Текст книги "Воспоминания еврея-партизана"

Автор книги: Мейлах Бакальчук-Фелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 2
В поле и в лесу

В тот вечер, в канун серниковской резни, я также бежал из гетто. Со мною бежали и дети моей сестры. Перед бегством я зашел в мой родительский дом, где жила жена моего брата – Хая с детьми. Я предложил ей идти со мною, но она была в состоянии полной апатии и не хотела, как сказала, подвергать опасности жизнь детей… Перед уходом из дома я взглянул на них, как бы предчувствуя, что прощаюсь с ними навсегда. Я запечатлел в своей памяти их лица, и до сих пор они стоят перед моими глазами.

С детьми моей сестры и еще с несколькими евреями выбрались мы тем же путем, которым несколько дней назад пробрались в серниковское гетто. Под градом пуль мы бежали без передышки. И на этот раз счастье снова оградило меня от смерти.

Опасность была велика и по ту сторону гетто. Поэтому бежали не по улицам, а по задворкам, перебираясь через заборы, и потом – по болотам, не успевшим высохнуть летом.

За местечком мы встретились с другими беженцами, вместе переправились вброд через речку, пересекли поле. В ольшанике среди редких деревьев и кустов присели отдохнуть. Из местечка еще доносилось эхо выстрелов. Усталые, мы заснули, и проснулись, когда уже был яркий день.

Нам некуда было деваться, и никто из нас не знал куда идти. Мы перебирались из поля в поле и из леска в лесок. Некоторые отделились от нашей группы и пошли на хутора, где у них были знакомые крестьяне. Нас осталось двенадцать: я с детьми сестры, лодочник Арон Кринюк с женой и четырьмя детьми, Нисон Бобров со своим семилетним сынком, юноша Зелик Ворона.

Мы блуждали два дня в лесах вокруг Серников. Потом от крестьянина-баптиста узнали, что сотни евреев бежали из гетто, но многие из них попали в руки враждебно настроенных крестьян, шнырявших по дорогам. Он нам посоветовал направиться в Николаевский лес, куда бежали многие евреи.

Мы тоже направились в сторону Николаевского леса, где находились хутора польских осадников[10]10
  Осадник – поселенец, колонист. Осадниками называли переселенцев-поляков, появившихся на территории современной Западной Украины и Западной Белоруссии в XIX веке. Также осадниками называли польских офицеров, переселившихся в эти края по изданному в 1922 году правительством Польши закону о военной колонизации местности, граничащей с СССР (см. И. И. Бескромный. Огненный лес. С. 9–10). В сентябре 1939 года эта местность была присоединена к СССР.


[Закрыть], рассчитывая на то, что они, как пострадавшие от немцев, проявят к нам больше сочувствия, чем местные крестьяне.

На хуторах, недалеко от Николаева, в небольшом лесу, мы наткнулись на несколько десятков евреев. Среди них шли разговоры, что через несколько дней немцы разрешат им вернуться в Серники и оставят их в живых. Им хотелось верить в это. В действительности в некоторых местах немцы заманили евреев обратно в гетто и по истечении нескольких дней истребили.

В Пинске еще существовало гетто, и это истолковывалось так: раз пинских евреев до сих пор не уничтожили, то они останутся в живых. Некоторые евреи даже договаривались с польским осадником, чтобы он на лодке перевез их в Пинск, обещая расплатиться за это своими последними вещами, которые они захватили с собой при бегстве из гетто.

Были случаи, когда женщины, которым невмоготу была лесная жизнь, ушли в Пинск, переодевшись в крестьянскую одежду. Дошли слухи, что немцы всех пускают в пинское гетто, но, за исключением таких одиночек, никто в Пинск не пошел, понимая, что в конце концов и там всех истребят.

Мы разбились на мелкие группы, надеясь, что если ночью появимся в деревне, чтобы выпросить кусок хлеба или несколько картофелин, не так обратим на себя внимание крестьян. Мы также считали, что чем группа меньше, тем легче скрыться в лесу.

Наша группа забралась в лесную делянку километрах в десяти от Николаевских хуторов. Почва была вязкой и сырой. Нас мучил голод. Днем мы утоляли голод клюквой, росшей на моховых болотах. Ночью – направлялись на поля, расположенные на опушке леса, недалеко от хуторов. На этих убранных полях мы еще могли найти кочан капусты и накопать за ночь корзинку картофеля. Мы пользовались правом брать бесхозное, как наши далекие предки в библейские времена пользовались правом подбирать на поле неубранные колосья и забытые плоды.

