашего правительства в получении с эмира этого долга. В гарантии было отказано, а предложено склонить к поручительству бухарских купцов. – Дело это расстроилось, но при помощи разных принудительных мер эмир все таки пощипал свое купечество и, в апреле 1870 года, внесены были последния 30 т. тиллей. Эмиру выдана была квитанция в получении от него в 4 срока сполна всей контрибуции.

Часть бухарской серебряной монеты была выслана в количестве 320,000 штук (на 64,000 р.) на С.-Петербургский монетный двор, а золотые тилли выпущены в обращение чиновником казенной палаты, заведывавшим расходными отделением…

Глава III.

Письма эмира к генерал-губернатору и к Государю. – Своеобразный взгляд на причины войны. – Посольство Тюря-Джана. – Просьбы о возвращении Самарканда и других городов. – Депеша сэра Буканана. – Тревожные слухи из ханств. – Рекогносцировки в Кизил Кумы. – Спор Бухары и Кокана из-за Каратегина. – Вмешательство генерала-губернатора. – Разбойничества в Бухаре. – Истребление русскими шайки Бабана. – Посольство полк. Носовича. – Неудовольствия с Шахрисябзем. – Взятие Китаба и Шахра и передача их эмиру. – Голод в Бухаре. – Неудовольствие народа против русских. – Посольство г-на Струве. – Посольство полк. Колзакова. – Выдача эмиру бежавшего к нам опального бека. – Вопрос о воде Зеравшана. – Обязательство Эмира не сноситься впредь с Турцией помимо генерал-губернатора. – Командировка в Бухару агента министерства финансов г. Петровского. – Можно-ли рассчитывать на постоянный мир с Бухарою? – Поведение эмира во время движения нашего на Хиву в 1873. – Новая командировка г. Струве. – Новый трактат 28 сентября 1873.

С течением времени эмир, как видно, отдумал воспитывать сына в России и просил только дозволения отправить его к Высочайшему двору, для засвидетельствования своих мирных и дружественных намерений и для изъявления раскаяния в своих ошибках. Однако же в письме, поданном генерал-губернатору 23 июля, было, между прочим, сказано и следующее:

«Следовало бы, ради Величия и Высокого Имени (Белого Царя), дать возможность прожить в спокойствии пяти-шести мусульманам (т. е. мусульманским городам), оставшимся теперь без родины (т. е. завоеванных русскими). Очень хорошо известно, что с начала до конца, с нашей стороны, не было повода к войне; очень хорошо известна нам и обширность вашего государства, но ведь это на два, на три дня жизни (другими словами: но ведь ничто не вечно)». В грамате на Высочайшее имя интересно, в особенности, наивное извращение фактов касательно наших прежних отношений. Эмир говорил:

«Турецкий султан писал нам, что русский Государь есть Великий Император, и лучше сохранять с ним дружбу – вследствие этого мы послали к Вам Наджмеддин-Ходжу-Судура с грамотою, но его, не знаем почему, дальше Оренбурга не пустили. То же случилось и с другим послом нашим, Мусабеком. Один только раз мы вышли с отрядом на Сасык-Куль, и то ради восстановления мира, но войска Ваши начали наступление и мы, помня дружбу Вашего Величества, не сражаясь вернулись назад. Ваши губернаторы пришли к нам с войском и забрали несколько крепостей. Мы знаем, что Ваше государство громадно, что земли у Вас много, что Вы всем богаты, что Вы Великий Государь – ибо мы убедились в Вашем величии и признаем Вас Великим – наше же царство, сравнительно с Вашим, самое ничтожное, но мы довольны наследственными землями, хотя и живем в тесноте. Мы – узбеки, и если погрешили против законов и обычаев Ваших, то ради Величия Вашего простите нам и возвратите взятые у нас крепости». Видя из этого, что посольство имеет еще и другую цель, генерал-губернатор предупредил старшего посланника, Датху, {10} что все дела о границах, о торговле и о прочем должны решаться на месте, в силу Высочайше дарованного ему полномочия; эмира же вразумлял следующими словами: «воля и виды Государя Императора, клонящиеся ко благу Его поданных и к спокойствию Его соседей, мне известны и они служат мне указанием во всех случаях».

