Текст книги "Воспоминания еврея-партизана"

Автор книги: Мейлах Бакальчук-Фелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17
Сражение у Перекалья

Перекалье – большое село на левом берегу реки Стырь. То тут, то там хутора, растянувшиеся вдоль реки. Водный путь тянется до Луцка. В апреле 1943 года в окрестностях Перекалья находились отряды Соединения. Недалеко было и до леса близ Озерцов, где находился Дядя Петя со своими диверсионными группами.

Там также находился отряд круковцев, состоящий в основном из евреев и организованный по инициативе Конищука («Крука»), председателя сельсовета села Гривы, недалеко от Маневичей и Ковеля. Большую роль в развитии и укреплении отряда круковцев сыграли братья Цвайбель, бежавшие из Камень-Каширского гетто вместе со своим старым отцом Шлойме и еще четырнадцатью евреями. Они явились в отряд Конищука, когда он только формировался. При отряде круковцев находился еврейский семейный лагерь в 600 человек. Подчинялся отряд полковнику Бринскому (Дяде Пете). Так как отряд круковцев был не кочующим, то еврейский семейный лагерь мог находиться на одном месте. Отношение к нему со стороны партизан было хорошее. Весной 1943 года семейному лагерю выделили большую земельную площадь, которую евреи вспахали и засеяли. Они также выполняли техническую работу для отряда и пасли его скот. Отряд занимался в основном диверсионной работой.

В апреле 1943 года немцы направили в район села Перекалье карательную экспедицию против отрядов Соединения и круковцев. Создалась угроза всем партизанским отрядам области. Эти места были наиболее подходящими для базирования партизанских отрядов: леса, болота, островки, заглохшие пруды и речушки, высокий камыш, и все это далеко от железнодорожной линии. Перебраться в Серниковские леса было невозможно – немцы там очень укрепились. Оставалось дать бой немцам в Перекалье и вытеснить их оттуда.

В эту операцию включили и наш отряд имени Ворошилова, так как он считался одним из наиболее боеспособных в Соединении. Это было во второй половине апреля 1943 года. К нам прибыли всадники из штаба и сообщили о предстоящем сражении у Перекалья. Мы в это время стояли в Вербах, хуторе между Озерском и Сварыцевичами.

Это как раз произошло в ночь на первый день пасхи, первый сейдер[56]56
  Сейдер (или седер) – праздничная трапеза в первые два вечера пасхи; в данном случае – просто время первой праздничной трапезы. В 1943 году первый сейдер пришелся на 19 апреля.


[Закрыть]. У одного еврейского партизана, бежавшего из Городненского гетто, случайно сохранился в кармане еврейский календарь, и нам было известно, на какие дни приходятся еврейские праздники.

Всю ночь топали мы по болотам и дорожкам, ведущим к Стырю, и только на рассвете прибыли в село Белое. Село это находилось у озера, и окрестный пейзаж был красочный, живописный. Мы находились в одном из красивейших уголков Полесья. Роса еще серебрилась на влажной траве, село было окутано утренней мглой, двери и ставни были закрыты. Только кое-где из трубы вился сизый дымок. То тут, то там скрипели ворота сарая и отодвигался засов калитки. Молоденькие пастухи в сукманах[57]57
  Сукман – суконный кафтан.


[Закрыть] с длинными кнутами в руках выгоняли скот на пастбище.

В хатах, куда мы стучались, нам неохотно открывали. Нас, видимо, боялись. Немцы расклеили по деревне воззвания к населению с призывом остерегаться «еврейских партизан-бандитов, которые убивают христианское население».

В то утро село поднялось рано. Наши всадники на лошадях заезжали с шумом во дворы, сами открывали двери в хаты и ворота в сараи, и повелительные слова: «Хозяин, вставай!», – звучали в каждом крестьянском дворе. Все село расшевелилось, и крестьяне сердито смотрели на «страшных» гостей.

На огородах развели костры, и партизаны расселись вокруг. Хотелось отдохнуть после утомительной, трудной ночи.

