Текст книги "Небесный лабиринт. Искушение"

Автор книги: Мейв Бинчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Но они скажут, что я обращаюсь к ним только для того, чтобы просить денег.

– И будут правы.

Ева вздрогнула и подняла глаза.

– Мать, это нечестно! Вы знаете, что я чувствовала все эти годы. Я бы унизила себя, если бы пришла к ним с протянутой рукой. Вы делали для меня все, а они – ничего. Для монастыря это было бы позором. – Реплика монахини заставила ее ощетиниться.

Но мать Фрэнсис и бровью не повела.

– Знаю. Обычно я пытаюсь посмотреть на происходящее с их точки зрения. Иначе все бесполезно.

– Я не собираюсь извиняться. Не собираюсь делать вид, что…

– Верно. Но если ты займешь такую позицию, то идти туда бесполезно.

– А какую еще я могу занять позицию?

– Ева, есть разные позиции, но ни одна из них тебе не поможет, если…

– Если что?

– Если она не будет искренней. Ты не должна морщиться и демонстрировать любовь, которой вовсе не испытываешь. Не должна идти туда, если твое сердце полно ненависти.

– А чем было бы полно ваше сердце на моем месте?

– Я уже сказала. Это ты собираешься туда. Не я.

– Помогите мне.

– До сих пор мне не удавалось тебе помочь. Попробуй сделать это сама.

– Значит, я вам безразлична? – Ева вздернула подбородок, как делала всегда, когда чувствовала себя обиженной.

– Ну, если ты веришь, что это возможно… – начала мать Фрэнсис.

– Нет. Просто куда ни кинь, всюду клин. Даже если я каким-то чудом внесу плату за обучение, мне придется искать жилье и работу.

– Не все сразу, – сказала мать-настоятельница.

Ева подняла взгляд. Такое выражение лица было у монахини лишь тогда, когда она готовила ей сюрприз.

– У вас есть идея? – с жаром спросила девушка.

– Моя последняя идея была не слишком удачной, не правда ли? Ложись спать, Ева. Для разговора с Уэстуордами потребуются все твои силы. Придешь сюда завтра утром. Сестры пойдут в церковь в одиннадцать.

* * *

Подъездная аллея была ухабистой. Кое-где сквозь плиты пробивалась трава. Возможно, когда-то за аллеей ухаживали, но… Может быть, это делал ее отец? Мать Фрэнсис рассказывала о Джеке Мэлоуне неохотно и лишь под нажимом. Он был хорошим, добрым человеком и очень любил свою дочь. Вот и все. Ева понимала, что ничего другого ребенку сказать было нельзя.

Сведений о ее матери было еще меньше. В молодости она была очень красивой. Мать Фрэнсис называла ее изящной. Но что еще она могла сказать о садовнике и мятежной дочери здешнего помещика? Ева решила не зацикливаться на своей родословной. Она давно поняла, что романтизировать эту историю не имеет смысла.

Девушка расправила плечи и пошла к дому. Издали он казался намного более ухоженным. Краска на оранжерее облупилась. Сад выглядел запущенным. Крокетные молотки и ворота были свалены в кучу, словно кто-то играл здесь много месяцев назад, но не позаботился убрать снаряжение. В вестибюле стояли резиновые сапоги и сломанные клюшки для гольфа, которые никто не удосужился выкинуть. В большом бронзовом ящике пылились слегка покоробившиеся теннисные ракетки.

Через стеклянную дверь Ева видела столик, заваленный каталогами, брошюрами и бурыми конвертами. Это разительно отличалось от безукоризненного порядка, царившего в монастыре. На их столике под изображением Богоматери – Царицы Мира никогда не было ни клочка бумаги. Если он появлялся, его тут же убирали в нужное место. Странно жить в доме, где на почту не обращают ни малейшего внимания…

Она нажала на кнопку звонка, заранее зная, что выйдет кто-то из троих. Скорее всего, это будет Би, сестра сапожника Пакси Мура, служащая в Уэстлендсе горничной. Если в воскресенье у Би выходной, то дверь откроет экономка миссис Уолш, живущая здесь с незапамятных лет. Она родом не из Нокглена и не общается с городскими, хотя сама католичка и посещает раннюю мессу. Когда эта крупная женщина садится на велосипед, зрелище получается довольно зловещее. Или к двери подойдет сам Саймон Уэстуорд. Его отец передвигается в инвалидном кресле и, говорят, слабеет с каждым днем, так что рассчитывать на встречу с ним не приходится.

