Текст книги "Воспоминания еврея-партизана"

Автор книги: Мейлах Бакальчук-Фелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Мейлах Бакальчук-Фелин
Воспоминания еврея-партизана

Предисловие

О партизанском движении в период Великой Отечественной войны написаны десятки, если не сотни, книг. Но тема Холокоста – геноцида евреев – затрагивается в этих книгах очень скупо. Еще более скупо освещается в них участие евреев в партизанской борьбе, а о существовании еврейских партизанских отрядов (где евреи составляли большинство бойцов) вообще не упоминается (исключение составляют несколько зарубежных публикаций). Положение стало меняться в последнее время. Можно сказать, завесу недоговоренности и замалчивания прорвала книга С. Елисаветского «Полвека забвения» (Киев, 1998). Эта книга – об участии евреев в движении Сопротивления и партизанской борьбе на Украине в 1941–1944 годах – создана на основании многочисленных документов.

Предлагаемые читателю «Воспоминания еврея-партизана» М. Бакальчука-Фелина написаны непосредственным свидетелем Холокоста и участником еврейского Сопротивления.

События, которые описывает автор «Воспоминаний», происходили на Украине (в основном – в Ровенской и отчасти в Волынской и Житомирской областях) и в южной части Белоруссии (Полесье). Большая часть этой территории с 1921 по сентябрь 1939 года входила в состав Польши. Евреи составляли здесь значительную часть населения. С приходом оккупантов началось их планомерное уничтожение – сразу или после непродолжительного пребывания в гетто. Лишь немногим удалось спастись и укрыться в лесах. Спасшиеся евреи находились в крайне подавленном состоянии. Многие мужчины оказались в лесу после трагической потери семьи и всех близких, которым они не смогли помочь. Они не видели смысла в дальнейшей жизни без отмщения фашистам за понесенные жертвы. И вот здесь необходимо сказать о том, что бежавшие из гетто уцелевшие после фашистских истребительных «акций» евреи, которые стремились принять участие в партизанской борьбе, оказались в гораздо более сложном и тяжелом положении по сравнению с людьми других национальностей. Это определялось целым рядом причин.

Уже само вступление евреев в существующие партизанские отряды было иногда сопряжено с трудностями. С. Елисаветский пишет в своей книге (с. 38): «Стать партизанами бывшим узникам гетто было очень сложно, во многих случаях невозможно из-за противодействия советского партизанского командования» (см. также книгу Ружки Корчак «Пламя над пеплом», Иерусалим, 1977, с. 263–368). Автору «Воспоминаний» не пришлось, правда, столкнуться с этими трудностями. Отряд, в котором начинался его партизанский путь, был сформирован евреями. Затем он воевал в составе различных партизанских групп и отрядов, значительную (иногда большую) часть которых составляли бойцы-евреи.

Партизаны-евреи воевали в местностях, значительная часть населения которых была антисемитски настроена, что умело использовалось оккупантами. Поэтому еврейские партизаны в большинстве случаев не пользовались поддержкой местного населения (хотя, конечно, было немало исключений – о людях, с риском для жизни помогавшим евреям, автор вспоминает с благодарностью и большой теплотой). К этому нужно добавить, что антисемитские настроения встречались и в среде партизан.

Еврейские партизаны постоянно испытывали тревогу за жизнь спасшихся стариков, женщин, детей, находившихся в лесах в так называемых «семейных лагерях». Они считали своим долгом обеспечить их безопасность, а это не всегда было возможно.

Все это создавало особый драматизм в жизни партизан-евреев. Эта жизнь, показанная автором «изнутри», как и сам факт широкого участия евреев в партизанском движении, почти неизвестны нашему читателю. «Воспоминания еврея-партизана» М. Бакальчука-Фелина – практически первая подобная публикация в России.

* * *

В основу настоящего издания положен имевшийся в распоряжении издательства машинописный экземпляр перевода «Воспоминаний» с идиша на русский язык, выполненный Г. С. Шапиро. (Этот экземпляр был обнаружен в архиве жившего в Москве и скончавшегося в 1974 году инженера-экономиста Якова Вульфовича Левина.)

