Текст книги "Больные Ублюдки (ЛП)"

Автор книги: Мэтт Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Но мое собственное отражение было совсем другим: изможденное, усталое лицо, морщины вокруг темных глаз. Я знаю, что многое из этого было связано со стрессом, но даже в этом случае трудно было точно определить возраст. Может быть, я просто был плохо одет – ну не мог же я быть на много старше моей Cестры? Может быть, мне лет двадцать? Может быть, даже чуть за тридцать?

– Я не знаю, сколько мне лет. Я не знаю своего имени. Есть много вещей, которых я не знаю. Но есть кое-что, что я знаю точно...

– И что же?

– Я знаю, что хочу забыть всё, что мы сделали, и это то, чего я никогда не смогу сделать, пока живу в этом доме.

Сестра ухмыльнулась:

– Опять уйдёшь?

Уже не в первый раз я приходил к выводу, что хочу уйти. В первый раз, когда я заговорил об этом, Oтец сказал, что я никуда не пойду. Я должен был остаться с семьей – там, где было безопасно. Во второй раз он сказал то же самое. В третий раз он сказал мне, что я знаю, где находится дверь. В другие разы такие мысли приходили мне в голову, но я держал их при себе. Оглядываясь назад, я думаю, что первые несколько раз, когда я упоминал что-либо, были просто криком о помощи. Но теперь я чувствовал себя иначе. Внутри. Я действительно так думал. Мне очень хотелось уйти. Это было самое лучшее, что я мог сделать ради собственного выживания и здравомыслия (того, что от него осталось).

– На этот раз я говорю серьезно! – я ей так и сказал. Я попытался объяснить ей свои доводы, хотя понятия не имел, захочет ли она их выслушать. – Люди не будут постоянно натыкаться на этот дом. Отец как будто не хочет этого понимать. Тот факт, что к нам забрело несколько человек, проходящих этим путем, в первую очередь, является чудом...

– Бог заботится о нас! – закричала Cестра.

– Будь ты проклята со своим Богом. Нет никакого Бога. Если бы он был, то мы бы не оказались в таком положении. Мир не был бы разрушен. И что, по-твоему, произойдёт, когда люди перестанут приходить сюда? Мы умрем от голода? Я так не думаю. Как скоро Oтец – или Mать – решит, что их выживание важнее нашего?

– Что ты хочешь сказать?

– Ты их любишь? Маму и Папу, ты любишь их?

– Да!

– Неужели? А они любят тебя?

– Да!

– А я вот чувствую, что не знаю их, и мне интересно, чувствуют ли они то же самое по отношению к нам.

– Они не станут нападать на нас.

– А как насчет друг друга? А как насчет того, что мы однажды спустимся вниз и найдем Mаму на столе и Oтца, стоящего над ней с ножом в руке?

– Он такого не сделает!

– Ты не можешь сказать это наверняка.

Она ничего не ответила. Она ничего не смогла мне сказать. В глубине души она понимала, что в моих словах есть доля правды. Никто из нас не слышал, чтобы Mать или Oтец говорили нам, что любят нас. Во всяком случае, мы этого не помнили. И несмотря на то, что сказала Cестра, она не могла притворяться, что не было никакой возможности для Oтца (или Mатери) отвернуться от любого из нас (хотя я думаю, что было бы справедливо сказать, что они, вероятно, начали бы с меня).

– Когда ты уходишь?

В ее глазах мелькнула печаль, напомнившая мне, какой она была до того, как все стало плохо. Не так уж и много времени прошло с тех пор. Или это был всего лишь намек на печаль? Но мне этого хватило, чтобы я понял, что (возможно) она все еще была где-то там – глубоко внутри, потерянная во тьме, поглощающей ее душу. Я не мог не испытывать к ней жалости. Я не мог не желать её, чтобы она ни сделала...

– Пойдем со мной! – сказал я ей.

– Зачем?

– Мы можем уйти вместе... Мать и Oтец не смогут нас остановить. Мы можем просто уйти и попытаться найти какую-нибудь помощь. Мы можем вернуться с армией, если найдем их, и забрать Mать и Oтца, а можем просто начать все сначала сами – только вдвоем.

– Ты уже пытался уйти раньше. Помнишь, что случилось?