Ева всю жизнь играла в одну игру, напоминавшую нежелание наступать на трещинки в дорожке. Мать Фрэнсис назвала бы это суеверием, но Ева поступала так всегда. «Если первой птицей, которая сядет на подоконник, будет певчий дрозд, то я сдам экзамен. Если это будет черный дрозд, то провалюсь. Если мне придется ждать у дверей дублинского монастыря дольше двадцати пяти секунд, я его возненавижу». Почему-то это всегда случалось у дверей.

Стоя у незнакомых дверей дома, в котором когда-то жила ее мать, Ева Мэлоун твердо сказала себе: если выйдет Би, это будет добрым знаком; значит, деньги она получит. Если выйдет сам Саймон Уэстуорд, это будет плохой знак. А если миссис Уолш, то может получиться что угодно. Когда Ева услышала быстрый топот, у нее загорелись глаза.

Вдали показалась школьница, девочка лет десяти-одиннадцати. Она открыла дверь и с любопытством посмотрела на Еву. На девочке была коротенькое платье типа туники, которые всегда носили ученицы протестантских школ. Форма школ при католических монастырях была более длинной и скромной. Ее волосы были заплетены в две косички, торчавшие над ушами как ручки, за которые так и хотелось взяться. Девочка была не толстая, но плотная и коренастая. У нее были веснушчатый нос и глаза того же голубого цвета, что и форма.

– Привет, – сказала она Еве. – Вы кто?

– А ты кто? – спросила Ева. Если все в Большом Доме такого же роста, то бояться ей некого.

– Я Хитер, – ответила малышка.

– А я – Ева.

Наступила пауза. Хитер пыталась сообразить, что сказать дальше.

– Кого вы хотели видеть? – после недолгого раздумья спросила она.

Ева посмотрела на нее с уважением. Ребенок пытался решить, к кому она пришла – к хозяину или к прислуге. Вопрос был сформулирован совершенно правильно.

– Я хотела видеть Саймона Уэстуорда.

– Конечно. Входите.

Ева шла за девочкой по коридору, на стенах которого висели потемневшие от времени картины – возможно, охотничьи сцены. Хитер? Хитер? Ни о какой Хитер Ева до сих пор не слышала, но она не слишком интересовалась этим семейством. Если нокгленцы говорили о Уэстуордах, то Ева в этих разговорах не участвовала. Когда о них упоминали монахини, Ева отворачивалась и уходила. Однажды Ева наткнулась на статью о них, опубликованную в одном светском журнале, и начала лихорадочно листать страницы, надеясь узнать об этой семье еще что-нибудь. Бенни всегда говорила, что если бы сама была из Уэстуордов, то знала бы о своей родне всё. Может быть, даже завела бы тетрадь с вырезками. Но то Бенни… Сейчас она была бы у Уэстуордов на побегушках и благодарила их за все. В отличие от Евы, которая все это время хранила гордое безразличие.

– Вы – одна из подружек Саймона? – тоном заговорщицы спросила девочка.

– Нет, – без всякого выражения ответила Ева.

Они вошли в гостиную. На низком кофейном столике лежали воскресные газеты и стоял серебряный поднос с бутылкой хереса и стаканами. У окна сидел в кресле майор Чарльз Уэстуорд. Плечи старика были сгорблены; даже с такого расстояния было видно, что он не сознает, где находится. Плед, лежавший на его коленях, свисал на пол.

Этот человек приходился Еве дедом. Большинство людей обнимало своих дедов, называло их дедушками и сидело у них на коленях. Дедушки давали им монетки в два шиллинга, хранили их фотографии, сделанные во время первого причастия и конфирмации, гордились внуками и представляли их другим людям. Но этот человек не желал видеть Еву. Если бы он был в своем уме, то велел бы выгнать ее из дома так же, как выгнал ее мать.

Когда-то Ева мечтала, чтобы он увидел ее во время прогулки на лошади или в автомобиле и спросил, кто этот красивый ребенок. У них имелось фамильное сходство. Но это было давно. Теперь она не испытывала к этому человеку ни жалости, ни ненависти, ни любопытства и не мечтала, чтобы все сложилось по-другому.

