Текст книги "Мы над собой не властны"

Автор книги: Мэтью Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

18

Коннелл смертельно боялся той минуты, когда учитель выходит из класса, оставляя его на растерзание одноклассникам. И вот на уроке географии миссис Эрлих отправилась в уборную, а Лору Холлис поставила у доски – записывать фамилии тех, кто плохо себя ведет. Коннелл примерно представлял, что сейчас будет. На этот раз Пит Макколи подбежал к доске, схватил тряпку и швырнул в Коннелла. Правда, промахнулся. Зато с задней парты бросили карандаш, потом другой и на этот раз попали по затылку. Коннелл не повернул головы. Хохот в классе гремел, как ставни на ураганном ветру. Даже приятели Коннелла – такие же, как он, зубрилы и чудики – немножко подхихикивали. Лора никого не записывала, а Хуан Кастро стоял на стреме у двери. Пит подобрал тряпку и припечатал Коннеллу к спине. Тот потом так и не смог оттереть меловое пятно с форменного пиджака.

А раньше он дружил с этими ребятами. Они по большей части жили в многоквартирных домах, так что им очень пригождался его двор. Там было их место встречи, там они оставляли свои велосипеды. Коннелл ходил вместе с ними тырить освежитель дыхания в универмаге «Вулворт». Сам не воровал, только стоял рядом и жутко нервничал – вдруг охранник их поймает. Выскочив за дверь, мальчишки тут же начинали пшикать освежителем в широко раскрытые рты, выпендриваясь, точно это какой-то наркотик. Освежитель якобы нужен был для свиданий с девочками. Шейн Данн и Пит Макколи заявляли, будто уже занимались сексом, и Коннелл не видел оснований им не верить. Каждое лето при отъезде из летнего лагеря Детской католической организации в автобусе была хоть одна беременная семи-восьмиклассница.

А в четвертом классе случилось происшествие, изменившее всю его жизнь. Как-то весной вся компания отправилась в парк на Семьдесят восьмой улице помогать старшему брату Хуана – у него там была назначена разборка. Коннелл опомниться не успел, как уже шел вместе с одноклассниками в шеренге парней постарше, а навстречу двигалась другая такая же шеренга. Рядом кто-то вытащил нож. Коннелл продолжал идти вперед, словно под гипнозом, хотя был совершенно уверен, что его порежут в общей свалке. Тут раздался вой полицейской сирены. Дальше Коннелл воспринимал происходящее как в замедленной съемке. Он отчетливо понимал, что в конце концов его арестуют и все его будущее рухнет. Строй рассыпался. Они с друзьями успели добежать до великов и помчались по Тридцать четвертой авеню к дому. Коннелл бешено крутил педали, сердце бухало в груди, словно за ними гнался крокодил, норовя цапнуть за пятку.

После этого Коннелл стал общаться с другими заучками из маткружка. Начиная с пятого класса он получал за контрольные не меньше девяноста пяти баллов из ста. Дважды побеждал на турнире по математике, один раз – по английскому, один раз по естественным наукам. Он не хвастался своими достижениями, как Элберт Лим, не тыкал другим в нос их ошибками, как Джон Ын, и все равно его дружно травили. Быть может, потому, что он сидел неподвижно, как деревянный солдатик, и не оборачивался. Не отвечал, если на уроке его окликали, – не хотел сердить учителей. И больше не давал списывать. К тому же он был толстый. Сам не заметил, как в третьем классе начал толстеть. К восьмому подрос сантиметров на десять, и жир постепенно замещали твердые мускулы, но это было уже не важно: он жирдяй, и точка. Хуже того – он единственный из всего класса поступил в лучшую католическую старшую школу в городе. Наверное, сто лет пройдет, пока ему доведется поцеловаться с девчонкой. Ровесники в нем как будто чуют что-то не то. Раньше, когда становилось особенно плохо, он разговаривал с отцом. А теперь просто спускается в подвал и выжимает штангу.

На большой перемене он при всякой возможности шел в церковь помогать на панихиде, – лишь бы увильнуть от школьной столовой. Все равно он теперь не обедал. А если приходилось, потом вызывал у себя рвоту. Хотел себе литые мускулы, без грамма жира, как у коллекционных фигурок супергероев.