– То было раньше. Нам просто нужно быть более умными в этом отношении – вести себя тихо и попытаться проскользнуть мимо любого, на кого мы наткнемся, не вступая в конфликты.

– Я не хочу туда идти. Мне здесь нравится.

– Нет, ты просто запуталась, это не может быть так. Ты просто думаешь, что тебе здесь нравится. Наш дом – тюрьма. Не только для нас с тобой, но и для Mамы с Папой тоже. Они думают, что это святилище, но это не так. Ну же, пойдем со мной. Мы можем начать все сначала. Мы можем сами выбрать себе имена – раз старые уже не вернуть. Мы можем начать новую жизнь. Ту, которая будет лучше этой...

– А как же Mама и Папа?

– Они не пойдут вместе с нами.

– Я могу поговорить с ними.

– Они не станут слушать тебя.

– Я могу попытаться. Я не хочу уходить без них.

Бедняжка все еще считала их своими родителями. Я уже давно пришел к выводу, что это были не они, а чудовища в их обличии. Мать и Oтец были потеряны для нас так же, как и наши имена.

– Пойдём вдвоём. Они нас задержат... Мы должны сделать это вместе.

– Я не хочу...

– Хватит! – прогремел за дверью голос Oтца, заставив меня подпрыгнуть. Я не заметил, что он стоял там всё это время. – Она сказала, что не хочет уходить! – закончил он, уже войдя в комнату.

Я резко повернулся к нему лицом. Его глаза снова стали черными. Его кожа покраснела, словно вспыхнула от гнева. Это было нехорошо.

Тебя ничто не остановит

– Мы уходим! – сказал я ему. – Ты не можешь держать нас здесь насильно.

– Сколько еще раз мы будем говорить об этом? Как же меня достало твоё нытьё. Ты ешь нашу еду, потом жалеешь себя, тебя мучает угрызение совести, ты трахаешь свою Cестру и Mать – и опять чувствуешь себя виноватым за свою похоть... Просто пойми меня. Мы не хотим, чтобы ты больше оставался с нами. Довольно трудно жить рядом с таким негативным человеком, как ты. Так что да, уходи. Ты хочешь уйти, я хочу чтобы ты ушёл, и твоя Mать хочет того же... а вот твоя Cестра с тобой не пойдёт.

– Я не оставлю ее здесь с вами! – ответил я ему.

Не знаю, зачем я это сказал. Я должен был просто уйти, пока он мне это позволял. Но этот маленький проблеск в глазах моей Cестры, которую я когда-то знал, вспыхнул в ее глазах, и я не хотел оставлять её. Я не хотел её потерять. Я хотел вернуть ее из того темного места, где она оказалась. Я все еще чувствовал, что могу это сделать. Чернота в глазах Oтца теперь показала мне, что для него было уже слишком поздно. Он был потерян навсегда. Но только не моя Cестра...

– Тогда у нас есть проблема, – Oтец повернулся к моей Cестре и спросил ее: – Ты тоже этого хочешь? Хочешь уйти с ним?

– Только не без тебя и Mамы...

– Но мы никуда не идём. Кто-нибудь обязательно придет и найдет нас. Они придут и заберут нас в безопасное место. Это всего лишь вопрос времени...

– А когда они придут, почему ты так уверен, что не убьешь их прежде, чем поймёшь, кто они такие? В конце концов, откуда ты знаешь, что они будут твоими спасителями, а не очередным куском мяса на столе? – выпалил я. Я снова повернулся к Cестре. – Нам нужно уходить – он не в себе. Посмотри в его глаза.

Сестра посмотрела на Oтца, а потом снова на меня:

– Глаза как глаза.

Ее собственные глаза снова потускнели. Искорка в них исчезла.

– Пожалуйста, – взмолился я, – пойдем со мной.

– Нет, – покачала она головой, – без родителей я не пойду.

– А мы никуда не пойдем, Cынок, – сказал он с самодовольным выражением лица.

Жаль, что у меня не было под рукой топора. Я бы тут же сунул ему его в лицо. Я не уверен, была ли эта мысль вызвана темнотой, сражающейся внутри меня, или это была часть моей хорошей стороны. В конце концов, убить что-то злое – это ведь не так уж плохо? После взрыва бомбы граница между правильным и неправильным стала размытой.

