Текст книги "Не был, не состоял, не привлекался"

Автор книги: Михаил Бейлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

И тут меня осенило: оказывается, что если упереться в себя руками и подталкивать вперед, двигаться гораздо легче. Так я победил Ишачий перевал и на полной черепашьей скорости ворвался в альплагерь под названием Адырсу на высоте 2400. Я остановился, снова стал человеком, дух победил несчастную материю.

Ужинал я наравне с альпинистами – два горячих блюда. Чувствовал себя на высоте, а там, где-то внизу, в больших городах суетились человечки. А мы были по соседству с облаками, и на нас по-дружески глядели снеговые вершины. Потом мы получили снаряжение и комнатку. В ней две кровати и тумбочка. Ночь, как в горах положено, наступила сразу. Незабываемая ночь. Кровать оказалась хитро замаскированной дыбой. Тяжелая часть тела стремилась вниз, оттягивая предательскую сетку. А снизу, через дырки сетки, веяло дыханием соседнего ледника. Матрасик жиденький, одеяльце узенькое. Отопление? Исключительно дурной тон. Так считают альпинисты. Я подоткнул края одеяла под себя и замер, боясь разгерметизации. Быть может, наши волосатые предки в ледниковый период крепко спали, но у меня не было даже альпинисткой бороды… Два остывших горячих блюда оживили память об осетрине второй свежести. И пришлось совершить кросс в кромешной тьме горной ночи, к одиноко стоящему на обрывистом берегу рокочущего потока дощатому павильону. Я бежал и вспоминал стихотворение Гейне – «Durch Nacht und Wind», то есть сквозь ночь и ветер. А потом завивался в одеяло, как одинокий ледяной младенец. И это не один раз. Поток все время рокотал. Одобрительно.

Все-таки взошло солнце, улыбнулась отвесная снежная стена перед моим окном и закипела жизнь лагеря. Настало время медосмотра.

Врач оказался альпинистом, красивым и добрым человеком. Он сказал, что из вновь прибывших я один мастер спорта, хотя и по шахматам. Его жена, тоже врач, улыбнулась мне ободряюще.

Я сделал двадцать приседаний, врач померил пульс, давление.

Через несколько дней был новый осмотр. Решался главный вопрос: кого пускать на восхождение? Первыми шли на осмотр девушки. Из кабинета врача вышла наша новая знакомая Леночка. Рослая и крепкая девушка. Она обогнала меня километров на пять. Сдерживая слезы, она пожаловалась: «Не допустили!». А потом не допускали и других. И среди них жену. Она пыталась давить на доктора своей кандидатской степенью по медицине, требовала допуска под личную ответственность, но без успеха. Врач был неумолим.

Девушки прошли, настала и моя очередь. Я поголодал и окреп. Снова двадцать приседаний, измерения, прослушивание…

– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор.

– В каком смысле?

– Ведь вы на голодной диете, не ослабли?

– Да как сказать, есть вот хочется.

– Если вы настаиваете, я могу допустить вас на восхождение.

– Что вы, доктор! Нельзя так нельзя. Зачем настаивать?

– Да нет, можно, хотя с желудком еще не все ладно. Но время еще есть.

– Куда же я пойду, доктор? Жену не допустили – разве она мне простит?

– Знаете, – улыбнулся доктор, – первый раз в эти дни слышу нормальный разговор… Все требуют, клянчат…

Чуть позже ко мне прибежала запыхавшись жена. «Давай деньги!» – скомандовала она. Я не понял, зачем в горах деньги, и пошел за ней. На площадке перед столовой девчонки окружили двух женщин, горянок в головных платках. Они продавали шерстяные носки, варежки.

– Откуда они в альплагере, зачем появились? – спросил я.

– А помнишь селенье, близ которого нас высадил автобус? Оттуда, – ответила жена. – Просто связали и продают.

И заказала то, что ей больше подходит. Оказалось, что они сюда ходят очень часто.

Допущенные двинулись на восхождение. Группу недопущенных повели на ледник. Пошла, естественно, жена. Я не отстал от коллектива. Солнышко светило ласковее, чем рассказано в детской хрестоматии. Правда, в глазах юных честолюбцев и даже кандидата медицинских наук иногда вспыхивали мрачные огоньки.