В узком пространстве церкви с высокими сводами из темноты выступал только освещенный алтарь, особенно ковчег со Святыми Дарами. Коннеллу нравилось рассматривать лица прихожан. Он был самым лучшим служкой – приходил всегда первым, а службу знал не хуже священника. Он не переминался с ноги на ногу, как другие мальчики. Стоял истуканом, держа в руках тяжелую книгу. Судорогу в сведенных от усталости руках и ногах он посвящал Господу как некую жертву.

Физкультуру он ненавидел, хотя был довольно спортивным и в дни соревнований в кои-то веки мог пригодиться команде. Главный кошмар – необходимость переодеваться к уроку. Какой-то неведомый садист решил, что ученики должны надевать физкультурную форму под школьную одежду, и таким образом начало урока превращалось в своеобразную пародию на стриптиз. Они раздевались прямо в зале, при всех, – мальчики у одной стенки, девочки у другой. Коннелл старался даже не смотреть в сторону девочек, а то, если другие мальчишки заметят, умрешь от позора. Вниз или по сторонам глядеть тоже нельзя – назовут голубым. Поэтому он смотрел в потолок – почти такой же высокий, как в церкви, – и на окна под самым потолком, на уровне земли. Их держали всегда открытыми, из-за чего внешний мир там, снаружи, казался мучительно близким.

Пару минут все беспорядочно толклись на месте, пока не раздастся свисток мистера Котсуолда. Коннелл старался держаться в стороне с того самого дня, как Пит и Хуан подняли его к баскетбольному кольцу, сделав подножку из сцепленных рук. Другие мальчишки постоянно так делали – с помощью приятелей цеплялись к кольцу, потом им передавали мяч, и они его бросали в кольцо. Было очень весело. Когда Пит с Хуаном предложили ему попробовать, Коннелл ничего плохого не заподозрил. И вдруг, вместо того чтобы передать мяч, Шейн сдернул с него физкультурные шорты вместе с трусами. Коннеллу до сих пор было не по себе оттого, что он рассказал родителям всю историю, как будто она случилась с кем-то другим. И он не понимал, почему сразу не выпустил кольцо и не спрыгнул.

Близился конец последнего урока. Страшно хотелось вскочить из-за парты, как только прозвенит звонок, но Коннелл знал, что этого делать нельзя. На прошлой неделе он первым сорвался с места и весь класс покатился со смеху.

Миссис Баларесо велела всем встать, затем кивнула Джону Ыну, чтобы выводил класс в коридор колонной по одному. Коннелл стоял первым во втором ряду. Пристроившись за Кристиной Эрнандес, он влился в бурное море школьников, устремляющихся к лестнице. Счастье, что миссис Баларесо посадила его за первую парту. Так хоть есть малюсенький шанс удрать. Пересадили его какое-то время назад – учительница велела поменяться местами с Кевином. Не требовалось объяснять почему – все знали, что на задней парте его медленно убивают.

Он сбежал по лестнице и выскочил на улицу, ни с кем не заговаривая по дороге. За воротами наконец вздохнул свободней, распустил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу. Полностью расслабиться все равно не мог: до дому оставалось еще два квартала. Чем дальше от школы, тем безопасней, словно медленно разжимается стиснутый кулак.

Вначале – широкая улица, идущая вдоль здания школы. Пройти совсем чуть-чуть – и поворот на Восемьдесят третью. Казалось бы, там совсем безопасно – автомобили, прохожие, церковь на углу... А на самом деле этот участок – хуже всего. Так, вот дом священника. Каким-то чудом эти типы добрались туда раньше. Телепортировались, что ли? Сидят себе на ступеньках и решают его судьбу. Томми, Густаво, Кевин, Дэнни, Карлос, Шейн, Пит. Дэнни живет с ним в одном квартале. Это что-нибудь да значит... По крайней мере, после уроков. В школе-то Дэнни такой же, как все. Когда над Коннеллом издеваются, смеется даже громче других. Правда, ни разу Коннелла не ударил. Пихал, случалось, но в драку не лез.