– Я не могу здесь оставаться, – сказал я Cестре, стараясь не обращать внимания на выражение лица Oтца.

– Я не пойду с тобой. Только не без моей семьи.

Я хотел сказать ей, что они не были ее семьей, но не смог: в конце концов, несмотря на то, какими они стали, они всегда будут ее родителями. Они всегда будут нашими родителями.

– Чего же ты ждешь? – cпросил Oтец с тем же самодовольным выражением лица. – Мы даже отодвинем баррикаду от входной двери. Избавим тебя от необходимости снова лезть в окно.

Я его ненавижу.

– Хорошо, – сказал я после недолгого колебания, пытаясь решить, передумает Cестра или нет.

Но оказалось, что нет.

– Может быть, ты захочешь поесть на дорожку, – сказал Oтец, указывая на мясо на полу в спальне. – Ты ничего не ел со вчерашнего дня. Там тебе понадобится вся твоя сила, если ты собираешься долго прожить...

Я посмотрел на мясо. Отец был прав. Я не хотел его есть, но был вынужден. Если я уйду с пустым животом, то проголодаюсь еще быстрее, как только немного пройдусь. По крайней мере, оставаясь в доме, ничего не делая, я хоть как-то сдерживал голод. Но там, в неизвестности, мне определенно понадобится полный желудок...

– Мы оставим тебя наедине с твоим ужином.

Он ухмыльнулся мне и поманил Cестру из комнаты. Она даже не оглянулась на меня, когда он закрыл за ними дверь.

Я подошел к мясу и поднял его. Конечно, оно было уже не так свежо, как вчера, но вполне годное. В своем воображении я представил себе хороший бифштекс из филе. А потом я откусил кусок, который хлюпнул у меня между зубами.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. До...

Первый укус

Мы все сидели за обеденным столом, перед нами стояли пустые тарелки. Отец сидел во главе стола, Mать сидела рядом с Cестрой, а я был один на другой стороне, несмотря на то, что у меня была возможность сесть на другом конце стола напротив Oтца.

Он позвал нас туда, чтобы обсудить то, о чем мы должны были поговорить. Человек, которого я убил ранее топором, все еще лежал в луже свернувшейся крови перед домом – без сомнения, уже привлекая внимание стаи мух и других насекомых, ищущих легкой пищи.

Отец сказал нам, что это всего лишь мясо. Он сказал нам, что мы должны были представить себе что-то другое – например, бифштекс, – когда будем есть его. Он сказал нам, что это будет легко, если мы не будем думать о том, что делаем. Если бы мы переосмыслили это, то нам было бы гораздо труднее.

Конечно, это был не просто случай, когда Oтец говорил нам, как правильно есть мясо. Кроме того, были и протестующие. Мама на самом деле ничего не сказала; она согласилась с Oтцом, что у нас действительно не было выбора. Но Cестра была против этого. Сто процентов. И я тоже, несмотря на мою первоначальную мысль, что это был лучший вариант. Теперь, когда все это было разложено передо мной (так сказать), эта мысль вызвала у меня отвращение.

– Я попробую первый кусок, – сказал Oтец, – и расскажу вам, каково оно на вкус.

Сестра все еще не выглядела убежденной. Действительно ли имело значение, будет ли Oтец первым или нет? Мысль о том, что он расскажет нам о том, что это было так отвратительно на вкус, как мы думали, конечно же, не помогла бы нам победить наши собственные страхи есть человеческую плоть.

Не могу думать об этом как о человеке.

Это не человек.

Это мясо.

Ничего больше.

И никак не меньше.

Мясо.

– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать? – спросил он.

Но никто ничего не сказал. Но хотели ли мы этого или нет, было совершенно другое дело. Я уверен, что мы все хотели что-то сказать, но понимали, что в этом мало смысла. В конце концов, не было никакого смысла тянуть это дольше. Отец кивнул головой и встал. Он взял со стола нож – большой мясницкий нож, который принесла Mама, – и направился к двери, чтобы сходить за мясом.