У колодца был созван сход. Староста и двое партизан ходили из хаты в хату и приглашали на сход. Пришло около 300 человек. Стояли в страхе и ожидании того, что скажут партизаны. Заметно было, что неохотно присутствуют они на сходе. Крестьяне боялись, что нагрянут немцы и начнется стрельба. Вчера только приезжали за хлебом. Они всего в десяти-двенадцати километрах отсюда. Какая-то неразбериха в головах: вчера только здесь была немецкая власть, а сегодня – партизанская. Вчера немцы собирали их на сход, а сегодня они опять здесь у колодца, на сходе, но уже созванном партизанами. С опущенными головами стояли крестьяне, не произнося ни слова.

Комиссар Плужников открыл сход и разъяснил им цели и задачи советского партизанского движения. Затем я рассказал о положении на фронте, об ударах, нанесенных Красной Армией, показывая на карте, какие области освобождены от оккупантов. Я подчеркнул, что немцы после выполнения своего плана беспощадного истребления евреев приступят к физическому истреблению других народов.

Мы задержались в селе на весь день. Утомленные ночным маршем по болотам и трясинам, большинство из нас забралось в клуни[58]58
  Клуня – рига, сарай для сушки снопов и для молотьбы.


[Закрыть] и зарылись в сено, чтобы немного вздремнуть. Ожидали, что в любой момент со стороны Перекалья может нагрянуть немецкая разведка. Несколько партизан расселись на завалинках и затянули мелодии советских песен. Хороший певец Назар достал из повозки свой аккордеон, заиграл и затянул грустные и сердечные напевы русских народных песен, полные тоски по родине. Он сыграл на своем инструменте и спел песню «Что ты спишь мужичок, уж весна на дворе». Назара окружили крестьяне и крестьянки, молодые и старые, прислушиваясь к этим словам, так им близким. И сам Назар своим пением стал им близок. Старая крестьянка подошла к нему и, опираясь на палку, спросила его: «Кажи менi, соколичок, вiдкiля ти?»

Когда наступил вечер, в село явились разведчики Соединения и доставили план нападения на немцев в Перекалье. Мы должны были наступать на Перекалье с левого фланга, а остальные отряды – с двух сторон. Начать наступление на рассвете следующего дня.

Вечером запрягли лошадей в повозки. Обоз всегда следовал за нами. Перед боем обоз оставляли в лесу под охраной.

Разведка на лошадях двинулась вперед, и мы в этот тихий вечер вышли из села. Шли берегом озера след в след. Потом начался лес, который тянулся до железной дороги, бездействовавшей со дня разгрома нами Хиночского гарнизона. Молодые деревья шатались от легкого ветерка, точно вторя движению партизан.

В полночь наш отряд подошел к берегам Стыря, мутные воды которого шумно бурлили. Мост через реку был взорван. Над берегом шли глубокие траншеи. Взорванный мост и траншеи – оставшиеся свидетели первой мировой войны. Правители польского государства не хотели тратить средства на приведение в порядок дорог, полагая, что в случае войны с Советским Союзом лучше сохранить взорванный мост и траншеи в таком виде, как их оставила первая мировая война.

Многие из нас переправились через реку на маленьких лодках. Кое-кто перебрался на другой берег по остаткам сгоревшего моста. В глубоком молчании пошли мы в направлении Перекалья, расположенного в трех километрах от моста. Обоз через реку не переправлялся, а ушел в направлении Гуты Сапочевской, занятой отрядом под командованием высокого белокурого украинца.

Мы подошли к открытому полю, откуда виднелось Перекалье. Там и тут росли отдельные деревья. Ближе к селу рос высокий камыш. Мы подобрались к камышу и легли на землю. До села было так близко, что слышен был скрип открывающихся ворот, виднелось мерцание огней карманных фонариков, видимо, немецких часовых.

Когда рассвело, Мисюра отдал приказ о наступлении. Этот приказ передавался шепотом от партизана к партизану. Шли затаившись с винтовками наизготовку, приближаясь к первым хатам села. В утренней тишине раздались партизанские выстрелы. Сейчас же послышались ответные очереди немецких автоматов и пулеметов. Наша стрельба перекликалась с автоматными очередями солдат-карателей, доставленных сюда с фронта. От возникших пожаров небо стало пунцовым. Крестьянские халупы, покрытые околотом[59]59
  Околот – солома, оставшаяся после молотьбы.