Приближаясь к церкви, Коннелл судорожно вспоминал прошедший школьный день. Что он сегодня сделал такого, к чему можно прицепиться? Разговаривал с девчонками? Вообще с кем-нибудь разговаривал? Может, кого-нибудь обидел тем, что не заговорил? Все возможно. Ему хотелось стать невидимкой. Если получится дойти до угла незамеченным и перебежать через дорогу, дальше за ним вряд ли увяжутся – но там улицы узкие и народу меньше. Он будет словно беглец в пустыне – пеший, за которым гонятся всадники.

На переходе он краем глаза увидел, что компания следует за ним. На противоположный тротуар они ступили одновременно. Его мгновенно окружили: фаланга, смыкающая ряды. Последовала небольшая заминка. В воздухе словно висел вопрос: все на одного? Коннеллу виделось в них что-то беззащитное, словно им вдруг открылась вся нелепость этого ритуального избиения. Может, сейчас Дэнни скажет: «Да ну его, парни, бросим это дело» – и вся компания разойдется по домам?

В последнее время, глядя на них, даже в такую минуту, он видел не грозных хулиганов, а растерянных, сбитых с толку детей, которые позже станут бестолковыми, потерявшими себя взрослыми. Они не знал, откуда эти мысли и почему он по вечерам, наматывая круги вокруг квартала, здоровается с прохожими и машет рукой старушкам на крылечках.

Краткий миг нерешительности миновал. Один парень сделал шаг вперед, словно его подтолкнули в спину. Сегодня это был Карлос Торрес – тихоня Карлос. Назначенная роль была ему не по плечу, поэтому он пыжился изо всех сил. Подойдя вплотную, он стал неловко тыкать в Коннелла кулаками. Коннелл уворачивался как мог. Рубашка у него задралась, пуговицы готовы были отлететь. А круг все сжимался. Ухо обжег удар. В голове зазвенело. И одна мысль – покрепче вцепиться в рюкзак, чтобы не вырвали. Еще один тычок пришелся по лицу. Мальчишки смотрели почти с уважением, как он принимает удары. Потом уважение сменила злость: почему он не защищается? Коннелл и сам не знал. Он крупнее их и сильнее. Может, дело в том, что иные из них носят в школу ножи? Коннелл видел, как они похвалялись друг перед другом. Ходили легенды, что один недавний выпускник – у него еще старший брат в молодежной банде «Короли латино» – принес револьвер. А хорошо бы у него был старший брат. Лучше – целая банда братьев, тогда он мог бы кому хочешь дать сдачи, а не ходить вечно битым. Впрочем, ответить ударом на удар мешал не страх, а нечто загадочное, необъяснимое.

Он прикрыл руками лицо, и тут ему саданули в бок, да так, что дух вышибло. Только бы не упасть... Если упадет, останется только обхватить себя руками и надеяться, что никто не пнет его в голову. Пока держишься на ногах, противники все-таки остаются в рамках. Коннелла шатало. Карлос что-то орал, с каждым успешным ударом обретая уверенность.

– Дерись давай!

Сквозь туман он посмотрел на остальных в надежде на помощь. Каждый раз, глядя на них вот так, он видел во взглядах сочувствие, но в то же время им было противно. Они принялись орать вместе с Карлосом:

– Дерись, maricоn![11]11
  Педик (исп.).


[Закрыть]

Кто-то толкнул его на Карлоса.

– Эй, Карлос, ты это стерпишь?

Коннелл вскинул руки.

– Будешь драться? Будешь?

– Нет, – сказал Коннелл.

Чей-то кулак врезался ему под дых. Коннелл согнулся пополам. В животе все горело, но слезы не текли. Коннелл не сдерживал их. Он давно уже хотел заплакать – и не мог.

Карлос ухмылялся как ненормальный. На секунду у него стало такое лицо, словно он поделился с Коннеллом какой-то только им понятной шуткой. Словно они заодно.

– Дерись! Педрила! – завизжал он.

Коннелл увидел ненависть в его глазах, безуспешно попытался следить за руками. Удар обрушился с такой силой, что Коннелл услышал звук будто со стороны. Его противники даже немного растерялись. Тут вмешался какой-то прохожий, и вся орава кинулась врассыпную.

