Текст книги "Мы над собой не властны"

Автор книги: Мэтью Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Сейчас начнет рассказывать про сочинение...

– Да, – сказал Коннелл.

– Сегодня у него день рождения.

Все уставились на Коннелла. День рождения у него был почти месяц назад. Он и сейчас видел как наяву: бита, бейсбольные перчатки, сетка, ящики с мячами, ведерко для мячей. Порывы ледяного ветра на улице. При лунном свете отправлять мячи в сетку. Так приятно слышать «чпок» удачного удара в ночной тишине.

На лицах расцвели улыбки. Девушки умиленно заахали. Одна спросила, сколько ему лет.

– Четырнадцать, – ответил Коннелл.

– Сегодня исполнилось, – объявил отец. – Он такой хороший мальчик, сидит и ждет меня. Понимаете, сразу после лекции мы с ним поедем на стадион. Играют «Метс», открытие сезона. Это меня и отвлекало все время. Я беспокоился насчет пробок на дорогах – как бы не опоздать. Прошу прощения за рассеянность. Если честно, я бы, с вашего разрешения, закончил сегодня лекцию пораньше. Наверстаем на следующей неделе. Я понимаю, многие из вас приехали издалека. Вы меня извините, если я сегодня отменю лекцию, а материал доберем в следующий раз?

Студенты переглядывались. Многие ворчали. Один парень треснул кулаком по столу и, крикнув: «Вот же хрень!», пошел к выходу.

– Хорошо, хорошо. Замечательно, – сказал отец. – На этом мы сегодня закончим.

Студенты начали собирать вещи.

– Я сейчас раздам листочки, на них подробно изложено содержание сегодняшней лекции. В следующий раз мы быстренько пройдемся по пунктам. – Отец принялся запихивать бумаги в кейс. Сказал под общий шум: – Спасибо вам большое! Простите, что из-за меня вы даром потеряли время.

Студенты, проходя мимо, поздравляли Коннелла с днем рождения. Отец махал им вслед. Когда в аудитории никого не осталось, Коннелл подошел к кафедре. Отец стоял лицом к доске, упираясь в нее руками. Плечи у него вздрагивали.

– Мне надо пописать, – сказал Коннелл, хотя на самом деле ему не хотелось.

В ванной, остановившись перед зеркалом, он задрал рубашку, потом совсем ее снял и согнул руки. Мышцы выступали уже заметно рельефнее. Он поднес сжатые кулаки к ушам и напряг мускулы, как Халк Хоган[13]13
  Халк Хоган (Терри Джин Боллеа, р. 1953) – рестлер, актер и шоумен.


[Закрыть]. Оскалился в сумасшедшей улыбке, уткнулся в зеркало лбом. Стекло затуманилось от дыхания, потом опять очистилось. Коннелл шлепнул себя по животу, еще по-детски пухлому. Остался красный след.

– Уходи! – сказал Коннелл жирку. – Пошел вон!

И тут же испугался – вдруг кто-нибудь войдет? Поскорее опять натянул рубашку и вернулся к отцу. До машины они шли молча.

Когда свернули на шоссе, отец сказал:

– У меня нет билетов на матч. Но можно все равно поехать. Может, еще попадем.

– Да не надо.

– Билеты купить, наверное, трудно.

– Угу.

– Может, съездим, посмотрим самолеты?

Коннелл включил радио и прибавил громкости, искоса наблюдая за отцом – рассердится? Тот словно и не заметил. Коннелл еще прибавил звука. Отец повернул рукоятку:

– Не так громко.

Теперь получилось тише, чем было вначале, но Коннелл промолчал, глядя в окно.

– Пап, скажи...

– Что?

– Что это ты там устроил?

– Просто у меня сегодня не было настроения читать лекцию.

– А почему ты сказал про день рождения?

Отец вспыхнул и крепче сжал руль.

– Думаешь, я не помню, когда у моего сына день рождения? Тринадцатого марта! – Отец тяжело вздохнул. – Я просто хотел, чтобы все прошло идеально. Чтобы ты мог написать хорошее сочинение.

– Ты вроде как сам не знал, что говорить.

– Нормально все было! – заорал отец. – И точка! Просто я никогда раньше не читал лекции при тебе. Все, закончили дискуссию!