[Закрыть] или камышом, воспламенились и загорелись, как сухие дрова в больших и широких полесских печах. Ревели коровы, волы. Ржали лошади. Отчаянные крики петухов прорезали весь этот хаос криков. Кричали крестьяне, женщины, дети, убегавшие из села.

Началось перекальское сражение. Немцев было много – несколько сот человек, вооруженных автоматами и пулеметами. Со ржавыми, старыми ружьями и одним единственным полуавтоматом, которым владел Нахман Зильберфарб, наступали партизаны на немцев, бросаясь с криками «Ура!» в рукопашную. Бой был тяжелый, и обе стороны проявляли большое упорство. Отряды Соединения опоздали и не вступили в бой одновременно с нами. Получилось так, что нашему отряду имени Ворошилова, состоявшему тогда в основном из евреев, пришлось сражаться одному. В конце концов мы вынуждены были отступить.

В этом сражении погибли партизаны Файвель Глезер, Берл Гасман, Нахман Фиалков, Александр Луста и Коля Панченков. Было у нас много раненых. Медицинская сестра Голда Коган вынесла из-под огня ленинградского партизана Анатолия Курочкина. Доктор Эрлих оказывал помощь раненым.

Немцы за понесенные ими большие потери стали мстить мирному населению. Они стреляли в людей без разбора, дотла сожгли Перекалье и расположенные рядом села и хутора. Днем в небо подымались клубы дыма, а вечером от пожаров небо было красным.

Партизаны нашего отряда собрались на хуторе в шести километрах от Перекалья.

Немцы весь день продолжали поджигать деревни и хутора, а ночью они начали обстреливать хутор, где мы задержались. Всю ночь активно действовала вражеская артиллерия. Мы были готовы к тому, что немцы начнут наступление. Раненых мы отвезли в ближайший лес. Сами мы сидели в угнетенном настроении. Красные языки покрыли небо. Мы разложили костры и расселись вокруг них, готовые встретить врага. Моросил дождик. Тучи, как овечьи стада, блуждали по небу, точно ища спасенья от огня. Настроение соответствовало этой хаотической ночи и хмурому пейзажу. Сердце сжимало, когда вспоминались только что погибшие товарищи. Как железные обручи, сжимали нас грустные мысли.

Утром мы узнали, что немцы оставили Перекалье и ушли из ближайших деревень. Мы остались на несколько дней на хуторе. Здесь было всего пять-шесть хат и несколько сараев и клунь. Население разбежалось, боясь немцев. В одной хате я установил радиоприемник и расположил свои печатные материалы. В этой низкой хатенке, чисто побеленной и разукрашенной синькой, жил один старенький крестьянин. Белизна стен и весеннее солнце напомнили мне пасхальные дни в родительском доме. Но действительность была очень далека от сладких воспоминаний.

В доме было довольно уютно. Кухня была моим рабочим кабинетом. Девяностолетний старик сидел все время на завалинке и отогревал на солнце свои старые кости или же забирался на печь. Его совершенно не интересовали происходившие события; он считал, что его время миновало.

В одну из тех ночей я принял по радио сообщение, что в Варшавском гетто произошло восстание. Это было для нас, особенно евреев, ошеломляющее сообщение. Мы полагали, что евреи в оккупированных немцами областях «ликвидированы», как это произошло в городах и местечках Волыни и Полесья. Героизм варшавских борцов гетто нас всех ободрил.

Положение на фронтах было без особых изменений. Северский Донец стал фронтовой линией для сражающихся армий. Союзники активизировали свои боевые операции в Африке и на Средиземном море. Шли слухи о предстоящем открытии второго фронта. Когда я, как всегда, зачитал партизанам очередную радиоинформацию, они, выслушав меня внимательно, стали засыпать вопросами о втором фронте. Часто, прежде чем я начинал читать сообщение информбюро, раздавались голоса: «Бакальчук! Давай нам второй фронт!». Когда я прочитал партизанам сообщение о восстании в Варшавском гетто, раздались вопросы, не начало ли это второго фронта.