Из-за банд, охотившихся на беззащитных евреев, мы не каждую ночь отваживались выйти из леса. После ликвидации гетто немцы формировали банды из местных крестьян, вооруженных дубинками, топорами, кинжалами, охотничьими ружьями и пистолетами, для преследования спасшихся евреев. Во главе каждой банды стоял атаман. За каждого пойманного еврея бандиты получали от немцев пуд соли, литр керосина и два десятка коробков спичек.

Наша небольшая группа также подверглась нападению банды во главе с атаманом Данило. Атаман этот, маленького роста, с разбойничьими глазами, был прежде помощником лесника.

Это случилось в Судный день[11]11
  Судный день (Йом-Кипур) – еврейский религиозный праздник; в этот день евреи в своих молитвах исповедуются во всех грехах, совершенных перед Богом за прошедший год, и соблюдают пост. В 1942 году Судный день пришелся на 21 сентября.


[Закрыть] 1942 года. Мы только что поднялись со своих «постелей» в кустах на голой земле и стали раскладывать костер, чтобы испечь по три картофелины на человека – наша трапеза перед постом. Вдруг послышался шорох приближающихся шагов, треск веток. Раздался выстрел. Мы разбежались. Я кинулся на лужайку, где стояло несколько стогов сена. За мною – дети. Их было восемь. Оттуда – в лесок, прижались к земле, стараясь быть ниже травы и тише воды.

Так пролежали мы целый день. Когда свечерело, мы вышли из леса. В окрестных хуторах светились пугавшие нас огоньки. А вдруг на этих хуторах бандиты Данило?

Дети изнемогали от усталости. Я их вывел на бугорок, на котором росло несколько елок. Дети сели, прислонясь к стволам, и тотчас уснули. Я сидел возле них со своим единственным оружием – суковатой палкой. До сих пор не могу забыть свое тогдашнее отчаяние. Я сидел с беззащитными детьми, сам беспомощный.

В тишине ночи я различил чуть слышные шаги. Какое-то непонятное предчувствие толкнуло меня пойти навстречу двум человеческим силуэтам, выделявшимся при свете луны. Это были Арон Кринюк и крестьянин в длинном кожухе. Я сказал Кринюку, что его дети бежали со мною и что они спят вот здесь на бугорке. Мы разбудили детей, и они обрадовались своему отцу. Кринюк нам рассказал, что его жену схватил Данило и что она расстреляна в Серниковском полицейском участке. Характерно для того времени то, что дети, узнав о гибели своей матери, не заплакали.

Эта встреча могла стать для нас роковой.

Крестьянина звали Гриць Полюхович, и жил он на хуторе недалеко от Александровки, бывшей немецкой колонии, разрушенной в дни Октябрьской революции. Тогда крестьяне перебили большую часть немцев. Теперь в этой местности орудовала банда молодого атамана Иванченко. Он, перед тем как убить пойманных евреев, страшно их пытал. Этот убийца был сыном печника Тимохи. Их дом в Серниках стоял в ряду еврейских домов, и вся семья разговаривала свободно по-еврейски.

У нас не было выбора и, когда Гриць предложил нам пойти с ним на хутор, мы согласились. Дорога на его хутор была неблизкая. Подошвы моих ботинок отвалились и я шел по колючей стерне босиком.

К хутору мы подошли на рассвете. Мне было не по душе, что Гриць оставил нас в редком леске, где пастухи пасли скот. Эти пастухи могли нас выдать.

Начался дождь, мы сидели в кустах под открытым небом. Гриць не появлялся. Почва была болотистая, покрытая позеленевшей водой. Совы беспрерывно носились с криком над нашими головами, как будто предсказывая нашу гибель.

День тянулся бесконечно, мы еле дождались вечера. Дождь все лил, мы насквозь промокли, вышли из леса и направились к стогу сена, чтобы хоть как-то укрыться от дождя. Дети стали капризничать и рваться на хутор в дома. Они говорили, что лучше умереть, чем дальше терпеть голод и холод.