Голос его все повышался и под конец дошел почти до визга. Отец с трудом перевел дух.

– Я вообще не хотел сегодня сидеть в духоте...

Какое-то время оба молчали.

– Прости, что так получилось с сочинением, – сказал отец. – Может, в другой раз приедешь?

– Да ладно. Выдумаю что-нибудь. Я и так знаю, какой ты учитель. Ты каждый день меня учишь.

Они приехали в Квинс, на луг, который привыкли называть своим, – вдоль шоссе, ведущего к аэропорту Ла-Гуардия. Остановив машину, отец повернулся к Коннеллу:

– Можно тебя попросить? Пожалуйста, не рассказывай маме, хорошо?

– Что мы сюда приехали?

– Нет. Про то, другое.

– А, конечно. Само собой.

– Ты вот понимаешь, а она не поймет.

За оградой самолеты один за другим выруливали на взлетную полосу. Ревели моторы; самолеты взлетали совсем близко. Рядом с ними чувствуешь себя карликом. Коннелл вцепился в ячейки проволочной сетки, а отец обнимал его за плечи.

На обратном пути они слушали трансляцию матча. Когда вернулись домой, отец не лег на диван с наушниками, а снова включил радио. Они сидели рядышком и слушали репортаж. «Метсы» побили «Филадельфия Филлис» с преимуществом в одну перебежку. Гуден простоял на подаче целых восемь иннингов, а сменивший его Франко обеспечил команде победу.

Вообще-то, Коннеллу хотелось рассказать маме обо всех сегодняшних странностях, но папа и всегда странный. Поди пойми, где обычная странность, а где особенная. Тут не просто проблема поколений – тут пропасть размером в целую жизнь. Папа в молодости не шатался по миру в компании хиппи, а просиживал целые дни в лаборатории и слушал Бинга Кросби[14]14
  Бинг Кросби (Гарри Лиллис Кросби, 1903–1977) – американский актер и певец, один из первых эстрадно-джазовых крунеров.


[Закрыть]. Он любил иностранные языки и дурацкие каламбуры. Сколько раз отец за завтраком с совершенно серьезным видом спрашивал Коннела, сварить ему яйцо всмятку или в рюкзачок!

А разве можно забыть, какую штуку он выкинул в прошлом году на День благодарения? Они тогда поехали в гости к своим друзьям Коукли. Раньше Коукли жили по соседству, в таком же, как у них, доме на три семьи, а недавно переехали на Лонг-Айленд, в дом с коврами, приземистыми диванами и громадным телевизором – трансляции матчей по нему смотреть просто замечательно. Синди Коукли и мама Коннелла дружили еще с начальной школы, с самого первого класса.

Родители готовились к выходу у себя в спальне. Коннелл валялся на кровати и читал. Внизу, в гостиной, работало радио, – должно быть, родители решили, что Коннелл тоже там. Внезапно мама начала хихикать, совсем по-девчоночьи, словно между ними происходило что-то запретное. Коннелл на цыпочках подобрался к двери.

– Эд, прекрати! – услышал он.

– А что такое? По-моему, идея шикарная.

– Да ну тебя! Ужас какой-то! – Маминым словам противоречил восторг в голосе. – Не вздумай!

– Все, уже сделано.

– Эд! – взвизгнула мама. – Она же совсем новая!

Родители смеются – не такая уж редкость, но сейчас все было иначе. При нем они смеялись по-взрослому сдержанно, а сейчас резвились без оглядки. Он никогда не слышал у мамы такого молодого голоса.

– Посмотри, как тебе? – спросил отец.

– Не смей этого никому показывать! – потребовала мама. – Слышишь?

– Боишься, дамы в обморок попадают?

Несколько секунд прошло в молчании. Коннелл прижался вплотную к двери. Сердце у него глухо стукало в груди. Послышалась какая-то приглушенная возня.

– Некогда же, времени нет, – сказала мама таким тоном, словно времени больше чем достаточно.

Потом она тихонько застонала. Коннелл похолодел. Он ни разу не видел, чтобы они целовали друг друга в губы, а сейчас вовсю целовались и бог знает что еще проделывали. Сколько раз, глядя, как Джек Коукли с грубоватой нежностью прижимает к себе Синди, Коннелл мысленно упрашивал отца обнять маму при всех.