Открыв дверь своим ключом, Коннелл рухнул на диван. В себя пришел, только когда отец вернулся домой с работы. Коннелл услышал его шаги в кабинете – отец всегда оставлял там кейс. Вот сейчас перейдет в гостиную. Коннелл не хотел, чтобы отец застал его лежащим на диване. Увидит синяки, начнет расспрашивать... А больше всего не хотелось, чтобы отец застыл над ним столбом, дожидаясь, когда Коннелл освободит диван, чтобы лечь самому и отгородиться от всего мира наушниками.

Раньше Коннелл все отцу рассказывал – и ему сразу становилось легче. Он повисал на отце и целовал куда придется – в щеки, в шею. Сейчас неловко вспоминать. На самом деле не так уж давно это было.

Он встал и сказал, обращаясь к отцовской спине:

– Пойду пройдусь.

Отец, склонившись над письменным столом, только кивнул.

Коннелл двинулся по Северному бульвару в сторону Короны. В последнее время он стал уходить все дальше. Забредал в такие кварталы, где гулять небезопасно. Плевать. Он ходил по улицам часами, чувствуя, как с каждым шагом сгорает жир.

Ужин снова прошел в молчании. Каждое звяканье вилки о тарелку отдавалось в тишине, словно усиленное громкоговорителем. Раньше родители разговаривали за столом – сейчас они деловито, сосредоточенно ели, точно голодные львы. В воздухе чувствовалось неясное напряжение. Его зримым символом стало для Коннелла гипсовое сердечко над дверью, с парой целующихся голубков, – свадебный подарок от друзей, с которыми родители давно уже не общались. Голубки висели на гвозде и скособочивались от легкого хлопанья дверью. В прошлом году после очередного падения от сердца откололся кусочек. Папа его подклеил, но на месте разлома остались тонкие белые трещинки. Коннеллу хотелось сорвать безделушку со стены, сунуть родителям под нос и заорать: «Смотрите, это же вы! Считается, что у вас любовь-морковь!»

Вилки застучали чаще, будто мама с папой торопились поскорее разделаться с ужином и заняться каждый своими мыслями – видно, куда более питательными. Мама не заметила, что Коннелл припрятал большую часть жирного стейка в салфетку у себя на коленях. Потом незаметно выбросит в мусорное ведро.

Вдруг мама хлопнула по столу ладонями:

– С каких это пор нам нечего сказать друг другу?

Папа продолжал жевать. Коннелл тоже. Мужская солидарность, что уж тут. Папа уткнулся взглядом в тарелку, и Коннелл старался делать то же самое, хоть и чувствовал, что мама на него смотрит.

– Ладно, тогда я начну! – заявила она. – Как дела в школе? Проходили что-нибудь интересное?

Ну конечно, Коннелл нынче – главное средство заполнить паузу. Никогда еще родители столько не обсуждали его учебу. Он постоянно боялся ляпнуть лишнее и сейчас только молча помотал головой.

– Ладно. Как вы оба меня бесите!

Мама встала и взяла свою тарелку.

– Я пишу сочинение про дядю Пата, – сказал Коннелл.

Он не собирался об этом рассказывать – почему всегда он должен спасать семейные беседы? Но сочинение действительно задали, и если благодаря его реплике мама вернется за стол, отцу станет немного легче.

Мама села на место:

– Почему про дядю Пата?

На самом деле дядя Пат ему не родной – он двоюродный брат мамы. Он ставил Коннелла на табурет в полутемных барах и представлял его всем как «нашего приятеля». На лице у него шрам – после того случая, когда он защитил старушку от грабителей. Куда ни пойдешь, дядя Пат всегда всех знает.

– Надо рассказать про какого-нибудь родственника с интересной профессией. Пойти к нему на работу, если есть возможность, и потом написать пятьсот слов.

– Я тебе скажу, у кого из наших родных интересная профессия. У твоего отца! Сходи посмотри, как он ведет занятия.

Отец положил нож и вилку.

– Незачем ему смотреть, как я веду занятия. Пусть лучше походит с Патом, животных посмотрит. Может, что полезное узнает.