В ущелье посвистывал холодный ветер, а в кулуарах – теплынь. Хоть снимай лыжный костюм и загорай. Выбирай на вкус. Ночью выпал снег, свежий, чистый. Он лежал и таял на нежнозеленых листьях березы. Зима на глазах превращалась в лето. В кулуаре тишь. И земляника. Чудеса расчудесные.

Первый раз в жизни я видел ледник. Пробовал ледниковую воду. Удивительно вкусная, особенно если посидишь несколько дней на чае с сухарями. Мои ноги согревали пушистые белые носки. Пожилые горянки доставили их своевременно.

Не зря я пытал свою плоть, преодолевая Ишачий перевал.

Диета

Родители говорили, что первые три года жизни я был довольно упитанным и неторопливым ребенком. Когда меня подталкивали, чтобы на прогулке я побегал, то, сделав пяток шагов, я останавливался. Такая во мне была инерция покоя. Позже я стал расти быстрее, чем прибавлял вес и превратился в сорванца средней упитанности с вечно ободранными коленками, реактивным и немного вспыльчивым. Еще позже выяснилось, что нормальная для меня температура не 36,6, как у порядочных людей, а на градус меньше. И пульс гораздо реже. Не исключено, что сказалась та самая заложенная во мне инерция покоя. До тридцати с небольшим лет проблема излишнего веса меня не интересовала. Костюмы годились сорок восьмого размера, Аппетит был, пожалуй, не ниже среднего. Быть может, известную роль сыграли скудные военные годы. Дома готовили вкусно, за столом я не зевал и как-то незаметно вырос из сорок восьмого размера на два номера. Пиджак и брюки стали тесноваты. Как-то один хороший и добрый знакомый, встретив меня на улице, ахнул и сказал: «Что же вы с собой сделали!». До этого момента мы не встречались с год. Я чувствовал себя хорошо, однако задумался и решил, что любовь к вкусной и здоровой пище пора поумерить. Настала пора обратить серьезное внимание на так называемую диету. В ту пору была в моде очковая диета. Продукты оценивались в очках, в день следовало наесть не более предельной суммы очков. Был вариант и попроще: ешь три раза в день по куску несоленого вареного мяса и запивай стаканом кофе с молоком, но без сахара. Оказалось, что помогает, терпеть можно, удалось похудеть на пол пуда. А еще пробовал разгружаться раз в неделю, ограничиваясь несколькими стаканами несладкого чая и одним лимоном. К вечеру лимон, такой кислый утром, волшебным образом становится сладким. Однако мясо-кофейный вариант сильнее, и действует быстро. Проявляя волю, я ухитрялся ходить на работу, что-то делать и не кусать окружающих.

Итак, в зрелые годы я боролся с лишним весом небезуспешно и утвердился во мнении, что хитрить бесполезно, просто надо поменьше жрать. Во время войны я не слышал, чтобы кто-то жаловался на ожирение. Зато сейчас наизобретали множество расчудесных диет. Я в чудеса верить не склонен и подозреваю надувательство. Однако врачам доверяю, а они предостерегают меня – рекомендуют не допускать в организм излишний холестерин, калий и еще что-то.

Когда-то одна учительница рассказала мне о сообразительном мальчике. Он лихо ответил приезжей англичанке. Дело было в послевоенном году, во время карточной системы, а та англичанка с гуманными идеями пришла в класс и спросила мальчика, что он ел на завтрак. Мальчик оказался политически грамотным и дал иностранке отпор. «Кофе, какао и компот!», уверенно сказал он. Я сочувствую тому мальчику. Ведь для меня в какао и компоте много калия, а в кофе кофеина. Между прочим, меня просветили, что этот самый калий проник и в картошку, про которую когда-то пионеры пели, что она милая картошка, пионеров идеал. Да и вообще картошка это же второй хлеб. Всюду этот калий лезет! И в ягоды и во фрукты. Не слишком ли его много в природе…

Итак, я получил диету. Перечислять то, чего нельзя есть займет времени больше, чем то, что можно. Сказано не есть апельсины, лимоны, бананы, свеклу, баранину и так далее. Вино и то нельзя, правда, водку и коньяк гуманная наука разрешает. Оказалось, что одна из двух моих почек ведет себя плохо, и калий ей очень неприятен. Представьте себе – борщ нельзя, шашлык нельзя и так далее. Казалось бы, конец света, однако остается еще немало интересного.