– Пора идти, – сказала мама.

Вжикнула молния на платье.

– Надо Джека развеселить, а то он совсем приуныл.

Коннелл метнулся к себе в комнату. Потом, когда родители вышли из спальни, он искал на их лицах хоть какую-нибудь подсказку – что они там затевали? – но так ничего и не увидел.

В спокойном, ненапряженном молчании выехали на шоссе Нортен-Стейт-парквей и в конце концов приехали к Коукли. Мужчины сели смотреть футбол, а женщины тем временем за разговорами носили еду из кухни. На столе красовались хрустальные бокалы, серебряные приборы, красивые серебряные солонка с перечницей и скатерти в два слоя. Коннелл первым уселся за стол, предвкушая, как налопается и будет потом сидеть на диване вместе со взрослыми мужчинами, поглаживая себя по раздутому животу и тихо икая.

Джек разрезал индейку. Гости по очереди протягивали ему тарелки.

– Эд! – сказал Джек. – Может, снимешь пиджак? Будь как мы.

Все знали, что сейчас начнется.

– Не могу, – сказал папа. – У меня рубашка без спинки.

Среди гостей порхнули смешки. У Коннелла горели щеки. Один и тот же ритуал повторяется каждый год. Может, всем это и кажется смешным, но все-таки зачем отец дурака валяет? Он единственный пришел в гости в костюме. Остальные были в свитерах и свободных штанах из «китайки». А отец даже в жаркие летние дни носит рубашки с длинным рукавом и строгие брюки. Коннелл чихать хотел на отцовские предостережения насчет истончившегося озонового слоя и рака кожи. Он знал одно: папа выглядит как дебил.

– Слушай, Эд, – сказал Джек, – ты каждый раз так говоришь. Что это вообще значит?

Джек – шесть футов четыре дюйма росту, двести пятьдесят фунтов весу[15]15
  ...шесть футов четыре дюйма росту, двести пятьдесят фунтов весу... – Рост 1 м 90 см, вес 113 кг.


[Закрыть] – бывший морпех. Когда они все вместе смотрели по телевизору американский футбол, нетрудно было представить Джека квотербеком. Он громогласно рассказывал всякие байки и хохотал во все горло. Папа Коннелла говорил тихо, и все тянули шеи, чтобы расслышать, у Джека лицо просто светилось, когда он слушал, а Коннелл дождаться не мог, скорей бы отец замолчал. Он боялся, что Джек поймет, какой отец на самом деле чудик.

– Понимаете, у меня рубашка без спинки. Не могу я снять пиджак, неудобно получится.

– А почему вдруг рубашка – без спинки?

– Так дешевле, – объяснил папа. – Расход ткани меньше.

– Ну ничего, я думаю, никто здесь не умрет, если твою спину увидит, – неожиданно резко заявил Джек. – Вот скажи, Фрэнк, ты не боишься увидеть спину Эда?

Фрэнк переводил взгляд с Джека на папу Коннелла, словно старался угадать правильный ответ.

– Ладно вам, ребята, – сказал он, смущенно посмеиваясь. – Хочет человек сидеть в пиджаке – пусть его. Праздник все-таки.

– Я понял, что он хочет сидеть в пиджаке. А меня это нервирует. По-хорошему прошу: сними пиджак!

– Ты серьезно? Так сильно хочешь, чтобы я снял пиджак?

Джек уставился на папу в упор. Синди запоздало уловила напряжение, словно какой-нибудь инфразвук, и потянула мужа за рукав.

– Да! – сказал Джек. – Я так хочу!

– Ну что делать... В конце концов, это твой дом.

– Точно, пока еще мой!

– Джек! – ахнула Синди.

Тут даже мама Коннелла встревожилась, хотя улыбалась поначалу. Считалось, якобы Коннелл не знает о том, что известно его родителям: в авиакомпании, где работает Джек, готовится сокращение и Джек боится, как бы его не уволили. Вечерами Коннелл, приоткрыв дверь своей комнаты, слушал мамины разговоры по телефону в кухне.