Отряды Соединения были сконцентрированы на хуторах вокруг Мульчиц. Недалеко, в Озерцах, находилась база Дяди Пети. Штаб Соединения решил отпраздновать Первое Мая.

На большом лугу были собраны все отряды. Расселись на влажной черной полесской земле. Всю ночь шел дождь, и земля напоилась дождевой водой. На лугу стояли большие лужи. На празднестве присутствовал генерал Бегма со своим штабом. Он зачитал приказ Московского партизанского штаба, принятый ночью по радио. Начало приказа гласило: «Партизаны и партизанки! Бейте врага, взрывайте мосты, железнодорожные пути, пускайте под откос эшелоны, уничтожайте вражеские склады, арсеналы оружия, громите врага! Час победы приближается! Враг будет уничтожен!»

На следующий день из Москвы поступил приказ: штабу Соединения с отрядами направиться на восток к Дубницку[60]60
  Этот населенный пункт, возможно, впоследствии переименован.


[Закрыть], недалеко от Лельчиц. Там действовал аэродром, под охраной Соединения генерала Сабурова, и туда должно быть доставлено для наших отрядов оружие.

На пароме, сооруженном партизанами Дяди Пети, переправились мы через Стырь. Паром охранялся специальной группой. Все отряды Соединения ушли в сторону Восточного Полесья. Наш отряд имени Ворошилова получил приказ идти на Серники.

Глава 18
Кровавые майские дни

В мае 1943 года мы пережили трудные кровавые дни. По селам и лесам от Степангорода до железнодорожной линии Удрицк – Сарны орудовала банда бандеровцев под началом поповского сынка, некоего Сашка. Это был жестокий убийца. Он и его банда пытали и истязали свои жертвы. Их жестокость не знала границ.

В деревне, недалеко от Степангорода, проживала не успевшая бежать в лес польская семья. Мать, пожилую женщину, сначала повесили, а затем ее тело положили на горячую печь, где оно превратилось в черную массу. Пятнадцатилетняя девушка лежала в ночной рубахе на пороге с наполовину отрубленной головой. Тихий ветерок развевал ее светлые волосы, и луч солнца золотил их. В хате лежали тела остальных членов семьи, расстрелянные, изрубленные. У двоих было перерезано горло.

С этим Сашко и его бандой нам приходилось вести беспрерывные бои. Немцы снабжали банду хорошим оружием. Сашко был молодым, красивым парнем, работал у немцев сначала переводчиком, а затем судебным следователем. Гестапо его освободило от занимаемой должности, чтобы дать ему возможность стать атаманом банды. Ранее, работая у немцев, он совершал зверские расправы над евреями.

Из-за этой банды нам приходилось большей частью передвигаться днем, так как ночью опасались засады бандитов. Банда атамана Сашко устроила страшную резню в еврейском семейном лагере на хуторе Вербы, где лагерь остался, когда мы отправились в Перекалье. Там же остались партизаны, ушедшие из отряда в знак протеста против изгнания из него еврейских девушек. Бандиты Сашко, видимо, узнав, что в Вербах осталось мало партизан, напали на хутор.

Там было всего семь хат, со всех сторон окруженных лесом. Обитатели хутора всегда помогали партизанам, делились с ними всем, что имели. В хате высокого, усатого полещука Моисея долгое время располагались члены штаба. В сильные морозы и снежные метели находили евреи на хуторе приют и еду.

Когда бандеровцы напали на Вербы, там находилось несколько партизан. Они оказали сопротивление, но силы были неравные. В банде Сашко было около 200 человек, причем хорошо вооруженных. Евреи ушли в лес. Бандиты тем временем захватили хутор и потребовали от Моисея, чтобы он повел их в лес к евреям. Моисей отказался, и бандиты отрубили секирой ему голову. Тело Моисея они бросили в огороде. Затем бандиты стали принуждать семнадцати-восемнадцатилетнюю дочь Моисея повести их в лес к евреям, но и она отказалась. Бандиты изрубили и ее. Бандитов повел в лес к евреям зять Моисея, и там они устроили страшную резню.