Хитер смотрела на нее с интересом.

– Я пойду искать Саймона, а вы посидите здесь, хорошо?

Лицо девочки было открытым. Дуться на нее было невозможно.

– Спасибо. Большое спасибо, – проворчала Ева.

Хитер улыбнулась.

– Вы не похожи на его обычных подружек.

– Нет?

– Нет, вы похожи на нормального человека.

– Вот и хорошо. – Ева волей-неволей улыбнулась.

Но это только подогрело любопытство малышки.

– Вы не насчет кобылы?

– Нет. Я не отличаю кобылы от жеребца.

Хитер добродушно рассмеялась и пошла к двери. Неожиданно для самой себя Ева решила удовлетворить детское любопытство.

– Я – не одна из его подружек, – сказала она вслед девочке. – Я – одна из его кузин.

Похоже, Хитер обрадовалась.

– О, тогда вы и моя кузина тоже. Я – сестра Саймона.

Еву заставил промолчать комок в горле. Чего-чего, а этого от визита в Уэстлендс она не ждала. Она не верила, что кто-то из Уэстуордов будет рад ее видеть.

Мать Фрэнсис сказала Кит Хегарти, что торопиться с возвращением в Дублин не обязательно. Она может прожить в монастыре сколько захочет. Может быть, неделю.

– Не уезжайте слишком быстро. Иначе мир и покой, который вы обретете в этом месте, скоро исчезнет.

– Я вас понимаю. Вы думаете, что весь Дублин такой же, как О’Коннелл-стрит. Но мы живем в графстве Дублин, на берегу моря. Там полно свежего воздуха.

Мать Фрэнсис знала, что мир и покой Нокглена не имеют никакого отношения к свежему воздуху. Его преимущество заключалось в том, что он был далеко от дома, в который Фрэнк Хегарти больше не вернется.

– И все же останьтесь у нас и подышите нашим воздухом.

– Я здесь лишняя. – Кит чувствовала, что Еве не терпится овладеть вниманием матери Фрэнсис.

– Совсем наоборот. Еве необходимо поговорить с другими людьми, прежде чем она придумает какой-то план. Нам с ней нет смысла ходить по кругу. Мне это очень не по душе, но я понимаю, что она должна принять решение самостоятельно.

– Из вас вышла бы чудесная мать, – сказала Кит.

– Не знаю. Как говорится, чужую беду руками разведу…

– Не чужую. Вам удается то, о чем другие могут только мечтать. Вы не пилите.

– Вы тоже не похожи на пилу, – улыбнулась мать Фрэнсис.

– Вам не хотелось выйти замуж и иметь детей? – спросила Кит.

– Я любила одного непутевого сына фермера, но не могла выйти за него замуж.

– Почему?

– Потому что у меня не было участка земли, который мог бы стать моим приданым. Во всяком случае, тогда я так думала. Если бы он действительно любил меня, то женился бы на мне без всякого приданого.

– И что с ним случилось?

– Он женился на девушке, ноги которой были красивее, чем ноги Банти Браун. И приданое у нее тоже было. Они родили четверых за пять лет. А потом, как говорят, он нашел себе другую.

– А что сделала его жена?

– Прослыла дурой на все графство. Банти Браун так не поступила бы. Она выгнала его, открыла пансионат и стала самостоятельной женщиной.

Кит Хегарти засмеялась.

– Хотите сказать, что вы и есть та самая Банти Браун?

– Больше нет. И уже очень давно.

– Он сделал глупость, что не женился на вас.

– Я говорила то же самое. Говорила три года. Сначала меня не хотели принимать в монастырь. Они думали, что я просто хочу сбежать. Спрятаться от мира.

– Вы не жалели о том, что не дождались другого сына фермера?

– Нет. Ничуть, – глядя куда-то вдаль, ответила мать Фрэнсис.

– В каком-то смысле вы получили то, чего хотели, – сказала Кит. – Вашими детьми стали школьницы.

– Вы правы. Каждый год приходят новые дети, каждый год появляются новые лица… – Взгляд матери Фрэнсис оставался печальным.

– У Евы все получится.

– Конечно, получится. Наверное, сейчас она разговаривает с ним.