Никакие доводы, однакоже, не подействовали и Датха, на торжественном приеме 22 октября 1870 года, счел возможным принести Государю Императору просьбу эмира о возвращении завоеванных нами городов. Категорический ответ государя все еще не образумил бухарского дипломата и он, при свидании с нашими государственными людьми, {11} несколько раз заявлял ту-же просьбу, но решительные ответы их обращали в ничто его доводы и каждый раз он убеждался, что, в силу Высочайше дарованного Туркестанскому генерал-губернатору полномочия, решение дел с соседними ханствами предоставлено единственно ему и что вследствие этого, центральное правительство в С.-Петербурге отклоняет от себя всякое непосредственное участие в переговорах. Эти попытки бухарцев доказывают как чувствительна им потеря Самарканда – этой «жемчужины мира средоточия вселенной» и проч.

Чтобы вернее склонить нас к уступке, Датха заявил, что эмир, из желания сделать угодное Белому Царю и тем заслужить его милость – запретил в Бухаре торг невольниками Эту меру можно бы было ценить как результат нашего политического влияния, если бы она действительно осуществилась. Последния сведения указали однакоже, что торг невольниками существует во всей силе. Не зная чем ублажить русских государственных людей, Датха приводил наконец (при объяснениях с Т. С. Стремоуховым) и то, что никогда еще эмир не присылал ни сыновей, ни родственников своих, ни столь высоко поставленных лиц, а вот теперь это сделал, ради исходатайствования забвения прошлого и возвращения взятых городов. Получив в ответ замечание, что напрасно эмир в письме к Государю, а Кушбеги в письме к канцлеру, удалились от истины и совершенно исказили ход недавних событий – Датха согласился с тем, что письма действительно грешат в этом отношении, но что сам эмир вовсе не хотел воевать с русскими и был принужден к этому своими мятежными подданными. Наконец для России несколько городов не составят важного приобретения, тогда как для Бухары это почти вопрос о существовании.

На просьбу о сложении контрибуции, датхе возражено, что эта мера была необходима: во первых, для пополнения военных издержек, сделанных из за враждебности Бухары, а во вторых и для того, чтобы мятежные подданные эмира, принудившие его к войне, почувствовали на своем собственном имуществе и всю тягость ее. – Впрочем, настойчивость бухарцев может быть объяснена упорно повторявшимися слухами, что Государь Император имел в виду возвратить им Самарканд. Слухи эти не раз высказывались и в печати. Английский посол при нашем дворе сэр Александр Буканан уведомлял свое правительство (депешей от 1 ноября 1869 года), что возвратить Самарканд было желанием Императора, «но при этом встречалось только то затруднение, как это сделать без ущерба достоинству и без утраты гарантий за благосостояние населения, принявшего русское подданство». В другой депеше от 13 июля 1870г. сэр Буканан сообщал лорду Гренвилю, что «намерение Его Императорского Величества было вывести войска из Самарканда, как только бухарский эмир исполнит свое обещание».

Далее пояснялось, что от эмира будут требовать: «не назначать никого правителем Самарканда, без одобрения генерала Кауфмана, смещать и наказывать назначенного таким способом правителя тотчас, как только его поведение, относительно подданных Императора, даст повод к справедливым жалобам». Заметив, что при таком порядке вещей, действительное управление областью останется в руках России, с. Буканан прибавляет: «нашли проще и желательнее, по крайней мере для России – сохранить безусловное обладание городом, который по его положению на верховьях Зеравшана, держит Бухару точно в горсти».

Ничего нет мудреного, что все такие соображения, предположения и слухи доходили, тем или другим путем, и до бухарцев.