Эту зверскую расправу с евреями бандеровцы осуществили как раз тогда, когда мы возвращались в Сварыцевичские леса. Крестьяне нам об этом сообщили. Был полдень. Мы решили, что лучше напасть на бандитов вечером, когда стемнеет и они не смогут бежать.

К вечеру отряд отправился в направлении Бродницкого леса. Был уже поздний вечер, когда мы окружили хутор. Оттуда доносились пьяные голоса разгулявшихся убийц. Они там справляли свой разбойничий праздник.

Мы напали внезапно. Многие из бандитов были мертвецки пьяны. Мы открыли по ним стрельбу, когда они находились в хатах и клунях. Среди бандитов поднялась паника, и они побежали из хат и клунь. Но со всех сторон их встретил партизанский огонь. Десятками падали они от партизанских пуль. Некоторые попали живыми в руки партизан. Их загнали в болота, где они погибли в трясине. У еврейских партизан были свои счеты с фашистами-бандеровцами. В этом бою особенно отличились Александр Куц, братья Шпинь, Перчик, Сема Фиалков, Губерман, Мудрик, Зелик Койфман, Меер Глезер, Мойше Ланда, Тульчин, Лейвик Фишман (из Пинска), Мойше Туркенич и другие.

Всю ночь преследовали мы тех бандитов, которым удалось бежать в лес. Когда рассвело, мы обнаружили погибших евреев из семейного лагеря. Тела их были искромсаны. В разных местах были разбросаны руки и ноги. У некоторых вороны успели выклевать глаза. Некоторые тела были изгрызены дикими кабанами. На хуторе на межах между грядками нашли мы изрубленные тела Моисея и его дочери.

Настроение у еврейских партизан после этой резни было подавленное и угнетенное. Уходя на Перекалье, мы не взяли с собой еврейский семейный лагерь, и теперь нас мучила совесть. Нам всегда с трудом удавалось получить согласие командования отряда брать с собой семейный лагерь. Тем более трудно было этого добиться, когда наш отряд отправился к Перекалью, чтобы участвовать там в сражении с немцами.

С хутора Вербы мы ушли на Вичевские хутора, чтобы там установить наблюдение за немцами, передвигавшимися по дороге Серники – Городно. Мы изо дня в день совершали нападения на них, нанося им потери. Группы партизан проникали в Серники, убивали немецких часовых, забрасывали гранатами немецкие бункера и доты. Все эти действия привели к тому, что немцы оставили Серники.

В тот же день мы обосновались в Вичевке.

В деревнях и хуторах мы чувствовали себя безопаснее, чем в лесу. Бандеровцы чаще выслеживали нас на краю леса, чем в деревнях. Мы расположились в лучших домах, разместили в двух из них амбулаторию и госпиталь. Мы пустили мельницу, и крестьяне из окрестностей приезжали молоть за плату зерно. Эту плату взыскивал партизан, прикрепленный к мельнице.

Пару недель стояли мы в этом селе. За это время я подготовил специальные издания с изображениями длинных гайдамацких секир. Было проведено несколько сходов крестьян, на которых мы освещали положение на фронтах и рассказывали о зверствах фашистов. Нам казалось, что мы можем так стоять в деревне, по крайней мере пока отряды Соединения не возвратятся с аэродрома и не доставят оружие и амуницию.

Немцы закрепились в Городно. Это было маленькое еврейское местечко. Как только немцы оккупировали местечко, они убили всех мужчин, а в августе 1942 года «ликвидировали» оставшихся в живых евреев. Когда-то Городно было хасидским местечком. Половина хасидов были сторонниками Столинского ребе[61]61
  Ребе – духовный лидер хасидской общины (см. примечание 9).


[Закрыть], а другая половина – сторонниками Любавичского ребе. Местечко стояло на глинистой почве, и крестьяне изготовляли из глины посуду. Городнянские глиняные горшки и кувшины были известны далеко за пределами края.

В этом-то местечке немцы соорудили огневые точки и бункеры. Городно лежало близ тракта Столин – Пинск. Из-за частых диверсий партизан на железнодорожных линиях, немцы вынуждены были охранять этот тракт.