– Да ничего страшного, Синди, – сказал папа. – Джек, значит, мой пиджак тебе очень мешает?

– Мы тут все запросто, один ты в пиджаке!

– Хорошо, я понял, – сказал папа и встал. – Прости, что всех побеспокоил.

Он медленно стащил с себя пиджак. У дорогой на вид рубашки была аккуратно вырезана спинка. Рукава едва держались. Вся папина спина, в нелепых веснушках и редких жестких волосках, была на виду. Казалось, время остановилось.

– Доволен? – спросил папа. – Этого ты хотел? Ну давай, любуйся!

Джек неожиданно расхохотался, словно гром грянул с ясного неба. За первым раскатом последовал второй, а дальше смех посыпался частой дробью, будто камешки подпрыгивают на воде. Его заразительный хохот подхватили все.

– Садись уже, дурила, ешь индейку! – сказал Джек, отдышавшись.

По его лицу было ясно: он за папу Коннелла пойдет под пули, если понадобится. Коннелл и раньше видел, как люди вот так же смотрели на Эда. Наверное, надо быть взрослым, чтобы оценить его по-настоящему.

Осенью отец заставил Коннелла написать для школьной конференции доклад об адаптации живых организмов. Они набрали целую кучу мокриц-броненосцев и стали постукивать их по спинкам шариковой ручкой. Вначале потревоженные мокрицы сворачивались в шарик; постепенно они прекратили реагировать на раздражитель – одни раньше, другие позже. Считалось, что этот результат имеет огромное значение: мокрицы за какие-нибудь пять минут научились игнорировать инстинкты, сформировавшиеся за миллионы лет эволюции. Коннелл собирал данные, а папа помогал ему рисовать графики и диаграммы на листах картона. Придя на конференцию, Коннелл сразу понял, что у него нет шансов. Другие участники приготовили действующие модели вулканов, радиоуправляемые машинки и громоздкие модели замкнутых экосистем со сложными биоциклами, занимающие два больших стола. А у него при себе даже нет коробки с мокрицами, всего только пара плакатов. Когда собрались учителя и начались презентации, Коннелла бросило в пот. Он как мог изложил ход эксперимента, который не так уж хорошо понимал.

Вручая ему первую премию, преподаватели особенно подчеркивали изящество и простоту эксперимента при строгом соблюдении научного метода. Другие родители, когда объявляли фамилию их ребенка, вскакивали и принимались радостно вопить, а папа остался сидеть на месте, только вскинул кулак и молча кивнул Коннеллу. Это произвело на Коннелла сильнейшее впечатление. Отец как будто заранее знал, что победа им обеспечена.

Придя вечером домой после работы, мама отвела его в сторонку.

– Расскажи, как все было на папиной лекции? Какой он был? – спросила она почему-то шепотом, со странным напряжением на лице.

Коннелл от волнения чуть не проболтался, но в последнюю секунду вспомнил свое обещание.

– Папа как всегда, – сказал он. – Я ничего не понял, что он говорил.

19

В одном медицинском журнале Эйлин прочла статью о том, что однообразный распорядок ухудшает состояние пациента, склонного к депрессии, а встряска, отход от рутины может оказать благотворное действие. Строго говоря, она не знала, вызвано ли состояние Эда депрессией, зато знала точно, что проверить это невозможно – к психотерапевту его не затащишь.

Что необходимо Эду, да и всей семье, – это выскочить из накатанной колеи. Может, переезд в новый дом выведет его из апатии? Сейчас самое время: Коннелл в будущем году начнет учиться на первом курсе, ему практически все равно, откуда ездить на занятия. А цена их дома, учитывая обстановку в районе, будет в дальнейшем только падать. Еще несколько лет, и они вообще отсюда не вырвутся.

Вот у Коукли жизнь наладилась после того, как Джека в его авиакомпании назначили директором по грузоперевозкам и они купили дом в Ист-Медоу. До переезда у Джека замечались признаки депрессии, а в Ист-Медоу он начал мастерить мебель в гараже и увлекся ландшафтным садоводством. На заднем дворе он построил плавательный бассейн. Сплошная идиллия: музыка из радиоприемника заглушает стрекотание соседских газонокосилок, мокрые следы босых ног постепенно тают на горячем бетоне, а в воздухе витает запах лосьона для загара.