По возвращении бухарского посольства в Ташкент, 1 марта 1870 г., генерал-губернатор в тот же день послал к эмиру письмо с нарочным, которому приказал присмотреться по дороге, к расположению умов населения и к военным приготовлениям, о которых доходили отовсюду слухи. Лазутчики сообщали о беспрерывных сношениях эмира с соседними ханствами, что давало повод опасаться общей коалиции. Нарочный вернулся, впрочем, с успокоительными сведениями, и Тюря-Джан, 8-го апреля, был отпущен. Не весел был кортеж бухарской миссии: датха предчувствовал невзгоду, так как ни одна из просьб эмира не была исполнена. Бедный Тюря-Джан попытался было тронуть сердце генерал-губернатора письменной просьбой, поданной им на торжественной аудиенции 2 марта. «Я приехал в Ташкент, писал принц, с твердою верою в сердце, что Ваше Превосходительство сделаете это (дело идет о возвращении Самарканда) лично ради меня, чтобы я не вернулся на родину опозоренный, с лицом, раскрасневшимся от стыда перед эмиром, моим отцом, и перед народом». Надежда эта оказалась напрасною.

Датха действительно впал в немилость, а Тюря-Джан потерял всякое преимущество перед остальными братьями.

Так как тревожные слухи о замыслах Хивы и участии ее в волнениях и беспорядках киргизов оренбургского ведомства распространялись еще с осени 1869 года, то из форта Перовский был выдвинут отряд на Куван-Дарью с тем, что в случае неполучения сведений о Сыддыке, отряд должен был идти дальше на Яны-Дарью, которой Сыддык никак миновать не может. Другой рекогносцировочный отряд из 2-х сотен казаков, выступив, 24-го октября, из Джизака, прошел в 15 дней 380 верст к самым Буканским горам, вплоть до хивинской границы и, не встретив никаких препятствий, поставил знаки на новой нашей границе, определенной автором этих строк по соглашению с прибывшим к отряду бухарским уполномоченным.

Современно этим движениям наших отрядов в Кизил Кумы, эмир подчинял своей власти отпавшие от Бухары города: Гиссар, Куляб, Дейнау и прочие. Наиболее опасный для эмира Кулябский бек, Сары-Хан, был разбит и бежал, а усмиренные города испытали на себе всю строгость неумолимого и мстительного своего повелителя. По взятии Куляба, эмир направился в Каратегин, подчиненный Кокану, обвиняя каратегинского бека, Шир-Али-бия, в поддержке Сары-Хана. Шир-Али принужден был бежать в коканские пределы, а эмир посадил на его место своего бека и присоединил Каратегин к своему ханству. Худояр-Хан обратился к генерал губернатору с жалобой на эмира, который, в свое оправдание, представил письмо Шир-Али-бека, сильно его компрометировавшее. Худояр-Хан объявил письмо подложным, а все дело – коварною интригой эмира, а в доказательство подложности печати, приложил одно деловое письмо Шир-Али, для сличения. Действительно оказалось, что печать, приложенная к письму, доставленному эмиром, совершенно отличается от подлинной, как небрежностью резьбы, так и не вполне правильною формою, что давало повод считать ее плохим, и на скорую руку сделанным, снимком с подлинной.

Не желая допустить своих соседей до серьезной ссоры и склоняясь, по многим причинам, на сторону Худояр-Хана, генерал-губернатор написал эмиру, чтобы он принял к руководству в своих будущих отношениях одно правило: «мои друзья да будут вашими друзьями, мои враги – вашими врагами», за тем указывалось, что коканский хан уже 3 года живет с нами в мире и свято соблюдает заключенные условия, а потому он должен, в равной степени с эмиром, пользоваться покровительством русского Государя; вследствие этого эмиру было предложено возвратить Каратегин законному владетелю. В то же время Худояр-Хану был дан совет отложить, на время, предпринимаемую им экспедицию для возвращения Каратегина силою.

Не дождавшись ответа, Шир-Али-бий перевалил через горы в Каратегин, но был разбит соединенными силами кулябского и гиссарского беков и взят в плен. Генерал-губернатор посоветовал коканскому хану отправить в спорную территорию прежнего законного владетеля, Музафар-Шаха, чем должен был удовлетвориться и бухарский эмир, которого также просили отпустить зато коканского вождя из плена. Эмир исполнил и эту просьбу.

