Текст книги "Больные Ублюдки (ЛП)"

Автор книги: Мэтт Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Я отрицательно покачал головой. Я забегаю вперед. Есть большая вероятность, что они мне даже не поверят. Есть также вероятность, что я уже опоздал. Они могли уже прeврaтиться. Не только Mать и Oтец, но, может быть, и Cестра тоже. Может быть, я зря трачу время, возвращаясь за ней (за ними). Может быть...

Нет. Я не могу так думать. Точно так же, как солнце, ярко сияющее в небе, дает надежду, тогда это также луч надежды, который я отказываюсь отпускать. По крайней мере, до тех пор, пока я не буду знать наверняка, что уже слишком поздно, и тогда, полагаю, у меня не будет выбора.

Они будут слушать меня.

Они услышат меня.

Они пойдут со мной.

Мы найдем помощь.

Наши души будут очищены.

Вот так оно и будет. Так и должно быть. Я не сдамся. И я знаю свою семью. Я их знаю. Я уверен, что если они услышат то, что я должен сказать, они тоже не захотят сдаваться. Они захотят сделать все возможное, чтобы вернуть свои души (и человечнocть). Они захотят этого так же сильно, как и я.

Когда я вошел в лес, направляясь в сторону старого семейного дома, я не мог не думать обо всем, через что мы прошли до сих пор (за относительно короткое время).

Наши души так повреждены. Надеюсь, еще не слишком поздно.

Пожалуйста, пусть будет не слишком поздно.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. До...

Запутавшиecя

Мы с Cестрой вернулись в нашу маленькую спальню, съев самый минимум еды, необходимый для выживания. Она вошла в комнату первой и свернулась калачиком на матрасе, который мы раньше делили. Она была вся в слезах.

– С тобой всё хорошо? – спросил я.

Это был глупый вопрос, но я не мог не задать его. Я знал, каким будет ответ, потому что чувствовал то же самое. С той лишь разницей, что я старался спрятать свои чувства подальше от посторонних глаз. Не то чтобы я ожидал от нее этого, но она не ответила.

Я пересек комнату и забрался на матрас позади нее. Я не стал дожидаться приглашения, чтобы обнять ее. У меня не было иного намерения, кроме как предложить ей свою поддержку. Слабое утешение. Дать ей знать, что я здесь для нее, если она решит, что хочет поговорить.

– Знаешь, мы могли бы уйти, – сказал я ей. – Мы могли бы просто выйти и посмотреть, что произойдет. Возможно, мы найдем кого-нибудь из выживших. Мы можем наткнуться на лагерь, или на город, или еще на что-нибудь. Во всяком случае, что-то другое.

Она ничего не ответила. Она просто продолжала рыдать в подушку.

– А если у нас ничего не получится, и мы ничего не найдём... то по крайней мере мы будем вместе, верно? И мы умрем, зная, что пытались поступить правильно. Может быть, так будет лучше?

Она повернулась всем телом, пока не оказалась лицом ко мне. Без всяких слов она поцеловала меня. Сладость ее поцелуя была испорчена вкусом мертвой женщины. Я отстранился, шокированный тем, что она сделала.

– Пожалуйста...– сказала она, придвигаясь для нового поцелуя.

На этот раз я ответил и поцеловал ее в ответ, хотя и не понимал, что происходит. Теперь все изменилось, и я не знал, что правильно, а что нет. Все это сбивало с толку. Вот и все...

Я перекатился на свою Cестру и прижался к ней своей эрекцией. Она застонала, как будто отчаянно хотела почувствовать меня внутри себя.

Внезапно дверь открылась, и вошла Mама. Я тут же скатился с неё и сел, чувствуя панику на лице. Сестра тоже выглядела испуганной, но Mама ничего не сказала. Она почти смотрела сквозь нас. На ее лице застыло отстраненное выражение, вокруг рта размазалась кровь.

– Твой Oтец внизу режет оставшееся мясо на потом, на завтра, – сказала она, – так что я решила подняться наверх и посмотреть, чем вы тут занимаетесь. Так. И от чего это я вас отвлекла?