Как следует из текста «Воспоминаний», автор еще во время боевых действий в 1943 году написал историю своего партизанского отряда. Есть все основания считать, что эта рукопись вошла в состав «Воспоминаний». Таким образом, по крайней мере часть «Воспоминаний» написана «по горячим следам». Другая же часть, вероятно, написана позднее, вероятно, через 10–15 лет («Воспоминания» на идише вышли в 1958 году – см. об этом ниже). Поэтому в книге самим автором могли быть допущены неточности в написании имен, фамилий и названий населенных пунктов, но вероятнее всего эти случаи связаны с трудностями, возникающими иногда при переводе собственных имен и географических названий (незнакомых переводчику) с идиша на русский, что могло приводить и фактически привело в ряде случаев к ошибкам.

Для исправления этих ошибок при редактировании был использован ряд дополнительных источников – мемуары, книги обзорного характера по истории партизанского движения, по истории городов и сел Украины, а также различные географические и топографические карты. При расхождениях в написании той или иной фамилии в разных источниках предпочтение в большинстве случаев отдавалось архивным материалам, приведенным в книге С. Елисаветского «Полвека забвения».

Наряду с рассказом о событиях, свидетелем и участником которых он был (что составляет большую часть книги), автор много места уделяет и боевым действиям других партизанских отрядов и соединений, воевавших в тех же местах. При этом автор приводит сведения и описания различных эпизодов из партизанских мемуаров (вышедших ко времени написания «Воспоминаний»): «Люди с чистой совестью» П. П. Вершигоры, «Война в тылу врага» Г. М. Линькова, «Подпольный обком действует» А. Ф. Федорова. В части таких заимствований автор ссылается на ту или иную книгу, и в этих случаях соответствующие отрывки мы приводим по тексту указанных книг (чтобы не вводить в текст «Воспоминаний» обратный перевод с идиша на русский). В тех же случаях, когда ссылок нет (а заимствование очевидно), мы сохраняем текст автора, снабжая его примечанием.

* * *

В заключение некоторые сведения об авторе и переводчике.

Автор «Воспоминаний еврея-партизана» Мейлах Бакальчук-Фелин родился в 1904 году в местечке Серники, которое находится на территории нынешней Ровенской области. В предвоенные годы работал учителем в школах Западной Украины и Западной Белоруссии. (В эти годы и Западная Украина, и Западная Белоруссия входили в состав Польши.)

После войны судьба привела его в Южно-Африканский Союз (ныне это Южно-Африканская республика – ЮАР), где в Иоганнесбурге при его участии вышли две «Книги памяти»: одна, написанная членами землячества бывших жителей литовского города Рокишкис и его окрестностей (1952, редактор – М. Бакальчук-Фелин), и вторая, написанная членами землячества бывших жителей польского города Хелм (1954, составитель и редактор – М. Бакальчук-Фелин). Обе книги посвящены памяти еврейского населения указанных городов, истребленного гитлеровцами.

Публикуемые «Воспоминания еврея-партизана» вышли на идише в 1958 году в Буэнос-Айресе. Книга является 135-м томом в серии книг «Польское еврейство», издававшейся Союзом польских евреев в Аргентине, где существовала и существует поныне одна из крупных общин еврейской диаспоры. Российскому читателю эта книга практически недоступна.

Фамилия автора приобрела добавление «Фелин», вероятно, уже после войны (возможно, в память о погибшей дочери). В тексте «Воспоминаний» автор именует себя Бакальчуком. В том же виде его фамилия указана в книге С. Елисаветского «Полвека забвения».

М. Бакальчук-Фелин умер в Иоганнесбурге в 1961 году.

Перевод «Воспоминаний» на русский язык, как уже было сказано, выполнен Г. С. Шапиро.

Гершон Соломонович Шапиро (1899–1993) – участник Гражданской и Великой Отечественной войн. С середины 60-х годов – организатор еврейского «самиздата» в Одессе. На его счету около двух десятков книг (в том числе – переводы зарубежных изданий на русский язык) по еврейской истории, о борьбе и героизме еврейского народа, выпущенных «тиражом» в несколько экземпляров. Машинописный экземпляр перевода «Воспоминаний» М. Бакальчука-Фелина, вероятно, и был одной из этих «самиздатовских» книг. В 1973 году Г. С. Шапиро переехал в Израиль, где в 1982 году выпустил книгу «Евреи – Герои Советского Союза». Позднее, уже после его смерти, вышел двухтомник «Очерки еврейского героизма», авторы-составители которого – Г. С. Шапиро и С. Л. Авербух (Киев – Тель-Авив, 1994).