Я чуть было не протянул ему руку помощи. Почти. Но я не смог этого сделать. Мысль о том, что нужно сделать (срезать кожу с еще теплого трупа) перед тем, как начать кромсать его плоть. Я не мог смотреть на тело, а потом засовывать кусочки его плоти себе в рот. По крайней мере, сидя здесь, в комнате, вдали от того места, где разделывалось мясо, я мог притвориться, что все нормально. Я просто сидел в своем доме и ждал, когда Oтец принесет нам обед.

Ничего больше.

И никак не меньше.

Только мясо.

Стейк.

Хороший первоклассный кусок филе. Только что из "Мясницкой лавки". "Блю" – именно такой, как мне нравится.

Ничего больше.

И никак не меньше.

Мой мозг воспроизвел мысленный образ того, как голова отделяется от тела. Я мысленно прокрутил всплеск красного в синее небо. Я мысленно прокрутил в голове картину того, как голова остановилась, и то, как глаза, казалось, остановились на мне (последняя часть мысли явно была дополнительной деталью, которую мое воображение добавило по какой-то причине). Перестань думать об этом. Что случилось, то случилось. Все кончено. С этим покончено. Нет нужды зацикливаться на этом. Это был вопрос о нем или обо мне (и о семье). Я сделал то, что должен был сделать. И уж точно я не собираюсь есть ни кусочка его тела. Конечно же, нет. Я просто сижу здесь и жду, когда Oтец принесет мне бифштекс.

Я люблю бифштексы.

Жаль, что у меня нет с собой чипсов.

Я не знаю точно, как долго Oтец отсутствовал в комнате. Когда он вернулся, с ним была тарелка мяса. Я не смел обращать внимание ни на тарелку, ни на кровь на его руках. Вместо этого я просто смотрел на его лицо. Его бледное лицо. Выражение ужаса на его лице, которое я никогда не забуду, несмотря на то, что хотел бы этого. Я хотел спросить его, не потратил ли он минуту на то, чтобы попробовать маленький кусочек для себя, но слова не шли с моих губ.

Мама спросила:

–Ты в порядке?

Он кивнул и поставил тарелку на середину стола.

– Еще много осталось, если кому-то понравится! – попытался он пошутить.

Никто не засмеялся.

Никто даже не пошевелился. Мы все просто сидели, не в силах оторвать глаз от тарелки. Жаль, что мы знали, что это за мясо, потому что там, на окровавленной тарелке, оно выглядело, как ветчина.

Отец сделал глубокий вдох и снова выдохнул.

– Ну что, приступим?

Быстро, как вспышка, он поднял маленький кусочек мяса (к счастью, большинство из них были нарезаны довольно мелко) и бросил его в рот, который тут же захлопнулся. Он помедлил секунду или две. По его лицу было видно, что он ведет внутреннюю борьбу со своими мыслями о том, жевать ему или выплюнуть его обратно. Он медленно начал жевать. Мы все наблюдали за его реакцией. Было ясно, что мясо было не самым лучшим, но он не выплюнул его обратно, что (на некоторых уровнях подсознания) было положительно.

– Как свинина.

Он судорожно сглотнул.

– Жаль, что в доме нет коричневого соуса, – снова попытался он пошутить, чтобы поднять нам настроение.

И снова никто не засмеялся.

Мама взяла маленький кусочек, и я тоже. Мы оба положили кусочки филейного бифштекса в рот и медленно жевали. Отец был прав. В этом вкусе присутствовал элемент свинины. Текстура была такая... Жевательная, как сырая ветчина. Я не мог не пожалеть, что в доме нет газа, на котором мы могли бы поджарить немного мяса. Может быть, было бы неплохо развести снаружи небольшой костер, на котором мы могли бы приготовить немного мяса? Возможно, это сделало бы его более терпимым.

– Все не так плохо, как могло бы быть, – сказал я Cестре.

Она не выглядела убежденной. Она явно боролась со всей мыслью съесть другого человека, несмотря на то, что это был наш последний шанс выжить. Я не знаю наверняка, но голод, несомненно, является ужасным способом умереть, и хотя справедливо сказать, что никто из нас не умер бы сразу, это было бы очень скоро, прежде чем последствия голода начали бы сказываться на наших телах; тем более, что никто из нас не был особенно крупным с самого начала.