Мамин голос звучал как-то странно. Его было трудно объяснить, но она говорила совсем не так, как обычно. Треск в ее голосе говорил о том, что с ней что-то не так.

– Мы просто разговаривали! – сказал я ей.

Я знал, что она видела, чем мы на самом деле занимались. Было бы глупо думать обратное. Сестра вскочила с матраса и поспешила из спальни, восклицая, что ей нужно в туалет. Дверь за ней захлопнулась. Я задумался, не было ли это просто предлогом, чтобы уйти от смущения из-за того, что нас поймала Mама (в очередной раз). Оставшись один, я ждал, что Mама будет ругать меня за то, что мы делали. Но она этого не сделала.

– Жаль, что я не помню того времени, когда мы с твоим Oтцом были такими же, – вдруг сказала она.

Я не знал, что сказать.

– По правде говоря, я даже не помню, чтобы он спал со мной. Во всяком случае, не так, как сейчас. С тех пор, как все это началось, он проводит большую часть ночи, сидя на краю матраса или расхаживая по спальне. Он даже не прикоснулся ко мне ни разу, с тех пор как мы попали в этот дом.

Что меня удивляло так это отстранённое выражения лица Mатери. Сейчас она совершенно не была похожа на ту злую женщину, которая выловила меня на лестнице всего час назад (или около того).

Может быть, все дело было в мясе? Был ли это акт каннибализма, который изменил наш образ мышления? Было ли это вызвано стрессом ситуации и условиями нашей жизни?

– Иногда мне хочется, чтобы он вот так прикоснулся ко мне...– сказала она. Она облизала два пальца на левой руке и скользнула ими вниз по джинсам. Через несколько секунд она издала тихий вздох удовольствия, -...вот так...– застонала она.

Я мог видеть, как ее пальцы двигаются, потирая под джинсами. Я отвел взгляд в сторону.

– Мама...

– Не называй меня так, – вздохнула она. – Расскажи мне, что ты сделал со своей Cестрой. Расскажи мне, как ты прикасался к ней. Я хочу услышать...

– Пожалуйста, перестань.

– Расскажи мне, или я всё расскажу твоему Oтцу.

Я не понимал, что происходит. Я не знал, чего она от меня хочет. Меня тошнило. Даже больше, чем тогда, когда я почувствовал нежное прикосновение Cестры. Но сейчас все было по-другому. Это было совсем другое дело.

Мама пересекла комнату и встала прямо передо мной.

– Расскажи мне, что ты сделал.

– Пожалуйста, перестань...

Я попытался пошевелиться, но она толкнула меня обратно и поставила ноги по обе стороны от меня. Ее промежность была прямо перед моим лицом.

– Ты прикасался к ней своими руками? – спросила она. Свободной рукой она расстегнула джинсы и спустила их вниз вместе с трусиками. Другая ее рука терлась о влагалище, которое, казалось, блестело от ее прикосновения. – Ты использовал свои пальцы? Скажи мне, или я скажу твоему Oтцу, какой ты грязный маленький ублюдок...– сказала она.

Я не хотел говорить ей, но если Oтец узнает, то все будет еще хуже. Я знал, что он будет злиться и на Cестру, и на меня. Как далеко он может зайти? Неужели он потеряет рассудок так же, как мы теряем свой? Или он тоже захочет попробовать Cестру на вкус? Я почувствовал, что начинаю злиться от этой мысли. Кто же я – защитник или ревнивец?

– Я только вставил его в неё, – прошептал я пристыженно.

Мама придвинула свою промежность ближе к моему лицу. Я чувствовал её запах – совсем не такой, как тот, что исходил от моей Cестры. Еще грязнее?

– Что ты вставил в неё? Пальцы?

– Пенис...– я чувствовал, что мое лицо краснеет.

– На что это было похоже? Она была мокрой? Ты что, силой его туда загнал? Неужели он легко скользнул внутрь? – она вздохнула и начала тереть сильнее.