* * *

«Воспоминания еврея-партизана» публикуются с небольшой литературной правкой и незначительными сокращениями. Все примечания сделаны в процессе подготовки книги к печати и помещены в конце книги. Там же дается именной указатель, а также список литературы, использованной при работе над текстом.

Г. Б. Горбовицкий

Священной памяти

моих дорогих Доры, Фелиньки, Нехи

моих незабвенных родителей Боруха и Сарры

моих преданных братьев Цви-Герша и Егуда-Лейба с их семьями

моих сердечных сестер Эстер-Голды

и Ривеле с ее семьей

всей моей семьи

трагически погибших моих учеников

моих друзей и товарищей

посвящаю

Глава 1
После «косовицы»…

Осенние дни 1942 года. Еврейские города и местечки на Полесье и Волыни в тисках колючей проволоки. Схваченные когтями фашистских палачей, они выглядят, как плакучие вербы над пропастью. Целые еврейские общины гнали фашисты на убой. Беззащитных мужчин, женщин, стариков и детей колоннами гнали ко рвам. Каждую колонну окружали и охраняли нацистские палачи, вооруженные винтовками, автоматами, пулеметами.

Волынское местечко еще было окутано ночной темнотой, когда до евреев дошла весть о том, что гетто окружено со всех сторон и что каждый, кто попытается бежать за линию заграждения, будет расстрелян.

На рассвете, когда небо стало сереть и луна стала сливаться с появляющейся синевой неба, я с женой Дорой и дочуркой Фелинькой бежал из гетто. Как только мы переступили проволочные ограждения, нас разлучила сильная автоматная и пулеметная стрельба. Я с отчаянием оглядывал скошенное поле и луг, каждую межу, каждую грядку и балку, но я нигде их не видел, словно глубокая пропасть их проглотила.

На опушке леса графа Платера, в четырех-пяти километрах от местечка Домбровицы[1]1
  Домбровицы (Домбровица) в 1940 году переименованы в Дубровицы (Дубровицу), однако в годы войны использовалось еще старое название (в частности в документах Украинского штаба партизанского движения). Жители домбровицкого гетто (более четырех тысяч человек) были расстреляны в августе – сентябре 1942 года.


[Закрыть], я искал своего ребенка и жену. С каждой минутой мое отчаяние возрастало. Воображение заполнилось ужасными видениями. Мне казалось, что палачи уже пытают мою любимую, умную дочурку и нежную красавицу-жену.

Как назло стояли ясные дни и звездные ночи. Поля и луга были уже очищены, скошены и убраны, как скошены были еврейские местечки и поселки, очищенные до последней еврейской души. Эти местечки стояли разоренные, опустошенные, в развалинах. День был солнечный. Лучи ослепляли глаза и пронизывали подобно чудовищным паукам все тело, еще больше растравляя раны.

Я присел у куста перед открытой поляной. Вдалеке виднелось местечко. У меня назревала мысль бежать туда обратно – может быть я там найду своего ребенка и жену. Меня не пугало, что это могли быть последние минуты моей жизни. Но зато я был бы вместе с ними и разделил бы их судьбу.

Я услышал приближающиеся шаги и увидел троих детей моей старшей сестры Эстер-Голды. Она отправила их из гетто, но сама не успела уйти. Я подбежал к ним. На опушке леса послышались шаги, и показалось несколько евреев. Среди них – мой двоюродный брат Эфраим Бакальчук.

– Пошли в лес! – сказал Эфраим.

С каким-то равнодушием последовали мы этому зову. Совесть же возмущала все мое существо, с каждым шагом сердце мое обливалось кровью. Почему я не подчиняюсь велению его и не возвращаюсь в гетто, где, может быть, я еще мог бы видеть свою жену и дочь хотя бы несколько мгновений?