Наконец, поздно вечером, явился Гриць в своем длинном кожухе. Он шагал медленно, покачиваясь, как будто шел из шинка. Он повел нас к себе в хату, накормил картофелем и солеными огурцами, разрешил переночевать. Детей он разместил на печи, а меня устроил на скамье.

Задолго до рассвета Гриць разбудил меня, требуя, чтобы мы оставили его хату и хутор, – он и его жена опасались, что немцы и Иванченко могут с ними расправиться за укрытие евреев. Я разбудил детей и стал упрашивать его, чтобы он повел нас в сухой лес, где не было бы пастухов. При этом я напомнил ему, что он хорошо знал моих родителей и братьев, и взывал о жалости к детям.

Мои слова подействовали на него, и он повел нас в лесок, где была сухая почва. Там, в лесу, я ему сказал, что у моей племянницы есть золотые часики ее матери и два золотых кольца. Я готов ему отдать эти драгоценности, с тем чтобы он скрывал нас некоторое время. Для вида он немного поколебался, но взял это, обещая выполнить мою просьбу.

Вечером он пришел к нам с печеной картошкой, солеными огурцами и небольшим ломтиком хлеба.

Прошло три дня. Гриць не появлялся. У девяти-десятилетней пастушки, одетой в свитку[12]12
  Свитка – украинская длинная верхняя одежда.


[Закрыть] и опоясанной красным поясом, мы выпросили по кусочку хлеба. Когда я попросил ее, чтобы она никому не рассказывала, что здесь скрываются евреи, она ответила, что даже своему отцу и матери не расскажет.

Вечером я отправился к Грицю домой, но там было темно. Постучал в дверь, в окна – никто не отозвался. Я залез в свинарник, рассчитывая, что может быть кто-нибудь появится. Прошло немного времени, и в хате появился огонек. Я выбрался из свинарника, подошел к двери и смело постучал. Дверь открылась, и Гриць вышел хмурый с сердитыми глазами. Он раскричался на меня, почему я нарушил его сон, и пригрозил вызвать Иванченко, если я отсюда не уберусь. Я заметил, что в хате находилась какая-то подозрительная личность, и стал быстро удаляться от дома. Дети ждали меня на опушке леса, они сразу поняли положение. Мы стали убегать, бежали по полям и перелескам, перебирались через канавы и болота.

Поздней ночью добрались до села Бродницы. Собаки подняли лай, и мы пустились в другую сторону – в сторону Сварыцевичского леса.

И опять нас спас случай. Рассветало. Нам навстречу шел молодой стройный крестьянин. Его звали Моисеем. Я спросил, не знает ли он, где здесь в лесу находятся евреи. На это он ответил, что знает, но скажет за плату. У меня была купюра – двадцать украинских карбованцев, я сразу ему ее предложил. Он, однако, потребовал еще что-нибудь. Один из моих племянников скинул с себя маринарку и отдал Моисею. Эта вещь его удовлетворила.

Моисей ввел нас в Сварыцевичский лес, большой лес, тянущийся на восток – до Турова и Мозыря, на запад – до Пинска, с разбросанными то тут, то там хуторами и деревушками. Лес густой, изрезанный долинами и возвышенностями, таинственный, с непроходимыми трясинами и стоячими болотами. В ту пору в лесу этом было полно зверья: бобры, торфяные лисы, дикие утки, аисты, цапли. В лесной чаще – кабаны со страшными клыками, стаи волков. Но нам уже не страшны были дикие звери. Мы не пугались огненных волчьих глаз.

Мы шли следом за Моисеем. Дорога была трудной, ноги мои от ходьбы по шишкам и еловым иглам были окровавлены и покрыты ранами. Я испытывал адские муки. Мы шли из последних сил. Чем дальше, тем гуще становился лес. Я удивлялся Моисею, меня поражало его знание леса, всех дорог и тропинок, всех просек и зарослей. Точно так же в старину его деды и прадеды – полещуки[13]13
  В литературе встречается и написание полищуки, а также полешуки (см. книгу Ю. А. Лабынцева «В глубинном Полесье», М., 1989).


[Закрыть], поклонявшиеся идолам, грому и молнии, тянулись по полесским лесам в своих больших полотняных кибитках с женами и детьми, домашним скарбом и примитивным оружием.

Наконец-то добрались мы до избушки, сплетенной из прутьев. Там никого не было. Мы углубились в лесную чащу, и вдруг перед нашими глазами блеснул огонек. Хотя мы еще долго шли, но огонек из лесной темноты маячил перед нашими глазами, и это придавало нам силу продолжать путь, следовать за Моисеем.