Эйлин уже пять лет не повышала квартплату для семейства Орландо – а они с самого начала платили много меньше среднего. Уверенность, что сын в безопасности, перевешивала для нее упущенную выгоду. Коннелл после школы часами сидел у Орландо, на втором или третьем этаже, пока не придут домой родители. Сейчас он, правда, уже вырос и мог сам о себе позаботиться, так что благодарность Эйлин слегка поугасла.

– Я все думаю насчет дома...

Они сидели вдвоем – Коннелл сегодня ужинал у Фаршида. Эд не ответил. Эйлин уже привыкла к таким односторонним разговорам. Научилась понимать его молчание. Сегодня молчание звучало обнадеживающе – не так тягостно, как в иные дни. На него, как на белый экран, можно было проецировать свои замыслы.

– Хорошо бы у нас был свой дом, только наш. Я устала от хлопот с жильцами. А ты?

Она положила ему на тарелку немного фасоли, картошку и кусочек курицы. Без затей, но они же одни, а Эду, кажется, вообще все равно, что есть.

– Наш дом здесь, – сказал он.

– Да, конечно. Просто я подумала – может, поискать другой дом, который будет... совсем наш?

– Столько труда в него вложено.

Эд принялся резать курицу. Вместо того чтобы отрезать маленький кусочек, он распилил всю порцию на две равные половинки.

– Эд, скажи, тебе здесь хорошо?

– Да.

Он сосредоточенно резал половинки снова пополам, целиком погрузившись в эту работу.

– Нет, ты несчастлив. Не зря же ты с дивана не сходишь.

– У нас хороший дом.

Впервые Эд поднял голову и посмотрел на нее. На тарелке у него красовалась мозаика из аккуратно разложенных кусочков, но он не начинал есть.

– Район превращается черт-те во что.

– Я городской мальчишка, – сказал Эд. – Пустые улицы, редко поставленные дома – это не по мне.

Он пренебрежительно махнул вилкой.

Редко поставленные дома... Об этом Эйлин и мечтала!

– Разве плохо куда-нибудь переехать? Начать все заново? И время подходящее – Коннелл с осени тоже будет учиться на новом месте. Мы довольно много денег накопили.

– Наш дом в сто раз лучше, чем тот, где я вырос.

– Да уж, – не удержалась Эйлин. – Это точно.

Ей было неприятно, что ее выставляют какой-то стяжательницей. Она же не дворец хочет купить! Просто что-нибудь на ступеньку выше их нынешнего жилья. Она все это затеяла в первую очередь ради Эда, но какие доводы привести, чтобы не выдать истинной подоплеки?

– Надоело, что все время кто-то ходит над головой.

– Поменяемся квартирами с Линой. Она будет счастлива. Ей уже не под силу карабкаться по лестницам.

Эйлин испепелила мужа взглядом. Он уже и стручки фасоли разрезал на аккуратные половинки.

– Здесь наша жизнь, – сказал Эд.

– А не хочется попробовать в другом районе, среди других людей?

– Я не хочу привыкать к совершенно новому образу жизни.

Эйлин прикусила язык и все-таки не удержалась:

– У тебя и так уже сложился совершенно новый образ жизни.

Под ее взглядом Эд наконец-то начал закладывать еду в рот и медленно, методично пережевывать, словно заново учился жеванию. Эйлин отложила нож и вилку, чувствуя, что зрелище сводит ее с ума.

– Нам не по карману такой район, куда тебе хочется, – сказал Эд, но как-то рассеянно.

Все его внимание занимала еда: донести до рта кусочек, перемолоть зубами и проглотить.

– Да ты понятия не имеешь, чего мне хочется, – горько промолвила Эйлин.

Денежными вопросами она давно уже не занималась. За состоянием их общего счета следил Эд, и весьма тщательно. Он же вел все дела, связанные с капиталовложениями. Вложения чаще получались удачными, поскольку Эд был весьма консервативен в выборе. Вложить деньги в злосчастную «Ферст Джерси секьюритиз» его уговорила Эйлин по совету одного врача на работе. Благодаря Эду их финансовое положение было прочнее, чем у многих ровесников с такими же или даже более солидными доходами. Но решение по поводу нового дома Эйлин не могла ему уступить. Если уж не удается пробудить в нем энтузиазм, ее энтузиазма хватит на двоих.