Таким образом, наше посредничество, уладило каратегинское дело, грозившее было серьезной распрей между Коканом и Бухарой. Это еще более подняло авторитет русского имени.

Неурядица последнего года, междоусобия и взаимные грабежи повлияли весьма неблагоприятно на благосостояние подданных эмира, а это, вместе с политическою распущенностью народа, выразилось появлением множества разбойничьих шаек, вторгавшихся иногда и в наши пределы. В особенности отличалась шайка Бабана, грабившая по дороге между Джамом и Катты-Курганом. Так как зиаддинский бек, (пограничный с нами) откровенно сознался в своем бессилии, то генерал-губернатор приказал принять все меры к уничтожению шайки, хотя бы она была застигнута и вне наших пределов. В средине декабря 1869 г., по получении известия о появлении шайки Бабана в 300 человек, из Катты-Кургана были двинуты полторы сотни казаков, которые настигли шайку в 18 верстах за нашими пределами и частью порубили, частью разогнали разбойников. 25 пленных были отправлены к зиаддинскому беку, который и велел их зарезать.

Еще до возвращения Тюря-Джана из С.-Петербурга, в Ташкенте распространился слух, будто эмир, недовольный результатом посольства, объявил народу о неизбежности новой войны с русскими и вступил поэтому в переговоры с Хивою и Авганистаном. Задержка в уплате контрибуции придавала этому слуху еще большее значение, но все это оказалось лишенным всякого основания, и наш нарочный, посланный к Эмиру с уведомлением о прибытии Тюря-Джана, сообщил, что Бухарцы напротив сами боятся нашего движения к ним, о наступлении же, конечно и не думают. Желая окончательно успокоить бухарцев, в этом отношении, генерал-губернатор, под предлогом ответа на многократные посольства эмира и, в особенности, на любезность, оказанную им посылкою любимого своего сына к Высочайшему двору, решился отправить в Бухару посольство, возложив эту миссию на полковника Носовича и придав ему свиту из 8 лиц и конвой из 50 казаков.

Посольство это было принято с большим почетом и выполнило возложенную на него миссию весьма успешно. Народ также относился к русским довольно ласково, чему способствовало то обстоятельство, что вместе с посольством пришла в Бухару и вода, пущенная по распоряжению Абрамова. Куш-беги {12} в разговорах с нашим послом между прочим высказал желание эмира получить 4000 ружей и мастеров для литья пушек, так как в случае войны с авганцами, ему нельзя будет обойтись с настоящим запасом оружия. Эта просьба конечно подала повод разъяснить эмиру: как он должен вести себя относительно Авганистана. Единственный результат нашего посольства заключался в успокоительных сведениях относительно политики эмира и общего настроения в Бухаре. Эмир вполне сознавал, что прочность его власти внутри ханства, зависит от поддержки, которую мы ему оказали и дал понять, что ради сохранения за собою престола своих предков, он готов даже стать в зависимое от нас положение. Эмир отклонил от себя всякую солидарность с замыслами кабульцев и шахрисябзсцев и решился не допускать Шир-Али-Хана утвердиться на правом берегу Аму-Дарьи.

Почти одновременно с прибытием в Бухару нашего посольства, явилось туда и посольство от кабульского эмира.

Еще раньше прибыли сюда послы турецкий и хивинский. Что за переговоры велись между эмиром и всеми этими послами – неизвестно. Говорят однакоже, что дело шло о составлении союза против России и что Эмир соглашался на это лишь при условии, что союзники самым делом, а не на словах только, признают его главенство. Так по крайней мере можно судить из следующих слов, сказанных эмиром послам авганским и хивинским: «я сильно и не один раз поплатился за то, что начинал войну… вы говорите мне, что я старший, приглашаете меня стать во главе… пусть сначала ваши ханы приедут ко мне, поклонятся мне и тем докажут мне, что признают мое главенство».