В конце концов мы приблизились к одной избушке, где застали десятка три серниковских евреев. Горел костер, и все лежали на голой земле вокруг костра. Из-за густого дыма лица человеческие не были видны. Все сливалось в одну темную массу. Люди выглядели, как обугленные головешки, лица их были темные и черные, как темна и черна ночь в диком Сварыцевичском лесу. На этих лицах написана была безнадежность и готовность принять смерть: «Скорее бы конец этой мучительной жизни – не человеческой и не звериной…»

Глава 3
Первый наган

Сварыцевичский лес стал домом для бежавших от смерти серниковских евреев. Они постепенно стали ориентироваться в лесных чащобах. Многие из них годами рубили и валили здесь деревья и складывали их в штабеля, и все-таки мест, не знавших ни топора, ни пилы, было здесь больше. Длинными русскими верстами тянулись ряды древних дубов. Стаи волков спокойно разгуливали по чаще. Но в этом лесу мы боялись не четвероногих зверей, а двуногих. Мы были в окружении, точно овца среди семидесяти волков.

Целыми днями лежали мы на голой земле, на хворосте или коре или же стояли, опираясь о стволы деревьев, пугаясь каждого шороха или разносившегося эха. Отчаяние было велико, втайне мы завидовали тем, к кому прижался ребенок, жена, сестра, брат или даже дальний родственник. Большинство из нас были одиноки.

Только с наступлением вечера становилось здесь оживленнее. Чтобы отпугивать волков, которые выли вокруг нас, разжигали большой костер. У костра читали вечернюю молитву. Все мужчины, от мала до велика, и часть женщин произносили вслух «кадиш» – заупокойную молитву. Нет той кисти, которая могла бы запечатлеть картину дикого леса, молящихся у пламени костра похожих на скелеты евреев.

Поздним вечером мы брали грязные до черноты полотняные торбы и босые, оборванные пускались на произвол судьбы на поля и огороды в поисках картофеля или кочана капусты. Более отважные рисковали разыскать знакомого крестьянина и выпросить у него буханку хлеба или немного картофеля. Дорога была сложная и опасная. Банды ловцов выслеживали евреев на опушке леса, на околице деревни, на хуторе. Кроме смертельной опасности сам по себе поход на такое расстояние был трудным. Не все ориентировались в лабиринтах деревьев и кустов, болот и трясин. Дорога в оба конца занимала всю ночь. Лишь на рассвете возвращались мы с корзинкой картофеля или несколькими кусками хлеба, босые и оборванные, с торбами на плечах и палками в руках.

Часто возвращались не все. Мы были уверены, что их схватили бандиты-ловцы, полицаи или немцы. Тогда в спешке гасили костер и место стоянки покрывали дерном и хворостом. Дерном и ветками забрасывали также дорожки, ведшие к колодцу, к избушке, и переходили на другое место – боялись, не принудили ли захваченных евреев под пытками рассказать, где мы прячемся.

На опушках леса, на полях, дорогах и тропинках можно было столкнуться с евреями, бежавшими из соседних местечек и городов. При встрече смотрели друг на друга с удручением, унижением и стыдом, что бросили жен, детей и не разделили с ними их участь, что до сих пор еще блуждаем в этом беспощадном мире, что ищем каких-то путей для сохранения жизни. Друг от друга узнавали о страшных путях гибели, об улицах и дорогах, ведших к ямам, заполненным трупами, о евреях, которые предпочли броситься в воды рек Горынь и Стырь. Также узнавали о семьях, не сумевших вынести страданий детей от голода и холода, вернувшихся из леса в местечки и попавших в руки палачей.

Свои и чужие беды и весь ужас происходящего сливались в один клубок величайшей трагедии еврейской истории. Вывод из всего этого был один: раньше или позже евреев в лесах перебьют или же они погибнут от холода и голода. Но хотелось раздобыть винтовку, наган или какое-нибудь другое оружие, чтобы можно было покончить с собою или погибнуть в бою с врагом.