Есть такой анекдот. Подсудимого приговорили к расстрелу. Родственники рыдают, а адвокат говорит, что это еще не самое страшное. Еще случается расстрел с конфискацией имущества. Итак, сижу я смирненько на этой самой диете, мечтаю о картошке и фасоли, но супруга требует, чтобы я показался врачу нефрологу самой высокой квалификации. А я чувствую себя хорошо и опасаюсь, что профессор еще что-нибудь запретит и успешно тяну время. Когда супруга настаивает, я говорю, что мне не по душе слово нефролог, уж очень оно походит на некролог. А когда ей все же удалось сломать мою оборону, то оказалось, что я сопротивлялся себе во вред. Профессор разрешила есть картошку. Получилось, что я сам себя наказывал.

Интересный взгляд на диету сообщил один смирный работяга своему товарищу. Они стояли на площадке трамвая, а я стоял рядом. Товарищ вслух читал вывески над магазинами, трамвай ехал мимо них. «Диеты…» прочел он и спросил друга, что это такое. «А это такие люди, которые пьют капиченое молоко… Одним словом, евреи», задумчиво ответил он.

Юмор Молхомовеса

Я ехал с женой к врачу в поликлинику. Выехал из дома на машине за целый час, хотя в те годы, когда я ездил на работу постоянно, а к врачам обращался крайне редко, достаточно было тратить на дорогу полчаса. Машин развелось множество, все спешат, торопятся жить и работать, а скорость движения машин снижается. Вот у меня в тот раз постоянно случались задержки, и я сетовал по поводу бесполезной потери времени. А невидимый мне Молхомовес улыбался. Опоздал я совсем немного, и с удовольствия обнаружил, что обычной длинной очереди у двери кабинета врача нет. И у врача я пробыл совсем недолго. Это было так приятно, что я обрадовался и сказал жене, что мы выиграли много времени. А этот самый Молхомовес ехидно хихикнул.

Врач сказала, что с одной стороны, сделанные заранее анализы не очень хороши, но в целом совсем неплохи и подробно объяснила жене, какие пилюли я должен принимать, что мне можно есть и чего нельзя, и обнадежила ее, сказав, что все складывается неплохо. Жена предпочитает не отпускать меня одного к врачам, хотя я отношусь к сохранению своего здоровья и попыткам продления довольно продолжительной жизни не хуже, чем все другие люди. Однако она уверена в том, что это не так и поэтому вынуждена беречь меня сильнее, чем на это способен я. Вообще она склонна не щадить себя и не обращает никакого внимания на мои постоянные замечания о том, что у нее ослаблен инстинкт самосохранения. Я постоянно критикую ее стратегию, направленную на нереальную цель – чтобы я вообще не умер. На этот раз она осталась довольной визитом к врачу. И я сказал, что все получилось быстро и славно. А этот подлый невидимый Молхомовес расхохотался, как говорится, от души.

Чуть было не забыл сказать, что этот самый Молхомовес – еврейский ангел смерти.

Письмо любимой внучке

Дорогая Оленька!

Сегодня 12 июня, твой день рождения и я желаю тебе здоровья, удачи, счастья.

Как ты хотела, я начал попытку изложить на бумаге то, о чем говорил тебе в ужасные дни, когда моя лучшая половина – твоя бабуля – покинула нас.

Когда-то я затруднился назвать, какой день был в моей жизни самым счастливым. Их было немало, счастливых дней. Теперь я прожил самый несчастный день, горестный безгранично. В половине второго ночи второго июня, на руках нашего сына, твоего папы, Леночка сказала свое последнее слово: «Все». И умолкла. Остановилось ее удивительно доброе сердечко.