– Эд... – сказала мама.

– Заодно пусть спросит, почему он убирает дерьмо за канарейками, хотя раньше держал один из самых известных баров на полуострове Норт-Форк. И почему в прошлом году нам пришлось платить за него налоги.

– А по-моему, лучше бы ты посмотрел, как папа работает, – сказала мама.

– Я не могу, сочинение завтра сдавать.

– Завтра! – фыркнула мама. – Замечательно! Когда же ты собирался ехать к Пату?

– На ферме я и раньше был, а что надо – сам придумаю.

– Нет уж! Сбор материала – важная часть подготовительной работы. Нечего увиливать!

– Ну вот еще...

– Я утром позвоню в школу и скажу, что ты приболел. А сочинение сдашь на день позже.

– Круто! Поеду к дяде Пату на поезде.

– Размечтался! – оборвала мама. – Поедешь с папой в колледж. – Она швырнула салфетку на тарелку. – Я готовила, вы посуду мойте, а я пойду погуляю.

Хлопнула входная дверь. Коннелл с отцом переглянулись. Отец не заметил, как Коннелл выбросил салфетку с припрятанной едой в мусорное ведро.

Обычно мама разрешала ему пропустить уроки, только если был совсем уж сильный жар. В больнице у нее прямо на каталке умирали люди. Один умер у нее на руках.

– Тебе повезло, – сказал папа. – У меня завтра первое занятие в одиннадцать.

Коннелл исполнил победный танец, думая, что отец засмеется, но тот погрузил руки по локоть в мыльную воду и не поднимал головы.

Странно просыпаться, когда мама уже ушла на работу. Коннелл побрел в кабинет. Отец, согнувшись над столом, что-то писал. Коннелл хотел заговорить. Отец жестом остановил его.

– Иди в душ.

Не успел Коннелл доесть кукурузные хлопья, как отец велел заводить машину. Коннелл обожал сидеть на водительском месте при работающем моторе. Урчание под ногами обещало мощь и свободу и сулило неведомые опасности. Если неправильно переключить рычаг, можно врезаться в новую дверь гаража или сбить пешехода возле дома.

– Подвинься, – велел отец. – Не время для баловства. И выключи эту штуковину!

Он сам раньше Коннелла дотянулся и отключил радио.

Помолчав немного, отец сказал:

– Давай я тебе расскажу о моих студентах. Они крутые ребята. – Такое выражение у отца бывало, когда что-нибудь его растрогает. – У них есть гордость. Фальшь чуют за милю. И не терпят, если с ними обращаются как с детьми. Для них слишком многое поставлено на карту.

Коннелл понятия не имел, к чему отец все это говорит.

– В начале занятия я тебя представлю, а ты садись где-нибудь в заднем ряду и слушай. Сиди тихо, никого не отвлекай. Не задавай вопросов, я все равно не смогу с тобой разговаривать. Пожалуйста, не перебивай, мне надо сосредоточиться.

Приехав на место, отец заглушил мотор и замер неподвижно с закрытыми глазами. Сделал несколько глубоких вдохов. Коннелл молча ждал, что будет дальше. Отец потер виски, потом открыл глаза:

– Готов?

– Угу, – сказал Коннелл.

Отец пояснил, взяв с заднего сиденья кейс:

– Небольшое упражнение на расслабление. Я всегда так делаю перед занятием.

Коннелл удивился: обычно отец производил впечатление спокойной уверенности в себе, а о его квалификации преподавателя говорили многочисленные наградные листы на стене.

Он начал что-то искать в кейсе, не нашел и страшно разволновался. Вытащил целую кипу листов, стал судорожно их перебирать. Коннелл буквально слышал, как у отца колотится сердце. Найдя наконец нужное – планшет с прикрепленными к нему листками, – отец застыл снова. Лихорадочная деятельность разом перешла в полное оцепенение. Коннелл сидел рядом, не зная, что сказать. Отец смотрел прямо перед собой.

– Это ничего, – произнес он вдруг. – Просто из-за того, что ты здесь. Я хочу, чтобы все было идеально.