На пригорке, окруженном зеленой топью, собрались евреи, решившие биться насмерть с фашистскими извергами. Невелика была эта группа, но велик был их порыв мстить убийцам. К ним присоединился и я. Сперва вытесали топорами палки наподобие ружей. На огне мы их немного зачернили и привязали к ним ремни от наших брюк. В темную осеннюю ночь мы окружили дом лесника, и он, приняв наши импровизированные ружья за настоящие, со страху подал нам через окно хлеб и другие продукты. С помощью этих «ружей» мы стали добывать себе достаточно пищи, чтобы не голодать. Случалось, крестьяне нас обстреливали, и тогда мы разбегались в разные стороны. Проходило много времени, пока мы опять собирались вместе. У нас был пароль – пятикратный свист, и это помогало нам находить друг друга.

Скоро мы втянулись в эти ночные налеты, возвращались с трофеями, иногда даже с бараном за спиной. Помогал нам молодой крестьянин Василь Чирук, живший на краю деревни Бродницы. Он был большим специалистом воровать кур из клеток, картофель из ям и овец из отар. При польской власти сидел за воровство в тюрьме. Не оставил этот промысел и в последнее время. Тем же занималась и его мать с лицом, изрытым оспой, и льняными, вечно растрепанными, как у ведьмы, волосами. Это был фактически их единственный источник существования, потому что надела земли и даже огорода они не имели. Единственным их имуществом была хата на краю деревни.

Василь случайно наткнулся на нас, когда бежал в лес после очередной кражи. Он бродил по Сварыцевичскому лесу, заметил нашу камышовую избушку и застал нас. Василь поклялся, что никому не расскажет о нашем убежище. Приходил он к нам очень часто. Сперва появлялась его кудлатая собака, а затем показывалась его приземистая фигура в серой сермяге[14]14
  Сермяга – суконный кафтан.


[Закрыть].

Однажды в предвечерний час он прибежал запыхавшись: в деревне немцы и полицаи шныряют по домам, чердакам, сараям, ищут евреев. Немцы расклеили плакаты, предупреждающие, что сожгут деревню, если там будет найден хоть один еврей.

В ту ночь мы не разводили костра и не выходили из леса. Василь также сидел с нами. Мы прислушивались к мелодичному волчьему вою. Василь заметил: «В сентябре волчьи свадьбы, потому так воют».

Вдруг послышались приближающиеся шаги. Все подумали:

– Кто бы это мог быть?

Мы схватили свои суковатые палки и «винтовки».

– Может быть это заблудившийся еврей?

Шаги приближались к избушке. Было слышно, как ломаются ветки и как ноги грузнут в болоте. И вот раздалось слово: «Свой!» Из темноты возникла фигура Максима Мисюры, одетого в куртку и пилотку. Его полотняные штаны были мокры и вымазаны грязью от блуждания по болотам.

– Я вас еле нашел, – сказал Максим.

Максим был нам хорошо известен. Он был дружен с моим двоюродным братом Эфраимом, с которым служил вместе в одной советской части и вместе в 1941 году попал под Полтавой в плен. Вместе они бежали из немецкого лагеря. Шли по ночам, а днем скрывались в стогах сена и в камышах. На маленькой лодке переправились ночью через Днепр. У деревни Вичевка они разлучились. Мисюра отправился к своим дядькам на хутора, Эфраим – в Домбровицкое гетто, откуда потом бежал накануне «акции».

Мисюра был просоветски настроенный крестьянин. Он был безграмотный, пас овец и скот у своего отца. Однажды он бросил на произвол судьбы скот и побежал к советской границе, чтобы переправиться в Советский Союз. На границе его поймали польские жандармы, крепко избили и отправили домой на Вичевские хутора. Со временем он стал активно работать в Белорусской Громаде[15]15
  Белорусская крестьянско-рабочая Громада – массовая революционно-демократическая национально-освободительная легальная организация, существовавшая в Западной Белоруссии в 1925-27 годах.


[Закрыть].

Мы обрадовались его приходу. Он нам объяснил, что скрываться у своих родных, так чтобы никто не знал, невозможно, поэтому он решил уйти к нам.

Завязался разговор об оружии. Шмуэль Пурим рассказал, что его отец спрятал на чердаке в сарае Якоба на новом селе в Серниках наган и что хорошо знает это место.

На следующий день несколько человек из нашей группы отправились в Серники на новое село. Огородами добрались до сараев Якоба и к тому сараю, где был спрятан наган Пурима. Шмуэль нашел наган.