Мы углубились в лес, прилегли на траву, положив головы на бревна. Молча лежали весь день, окаменевшие, мучаясь от угрызений совести. Не разговаривали друг с другом. Произнести слово было труднее, чем поднять тяжкий камень. Молчали наедине со своей совестью и перипетиями слепой судьбы.

Наступил вечер. Лес погрузился в темноту. Густая тень распростерлась меж деревьями и кустами, но небо было звездное, луна полной, яркой и Млечный Путь светился над нами. Все шло своим чередом. Мировой порядок не изменился.

Тяжело шагая между вековыми деревьями, мы все больше углублялись в лес. Учуяв нас издалека, лаяли собаки лесников.

Мы шли всю ночь. Вел нас Эфраим, а Млечный Путь указывал нам дорогу. Мне казалось, что лес и Млечный Путь покрыты кровавыми лужами и пятнами. Мне чудилось, что реки крови текут из вырезанного моего местечка вслед за нашей тенью и опережают нас.

Мы обходили стороной деревни и хутора. Эфраим знал, какой дорожкой и тропинкой обойти опасные места, чтобы не быть замеченными. Ведь в каждой деревне были полицаи и бандиты – охотники на евреев.

Еще до рассвета добрались мы до деревни Бродницы на Полесье. Само название ее говорит, что здесь болота и топи. Вокруг деревни характерные для Полесья вековые трясины. Деревенские собаки подняли страшный вой, словно они сотрудничали с немцами.

Эфраим хорошо знал эту деревню, ему знакома была каждая хата, каждый крестьянин. Деревья своей тенью покрывали прилегающие к лесу хату и сарай, у которых мы остановились. Эфраим с величайшей осторожностью, чтобы предупредить малейший скрип, приоткрыл калитку во двор. Но старый Осип услыхал шорох и вышел узнать, что случилось.

Осипу было лет восемьдесят. Опираясь на суковатую палку, он стоял у своей хаты. Увидев нас, он сообразил, что мы беглецы из гетто. Эфраима он узнал сразу. Когда я сказал Осипу, что я внук Хаи-Фейги, он протянул свою руку и крепко пожал мою. Моя бабушка торговала мануфактурой, разносила ее по деревням и, когда бывала в Бродницах, постоянно останавливалась у Осипа. Он завел нас в сарай и сказал:

– Сидите здесь тихо, ребята.

Этого доброго старого крестьянина не остановила опасность, которая угрожала его жизни: ведь немцы, узнав, что у него скрываются евреи, немедленно бы его расстреляли.

Почти двое суток пролежали мы в сарае Осипа, боясь выглянуть даже в щели меж дубовых бревен, из которых сложен был полесский сарай.

Пару раз за день раздавался скрип ворот сарая, и появлялся Осип, неся под полой своего ветхого кожуха хлеб и молоко, буряковый борщ и печеную картошку.

К вечеру второго дня мы оставили сарай. Ни единым словом не намекнул Осип, чтобы мы ушли. Но мы не хотели подвергать опасности жизнь доброго крестьянина. Как раз в деревне появились жандармы для сбора поставок у крестьян. Они часто ходили с обысками по дворам. Кроме того, какое-то беспокойство толкало нас идти дальше, хотя мы сами не знали, куда идти и куда себя девать.

Гетто в окружающих местечках прекратили свое существование. Здесь были проведены тотальные «акции», и вместо полнокровных еврейских общин остались одни братские могилы. Евреи всех местечек были расстреляны. Только в моем родном местечке Серниках еще существовало гетто. В Серниковском гетто проживало около 900 евреев, главным образом женщины и дети. Восемьдесят процентов мужчин было расстреляно в 1941 году во время «акции» 9-го Ава[2]2
  Девятое число месяца Ав по еврейскому календарю – день траура по разрушенному вавилонянами в 586 году до н. э. первому иерусалимскому Храму и разрушенному римлянами в тот же день в 70 году н. э. второму иерусалимскому Храму. В 1941 году этот день пришелся на 2 августа.