– Пожалуйста...

– А как же твой язык? Ты пользовался своим языком?

– Нет...

Мама вдруг схватила меня за голову и сунула ее себе в промежность. Она наклонилась так, что ее губы прижались к моему рту.

– Используй свой язык, – приказала она мне. – Дай мне почувствовать твой язык на моем клиторе...

Используя вес своего тела, она толкнула меня обратно на матрас, пока не оседлала мое лицо, так что я весь провонял ее запахом. Она начала тереться о мой рот, пока ей не удалось раздвинуть мои губы.

– Оближи меня! – прошипела она.

Была ли она рассержена или сексуально расстроена?

Я почувствовал отвращение к самому себе, но все же обнаружил, что мой язык вошел в ее влагалище. Мой язык покрыл вкус ее соков. С ее ногами по обе стороны от моей головы я почти ничего не слышал, кроме ее вздохов.

Просто покончи с этим.

Часть меня надеялась, что Cестра вернется и вмешается в происходящее, но другая часть меня желала (больше всего на свете), чтобы она никогда не видела, что происходит, и никогда не слышала об этом.

Мамины руки вцепились в клочья моих волос, и она сильно прижалась к ним своей киской, ее ноги дергались по обе стороны от моей головы и сотрясали мой мозг внутри черепа. Я чувствовал себя так, словно вот-вот потеряю сознание от недостатка кислорода, когда она вдруг скатилась с моего лица. Она пыхтела и отдувалась, явно запыхавшись. Она рассмеялась.

– Если ты покажешь это своей Cестре, она будет любить тебя вечно!

Мать, не теряя времени, внезапно вскочила на ноги. Через несколько секунд она уже натягивала трусики и джинсы.

– Не рассказывай ей, – сказал я Mаме, вытирая ее соки со своего лица.

– Это будет наш маленький секрет, – засмеялась Mама. – И я не скажу твоему Oтцу о том, чем вы оба тут занимаетесь, – продолжила она, – пока ты так будешь лизать мою дырочку, можешь не беспокоиться, что старый дурак о чём-то узнает.

Мысль о том, что я снова сделаю это с Mамой, заставила меня задохнуться, но если это означало сохранить нашу с Cестрой грязную тайну, то тогда... Я сделаю всё, что нужно...

Мама посмотрела на меня.

– Хочешь, я отсосу тебе? – спросила она.

Я не был уверен, шутит она или нет. Она рассмеялась. Наверно, она пошутила.

– Я пойду посмотрю, закончил ли твой Oтец разделывать мясо. Ты пойдёшь вниз или останешься здесь дуться? – спросила она.

Я хочу умыться, – подумал я.

* * *

Я почти ожидал, что войду в ванную и найду там Cестру (все еще всхлипывающую), но ее там не было. Я не слишком задумывался о том, куда она ушла (или почему не вернулась в спальню), поскольку мой разум был слишком сосредоточен на том, чтобы смыть с лица вонь Mатери и прополоскать рот мыльной водой, чтобы избавиться от вкуса пизды и плоти – чрезвычайно ядрёная смесь, никому не советую пробовать такое.

Я поймал свое отражение в зеркале, висевшем на аптечке в ванной комнате. Я выглядел просто ужасно. Нет. Я выглядел так, словно побывал в аду. Я больше не чувствовал себя человеком. Мне так казалось... Я даже не знаю, что я чувствовал. Я просто знал, что все идет не так, и не понимал, почему и как это случилось. Всё было неправильно. Такое не может быть естественным для людей, невозможно же измениться в такой короткий промежуток времени. Неужели это только мы такие? Или там есть и другие люди, которые деградируют точно так же? Все, вроде, неплохо, а потом все в корне меняется, когда заканчивается еда. Не успеешь оглянуться, как ты уже убиваешь людей, ешь их и трахаешь свою Mать с Cестрой на десерт.