Все рассматривали при свете луны наган, оценивая его как величайшую драгоценность. В магазине нагана было пять патронов.

В ту же ночь загорелись дома и сараи атамана Иванченко, Моторко и Гриця Полюховича. Небо стало пунцово-красным, и большое зарево распространилось над деревнями, хуторами, Сварыцевичским лесом и над братскими могилами у Суломирских хуторов, оповещая, что война еврейских мстителей против истребителей еврейского народа началась.

Глава 4
Двенадцать

В октябре 1942 года была сформирована наша партизанская группа. Нас было двенадцать, когда мы начали активные партизанские действия на площади в пятьдесят квадратных километров между реками Стырь и Горынь. Может показаться неправдоподобным, что такая маленькая группка вступила в борьбу против могучего и жесточайшего врага, распространившего свою власть на Европу и колоссальные пространства Советского Союза. К тому же мы были вооружены деревянными «винтовками» и одним-единственным наганом.

Мы были охвачены ненавистью к врагу, и нам было не до логических расчетов. Пока жизнь не была у нас отнята, мы хотели разрядить чувство мести, так сильно горевшее в наших сердцах.

Я хочу здесь перечислить членов организации, которая подняла знамя борьбы, благодаря которой евреи в наших лесах остались в живых, не погибли от немецко-фашистских тиранов и не умерли в лесах от голода и холода. Нас было одиннадцать евреев и один украинец: Мойше Бромберг, Берл Бобров, Эфраим Бакальчук, Мейлах Бакальчук, Файвель Глезер, Саул Галицкий, Нахман Зильберфарб, Максим Мисюра, Шмуэль Пурим, Рувим Туркенич, Аврум-Меир Туркенич и Перец Шухман. Большая часть из нас были членами «Гехалуца»[16]16
  Гехалуц – молодежное сионистское социалистическое движение, организации которого перед второй мировой войной существовали в большинстве стран Восточной Европы, в том числе в Польше. «Гехалуц» считал своей задачей подготовку будущих поселенцев к обоснованию на исторической родине, в частности приобщение их к физическому труду, в первую очередь – к сельскому.


[Закрыть] в Серниках.

Наша группа была первой партизанской группой в этих местах[17]17
  Этот факт подтверждается И. Ф. Федоровым. Описывая свою встречу с М. И. Мисюрой и партизанами его отряда зимой 1942–1943 годов, он пишет: «…стало ясно, что это первые на Ровенщине партизаны». (И. Ф. Федоров. Партизанские версты. Киев, 1990, с. 102.)


[Закрыть]. Первое наше совещание состоялось на хуторе Пруд. Вокруг него стоячие болота, ручьи и канавы, которые весной выходят из берегов, заливают луга и поля. На этом хуторе мы разработали программу действий и избрали Мисюру своим командиром. Владелец хутора Чугай стал нашим связным. Он был фельдфебелем в царской армии. Чугай, имевший прозвище «Янечко», ненавидел немцев еще с первой мировой войны. Он завербовал для нас второго связного, пастуха Петра Драко, который был очень сердечным человеком. Он оказывал помощь каждому еврею, блуждавшему в лесу, давал ему пищу и приводил к своим собратьям.

Эти связные нам сообщали, у кого из крестьян хранится оружие и кто из них сотрудничал с немцами во время расправы над евреями.

В течение нескольких ночей мы раздобыли две русские винтовки, три охотничьих ружья, противотанковое ружье, револьвер и обрез, а также небольшое количество взрывчатки и патронов.

Наши первые партизанские действия были ошеломляющими для немцев и населения. В этих местах до возникновения нашего отряда не было активных партизанских действий. Бывало, отдельные люди – партизаны-одиночки пробирались на восток, чтобы приблизиться к линии фронта и в случае отступления немцев оказаться на советской территории.

Партизаны-одиночки добывали себе оружие голыми руками. В большинстве своем это были военнопленные, бежавшие из немецких лагерей в Польше, по ту сторону Буга. Они нападали на одиночных немцев или полицаев, охранявших дороги. Немало этих партизан было расстреляно немецкой жандармерией или утонуло в Буге при переправе.

Из бежавших советских военнопленных сформировались значительные партизанские группы в Беловежских, Слонимских и Несветских лесах еще в весенние месяцы 1942 года. Первые партизанские отряды в Белоруссии были созданы евреями, бежавшими из гетто белорусских местечек и городов, где тотальное истребление евреев началось раньше, чем на Волыни и Полесье.