[Закрыть]. Точно забытые колосья на поле после косовицы, слонялись в страхе оставшиеся евреи в Серниковском гетто. В Пинске, его называли Мать городов Израиля[3]3
  Израиль – здесь это слово означает еврейский народ.


[Закрыть], немцы, вступив в город, сразу же расстреляли возле местечка Иваники восемь тысяч мужчин. После проведения дальнейших «акций» в городе еще осталось около двух тысяч евреев.

Серники находятся в пяти-шести километрах от Бродниц. Хотя я знал, что в любой день гетто там может быть ликвидировано и местечко будет очищено от евреев, меня влекло туда. Серники все-таки были моим домом, и это слово звучало для меня особенно сладостно, вызывая доверие и иллюзии, что даже в самые трудные минуты найду там какой-то приют и защиту.

Сын Осипа Андрей, высокий, как тополь, и глухой, как молчаливая полесская ночь, вывел нас из деревни огородами. Он шел впереди, а мы – за ним. Опираясь на палки, повторяли мы каждый его шаг. Он провел нас по бродницким болотам, известным во всей округе. Эти трясины были устланы жердями и длинными бревнами. Стоило только соскользнуть с этих бревен, и ты навеки исчезал в трясине.

Мы миновали последний бревенчатый настил, дальнейшую дорогу к своему родному местечку я хорошо знал. Было уже за полночь. Луна хорошо освещала местность, а хотелось, чтобы была черная тьма. Мы взошли на Серниковскую греблю[4]4
  Гребля – дорога, возвышающаяся над болотистой местностью.


[Закрыть], которую весной и осенью заливали воды окружающих болот и топей. Здесь каждый мостик, каждая кладка[5]5
  Кладка – бревенчатый настил.


[Закрыть] были мне хорошо знакомы. По этой Серниковской гребле ступали поколения евреев.

Точно ночные разбойники, пробирались мы к человеческому крову. Вброд перешли неглубокую речку Стублу и приблизились к первым домам местечка. Каждый шорох вызывал у нас страх. Вот отзвучал топот кованых сапог украинских полицаев или немцев, проходивших мимо. Мы забрались в сарай и притаились там. Затем перебрались в другой. Он был приоткрыт. В глубокой тишине мы расположились на голой земле спать. Мы находились в черте гетто. На рассвете в сарай вошли его хозяева Ицик Ворона и Шлоймке Туркенич. Они рассказали, что в местечке уже стало известно о домбровицкой резне, и советовали не выходить отсюда – по распоряжению гебитскомиссара каждый еврей, бежавший из ликвидированного гетто, подлежит расстрелу, даже если он находится в гетто, которое еще существует.

Евреи из Серников узнали о нашем приходе и тайно навещали нас. Ни родителей, ни брата своего, ни кого-либо из родных я в своем местечке уже не застал. Мой отец Борух Аронович, которому было за восемьдесят лет, и средний брат Егуда-Лейб погибли в «акции» 9-го Ава в 1941 году. Мать моя Сарра Мееровна скончалась в 1940 году. Не застал я уже и свою нежную сестру Ривочку с семьей.

Несколько дней скрывались мы в сарае, затем вышли оттуда. Местечко выглядело тоскливо и обездоленно. Дома, крытые тесом и соломой, как в трауре, точно и они обречены. Мужчины, оставшиеся в живых после «акции» 9-го Ава, от голода и горести еле волочили ноги и выглядели как скелеты.

Я не узнал своих серниковских евреев, прежде здоровяков, работавших в лесах Жолкина, Сварыцевичей[6]6
  Встречается вариант написания – Сварицевичи (соответственно – Сварицевичский лес).


[Закрыть], Николаева и Дибровска. Они рубили лес, распиливали бревна, вязали плоты и гнали их по ближним и дальним рекам до самого Немана и Щары, Буга и Вислы. Теперь в местечке на улицах были почти одни женщины. Они бродили, как тени. Лица желты, глаза потухли. Счет времени велся по промежуткам между одной и другой резней в окрестных местечках. Отсюда делали вывод, сколько дней оставалось им жить.

Никакой надежды остаться в живых ни у кого не было, и все-таки временами появлялись проблески надежды на спасение. Эти искры быстро потухали и опять вспыхивали.