– Нам нужно набраться сил, – сказал ей Oтец, – на тот случай, если эти твари придут сюда... Мы не можем быть слабыми. – По его лицу было видно, что он сочувствует Cестре. Он тоже не хотел есть эту плоть. Но никто из нас не отказался. – Только попробуй, – добавил он.

– Прости меня, Папа, за то, что я собираюсь сделать.

Сестра быстро взяла кусок мяса (самый маленький на тарелке) и бросила его в рот, прежде чем быстро прожевать его так быстро, как только могла. Через несколько секунд она проглотила его. Судя по скорости, с которой она ела, я был бы удивлен, если бы ее вкусовые рецепторы смогли уловить хоть какой-то аромат. Она закашлялась, и (на минуту) я подумал, что ее вырвет на тарелку. К счастью для всех, этого не произошло.

Отец неохотно взял еще один кусок из заранее нарезанных кусков. Он положил его в рот и снова принялся жевать. Я посмотрел на Cестру и Mать, и они обе потянулись вперед, чтобы попробовать еще раз, зная, что уже проглоченных маленьких кусочков будет недостаточно, чтобы поддержать нас.

Я думаю, мы больше не будем делать это по очереди.

– А как насчет того, чтобы развести костер? – cпросил я Oтца. – В гостиной есть бумага, она нам пригодится... Может быть, приготовить немного мяса? Может, получится...

– И где же мы будем его готовить? – спросил он, проглотив второй кусок. – Внутри дома нет места, где мы могли бы безопасно держать огонь под контролем, и если мы зажжем его снаружи, дым может привлечь этих тварей к нам. Мы не можем так рисковать, – oн взял еще одну пригоршню.

Я не стал с ним спорить. И он был прав. Он всегда был прав.

Я взял второй кусок плоти для себя.

Дурной сон

Я не помню, кто мне это сказал. Это мог быть мой Oтец. Это могла быть моя Mать. Я сомневаюсь, что это была моя Cестра. Как и многие мои убеждения, идеи и мысли – все они у меня в голове; я просто не помню, как они там оказались. Насколько я знаю, какой-то учитель в какой-то школе (или даже друг из прошлых лет) сказал мне эту конкретную мысль, и я просто не помню, когда: поедание сыра перед сном вызывает у вас кошмары. Я не знаю, есть ли в этой фразе хоть капля правды. Честно говоря, я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь пробовал есть сыр перед сном. Может быть, я (до взрыва) на каком-то этапе своей жизни ел сыр перед сном из-за какого-то неконтролируемого желания или потому, что мне было любопытно посмотреть, что произойдет? Или я был из тех людей, которые верят большей части того, что им говорят, и делают все возможное, чтобы этого избежать?

Мне бы очень хотелось это знать.

Я также хотел бы, чтобы кто-нибудь сказал мне, что то же самое правило применяется при поедании человеческой плоти.

Я всё пытаюсь убедить себя, что это была не человеческая плоть. Это был превосходный бифштекс из свиного филе. Самого лучшего, что вы можете купить.

Несмотря на то, что я закончил трапезу несколько часов назад, я не мог избавиться от вкуса плоти во рту. К сожалению, у нас почти ничего не осталось пить, кроме воды, которую, по счастливой случайности, все еще можно было достать из одного из многочисленных кранов дома. Освежающе – да, но вряд ли это то, что вам нужно, когда вы хотите очистить свой рот от отвратительного вкуса человечины.

Нам следовало быть более осторожными, когда речь зашла о нормировании зубной пасты, когда мы только попали в этот дом, но тогда, я думаю, мы не ожидали, что пробудем здесь так долго. Действительно, это глупо. Мы должны были понимать, что пробудем здесь долго...

Я повернулся я на бок. Сестра крепко спала. Она выглядела такой красивой, освещенная несколькими лучами лунного света, проникающими сквозь баррикады у окна. Я не знаю почему, но нечистые мысли просочились в мою голову – сначала они были о ней. То были просто женщины. Каково это – быть с одной, лежать с другой, чувствовать их прикосновение к своей коже.

Я не мог вспомнить, в то время как другие ощущения, которые я не испытывал после взрыва, такие как удар ногой, например, я мог вспомнить прекрасно. Я не мог не задаться вопросом, был ли я девственником раньше; эта мысль быстро вылетела у меня из головы, когда я снова подумал о прикосновении женщины. Даже о виде обнаженной женщины...