О боях между немцами и партизанами в Беловежских лесах писала немецкая пресса в мае 1942 года, когда я еще находился в гетто. Она очень подробно освещала сражения с партизанами, подчеркивая, что «в Беловежских лесах сконцентрировались отряды партизанских бандитов под руководством еврейских комиссаров». Было удивительно, что «непобедимые немцы» откровенно писали о существовании отрядов партизан.

В гетто на Волыни и Полесье мы узнали об активизации партизан на железнодорожных линиях Брест – Барановичи, Барановичи – Вильно, Коростень – Киев, Рокитно[18]18
  Встречаются варианты – Рокитное, Ракитное.


[Закрыть] – Олевск, но мы были тогда наглухо заперты в гетто, к тому же угроза расстрела всего еврейского населения за присоединение хотя бы одного еврея к партизанам тормозила инициативу одиночек. Кроме того, до возникновения нашей партизанской группы в здешних лесах не было других партизанских отрядов. Только время от времени совершались редкие диверсионные акты против немцев и полицаев. Советские власти перед своей эвакуацией оставили в каждой области и в каждом районе коммунистов, которые вели подпольную работу; многие из них жили в лесных землянках. Советское командование сбрасывало в леса парашютистов, которые устанавливали связь с бывшими советскими активистами в деревнях. Но было много случаев, когда крестьяне, активисты при советской власти, сотрудничали с немцами и выдавали парашютистов и коммунистов-подпольщиков немецким властям. Приведу один пример.

В январе 1942 года в полицейский участок деревни Озерск на Волыни вошел советский парашютист, одетый в кожаную куртку. Он явился из леса, расположенного вблизи села. Был сильный утренний мороз и снежная буря. В полицейском участке в это время находилось человек десять полицаев, три немца и несколько крестьян. Как только парашютист вошел, его окружили немцы и полицаи, требуя от него удостоверение. Он стал расстегивать кожаную куртку, чтобы достать документы, но быстро выхватил револьвер и стал стрелять. Были убиты все немцы и двое полицаев. Остальные в страхе и панике бежали. Парашютист по фамилии Кравченко, уроженец Харьковской области, ушел обратно в лес. Он скрывался в землянке в Озерском лесу. Кравченко был связан с советским активистом – крестьянином из села Озерска по имени Данило, снабжавшим его едой. Этот Данило привел немцев к землянке, и Кравченко был схвачен во время сна. Предатель Данило получил за это от немцев хорошую плату. Впоследствии Данило был расстрелян нашим партизаном Колей Панченковым, уроженцем Орла.

В местах, где мы начали систематическую диверсионную деятельность, до нас диверсионные акты совершались редко, не было регулярной партизанской работы. Мы стали каждую ночь совершать налеты на тех крестьян, которые сотрудничали с немцами и помогали им истреблять евреев. Их имущество мы конфисковывали, а дома и сараи, набитые награбленным добром, поджигали. Многие из них попали в наши руки, и виновных постигла заслуженная кара.

Это была первая фаза деятельности нашей партизанской группы. Затем мы стали совершать по ночам налеты на сельские кооперативы и молочные фермы. Мы совершали свои налеты на села, отстоявшие друг от друга на несколько километров. Этим мы дезориентировали немцев, и они не знали, в каком лесу мы находимся.

Одной из значительных наших диверсий в тот начальный период был поджог смолярни у села Озерск. Там были большие запасы смолы, терпентина[19]19
  Терпентин – смолистый сок из хвойных деревьев; при перегонке дает скипидар и канифоль.


[Закрыть], а также бочки с бензином. Забушевало громадное пламя, огонь разлился по всему небу и был виден в селах и деревнях, расположенных на большом расстоянии от смолярни.

Немцы грозили сжечь те деревни, вблизи которых совершались наши диверсионные акты. Поэтому после каждой диверсии крестьяне сидели в своих хатах у окошек по ночам и ожидали, точно так же, как евреи в гетто, не едут ли к ним гестаповцы.

Вначале крестьяне предполагали, что все эти партизанские действия являются делом рук советских парашютистов и партизан. Мы старались скрывать наше еврейское происхождение: оделись в кожухи, кучмы[20]20
  Кучма – меховая шапка-ушанка, треух.