По дороге через студенческий городок им то и дело встречались знакомые отца. Он быстро здоровался, наскоро представлял Коннелла и спешил дальше, хотя лица собеседников расцветали дежурными улыбками, – даже самый нелюдимый брюзга всегда выразит радость при встрече с отпрысками коллеги. Коннелл не мог угнаться за отцом и под конец перешел на подобие бега трусцой, не успевая как следует разглядеть все интересное вокруг. Студенческий городок был прямо как в кино – величественные здания с колоннами и фронтонами. Ни за что не догадаешься, что здесь учатся люди, пытающиеся выбиться из нищеты.

– Красиво здесь, – заметил Коннелл.

– Колледж проектировал знаменитый архитектор по имени Стэнфорд Уайт, – ответил отец заученным, бесстрастным тоном, словно лекцию читал. – Одно время здесь был филиал Нью-Йоркского университета. Ректор стремился воплотить в жизнь идеал американского колледжа. В начале семидесятых содержать филиал стало слишком дорого, и университет продал его штату Нью-Йорк. Тогда мы и переехали сюда из старой школы естественных наук Бронкс-Сайенс.[12]12
   ...старой школы естественных наук Бронкс-Сайенс. – Школа естественных наук в Бронксе, или просто Бронкс-Сайенс, считается одной из лучших средних школ в США. Среди ее выпускников – пять нобелевских лауреатов.


[Закрыть]

– Пап! – окликнул Коннелл.

– А?

– Мы опаздываем?

– Нет.

– Тогда почему мы бежим?

Должно быть, что-то такое было в его голосе, отчего отец остановился и положил руку ему на плечо:

– Не так я хотел бы, поверь. Мне многое хочется тебе здесь показать. Например, потрясающе красивую смотровую площадку под названием... – Он потер нос и несколько секунд молчал. – Зал славы выдающихся деятелей Америки. Вид оттуда на несколько миль вокруг. И много статуй. Если все пройдет хорошо, я, может, свожу тебя туда после занятия.

Судя по спешке отца, Коннелл ожидал, что они, едва войдя в здание, отправятся прямо в лекционный зал, где их с нетерпением ожидает толпа студентов, но отец сперва повел его в лабораторию и закрыл за собой дверь. Он разрешил Коннеллу осматривать все, что его заинтересует, главное – ничего не сломать. При этом он широким жестом указал на человеческий скелет, подвешенный в углу, ряд клеток с крысами у дальней стены и несколько стеклянных мензурок и чашек Петри, а сам, с планшетом в руках, принялся расхаживать взад-вперед, негромко бормоча себе под нос.

Коннелл не стал нарушать хрупкий покой сгрудившихся в кучку мензурок. Виновато отводя глаза под укоризненным взглядом крыс и пустых глазниц скелета, он обошел всю комнату, но ничего вдохновляющего не нашел. Постукивая по стеклянной стенке клетки с крысами, начал прислушиваться, что читает отец.

– Покорми их, если хочешь. – Отец кивнул на крыс.

Казалось, они тоже слушали.

– В ящике у тебя за спиной пакет с кормом.

– Да ну, не хочу, – отказался Коннелл.

– Мне надо сосредоточиться перед лекцией, – сказал отец. – А когда ты слушаешь, меня это сбивает. Вот, держи!

Пошарив на столе, он бросил Коннеллу экземпляр «Сайентифик Америкэн». Коннеллу не нравился этот журнал. И так весь дом был ими завален. Папа вечно показывал ему статьи о черных дырах, ледниках и кислотном дожде, а Коннелл все равно предпочитал «Спортс иллюстрейтид» и страничку о жизни знаменитостей в журнале «Тайм».

– Посиди пока снаружи, а я тебя позову, когда пора будет идти на лекцию.

Коннелл хотел сказать: не надо ему вообще этой дурацкой лекции, он может и совсем уйти, если уж так мешает, – но удержался. Все-таки сочинение написать надо. И не только из-за этого. Что-то подсказывало, что сейчас лучше не нарываться.

– Давай я прямо туда, в лекционный зал пойду, – предложил он.

– Отлично! – обрадовался папа. – Поднимешься по лестнице, аудитория четыреста сорок три. Сам всем представишься.