Эйлин стала подыскивать варианты в Бронксвилле.

– Смотри, это просто идеально! – Она показала Эду объявление в газете.

– Ты знаешь мою точку зрения.

– Ну сделай мне приятное! Дом будет открыт для осмотра в субботу. Съездим, развеемся...

– На субботу у меня другие планы.

Эйлин невольно улыбнулась такой бесхитростной уловке: Эд практически никогда не планировал семейных развлечений на выходные.

– Что за планы, расскажи?

– Билеты на бейсбол.

– Ты их уже купил? Именно на эту субботу?

– Коллега на работе их для меня припас. Я сказал, что мне нужно сперва посоветоваться с женой.

Лицо Эда осветилось надеждой, словно он и вправду верил, что сумел обхитрить Эйлин. У нее не хватило духу дальше спорить. На следующий вечер Эд с гордостью показал билеты – наверняка по дороге домой купил на стадионе. Четыре штуки взял – для правдоподобия.

В субботу день выдался прекрасный – самое начало мая, чудесная погода. На лишний билет Коннелл пригласил Фаршида. Вполне взрослые пассажиры в метро шумели как подростки – одежда с фанатской символикой делала их и вовсе похожими на детей. Эйлин невольно заразилась общим настроением. На стадионе ее ждала неожиданность: вместо того чтобы подняться на самый верх трибун, как обычно, они остановились после первого пролета лестницы. Отсюда игроки на поле выглядели непривычно близкими.

Мальчишки важно уселись на свои места, явно гордясь, что сидящие на верхних рядах им завидуют. Игроки еще разминались. Мальчишки тоже вытащили бейсбольные перчатки-ловушки. Коннелл свою обязательно брал на все матчи и носил, не снимая, по нескольку часов подряд, хотя поймать мяч у него не было никакой надежды – они всегда сидели слишком высоко. А вот сейчас появился реальный шанс.

Эд отправился покупать угощение, подробно расспросив, кому что принести. Без него мальчишки совсем расшумелись. Они так и сыпали загадочными бейсбольными терминами: «горячий угол», «свечка», «мазила», «билет в оба конца». Под их болтовню на Эйлин снизошла спокойная ясность. Ей лучше всего думалось на матчах или когда Эд слушал спортивные трансляции по радио. Она знала основные правила бейсбола, и Эд ей объяснил многие тонкости, но все равно Эйлин не могла понять трепетного отношения своих мужчин к игре. Муж и сын чтили старые биты и обтерханные ловушки, словно мощи какого-нибудь святого. По правде говоря, обширные познания Коннелла вызывали у нее уважение. И ведь запомнил же столько всего! Своего рода замена научным знаниям. Когда мужчины истово изучают статистику любимой команды, в этом у них, по сути, выражается тяга к истории. Им не пришлось воевать – страна еще слишком молода, ее прошлое кажется незначительным на фоне многовековых свершений других стран, бывших соперниц. О бейсболе говорят со священным трепетом, приглушенными голосами, как о чем-то неимоверно возвышенном. Коннелл с Эдом непременно изучают отчеты о матчах после того, как прослушают радиотрансляцию или даже увидят сам матч на стадионе. Кажется, эти обсуждения для них так же важны, как и сама игра.

Эд часто восхищался тем, как ярко тот или другой спортивный комментатор описывает игру. Эйлин не могла понять, о чем речь. На ее взгляд, все подобные статьи пишутся шаблонным языком, а их выдают за повествование эпического размаха. Сама она предпочитала сосредоточиться на более непосредственных, земных впечатлениях: запах тушеного мяса с квашеной капустой; щелчки сменяющихся цифр на табло и вслед за ними гром аплодисментов; ладонь сына, победно шлепающая ее по руке.