Я на мгновение заколебался.

Мой мозг застрял на последней мысли, которая у меня была: вид обнаженной женщины. Всего в нескольких футах от меня лежала девушка, почти голая под тонкой простыней, которая прикрывала ее, предпочитая спать в лифчике и трусиках, а не в полной наготе.

Я тихо сел и потащился по полу туда, где лежал ее матрас. Тихо, как мышь (и медленно, чтобы не разбудить ее), я откинул простыню, открыв ее совершенное тело.

Мой пенис напрягся в моих шортах при одном только взгляде на нее. При мысли о ее прикосновении я не мог не прикоснуться к ней. Все это время мой взгляд был прикован к ее груди. Я бы все отдал, чтобы почувствовать, как ее рука обвилась вокруг моего члена...

– Что ты делаешь?

Я посмотрел ей в лицо и вздрогнул, когда понял, что она смотрит не на мое лицо, а на мою правую руку, сжимающую пенис в шортах. Я отстранился, но она уже знала, что происходит.

– Мне очень жаль...– сказал я ей.

Я почувствовал, что мое лицо покраснело, и хотел было отвернуться от нее, но она резко выпрямилась и остановила меня. Она снова повернула меня лицом к себе.

– Что ты делаешь? – переспросила она.

Она шикнула на меня. На ее губах играла улыбка. В ее глазах мелькнул огонек.

– Позволь мне помочь! – взмолилась она.

Прежде чем я успел возразить или сделать что-нибудь еще, я почувствовал, как ее рука принялась ласкать мою промежность. Ее прикосновение было таким приятным. Таким возбуждающим.

– Ну и как тебе? – спросила она, когда ее пальцы обхватили древко и начали твердое поглаживающее движение. Я невольно вздохнул. Мне не нужно было отвечать. Она знала, что мне это нравится. Не знаю, как именно, но я почувствовал, что он становиться тверже, больше, чем раньше. – Закрой глаза, – прошептала она.

Но мне этого совсем не хотелось. Я не мог оторвать глаз от ее тела. Мне так хотелось оказаться внутри нее. Чувствовать, как она обхватывает меня. Я знал, что это неправильно, но мне было все равно. В конце концов, что, если бы мы были последними людьми? Нам нужно было бы заново заселить мир, чтобы он был как прежде. Мы ели человеческую плоть, чтобы выжить. Кто сказал, что мы не можем трахаться ради выживания тоже?

Я толкнул ее обратно на матрас и быстрым движением сорвал с нее трусики, обнажив волосатый куст и красивые розовые губы ее аккуратного влагалища. Она не остановила меня. Она притянула меня ближе, пока я не упал на нее сверху. Немного помощи с ее стороны и толчок с моей, и я оказался внутри нее.

Я проскользнул внутрь с такой легкостью. Она была такой мокрой и в то же время такой прекрасно обтягивающей. Блеск в ее глазах был ярче, чем лучи света, исходящие от луны. Я почувствовал, как ее руки схватили меня за ягодицы. Она, казалось, притянула меня еще ближе к себе, заставляя войти так глубоко, как только позволял мой прибор. Мы оба радостно вздохнули.

Внезапно я проснулся. Я лежал на полу, где только что уснул. Она лежала на своем матрасе там, где я ее оставил. На ее лице появилось умиротворенное выражение. И разочарованный взгляд на моем лице. Эрекция неловко напряглась в моих боксерских трусах.

Странный сон?

Я почувствовал отвращение к самому себе.

Я начал вечер с поедания человеческой плоти, а закончил мечтами о том, как буду трахать собственную Cестру. После того, как я сегодня кого-то убил, я уже не знаю, кто я такой. Я не знаю, кем я становлюсь и как далеко я пойду, чтобы обеспечить свое собственное выживание.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. Сейчас...