Раньше долгие годы первые дни июня были в нашей семье праздничными. Третьего июня родился твой папа, четвертого – мой день рождения, И вот второго июня – беспощадный удар судьбы. На похоронах при прощании люди говорили добрые слова, о том, что она прожила достойно и счастливо, что до преклонных лет сохраняла энергию и разум, и неустанно трудилась. До самых последних минут сохранила ясное сознание. Говорили, стараясь утешить, что она умерла дома, среди своих. Эти слова разумны, но моя душа страдает, не может смириться с тем, что время ограничило счастье. Мы прожили вместе пятьдесят восемь с половиной лет.

По статистике очень много.

Статистика говорит, что половина браков расторгается, вычисляет через сколько лет супруги охладевают друг к другу, а я на старости любил Ленусю еще больше, чем раньше. Сейчас я лучше понял, как глубоко люблю ее.

Без преувеличения, у Леночки было немало ангельских черт характера, но она была упрямой. Мне кажется, что женщины вообще упрямый народ, но она было особенно упрямой. А я вспыльчивый и недостаточно выдержанный. Из-за столкновений упрямства и вспыльчивости случались мелкие конфликты. Но такие короткие замыкания не разрастались в ссоры. Мы доверяли друг другу, никогда не унизились до сцен ревности, не имели привычки непрошено лезть в душу.

Леночка избрала своей профессией научную работу в области медицины. Быть может потому, что отец и дед были профессорами, мать врачом. Окончив институт и аспирантуру, она всю свою трудовую жизнь проработала в одном НИИ.

Когда в 67 лет я после серьезной операции стал инвалидом, она бездну сил и времени посвятила моему здоровью. Она старалась сверх меры. Я шутил, что он поставила невыполнимую задачу – добиться того, чтобы я никогда не умер. Но, благодаря ее заботам, я дожил до 86 лет и еще обнаруживаю признаки рассудка. Никакие уговоры не могли заставить ее позаботиться, как следует, о своем здоровье.

Она была на редкость деятельна и иногда казалась неутомимой. Я понимал, что она просто не бережет себя, уговаривал не перегружаться, говорил, что у нее очень слабый инстинкт самосохранения, но она неизменно упрямилась. Я старался в чем-то помогать ей по дому, но недостаточно. Она никогда не жаловалась на плохое самочувствие, на недомогание, а когда это случалось, то каждое утро, улыбаясь, говорила, что ей лучше, чем вчера. И так же было в последний день ее жизни утром первого июня. Она сказала тогда, что вот через два-три дня почувствует себя еще лучше, и мы поедем в супермаркет покупать продукты. Последнее время, беспокоясь за меня, она всячески препятствовала моим поездкам за рулем. Я спорил, доказывал… В те дни не нужны были покупки, просто она хотела подбодрить меня, сделать мне приятное. Между тем, во время болезни она сказала твоей маме, где потаенно лежат колечки, брошки и тому подобное.

Недавно весной, желая забивать гвозди, я мастерил терраску. Леночка относилась к этой затее иронически, но не препятствовала, а когда болела, то сказала твоей маме, что вот поправлюсь, и мы будем на этой терраске все вместе пить чай.

Я сокрушался, когда она испытывала приступы боли, но она не раз говорила мне, что не надо так страдать, ведь мы дружно и счастливо прожили очень долгую жизнь.

Мне не хочется вновь и вновь возвращаться к моментам течения болезни в последний месяц ее жизни. Однако мысль о том, что могло бы сложиться по-иному, не покидает и гложет меня. Одной из причин фатального исхода оказался, возможно, ее оптимизм. Она верила, что вот-вот справится с болезнью, некстати заражала своим оптимизмом близких, рвалась из больницы домой, давила на врачей. В ней было столько жизненной энергии, что я подчинялся ей. И от этого мне еще горше.

Старость вносила свои грустные коррективы, У Леночки ухудшался слух, у меня обоняние, но мы относились к этому спокойно и порой шутили. Находили светлые моменты в настоящем.