Когда Коннелл уходил, отец умывался над раковиной сбоку от длинного лабораторного стола.

Коннелл поднялся на следующий этаж, шагая через три ступеньки. Дверь аудитории стояла настежь. Коннелл с независимым видом прошел мимо. Народу на лекцию собралось неожиданно много. И как он может войти и назвать себя перед такой толпой студентов? Он и перед своими ровесниками выступать едва мог от волнения – боялся, что голос сорвется или даст петуха.

Он притворился, будто изучает доску объявлений, потом вернулся и снова заглянул в дверь. Скамьи в аудитории располагались амфитеатром, так что сидящие в задних рядах смотрели на доску сверху вниз. Вдруг ему бросилась в глаза надпись на застекленном ящике на стене: «В случае пожара разбейте стекло». Да он и с топором в руках будет совершенно беспомощным! А ведь отец, пожалуй, прав, что готовит свою речь заранее.

Коннелл вошел в аудиторию и прошмыгнул на свободное место в заднем ряду. Посидел, пока не утихло сердцебиение. Не будет он представляться. Пусть сами догадываются, кто он такой, если кому интересно.

Отец, войдя, не посмотрел вверх, а сразу прошел на возвышение у доски и начал читать вслух, сжимая в руках планшет.

– Сегодня мы приступаем к изучению центральной нервной системы. Материала много, и он понадобится на экзамене, поэтому записывайте, пожалуйста, как можно подробнее – у меня не будет возможности прерываться и отвечать на вопросы. Если что-то останется непонятным, запишите вопросы на листочке и передайте мне в конце лекции. В четверг я принесу ответы в письменном виде. Кроме того, к сожалению, должен сообщить, что из-за большой загруженности исследовательской работой я вынужден отменить индивидуальные консультации до конца семестра.

Зал взорвался недовольными стонами. Отец даже головы не поднял, просто переждал шум, прижав палец к странице на том месте, где остановился.

– В конце занятия я соберу ваши листочки с вопросами и раздам ответы на вопросы с прошлого раза. Имейте в виду, я трачу немало личного времени, чтобы записать ответы, так что не сомневайтесь, это с лихвой возместит вам отсутствие консультаций. Если во время лекции я буду запинаться или не сразу соберусь с мыслями, это из-за изматывающего режима работы в последнее время... И еще одно. С сегодняшнего дня я буду читать только заранее подготовленный текст. Вопросы и ответы исключаются. Вы все, несомненно, заметили, что за несколько предыдущих лекций мы охватили меньше материала, чем в начальной части курса.

Студенты согласно зашумели. Отец как будто не слышал.

– Прошу меня извинить за такую пассивную подачу материала. Дело в том, что нам нужно освоить большой объем к выпускным экзаменам. Итак, приступим!

Когда отец еще только вошел, по залу пробежал недовольный ропот. В начале его речи студенты переглядывались и перешептывались, но сейчас те, перед кем еще не лежали тетради, поспешили их достать, и все приготовились записывать.

– Центральная нервная система, – начал отец, – представляет собой наибольшую часть нервной системы. Она состоит из головного и спинного мозга. Центральная нервная система вместе с периферической нервной системой – о ней мы узнаем позже – играет важнейшую роль в регулировании поведения человека.

Коннелл огляделся: вокруг сосредоточенно записывали каждое слово.

– Головной мозг располагается в полости черепа, спинной – в позвоночном канале.

Несколько человек подняли руки – наверное, по привычке. Если отец и заметил их краем глаза, то ничем этого не показал. Он перевернул страницу и продолжил читать:

– Центральная нервная система имеет изящно устроенную двухуровневую защиту. Во-первых, головной и спинной мозг защищают мембраны, называемые мозговыми оболочками. Это три слоя соединительной ткани. Если идти от внешнего слоя вглубь: твердая оболочка, паутинная оболочка и мягкая оболочка.

Студенты смотрели озадаченно. Многие перестали писать и начали переглядываться. Поднялся уже целый лес рук.

– Второй уровень защиты центральной нервной системы обеспечивают кости. Кости черепа защищают головной мозг, позвонки – спинной.