Оставшиеся позади

Я доел последний кусок мяса (отличный стейк из филе). Я ненавидел себя за то, что должен был это делать, но Oтец был прав (конечно) – мне понадобятся силы, чтобы выжить там в одиночку. Я знал, что это будет трудно в любом случае (выжить), но, несмотря на это, я не хотел еще больше преуменьшать свои шансы, отказываясь есть то, что уже было приготовлено. Если бы речь шла о том, чтобы подготовить его самому из кого-то, кто ещё дышит, то, скорее всего, был бы другой исход. Я бы ушел из дома голодным. С пустым желудком.

Я – убийца, да, но я не хочу им быть.

Я закончил. Значит, вот оно. Больше здесь для меня ничего не держит. Пора уходить.

Ноющее чувство (которое удерживало меня здесь в другие разы, когда я пытался уходить) снова начало проникать в мой мыслительный процесс. Я сделал все возможное, чтобы отмахнуться от него. На этот раз я говорю серьезно. Я уже ухожу.

Я вышел из комнаты и направился вниз по лестнице. Когда я добрался до нижней ступеньки, из гостиной вышли Cестра и Mать. Они обе выглядели очень грустными.

– Ты делаешь это каждый раз, – сказала Cестра, – просто оставайся с нами. Все нормально.

– Я не могу, – сказал я ей.

Я пересек коридор, направляясь к входной двери, где начал передвигать различные предметы мебели (найденные по всему дому), которые мешали мне открыть дверь. Ни Cестра, ни Mать мне не помогли.

– Твой Oтец успокоится, – сказала Mама.

Тот факт, что он мог быть таким холодным ко мне (ко всем нам), меня не беспокоил. Я мог бы жить с этим, если бы дело было только в этом, но это было не так. Именно то, как они все себя вели, заставляло меня чувствовать себя так, как будто мы не были одной семьей, и я винил себя за это тоже. Я не был свободен от чувства вины. Отнюдь нет. Разница была в том, что я, по крайней мере, чувствовал, что могу искупить свою вину. Я думал, что смогу вернуться к тому, каким я был: невинным мальчиком, а не плотоядным кровосмесительным убийцей, каким я вырос. Я знал, что могу вернуться. Постарайся оставить все это позади. Продолжая жить своей жизнью в том качестве, которое позволяет мне внешний мир.

Когда они поняли, что я не собираюсь прекращать разбирать баррикаду, они обе начали помогать мне, несмотря на то, что Oтец советовал не делать этого в гостиной. С тремя парами рук дверной проем вскоре освободился для меня, чтобы я мог уйти.

Я повернулся к Mатери и Cестре.

– Останься со мной!

Сестра выглядела так, словно вот-вот заплачет, ее глаза наполнились слезами, и в них снова появился проблеск человечности. Просто жаль, что я знал, что Oтец был слишком уж способен заставить его исчезнуть с такой легкостью.

– Пойдем со мной! – снова сказал я ей.

Она посмотрела на Mать. Мать отрицательно покачала головой. Сестра пожала ее руку. Я почувствовал, что и мои глаза тоже намокли.

– Я вернусь за тобой. Как только я найду кого-нибудь или что-нибудь. Я обещаю...

Сестра обняла меня. Теплое объятие. Я не хотел отпускать ее. Почему мне казалось, что я прощаюсь с возлюбленной, а не с Cестрой? Мое сбитое с толку состояние души сыграло со мной злую шутку. Вот почему мне нужно было уйти. Я вырвался из ее объятий, беспокоясь, что не смогу уйти, если останусь здесь еще ненадолго. Я чмокнул ее в щеку и повернулся к Mаме. Неловкий поцелуй между нами (ни одна из них не знала, в какую щеку целится другой) заставил меня случайно поцеловать ее в губы. Рефлекторно облизнув их, я был уверен, что почувствовал вкус Oтца...

– Пойдёшь налегке? – cпросила Mама.

Она имела в виду отсутствие у меня багажа.

– Так надо, – сказал я ей.

Нет никакого смысла позволять мешку с бесполезными вещами задерживать меня, и я был уверен, что найду что-нибудь, по крайней мере, в пределах одного дня пути. Судя по отрывочным воспоминаниям о моей прошлой жизни, я никогда не был слишком далеко от того места, до которого нельзя было дойти за день или два. Только не в этой стране.

...И кстати об Oтце – он не пришел помахать мне на прощание. Даже крика из гостиной не было слышно. Наверно, наличие души означало, что я больше не был частью его семьи. Отвергнутый. Впрочем, это не имело значения. Я тоже не пошел к нему. Я просто в последний раз улыбнулся Cестре и Mатери и вышел из дома.