По моей левой щеке скатилась одинокая слеза. Одна-единственная слеза? И это все, на что я сейчас способен? Ни больше, ни меньше. Я не стал её вытирать. Я оставил её, пока она не упала с нижней части моей щеки куда-то на пол. Последняя капля моей человечности?

Я не мог поверить, во что мы превратились. Возможно, я поверил бы в это немного больше, если бы мы прожили так в течение многих лет, но мы не прожили тут и трёх месяцев. В великой схеме вещей все это произошло очень быстро. Слишком быстро, чтобы превратиться в таких животных, как мы. Жаль, что я не могу это объяснить.

– Сынок! – я услышал, как Oтец позвал меня.

Его голос звучал как-то отстраненно, словно доносился снизу. Я не буду притворяться, что не подпрыгнул, когда услышал его. Я уже привык к тишине дома, когда мы, как правило, занимались своими делами (в большинстве случаев).

Я быстро вымыл лицо в раковине, прежде чем выйти из комнаты и направиться вниз по лестнице, чтобы узнать, что ему нужно. Я не мог не задаться вопросом, имеет ли это отношение к нам с Mамой. Неужели она все-таки сказала ему? Может быть, ее переполняло то же чувство вины, что и меня, когда я впервые переспал с Cестрой – чувство, которое разделяла и Cестра, которая не могла не плакать после этого события (несмотря на то, что хотела, чтобы я снова поцеловал ее сегодня). Или, может быть, Cестра вернулась в комнату, а я просто не заметил, потому что моя голова застряла между ног Mатери.

Я вошел в столовую и был потрясен, увидев там всю семью. Мать сидела (с довольно расслабленным видом) во главе стола, где обычно сидел Oтец, а Oтец и Cестра стояли у останков мертвеца. Сестра держала в руке нож и кромсала кусок разорванной плоти.

– Вот, правильно, – наставлял ее Oтец.

– Что вы делаете? – cпросил я, когда мне удалось стряхнуть шок с лица.

Раньше Cестра плакала из-за этой женщины и того факта, что мы съели ее, а сейчас она разделывала её бренное тело. Может быть, она плакала наверху из-за того, что мы потрахались, и мясо не беспокоило ее, как я сначала думал.

Сестра шлепнула кусок мяса на тарелку, уже наполненную другими обрезками.

Отец поздравил Cестру, а потом посмотрел на меня. Он выглядел очень сердитым.

Отец и Cын. «Разговор»

Отец провел меня в гостиную. Он велел закрыть за собой дверь, чтобы мы не беспокоили Mать и Cестру, а потом велел мне сесть. Он сел на самый большой из диванов, что означало, что я могу либо сесть рядом с ним, либо выбрать кресло.

Я выбрал себе кресло.

– Ты же видел, как там было, – начал он, – когда эти твари бегали вокруг нас. Мы чуть не погибли, ты и я, могли быть убиты той чертовой тварью. И все же ты еще здесь, со своей Cестрой и говоришь, что уход – это лучший вариант. С тем, что мы там видели, ты действительно веришь, что это так? И давай не будем забывать, что случилось, когда ты во второй раз вышел из дома. Ты столкнулся с незнакомцем. С незнакомцем, который затем заставил тебя бояться за свою безопасность, а также за безопасность твоей семьи, он вынудил тебя лишить его жизни. Не так ли?

– Мы не можем здесь оставаться. Мы не можем притворяться, что здесь объявятся другие выжившие и уведут нас от всего этого дерьма в безопасное место.

– Ты же самолично видел самолеты. Там точно остались другие люди. Они там есть, и они нас найдут.

– Но ты не можешь быть уверен, что они вообще ищут кого-то. И что, если это враги? Что, если летают здесь те люди, которые сбросили бомбу?

Отец ничего не ответил. Я мог бы поклясться, что заметил легкое сомнение в его глазах, но только на секунду.

– То, что мы имеем здесь, это убежище. Безопасность. Относительный комфорт. Мы с твоей Mатерью думали, что ты будешь здесь счастлив. Мы думали, что вы оба будете счастливы здесь. И в безопасности. И ты в безопасности. Ты же видел, что случилось с женщиной, которая приходила сюда. Мы не дали ей шанса разрушить то, что у нас есть...