Такое требование, понятно, более походило на отказ, чем на согласие. Тут к тому же, подоспело русское посольство, торжественный прием которого показал искателям союза несбыточность их надежд, и с того дня турецкое и авганское посольство перестали показываться на улицах.

Мелкие и, полунезависимые бекства: кштутское, магиянское, мачинское, фарабское и проч., занимающая все пространство между зеравшанским округом, коканскими владениями и ходжентским уездом, по верховьям реки Зеравшана, составляли поэтому черезполосное владение бухарского эмира и служили убежищем для всего, что имело причины нас бояться или от нас укрываться. Бекства эти никогда не подчинялись, на самом деле, ни одному из соседних ханов. Генерал-губернатор решился держаться, относительно их, той же политики, какою руководился прежде эмир: предоставить их самим себе, не вмешиваясь в их внутренния дела и заботясь только о том, чтобы заставить их уважать неприкосновенность наших границ. Мы не изменили этому взгляду даже и после нападения, сделанного беками названных владений на отряд генерала Абрамова, возвращавшийся из экспедиции, снаряженной для исследования верховьев Зеравшана и озера Искандер-Куля. Но с появлением в заравшанском округе магианских и кштутских партизанов-разбойников, посланных беками с целью заставить нас отдать им какие-то два спорных кишлака, у нас решено было задать беспокойным соседям необходимый урок. Во всех этих нападениях можно было предполагать и другую, более сильную руку, указанную и голосом народа. С некоторого времени замечена была перемена к худшему в отношениях к нам шахрисябзских беков: напуганые прошлогодними рекогносцировками, беки эти сначала присмирели и с готовностью исполняли все наши требования, но со времени прибытия авганского посольства, беки совершенно изменили и тон свой и поступки.

В конце июня 1870 г., на казаков, посланных из Самарканда к нашему сборщику зякета, было сделано нападение. Чиновник наш почерпнул откуда-то сведение будто нападение это произведено известным разбойником, Айдар-Ходжею, пользовавшимся особым покровительством Шахрисябзских беков, у которых служил в качестве посыльного. На требование выдачи этого разбойника беки отвечали, что ни по шариату, ни по совести, выдать невинного не могут, так как Айдар-Ходжа в нападении не только не участвовал но и был в это время совершенно в другом месте. На повторение нашего требования, беки отвечали молчанием. Тогда решено было покончить наконец с беками, которые зашли уже слишком далеко, чтобы можно было поверить еще раз их обещаниям, вызванным опасностью. 7 августа два отряда наши, под общим начальством генерала Абрамова, двинулись двумя дорогами: на Джам и Кара-Тюбе, а накануне эмиру было написано, чтобы он выслал своих чиновников для немедленного принятия от нас в свое подданство, имеющего быть занятым, Шахрисябза. Город этот {13} взят штурмом 14 августа и немедленно передан во власть эмира, так что отряд к 25 августа возвратился уже в Самарканд, разрушив Фарабское и Магианское укрепления и объявив эти бекства упраздненными.

Шабрисябзские беки бежали в Кокан, но были там схвачены, по приказанию Худояр-Хана, и выданы в наши руки. Остальные мелкие беки явились сами с изъявлением покорности и с просьбою принять их в подданство Белого Царя. Айдар-Ходжа, послужавший яблоком раздора, также попал в наши руки и был предан суду в Самарканде. К чести нашего суда надобно сказать, что Айдар-Ходжа был оправдан. И так гроза разразилась над Шахрисябзем только по поводу не получения ответа на один исходящей нумер… Это однакоже все равно: как-нибудь надо же было покончить с этим соседом.

Занятие Карши и Шахрисябза и немедленное возвращение их законной власти эмира, произвело сильное и благоприятное для нас впечатление у соседей: они видят в этом во первых, подтверждение наших всегдашних уверений о нежелании нашем расширять пределы государства, а во вторых – выгоды, истекающие из нашей дружбы и невыгоды навлекать на себя наше неудовольствие.