– С кем?

– Со своим кузеном Саймоном Уэстуордом. Просит его внести плату за обучение. Надеюсь, она не выйдет из себя и не пошлет его куда подальше!

Хитер вышла сразу же, как только в комнату вошел ее брат. Сначала он подошел к креслу, поднял плед, встал на колени и накрыл им ноги старика. Потом встал и подошел к камину. Саймон был маленьким, смуглым и кареглазым, на его красивое тонкое лицо падали пряди русых волос. Он отбрасывал их так часто, что это вошло у него в привычку. На нем были бриджи для верховой езды и твидовый жакет с кожаными манжетами и локтями.

– Чем могу служить? – Его тон был вежливым, но холодным.

– Вы знаете, кто я? – так же холодно спросила Ева.

Он замешкался с ответом.

– Кажется, нет.

Ее глаза вспыхнули.

– Кажется? Либо да, либо нет. Третьего не дано.

– Я думаю, что знаю. Я спросил миссис Уолш. Она сказала, что вы дочь моей тети Сары. Это верно?

– Но обо мне вы, конечно, знаете?

– Конечно. Я не узнал вас, когда вы шли по аллее, и спросил миссис Уолш.

– И что еще вам сказала миссис Уолш?

– Не думаю, что это имеет значение. Можно спросить, в чем заключается ваше дело?

Он настолько владел положением, что Еве хотелось плакать. Если бы он стеснялся, испытывал чувство вины за то, как отнеслась к ней его семья, и раздумывал, пытаясь найти нужные слова… Но Саймон Уэстуорд прекрасно знал, как следует себя вести в подобных ситуациях.

Она молчала и смотрела на кузена, бессознательно копируя его позу: руки за спиной, глаза не мигают, губы плотно сжаты. Ева сознательно не стала надевать свой выходной костюм, чтобы Саймон не подумал, будто она сделала это специально или пришла к нему после мессы. На ней были клетчатая юбка и серый кардиган. Голубая косынка, повязанная на шее, должна была придавать Еве веселый и уверенный вид.

Она не сводила с него глаз.

– Не хотите стаканчик хереса? – спросил он, и Ева поняла, что первый раунд остался за ней.

– Спасибо.

– Сухой или сладкий?

– Я не знаю разницы. Никогда не пробовала ни того ни другого, – гордо ответила она. Никто не смеет смеяться над плохими манерами Евы Мэлоун! Она заметила, что Саймон поднял брови от удивления, граничившего с восхищением.

– Тогда попробуйте сладкий. Я сделаю то же самое.

Он налил два стакана.

– Не хотите присесть?

– Нет, спасибо. Наш разговор не займет много времени.

– Ладно, – лаконично ответил он и стал ждать продолжения.

– Я хочу поступить в университет, – начала она.

– В Дублине?

– Да. Но мне кое-что мешает.

– Да?

– А именно то, что я не могу себе этого позволить.

– И сколько теперь стоит обучение в Тринити-колледже?

– Я говорю не о Тринити-колледже, и вы прекрасно это знаете. Речь идет о Дублинском католическом университете.

– Мне очень жаль, но я действительно этого не знал.

– В Тринити много лет не принимали католиков, а когда этот запрет был снят, архиепископ заявил, что католикам там учиться грешно. Так что речь может идти только о ДКУ.

Он протянул руки ладонями вперед, словно обороняясь, и сказал:

– Мир, мир!

Ева продолжила:

– Раз уж вы спросили, плата составляет шестьдесят пять фунтов в год за три года обучения на бакалавра искусств. После этого я бы хотела учиться еще год и защитить диплом по библиотечному делу. Итого еще шестьдесят пять фунтов. Кроме того, придется покупать книги. Мне нужно сто фунтов в год.

– И?..

– И я надеюсь, что вы мне их дадите.

– Взаймы?

– Нет. Без возврата. Потому что вернуть их я не смогу. Если бы я просила у вас взаймы, это было бы ложью.

– Но как вы будете там жить? Вам нужно будет платить за квартиру и все остальное.

– Я отвечу. Это не Тринити. Никаких квартир там нет. Я буду работать в какой-нибудь семье за жилье и питание. Это мне по силам. Я не могу внести только плату за обучение.

– И вы думаете, что ее внесем мы?