Вот из уст в уста передавался слух, что в Бутовском лесу появился партизанский отряд и в случае «акции» партизаны выступят в защиту евреев. Поговаривали, что немцы эвакуируются из Пинска, так как партизаны предъявили им ультиматум. Заговорили, что больше убивать евреев не будут, и в это же время разнеслась черная весть, что роют ямы на Суломирских[7]7
  Существует также написание «Соломир», «Соломирские».


[Закрыть] хуторах. Все эти слухи большей частью возникали в доме Баси, третьем доме от моста, где разместилась импровизированная молельня.

Катастрофа надвинулась теми же шагами и в том же виде, как и в других городах и местечках. Первыми признаками надвигающейся катастрофы было то, что евреев перестали брать на принудительные работы в поместья и фольварки; стали отбирать заказы у портных, сапожников, других мастеровых; толпы крестьян шныряли у заграждения гетто, жадно заглядывая туда; еврейских детей, работавших пастухами у крестьян, отправили обратно в гетто. Они бежали в гетто с плачем, заливаясь слезами – детские сердца предчувствовали свою страшную судьбу. Гетто было заперто и окружено разбойниками-полицаями. Каждого, кто пытался переступить границы гетто, расстреливали на месте.

Наступили сумерки. Находясь лицом к лицу со смертью, евреи начали бежать из гетто. Бежали несмотря на сильную стрельбу. Речка Стубла стала красной от еврейской крови. Люди падали, но продолжали бежать. Каждый думал, что лучше погибнуть убегая, чем быть уведенным к ямам. Бежали мужчины с женами и детьми, женщины с детьми, сами дети.

Почти треть Серниковского гетто бежала. Многие из бежавших были расстреляны, в основном когда бежали через мост или переправлялись через Стублу. Остальные погибли на следующий день, то есть на третий день после Рош-Гашана (еврейский Новый год[8]8
  12 сентября 1942 года.


[Закрыть]).

Гестаповцы, одетые в черные мундиры – мундиры смерти – прибыли ночью. Чтобы замаскировать свое появление, палачи еще у въезда в местечко – на Вичевских песках – выключили на автомашинах фары. Они прибыли на больших автомашинах. В ту ночь евреи уже не спали и хорошо слышали приезд гестаповцев. Некоторые евреи пытались спастись в последнюю минуту, но только отдельным удалось бежать из гетто.

За евреями пришли на рассвете. Как разбойники, бегали ради наживы из дома в дом крестьяне. Немцы и украинские полицаи шныряли по всем уголкам, сараям, подвалам, чердакам, штабелям дров и бревен – не укрылся ли где еврей. Всех гнали на Погурок – центр местечка – и здесь их грузили на машины – хуже чем скот. Многие прыгали с автомашин, но их сейчас же ловили и расстреливали на месте.

У Суломира были вырыты ямы. Этот слух оказался верным. Всех гнали или везли к ямам у Суломира, в четырех-пяти километрах от Серников.

Перед экзекуцией начальник гестапо произнес речь перед толпой крестьян, сбежавшихся сюда, как на спектакль. Он выговаривал крестьянам за то, что они плохо охраняли гетто и поэтому многие евреи сбежали в лес. Он предупредил, что рейхсфюрер будет недоволен проведенной здесь «акцией» – на свете не должен остаться ни один еврей.

Евреи стояли в немом горе. Старики обратили свои глаза к небу в ожидании, что в последнюю минуту свершится чудо.

Столинский хасид[9]9
  Хасид – приверженец хасидизма – религиозного течения в иудаизме, возникшего в Восточной Европе в XVIII веке.


[Закрыть] Меир Винер сейчас же после речи гестаповского коменданта начал читать вслух молитву, которую все, даже маленькие дети, повторяли слово в слово.

…Ураганом пуль из винтовок, автоматов и пулеметов евреев загоняли в ямы и расстреливали. Многие из них были заживо засыпаны землей.

Лишь один еврей, мясник Лейбл Фиалков, выбрался из ямы после ухода гестаповских палачей и полицаев. Голый, он ночью прибежал в лес и рассказал нам об ужасной гибели евреев Серниковского гетто, описать которую не в состоянии человеческая рука.