Мне странен вопрос, который теперь задают друзья, как я себя чувствую. Так вот и чувствую, хотя окружен вниманием и заботой близких. Если бы Леночка видела их заботу, она была бы рада. Нет у меня бытовых проблем.

Настоящее сейчас стало каким-то бессмысленным, о будущем в моем возрасте не стоит думать. Мысли постоянно бегут в прошлое. Постоянно гложет тоска. Она несколько отступает, когда внимание занято физическим трудом или работой за компьютером.

С младенчества мы жили по соседству, близ Никитских ворот, близ Тверского и Никитского бульваров, где в детские годы гуляли. Не познакомились тогда, быть может, потому, что я на два года старше. Познакомили нас не без умысла моя сестра Мира и ее подруга Юля, жившая этажом выше нашей квартиры. Мира знала Лену, а Юля даже приходилась ей родственницей.

Юля и Мира резонно полагали, что в 24 года Лене пора бы выходить замуж. И без предварительных объяснений они привели Лену и еще кого-то к нам. Все сидели за столом, что-то пили, что-то ели, болтали, я рассказывал какие-то среднего качества анекдоты. Лена сидела рядом со мной, не протестовала, хотя позже призналась, что анекдоты ей совсем не понравились. А мне соседка понравилась. Стройная, тонкие черты лица, большие веселые глаза, какое-то естественное благородство.

Весной 1947 года я вернулся в Москву из Риги, где после института проработал два года. Вернулся потому, что старые и больные родители нуждались в моей поддержке.

С помощью институтского друга, ставшего в некотором роде начальником, стал членом Московской городской коллегии адвокатов и, естественно, на первых порах зарабатывал скромно. О женитьбе не думал. Шли месяцы, я иногда приходил к Лене в гости, Мы о чем-то болтали, иногда вместе гуляли. О чем говорили, убей Бог, не вспомню. В таких ситуациях важнее не содержание разговора, а сам процесс.

Летом 1948 года я встретил Леночку, когда она вернулась из туристического лагеря на озере Селигер. Отдохнувшая, загорелая, веселая, очень красивая. Короче, тогда я понял, что влюблен. Леночка была готова связать себя брачными узами. Забрать ее в свою маленькую квартиру, где жили мои родители и сестра было нереально. Будучи аспиранткой, Леночка в полном достатке и уходе жила под крылышком родителей. Тогда ученые не были в таком унизительном социальном положении как теперь. Я что-то лепетал, но не объяснял четко, что не хочу стать примаком. А она не понимала моей проблемы.

Когда мы объявили родителям Елены, что решили пожениться, Александр Николаевич душевно одобрил, а Фаина Яковлевна стала что-то говорить о неожиданности и, может быть, преждевременности такого решения. Я не предвидел такой реакции ее родителей. Предполагал, что будет наоборот. Стало быть, не проявил особого ума. Несмотря на это, мне повезло и с тестем и с тещей. Отношения сложились на всю жизнь ровные и прекрасные. Леночкины подруги реагировали по-разному. Склонная к анализу Галя отметила, что я «не нашего круга», а эмоциональная Люда, что у меня очень длинные ресницы. Прошли годы, и я как-то приспособился к «нашему кругу», правда, ресницы куда-то подевались.

Леночка, окончив аспирантуру в НИИ микробиологии и эпидемиологии, работала в этом Институте до пенсии. Защитила кандидатскую диссертацию, стала научным сотрудником, потом старшим научным сотрудником. Работа ей нравилась, сотрудники относились по-доброму. Она с пиететом относилась к науке и не была склонна делать карьеру. Она овладела каким-то новым методом, Ей предложили оформляться в поездку в Данию на какой-то симпозиум по этой теме. Она возразила, что следует послать не ее, а профессора Мейселя, возглавлявшего эту тему. С ней согласились на половину. Не послали никого. Ей советовали готовить докторскую диссертацию, но она не согласилась. Считала что для докторской эта тема недостаточна. Она, повторю, с пиететом относилась к науке и недооценивала себя. Ее коллега, без лишних комплексов, воспользовавшись разработанным методом для работы по другой инфекции, без сложностей сделала и защитила докторскую диссертацию. Я никогда не старался воздействовать на ее решения, уважал ее скромность по отношению к работе и людям. Я слышал, что коллеги на работе называли ее херувимом.