Программа дальнейших наших отношений заключалась в поддержке эмира внутри его владений и ослаблении враждебных ему начал. Неурожай 1870 г., пошатнувший благосостояние всего Туркестана, выразился в Бухаре страшным голодом. Забота о самих себе вынудила нас запретить вывоз хлеба за пределы Туркестанского края. Мера эта не была отменена даже и после усиленных просьб эмира, которому лично генерал-губернатор послал, впрочем, в виде подарка 100 ароб хлеба. С весной 1871 года толпы голодных бедняков стали бродить по Ханству, производя иногда насилия. Среди населения пошла молва, что голодом Бухара обязана русским, которые давали ей воду Зеравшана лишь в незначительном количестве, а когда почувствовался недостаток в хлебе, то запретили вывоз его. Такие слухи усиливали, конечно, враждебное к нам настроение народа и делали положение эмира весьма затруднительными. Под конец стали уже поговаривать о каких то приготовлениях эмира, сношениях его с Авганистаном и Коканом и проч. Возвышение цен на соль, привозимую из Карши, придавала слухам некоторое вероятие, так как говорили, будто эмир наложил на соль новую пошлину в отплату нам за хлеб.

Казалось бы, что тяжелый урок, преподанный, эмиру, и следовавшие за тем сношения – подготовили нам в бухарском властителе послушного и покорного вассала, но было также очевидно, что этот деспот бессилен перед сложившимися обстоятельствами, перед голодным и волнующимся народом, перед автополитическими стремлениями беков и перед неугомонным фанатизмом мулл.

Все это подкрепляет только давно составившиеся мнение, что в случае каких либо недоразумений наших с эмиром – народ от него отшатнется и станет на нашу сторону. Эмира ненавидят. Против него беспрестанно составляют заговоры. Тайные гонцы то и дело являются в Ташкент с письмами не только от разных беков и приближенных эмира, но даже от его приятелей. Просьбы о содействии перевороту, приглашения занять Бухару и, если не навсегда присоединить ее к России, то хотя сменить при этом ненавистного эмира – вот в чем заключается обыкновенно содержание этих писем.

По поводу слухов, о приготовлениях эмира возникли у нас дипломатические сношения, которые и вызвали со стороны эмира категорическое заявление, что он намерен твердо держаться установившихся отношений доверия и дружбы и что он совершенно уверен в прямоте и чистосердечности уверений генерал-губернатора, относительно пожелания мира и спокойствия.

Поездка генерал-губернатора в Самарканд убедила его однакоже, что на деле эмир далеко не так уверен в миролюбивом направлении нашей политики, а бывшие до тех пор примеры начатия нами компаний не иначе как весною, заставляли его каждую весну делать разные приготовления «на всякий случае». Каждую весну в бухарском ханстве пробуждалось тревожное ожидание нашего нашествия со всеми его последствиями. Тревожное и воинственное настроение настойчиво поддерживалось враждебною нам партией.

Чтобы уяснить себе положение дел в ханстве и ближе познакомиться с личностью эмира, а также чтобы уверить как его, так и его подданных в неуклонности наших стремлений поддержать в ханстве власть эмира и стать относительно соседей в доверчивые и мирные отношения – генерал-губернатор командировал в Бухару д. с. с. Струве, которому поручил также узнать: как понимает эмир предстоявшую ему роль, в случае нашего движения на Хиву?

Результатом поездки г. Струве была окончательная уверенность, что эмир вполне понимает и ценит твердую и мирную политику, которой мы держались в отношений его со времени кампании 1868 года.

Из партий, влияющих на дела в Бухаре, наибольшим значением пользуется партия мира. Однакоже эмир не в силах оттолкнуть и враждебную ей, так долго господствовавшую в совете отцов его.