Эд что-то давно запропал. Эйлин принялась вертеть головой, высматривая его заметную куртку «Мемберс онли». Наконец увидела его в соседней секции: Эд перегнулся через поручни и озирался, приставив руку козырьком к глазам, как дозорный на мачте. Его теребил контролер, а корешок от билета остался у Эйлин в кармане. Эд, волнуясь все сильнее, сбросил с плеча руку второго контролера. Эйлин терпеть не могла выставлять себя напоказ в общественных местах, но контролеры могли вот-вот позвать охранников, а тогда уже получится и вовсе безобразная сцена. Эйлин встала и замахала рукой, окликая Эда по имени. Он встрепенулся и вырвался от контролеров. Те, видя, что все в порядке, гнаться за ним не стали. Эд, нагруженный подносами, спустился по проходу. Эйлин раздала еду ребятам.

Эд остался стоять возле своего сиденья.

– Ты где была, черт возьми?

Эйлин украдкой огляделось, не слушают ли их.

– Здесь была, – ответила она, стараясь говорить спокойно.

Пока никто вроде не прислушивался, но дело явно шло к скандалу.

– Я тебя везде искал! – рявкнул Эд.

– Понимаю, милый, но сейчас уже все хорошо.

– Я не мог тебя найти!

– Эд, – сказала Эйлин, – я здесь. И ты здесь. Давай смотреть игру.

Мальчишки, увлеченные едой, не обращали на Эда внимания. А он все не садился, вглядываясь в толпу зрителей, словно у них на затылках были написаны ответы на какие-то важные вопросы. Фаршид без особого интереса вертел в руках блестящий, словно восковой, кренделек. А Коннелл мигом проглотил хот-дог и принялся за свой крендель. В рядах за ними уже начинали недовольно бурчать. Эйлин потянула Эда за рукав. Он рухнул на сиденье и принялся разглаживать брючины с таким усердием, словно пытался согреться или отряхивал крошки с колен.

– А где наша еда?

– Я ничего для нас не купил.

Эйлин недоуменно тряхнула головой:

– Что же мы будем есть?

– Ты ничего не просила.

– Я теперь должна просить еду?

Она отломила кусочек от кренделя Коннелла.

– Погоди-ка!

В проходе как раз показался продавец хот-догов. Эд замахал ему.

– О чем ты только думаешь? – проворчала Эйлин, принимаясь за хот-дог. – Эд, приди в себя!

– Давай смотреть игру, – ответил он.

Пару иннингов спустя игрок команды «Метс» неточным ударом отправил мяч прямо в их сторону. Время словно замедлилось; зрители застыли в леденящем душу ожидании. Ветер изменил траекторию мяча. На мгновение показалось, что он пролетит мимо. Нет, все-таки к ним! Со всех сторон болельщики тянулись к мячу, а он летел прямо в Эда. Эд неуклюже взмахнул рукой, мяч отскочил от ладони, и его схватил человек из следующего ряда.

Коннелл застыл, словно оцепенев. Рука судьбы, едва коснувшись его, прошла мимо. Мальчик весь дрожал от сдерживаемой нервной энергии, подпрыгивая, точно шарик масла на сковородке.

– Вот это да! – повторял он, обращаясь ко всем сразу – к Эйлин, к отцу, к Фаршиду, к любому, кто захочет слушать. – Ничего себе!

Удачливый болельщик, сосредоточенно глядя в пространство, принимал поздравления друзей, хлопавших его по спине. Он не хвастался и тем самым только подчеркивал свой триумф.

Эд совсем сник.

– Прости, дружище! – повторял он. – Я старался поймать его для тебя!

– Да ладно, пап.

– Ох, правда, прости... Ужасно обидно.

– Может, лучше с перчаткой? – Коннелл протянул отцу свою.

Эд, обернувшись, спросил, можно ли мальчику подержать мяч. Везучий зритель протянул ему мяч с такой неохотой, что, по мнению Эйлин, это было просто неприлично. Коннелл с трепетом принял бесценную добычу в ладони. Эйлин боялась, что он станет клянчить, нельзя ли оставить мяч себе, но Коннелл, после короткого безмолвного диалога с мячом, вернул его без единого слова, и владелец запрятал мяч поглубже в карман пиджака. Эти трофеи воображаемой войны пробуждают в мужчинах какие-то первобытные чувства. Коннелл принимался размахивать перчаткой-ловушкой всякий раз, как мяч летел приблизительно в их сторону, даже если безнадежно далеко, и Эйлин не знала, как его остановить.