– Я буду очень рада, если вы это сделаете. – Никаких благодарностей, решительно сказала себе Ева. Она поклялась, что не воспользуется словом «спасибо». Как бы ни предупреждала ее мать Фрэнсис. «Рада», но не больше.

Саймон задумался.

– Сотня фунтов в год… – повторил он.

– За четыре года, – напомнила Ева. – Я не смогу приступить к занятиям, если не буду знать, что мне не придется просить эти деньги каждый год.

– Вы и сейчас их не просите, – сказал Саймон.

– Верно, не прошу. – У Евы застучало в висках. Она понятия не имела, что их разговор сложится таким образом.

Его улыбка была искренней.

– Я тоже никого ни о чем не прошу. Должно быть, это наша фамильная черта.

Ева ощутила приступ лютого гнева. Он не просто отказывал, но смел потешаться над ней!

Она знала, что ей могут отказать, но думала, что это сделают холодно и высокомерно, решительно закроют за ней дверь и больше не велят впускать. Ева была готова к этому. Она не будет ни плакать, ни умолять, ни обвинять. По городу ходило множество сплетен. Ева знала, что ее отец много лет назад проклял эту семью, и не хотела, чтобы история повторилась.

Она училась сохранять спокойствие.

– Что вы об этом думаете? – ровно спросила она. Ее тон не был ни вызывающим, ни просительным.

– Это звучит разумно, – ответил Саймон.

– Что?

– То, чего вы просите. Я не вижу причин для отказа. – Его улыбка была чарующей.

Ева чувствовала, что если она ответит на эту улыбку, то подвергнет себя какой-то опасности.

– Почему сейчас? – спросила она. – Почему не раньше?

– Потому что раньше вы ко мне не обращались, – просто ответил он.

– Лично не обращалась, – подтвердила Ева.

– Да. Когда к тебе обращается не человек, а религиозный орден, который ни разу не использовал другой подход, это совсем другое дело.

– А какой подход он мог использовать?

– Не знаю. Трудно сказать. Не стану утверждать, что мне понравилось бы, если бы меня пригласили на чай и начали рассыпаться в фальшивых любезностях. Но с их стороны было слишком дерзко требовать денег на ваше содержание так, словно у вас нет своего голоса.

Ева поняла, что Саймон прав. Но она тоже была права. Она не должна была просить у него или кого-нибудь из Уэстуордов то, что принадлежало ей по праву. А мать Фрэнсис они отказали дважды, причем с позором.

Но сейчас речь шла не об этом. Требовалось сохранять спокойствие, а не ворошить прошлое.

– Я понимаю, – сказала она.

Однако Саймон уже потерял интерес к этому предмету и был готов перейти к другому.

– Когда начинаются занятия? Или они уже начались?

– Неделю назад. Но время еще есть.

– Почему вы не подали документы вовремя?

– Я попробовала жить по-другому. Но не получилось.

Похоже, Саймон уже привык к ее коротким ответам. Во всяком случае, они его удовлетворяли.

– Ну, надеюсь, вы пропустили не так много. Когда я езжу в Дублин, то вижу одно и то же: студенты обоих университетов пьют кофе и спорят о том, как изменить мир.

– Однажды они это сделают.

– Конечно, – учтиво ответил он.

Ева молчала. Попросить дать ей деньги немедленно было нельзя. Если бы Саймон это сделал, слово «спасибо» само сорвалось бы с ее губ. Поэтому она задумчиво потягивала херес.

Их взгляды встретились.

– Я схожу за чековой книжкой, – сказал Саймон и вышел в коридор. Ева слышала, как он рылся в бумагах и документах, валявшихся на столе.

Старик молча сидел у окна и смотрел на запущенный сад. На лужайку, на которой играла с двумя большими собаками Хитер, бывшая лет на двадцать моложе своего брата. Для Евы эта территория была чужой.

Пока не вернулся Саймон, она стояла в позе посетителя.

– Простите, я не хочу вас обидеть, но я толком не знаю вашей фамилии. Мэлони? Или О'Мэлоун? Как правильно?

– Ева Мэлоун, – без всякого выражения сказала она.

– Спасибо. Мне не хотелось спрашивать миссис Уолш. Разговаривать с вами намного приятнее. – Он улыбнулся.