У нас активно действовала диверсионная группа. Когда мы стояли в Вичевке, наши диверсанты выходили на тракт и нападали на немецкие машины и обозы, которые следовали из Столина в Пинск и обратно.

Одним из успешных диверсионных актов было нападение, проведенное Лейвиком Фишманом. Двое суток пролежал он с двумя диверсантами в засаде в лесу у деревни Лопатино. Днем они забирались на деревья. Фишман услыхал шум приближающейся автомашины. Когда машина поравнялась с деревом, на котором сидел Фишман, он метко бросил в нее гранату. От машины и сидевших в ней немцев и следа почти не осталось. Только фуражка с головы немецкого гебитсткомиссара залетела на дерево, и Лейвик принес ее в Вичевку. Это была фуражка Столинского гебитскомиссара. Крестьяне были поражены.

Часть партизан отправилась на берега Припяти, чтобы там выслеживать немцев. Немцы использовали Припять, как водный путь для перевозки зерна и других продуктов из богатой Украины в Германию. Берега Припяти покрыты зарослями камыша и вербами. Там партизаны Коли Диковицкого устраивали засады на проходящие немецкие барки и пароходы с зерном.

Однажды у места впадения реки Пина в Припять проходили три большие барки. На каждой из них было по два десятка немецких солдат. Партизаны обстреляли барки и забросали их гранатами. В барках образовались пробоины, и они стали тонуть. Немцы пустились вплавь к берегу, но партизаны продолжали в них стрелять, и почти все они утонули. Только двум немцам удалось подплыть к берегу, и они сдались партизанам. Один из них был ранен в ногу. Партизаны решили доставить немцев в штаб, в Вичевку, их связали и бросили на повозку

Мне пришлось провести с ними первые допросы. Когда я подошел к повозке, немцы лежали, как связанные телята, которых везут на убой. Их сняли с повозки, ввели в штаб и развязали руки. Часовые охраняли их днем и ночью. Вокруг дома собралось много крестьян и крестьянок, пришедших посмотреть на них, как на чудо. Штаб отряда решил держать немцев у себя, пока не вернется штаб Соединения. Это был своего рода подарок командованию Соединения от нашего отряда. Я предложил пленным написать свои биографии, и они сейчас же взялись за это. Хоть я и знал, что они не напишут правду, но интересно было все-таки знать, что они напишут. Один писал, что был пламенным коммунистом и после первой мировой войны вступил в Берлине в партию Карла Либкнехта и Розы Люксембург, что при Гитлере принимал участие во всех мероприятиях нелегальной коммунистической партии. Другой писал, что он все годы был пацифистом, что дружил с евреями и что бабушка его была еврейкой.

Прошло два дня. Вся окрестность узнала о немцах. Крестьяне приходили в Вичевку с женами и детьми. По очереди их пропускали к немцам. Крестьянам было удивительно, что немцы сдались в плен партизанам. Убитых немцев крестьяне видели, но пленных – никогда.

Через пару дней бандеровцы напали на село. Это было для нас неожиданно, так как мы себя чувствовали в безопасности. Помнится, был прекрасный майский вечер, с полей доносились сладкие весенние запахи и аромат полевых цветов. Я до двух часов ночи гулял по длинной деревенской улице. Несколько раз проходил я мимо колодца, где в ноябре 1942 года столкнулись мы с полицией. Я даже подумал, что больше таких «сюрпризов» у нас не будет. В два-три часа ночи я принял по радио последние известия. Потом я зашел в дом и застал пленных немцев спящими, часовые их охраняли. Они имели приказ в случае нападения расстрелять их. Оттуда я пошел спать. Недалеко, в окружении вишневых деревьев и молодых сосенок, стояла маленькая хатка, в которой мы с Матусом Бобровым ночевали. Здесь обычно также спали наши самые молодые партизаны: обоих звали Натанами. Десятилетнего звали Натан, младшего – Натанчик. В хатке жила старушка-крестьянка с душевнобольным внуком.