Почти все студенты тянули руки. Отец предупредил, что не будет отвечать на вопросы, однако, если бы он видел, сколько их, наверняка прояснил бы трудное место, чтобы спокойно двигаться дальше.

– В головной мозг поступают сенсорные сигналы от спинного мозга, а также от нервных волокон – их мы обсудим позднее. Основная работа мозга – обрабатывать поступающие нервные импульсы и контролировать работу мышц и внутренних органов.

Надо что-то делать! Отец явно не слышит, какой поднялся шум. Он словно в трансе. Студенты уже бросили конспектировать. Коннелл не хотел сердить отца, но ведь наверняка тот сам потом спасибо скажет.

Коннелл встал. Все обернулись к нему. Пальцы у него дрожали. Он хотел только одного: чтобы отец оторвал взгляд от страницы.

Кашлянув, он крикнул:

– Папа!

Отец, должно быть, не услышал, а если и слышал, то не понял, насколько все серьезно. Сесть бы снова на место, но уже нельзя. Коннелл начал задыхаться.

– Спинной мозг выполняет три основные функции, – продолжал отец. – Передает сенсорные импульсы от периферической нервной системы к головному мозгу. Передает моторные импульсы от головного мозга к эффекторным клеткам. И наконец, играет роль второстепенного рефлекторного центра.

– Папа! – крикнул Коннелл громче. – Пап!

Отец посмотрел прямо на него, словно, кроме них, в комнате никого нет. Студенты разом опустили руки. Отец оглядел море лиц. Все ждали, что будет дальше. Отец вновь склонился над планшетом. Руки тут же снова взметнулись вверх.

По всей аудитории раздались голоса:

– Профессор!

– Профессор Лири!

Он никак не отреагировал.

– Второй уровень защиты центральной нервной системы обеспечивают кости.

Какой-то парень подпрыгивал на сиденье, словно сейчас сорвется с места и стащит преподавателя с кафедры.

– Кости черепа защищают головной мозг...

Коннелл сообразил, что эти слова только что уже звучали.

– Что за фигня? – спросил подпрыгивающий парень.

– Эй! – завопила девица несколькими рядами выше. – Вы нас вообще слышите?

Коннеллу и раньше случалось видеть своего отца в приступе решительности. Если необходимо что-то сделать, он упрется рогом и сделает.

Поднялся такой гвалт, что голос отца едва можно было различить.

– Папа! – заорал Коннелл.

Отец снова замолчал и даже отступил на шаг от кафедры, на которой лежал планшет. Несколько уже прочитанных страниц перелистнулись обратно. Отец снова посмотрел на Коннелла тем странным взглядом, словно, кроме них, в помещении никого нет. Потом схватил кейс и так стиснул ручку, словно его пытались отобрать. Затем, опомнившись, вернулся на возвышение. Коннелл сел.

– Сегодня мы приступаем к изучению центральной нервной системы, – произнес отец.

И замолчал, обводя взглядом аудиторию. Студенты притихли. Коннеллу безумно хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заговорил. Он знал, что ему этого делать нельзя ни в коем случае.

Прошло несколько секунд. Отец махнул рукой девушке в первом ряду – она во время неразберихи продолжала записывать.

– Карен, – сказал отец. – Карен, правильно?

– Да, профессор Лири.

– Карен, подскажите, пожалуйста, на чем я остановился?

– Вы сказали, что спинной мозг играет роль второстепенного рефлекторного центра.

– Хорошо, – сказал отец. – Очень хорошо, спасибо. Именно то, что нужно. Спинной мозг как рефлекторный центр.

Он стремительно перелистал страницы. Дойдя до конца, принялся листать обратно с такой силой, что казалось – они вот-вот оторвутся.

– Видите ли, я устал. Очень много работы. И разных забот. Особенно одна забота меня ужасно отвлекает. Прошу прощения за то, что это помешало сегодняшней лекции. Если вы посмотрите назад, то увидите в последнем ряду моего сына.

Коннеллу вся кровь бросилась в лицо.

– Как видите, сегодня сын пришел ко мне на работу, – говорил отец. – Это важный день для него. Правда, сын?