По поводу предполагавшегося движения на Хиву, эмир высказался, что он готов служить всем, чем может и предоставляет нашему отряду право пройти через бухарские владения, обещая снабдить его всем необходимым. – «Ваши враги – мои враги, ваши друзья – мои друзья», пояснил эмир, в доказательство того, что помнит затверженный урок! Г. Струве получил богатые подарки: множество парчевых, бархатных, шитых золотом, шалевых и шелковых халатов, несколько лошадей с полным убором и прочее. Эмир предложил ему, говорят, 30.000 коканов серебрянной монетою – но посол наш вероятно не принял денег, так как, во первых, это не в его характере а во вторых, ему известны были, весьма недвусмысленные взгляды генерал-губернатора на денежные субсидии от ханов. Касательно торга невольниками г. Струве донес, что по тщательном исследовании, он убедился в прекращении этого торга, из уважения к желанию генерал-губернатора. – Впоследствии мы увидим насколько верно было это сведение.

Справедливость требовала, в свою очередь, доказать эмиру чем-нибудь искренность наших уверений в дружбе. Случай к этому скоро представился. В начале июня 1871 года в Самарканд явился шахрисябзский бек Тохтамыш-бий, попавший в опалу и бежавший от гнева своего повелителя. С минуты своего назначения, бек этот отличался неизменною преданностью русским, и во время поездки генерал-губернатора в Самарканд явился туда с приветствием и лично участвовал в празднествах и народных играх, устроенных по этому случаю.

Говорят, что это-то поклонение Тохтамыша русской власти и возбудило против него неудовольствие эмира, который, посетив Шахрисябз, сместил Тохтамыша и конфисковал все его имущество. Между нами и Бухарой не существовало картельной конвенции о взаимной выдаче перебежчиков, мы однакоже постоянно настаивали на нашем праве требовать выдачи наших беглых. Справедливость требует сказать, что эмир ни разу не исполнил ни одного такого требования.

Чтобы подать эмиру пример, а также чтобы доказать ему искренность намерения нашего всегда поддерживать его перед подданными, генерал-губернатор решился выдать Тохтамыша, напомнив, впрочем, эмиру о высшем праве государя: миловать и прощать.

Тохтамыш был отправлен с полковником Колзаковым, посланным в Бухару для выражения эмиру соболезнования по случаю кончины сына его Тюря-Джана (Сеид-Абдулла-Фаттах-Хана {14}). Эмир внял ходатайству генерал-губернатора и помиловал Тохтамыша.

По мере водворения мира и спокойствия в бухарском ханстве, вопрос о размере и порядке пользования водою Зеравшана все чаще выступал на арену дипломатических сношений. Для выяснения этого важного вопроса осенью 1871 года образована была в Самарканде коммиссия, в трудах которой приняли участие и назначенные эмиром специалисты. До сих пор гидравлические сооружения в окрестностях Самарканда поддерживались на счет особого ежегодного сбора с землевладельцев, пользовавшихся водою. Вкладчиками были почти исключительно бухарские подданные, для которых собственно и важен вопрос о поддержании в реке надлежащей высоты воды. Поэтому ремонтные работы производились обыкновенно под надзором зиауддинского бека, ближайшего нашего соседа. Каждый год половодье сносило до основания все работы предшествовавшего года и каждый год сооружения возобновлялись. Такой порядок влечет за собою, во первых, излишнюю трату материальных средств и труда, а во вторых, упускает массу воды в промежуток времени, пока сооружения будут окончены. По этому выгоднее было бы устроить раз на всегда солидные сооружения, хотя бы с пособием от казны и затем погашать этот долг теми же ежегодными взносами, которые поступали до сих пор в безотчетное распоряжение зиауддинского бека.

Такой порядок выгоден еще и в том отношении, что он установит правильный налог на иностранных потребителей в пользу наших сооружений и тем усилит наше значение, а во вторых даст в наши руки еще более средств управлять водою Зеравшана, а следовательно, и урожаями в Бухаре. Влияние же на хозяйство и благосостояние бухарских провинций усилит конечно и наше политическое влияние, о степени которого можно судить уже и теперь по той готовности, с какою, например, эмир отказался от права сноситься с турецким султаном помимо нашего генерал-губернатора.