– ЗАКРОЙ ЭТУ ЧЁРТОВУ ДВЕРЬ! – услышал я, как Oтец крикнул из гостиной.

Повернувшись лицом к деревьям сбоку от дома, я услышал, как за моей спиной хлопнула дверь, а через несколько секунд снова послышался стук различных предметов, сложенных у двери.

Теперь пути назад не было, да я и не хотел возвращаться. Я не хотел доставлять им (ну, во всяком случае, Oтцу) такого удовольствия.

Я глубоко вздохнул и спустился с крыльца на подъездную дорожку. Еще несколько шагов – и я уже шагал по вечно растущей траве, а через несколько секунд миновал первое из множества деревьев, лежавших впереди. Мой адреналин уже накачивался, но не от страха, а от бесконечных возможностей, открывающихся передо мной. Жаль только, что Cестра не пошла со мной.

* * *

Я оставался настороже, продолжая идти через лес. Не только для любого из этих потенциальных людей (тех, кто был заражен бог знает чем), но и для выживших, которые, возможно, слонялись здесь в поисках помощи, как и я. Мои глаза метались от горизонта вниз, к тому месту, куда я ступал; в одну минуту я высматривал признаки опасности, а в другую смотрел вниз, чтобы убедиться, что не споткнусь о большое бревно или не подверну лодыжку на неровной земле. Все это время я размышлял о том, как бы я отреагировал, если бы встретил другого человека, такого же, как я сам. Прошло так много времени с тех пор, как я видела кого-то, кто не оказался бы на обеденном столе, что не был уверен, что смогу нормально говорить с ними – моя необходимая социальная приспособленность, казалось, ускользнула от меня за последние несколько месяцев. Боже. Все произошло так быстро. Одна минута – относительно нормальная жизнь, а следующая... Во что же мы превратились? Я выбросил эту мысль из головы и вернулся к беспокойным мыслям о том, что случится, если я встречу кого-нибудь здесь.

Отец так долго рассказывал нам о мародерах, что уже трудно было представить себе другого человека. Если я действительно встречусь с кем-нибудь, нападут ли они на меня, прежде чем я успею понять, что я собираюсь сделать или как отреагирую?

Я жалел, что со мной не было никого другого.

Моей Cестры, например.

Вот она снова, она появляется в моем сознании.

Что ты там делаешь?

Пожалуйста, не оставляй меня! Я мог слышать ее в своем сознании. Этот потерянный щенячий взгляд на ее лице. На глаза навернулись слезы. Неприятная судорога в моем сердце, скрученная в грудной клетке – боль от того, что я оставил позади.

Остановись. Перестань думать о ней. Сестра. Перестань думать о ней. Она наконец решилась. Она предпочла остаться. Она предпочла остаться с Mатерью и Oтцом.

Мысленно я наблюдал из дверного проема, как Oтец прижимает ее к собственному матрасу. Матрасу, который мы делили много раз. Обнаженный, он трахает ее сильно и глубоко. Она кричит ему, чтобы он убирался. Она царапает ему спину и лицо. Конечно, от Mатери нет никакого толку. Она сидит в углу, сдвинув трусики в сторону, и трёт себя куском мяса, оставшемся с прошлой трапезы. Вздыхая от удовольствия, она не сводит глаз с того, что Oтец (муж) делает с Cестрой (дочерью).

Я знал, что этого не произойдет. Я знал, что это мой разум пытается заставить меня вернуться (я не вернусь). Я знал, что если вернусь домой, то Mама с Папой будут в одной комнате, а Cестра – в другой. Никто из них толком не разговаривает между собой. Все они ждут еду, чтобы отправиться в путь. Отец не стал бы трахать Дочь. Только не тогда, когда Mать так часто трахает его. Я уверен, что она делает это, чтобы держать его подальше от их Дочери. Я уверен, что однажды это произойдет. Я уверен, что однажды он ляжет с ней. Когда Mать потеряет то, что осталось от ее внешности, а он захочет чего-то более молодого и крепкого. Что-то такое, что не требует слюны, чтобы проникнуть.