Моя трудовая биография развивалась по-иному. Наверно мне на роду была написана егозливость. Юриспруденцию я избрал не по любви, а просто так. В детстве увлекся шахматами, как оказалось на всю жизнь. Окончив институт, не захотел оставаться в Москве и поехал в Ригу. Там работал адвокатом два года, выступал в шахматных соревнованиях и стал регулярно печататься в газете по шахматной тематике. Возвратившись в Москву, проработал в адвокатуре шесть лет, стал мастером по шахматам, (тогда в стране было немного мастеров, инфляционный процесс пошел позднее). Печатался в центральных газетах и журналах и специальной шахматной прессе. Мне предложили стать редактором шахматных книг, и я расстался с адвокатурой. Десять лет проработал в издательстве, а потом решил перейти на вольные хлеба. Леночка не препятствовала. Сначала были трудности, но потом все хорошо наладилось. В 1967 году новая перемена: согласился стать главным шахматным чиновником и снова стал ходить на службу. На этот раз в Спорткомитет и до пенсии. Лена снова не возражала. Она могла спорить и упрямиться, когда я, скажем, желал передвинуть в доме мебель, однако не давила и поддерживала, когда я принимал решения по моим важным вопросам.

Мой тесть был заядлым туристом. В 65 лет восходил на Эльбрус. Леночка пошла по его стопам, она была динамичной, во многом похожа на отца. И вовлекла меня. Мы вместе путешествовали в байдарочных походах по Мологе, Нерли, Угре, Гауе, Днепру, на шлюпке по озерам Карельского перешейка, на машине путешествовали по Кавказу, Прибалтике, Польше и ГДР. Однажды нас занесло даже в альпинистский лагерь Адырсу. Это было так прекрасно. Эпизоды прошлого в памяти не тускнеют, мысли бегут к ним. Я так благодарен Леночке.

Я постоянно ловлю себя на том, что хочу поделиться с Леночкой приятной новостью или что-то хочу у нее спросить… Желая меня утешить, друзья говорят, что такое бывает со всеми. Все предметы, окружающее меня в доме, говорят, даже кричат о Леночке.

За окном виден большой куст махрового жасмина. Некоторые ветви его искривлены, другие засохли. Сразу видно, что он глубокий старик. Он начинает цвести позже всех других кустов жасмина. Очень красивыми и стойкими цветами. Правда, без запаха. Последние годы мы каждое лето ожидали: зацветет или нет? И вспоминали знаменитый рассказ О’Генри о смертельно больной девушке и осеннем листке. В этом июне, оставшись один, я тоже ждал, глядя из окна на куст. Бутоны появились, он все-таки расцвел. Моему доброму знакомому, определенному агностику, я сказал, что удивляюсь, тому, как после трагических моментов, когда зашкаливал прибор, измерявший мое кровяное давление, оно вдруг сделалось допустимым. «Это Леночка вам помогает», – ответил он.

Осыпались цветы старого жасмина. Все до одного. Однако спустя несколько дней, я вдруг заметил новый одинокий цветок. Так хочется верить, что он появился по воле Леночки, что это не вторичное цветенье. «Блажен, кто верует / Тепло ему на свете», – сказал поэт. Мне, увы, страшно холодно…

Один товарищ, соболезнуя и желая приободрить меня, сказал, что я сильный человек и должен справиться. Быть может, и был сильным. Раньше.

Почти шестьдесят лет мы прожили вместе. В этом был смысл моей жизни. Не стало Леночки, не стало и моего оптимизма.

Мне сказочно повезло в жизни. Я прекрасно понимал это, но не мог себе представить, что Леночка уйдет раньше меня. Теперь я глубоко прочувствовал слова сказки Андерсена: они жили долго и счастливо и умерли в один день.

Как была бы счастлива бабуля, узнав, что ты блестяще завершила курс учебы в Милане.

Твой любящий дед.

P. S. Оленька разрешила мне включить это письмо в книгу.