[Закрыть] и лапти и присвоили себе русские имена. Но в конце концов нас распознали по разговору, так как некоторые из нас говорили по-украински, а не по-русски, к тому же акцент был чисто еврейский. Кроме того, крестьяне из сел вокруг Серников стали узнавать среди нас своих старых знакомых. Пошли разговоры, что евреи, прячущиеся в Сварыцевичском лесу, подвергают опасности окружающие села. Чтобы отвести от себя всякие подозрения о каком-либо отношении к партизанам, некоторые крестьяне поехали к немецкому гебитскомиссару в Столин и в жандармерию в Высоцк. Они добились приема у гебитскомиссара и у начальника жандармерии и заискивающе рассказывали им, что евреи грабят и убивают население, поджигают кооперативы, опрокидывают телефонные столбы, громят деревни.

– Только днем мы спокойны, – сказали они, – но ночи нам страшны. Мы боимся уснуть, даже зажечь лучину.

При этом крестились и клялись, что послушны и верны фюреру и Третьему рейху.

Крестьянин с Бутовских хуторов был очень возмущен тем, что лесные евреи однажды ночью забрали у него картофель из ямы. Во время истребления серниковских евреев, а также нескольких еврейских семей, проживавших в деревне Вичевка, этот крестьянин сотрудничал с немцами. Он также пошел к немецким властям в Столин и обещал им найти, где прячутся евреи в лесу, установить, как они вооружены, быть проводником, сопровождать немецкую карательную экспедицию. В ее составе было, как мы потом узнали, сорок человек под командованием помощника гебитскомиссара.

…Только что рассвело. В густых зарослях мы услыхали шум автомашин, приближавшихся к лесу. Фары автомашин освещали листву деревьев. Вот машины остановились. У нас поднялась паника. Мы перебегали с места на место, уходя все глубже в лес, в поисках пещер, нор, трясин и канав. Не могла же наша группа с ее убогим вооружением обороняться, оказать даже малейшее сопротивление столь превосходящим силам.

И в это время произошло необычайное событие, поистине чудо. В то время когда немцы стали проникать в лес, в этом месте проходил небольшой партизанский отряд в 29 человек. Командиром отряда был Попов, комиссаром – Корчев. У партизан отряда, у командира его и у комиссара был достаточный опыт сражений с немцами. Они были вооружены хорошими русскими и немецкими винтовками и автоматами, у них даже был пулемет.

Партизаны открыли огонь по немецкой колонне.

Немцы этого не ожидали. С самого начала инициатива находилась в руках партизан. Они заняли позиции по обеим сторонам гребли и храбро отражали натиск немцев. Через полчаса бой был закончен. Были убиты десять немцев, в их числе заместитель гебитскомиссара. Автомашины были взорваны. Уцелевшие немцы вместе с проводником бежали в сторону Столина. Там его повесили – обвинили в том, что он их обманул, специально преуменьшил силы и вооружение еврейских партизан, что он работает заодно с евреями и специально заманил немцев в ловушку…

Мы не могли понять, что происходит на гребле. Лишь после того как стрельба утихла, вышли мы на край леса, где только что происходил бой, и здесь встретились с братьями-партизанами, среди которых были и евреи: Иоська, Борух Флейшман и Алик Абугов.

Каждый из этих еврейских партизан прежде побывал в лапах фашистских извергов. Иоську я знаю только по имени. Сам он из Польши, в начале войны бежал оттуда, остановился в Морочном, небольшом местечке неподалеку от Пинска, попал в оккупацию и оказался в Морочненском гетто. Накануне ликвидации гетто Иоська бежал в Любешовский лес, потом – в Завишский, что вблизи городов Камень-Каширский и Пинск. В бою у гребли он проявил героизм.

Борух Флейшман родом из Янова (неподалеку от Пинска) бежал в лес из гетто, захватив с собой нож мясника. В лесу он встретился с партизанами Попова, и они привели его на свою лесную стоянку. Без оружия тогда не принимали в партизанский отряд – обязательно надо было иметь при себе винтовку или наган. У Флейшмана был только нож. Через пару дней командир отряда согласился принять его с условием, что он сам должен раздобыть себе оружие. В этом бою у гребли Флейшман раздобыл винтовку и пистолет. Он бросился со своим ножом на немца и, убив его, забрал оружие.