– Мы ей вообще не дали шанса. А что, если она одна из немногих выживших? Ты говоришь о том, что кто-то придёт сюда и спасёт нас, но как они это сделают, когда ты убьёшь их?

– Один человек или даже двое не будут теми, кто спасёт нас из этой ситуации, и ты это знаешь. Военные – или какие там еще уцелевшие группы – не стали бы посылать сюда пару человек. Они отправят какой-нибудь поисковой отряд со знаками различия. Люди, которые путешествуют самостоятельно или по двое... Им нельзя доверять. Я сделал то, что было необходимо, точно так же, как ты сделал то, что было необходимо с человеком, которого ты привел домой. Мы теперь выжившие, и нам нужно сделать все возможное, чтобы остаться в живых.

– Это неправильно...

– Нет, но это все, что у нас есть. Но, пожалуйста, если ты хочешь уйти, не думай, что тебе придется здесь оставаться. Во что бы то ни стало, уходи. Дверь всегда будет открыта для тебя, если захочешь вернуться домой снова. Но знай, что, если решишь уйти, ты пойдёшь в одиночку. Я не позволю тебе взять туда твою Cестру. Я не позволю тебе подвергать ее жизнь опасности.

Я заерзал на стуле. Оставаясь здесь, мы были в опасности – в опасности от тех тварей, что бродили вокруг дома, и у нас всё так же была большая вероятность умереть с голоду. Ведь не каждый же день люди будут случайно натыкаться на наш дом. Рано или поздно они перестанут приходить сюда. Насколько нам известно, никто больше не придет в этот дом, и все же Oтец, похоже, не мог этого понять. Он был ослеплен тем, что считал лучшим решением для нашей семьи.

– Все, что я сделал в отношении того, чтобы закрыть окна и двери, что случилось с той женщиной и что мы сделали с тем мужчиной... Я сделал это для нас точно так же, как ты лишил человека жизни ради нас. И все это с самыми лучшими намерениями. Мир, в котором мы жили раньше, кончился. Он исчез. Там новый мир. Тот, в котором нам нужно найти свое место. Это жестоко и сурово, а старые правила, по которым мы все привыкли жить, уже вылетели в трубу. Ты должен это понять, иначе сойдешь с ума...

Я не мог не думать о том, что уже сошёл с ума. Похотливые мысли о моей Cестре, о том, что произошло между мной и Mамой и (конечно же) о том, что мы сейчас ели... Я уже сошел с ума. Но и вся моя семья тоже.

– Вполне естественно, что ты чувствуешь себя немного виноватым. Любой нормальный человек чувствовал бы то же самое. Я чувствую то же, что и ты. Но нам нужно похоронить эти чувства. В этом мире вины больше не существует. Только выживание...

– Но мы слышали пенье птиц снаружи. Помнишь? Когда мы только добрались до дома. Когда мы выходили из него. До того, как мы нашли там тех тварей – мутировавших людей... Мы могли бы быть там, ты и я, охотиться за едой. В то же время мы могли бы искать и выживших – те конвои, о которых ты говорил. Два зайца одним выстрелом. Оставаться запертыми в доме – это не выход.

– Выходя на улицу мы будем привлекать лишнее внимание. А что, если эти твари где-то поблизости? Ты, может, и не увидишь их, а они тебя увидят! Ты побежишь обратно в дом, а они погонятся за тобой. И в конце концов вломятся сюда. Мы легкая добыча для них.

– Оставаясь здесь, мы становимся легкой добычей.

– Но все же мы держимся настороже. Каждый день я периодически обхожу вокруг дома, выглядывая в щели, оставленные в окнах. Каждый день я проверяю, чтобы убедиться, что они не приближаются к дому, или даже чтобы увидеть, есть ли там конвой. И я буду продолжать это делать. В какой-то момент я буду ожидать того же от тебя и других тоже. Нам нужно работать, как единая команда. Попытка разделить нас, как ты сделал это со своей Cестрой, только вызовет неприятности.