Всего через несколько минут после того как я лег, вдруг послышалась стрельба. Я подумал, что это стреляют наши партизаны. Но стрельба усилилась. Вблизи раздались взрывы гранат. Мы все поднялись и схватили винтовки. Я хотел побежать к дверям, но Бобров резко рванул меня за рукав и потянул к окну. Он раскрыл окно и через него на улицу выпрыгнул Натанчик, за ним Натан, а затем Матус. Над нами летели пули. Дом, где находился штаб – в пламени. Мы разбежались в разных направлениях. Возле себя я увидел молодого партизана, 14-летнего Ваню из Хиночей. Он говорит мне, что нужно поскорее перебежать улицу, и тут падает, раненный пулей. Я свернул к сараям и побежал в поле, где росла рожь. Там я увидел группу из десяти-двенадцати наших партизан. Мы подбежали к окопу и открыли стрельбу по деревне. Сейчас же усилился огонь в нашем направлении. Мы вынуждены были отойти, но затем опять пошли в сторону села. Стрельба ослабела. Мы подошли к селу. Снова завязалась перестрелка. Одновременно стали обстреливать врага с другой стороны села. Партизаны, сначала растерявшись, постепенно овладели положением и после боя вынудили врага оставить село.

Мы вступили в село. На огородах, во дворах, на длинной сельской улице лежали убитые партизаны и бандеровцы. Я узнавал убитых партизан. Они лежали, как живые. Мы направились к соснам, где находился еврейский семейный лагерь. Здесь мы насчитали семнадцать расстрелянных. Во дворе, где находился госпиталь, лежали двое партизан и Матильда. Матильда была расстреляна и изрублена. На ее груди ножом вырезана шестиконечная звезда «Маген-Довид».

Мы узнали, что через несколько минут после того как мы выбежали из хаты крестьянки, туда ворвались бандеровцы. Они убили внука крестьянки. Возможно, если бы я бежал из хаты через дверь, я бы наткнулся на бандеровцев и они убили бы меня или схватили живым.

Партизаны охраняли только дороги, ведущие в село. Бандеровцы же пробрались в село огородами и дворами, их провели пронемецки настроенные крестьяне села. Возможно, часть бандеровцев проникла в село еще днем. Ведь по внешнему виду бандеровцы ничем не отличались от местных крестьян.

Мы собрали убитых и похоронили их. Убитых в Вичевке, как и в Вербах, трудно было опознать. Они были изуродованы, иссечены на куски. Нам удалось установить имена следующих мучеников и героев:

Лейзер Фридман с женой, Аврум Ворона с женой Геней и двухлетним сыном, трое дочерей Мойше-Арона Кринюка – Сарра, Малка и Ривка, двое мальчиков Шолома Ботвинника – Ноях и Меир, Мотл Коник с дочерью, Сима Розенцвайг с детьми Шимл и Розой (кузины профессора Хаима Вейцмана[62]62
  Профессор-химик Хаим Вейцман (1874–1952) – первый президент Государства Израиль. Родился в России, в местечке Мотоль (недалеко от Пинска).


[Закрыть]), дочь Шмуэля Шойхета – Нехама Фельдман, Яков Фиалков со своим маленьким сыном.

Все они из Серников.

Мы опознали также: девушек Хасю и Рахиль из Высоцка, девушку из Кореца, мальчика из Городно, пинского еврея с женой и дочерью, пинскую еврейку Пастернак, домбровицкую еврейку Абериант с дочерью Машей, Зайделя Гравера и Хаю Шейман из Домбровиц.

Мы узнали павших партизан Пейсаха Койфмана из Вичевки и Матильду Хайну.

В том сражении погиб наш любимый певец Назар.

Весь день мы провели в деревне, а ночью отряд отправился преследовать бандеровцев. Мы их настигли в лесу на Рублевском шляху, по ту сторону Городно. Бандеровцы храпели у костров, кто сидя, кто лежа. Мы со всех сторон набросились на них, и десятки бандитов остались на месте неподвижными.

Но слишком велики были наши потери. Обе резни – в Вербах и в Вичевке вошли в нашу жизнь как страшная трагическая глава. Это были тяжелые, незабываемые дни. Хотя с того времени прошло уже двенадцать лет, но этот кошмар не померк в моей памяти.