Ева не ответила на улыбку. Просто слегка кивнула. Саймон медленно и тщательно выписал чек, потом сложил его пополам и протянул ей.

Обычная вежливость требовала поблагодарить его. Но слово «спасибо» застряло у нее в горле. Что она сказала раньше, какое слово ей понравилось? «Рада».

Ева воспользовалась им снова.

– Я рада, что вы смогли сделать это, – сказала она.

– Я тоже рад, – ответил он.

Они не называли друг друга по имени и понимали, что больше сказать нечего. Ева положила чек в карман кардигана и протянула руку.

– До свидания, – сказала она.

Саймон Уэстуорд одновременно сказал то же самое.

Ева весело помахала девочке, огорченной ее уходом, и пошла по дорожке, гордо расправив плечи, так как знала, что за ней наблюдают из дома, в котором когда-то жила ее мать. Из кухни, из сада, где играли собаки, из гостиной и из инвалидного кресла.

И не прибавила шагу, пока не вышла за ограду.

Мать Фрэнсис и Кит Хегарти обедали у окна трапезной. На столе лежал третий прибор, предназначенный для Евы.

– Мы не ждали тебя так рано, – сказала мать Фрэнсис, с тревогой разглядывая лицо Евы.

Ева дважды кивнула. Лицо монахини просияло.

– Я пойду. У меня куча дел. Ева, твоя еда на кухне. Сходи за ней и посиди с миссис Хегарти, будь хорошей девочкой.

Кит заколебалась.

– Может быть, мне уйти и дать вам поговорить?

– Нет, нет, вы еще не закончили. К тому же мы с Евой у себя дома. У нас впереди еще годы, а вы скоро уезжаете.

Ева принесла себе тарелку бекона и картошки со сливочным соусом, поставила ее на стол и только тут увидела грустное и усталое лицо наблюдавшей за ней женщины.

– Сестра Имельда всегда пытается меня откормить, но при моем образе жизни это бесполезно. Как говорится, не в коня корм.

Миссис Хегарти кивнула.

– По-моему, вы такая же, – сказала Ева. У нее кружилась голова от облегчения. Пока не кончится этот ленч, она будет говорить о всяких пустяках. Потом побежит на улицу, сообщит новость Бенни, а когда эта грустная женщина уйдет, бросится к матери Фрэнсис и все ей расскажет.

– Да, я такая же, – сказала Кит Хегарти. – Я никогда не отдыхаю и почти не сплю. Слишком много думаю обо всем.

– У вас было о чем подумать, – с сочувствием сказала Ева.

– Не всегда. Фрэнк говорил, что я не могу усидеть на месте и что мои глаза не знают покоя.

– Обо мне говорят то же самое, – с удивлением сказала Ева.

Две женщины, боровшиеся друг с другом за время и внимание матери Фрэнсис, посмотрели друг на друга с любопытством. Им не показалось странным, что монахиня не вернулась. Они не обратили внимания на то, что сестра Имельда не пришла за пустыми тарелками.

Серые облака, бежавшие по небу над верхушками монастырских деревьев, стали темными тучами, короткий зимний день перешел в вечер, а они все говорили и говорили.

Их рассказы легли на свои места, как кусочки головоломки. Еве Мэлоун требовалось жилье и место, где она могла бы заработать себе на жизнь. Кит Хегарти требовался человек, который помог бы ей содержать пансион. Теперь, когда Фрэнк, ради которого Кит тащила на себе такую тяжесть, умер, у нее не было ни сил, ни желания трудиться в доме с утра до вечера. Обе видели решение, но боялись заговорить о нем.

Первой заговорила Ева. В монастыре, который был ее домом, она позволила себе опуститься до просьбы. Ева, которая никого не просила об услуге, которая не смогла сказать человеку спасибо за четыреста фунтов, лежавшие в кармане ее кардигана, сумела спросить Кит Хегарти, сможет ли она приехать и пожить с ней.

А Кит Хегарти перегнулась через стол и взяла в ладони ее руки.

– Как-нибудь проживем, – пообещала она.

– Еще как проживем! – заверила ее Ева.

Потом они пошли к матери Фрэнсис и все рассказали ей. Монахиня очень удивилась и сказала, что тут не обошлось без прямого вмешательства Господа.