Я ничего не сказал ему. Я просто погрузился в отчаянное молчание. Отец был неправ, но он не собирался ничего и слышать. В его глазах он был прав, и это было похоже на то, что его уши были закрыты для любых других предположений.

– Ты хочешь уйти отсюда? Зная, что это произойдет в одиночку? – спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

– Так ты хочешь остаться?

Я неохотно согласился.

– Тогда помни: все время, пока ты живешь под моей крышей, ты играешь по моим правилам. Эти разговоры с твоей Cестрой об уходе – они прекращаются. Сейчас. Больше об этом даже не заикайся. Если тебе так свербит уйти, то уходи, но только в одиночку. Ты понял меня?

Я снова кивнул.

– Я тебя не слышу.

– Да! Я же сказал.

Отец кивнул:

– Хорошо. Тогда мы закончили, – oн встал. – Давай посмотрим, как твои Cестра и Mать справляются с разделкой мяса.

Он подошел к двери гостиной и открыл ее. Он отступил назад, держа дверь открытой для меня. Я прошел через нее, и Oтец последовал за мной.

Женщина в столовой была полностью расчленена. Большая часть ее плоти была сложена высоко на тарелке. Я не могу описать ту вонь, меня чуть не стошнило, когда я увидел, что Mама сидит за столом, накладывая куски мяса на свою тарелку.

– Есть лучше маленькие кусочки, – сказала она, – их легче жевать и глотать.

Сестра пристально смотрела на меня. Ее глаза изменились. Они больше не казались окнами в ее душу. Похоже, они были закрыты. Почти мертвы. Некогда сверкающая искра больше не сияла в них. Я не мог не задаться вопросом, что же такого сказал ей Oтец, чтобы заставить ее так внезапно измениться, так быстро превратиться из плачущего измученного ангела в этого человека... Но Mама тоже изменилась. Только что она читала мне лекцию о том, что спать с Cестрой – это неправильно, а в следующее мгновение уже терлась пиздой о мой язык.

Отец протиснулся мимо меня и присоединился к Mатери и Cестре за столом. Я остался стоять в дверях.

– Вы проделали хорошую работу, леди!

Это – моя семья. Они все сумасшедшие.

Мы все сошли с ума.

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ. Сейчас...

Потерянный

Когда я шел обратно через лес в том направлении, где, как мне казалось, находился наш семейный дом, я не мог не думать о том, какой была моя семья и какие изменения они (мы) переживали на ментальном уровне. Это не имело смысла, когда я жил этим моментом, но теперь (оглядываясь назад) это было совершенно логично, зная то, что я знаю о радиационном отравлении, от которого мы все страдали.

Я вдруг остановился и огляделся. Черт бы побрал этот лес. Все выглядит одинаково. Я провел так много времени, погруженный в свои маленькие мысли, что понял, что совершенно не знаю, в правильном ли направлении иду. Некоторые деревья и достопримечательности выглядели знакомыми, а другие – нет. Неужели я двигаюсь в правильном направлении? Большой куст прямо передо мной. Я вспомнил, что для того, чтобы попасть туда, где я был вчера, я продирался сквозь большой куст остролиста. Неужели это тот самый?

Я протиснулся вперед, снова почесывая кожу, и очутился на небольшой поляне лицом к лицу с оленем. Он просто смотрел на меня большими, проникновенными глазами.

Мы могли бы быть там, ты и я, охотиться за едой...

Когда мы оба стояли там, смотря друг другу в глаза, все, казалось, снова стало хорошо. Я совсем забыл о бедах в этом мире. Как может быть беда, когда есть такие прекрасные существа, которые все еще живы и блаженно живут своей жизнью в неведении относительно окружающих их опасностей? Я улыбнулся. Не из-за оленя, а из-за себя. Я улыбнулся, потому что олень показался мне очень красивым. Со всем, что происходит в мире, я нашел красоту. Я не утратил своей человечности. Я не потерял свою душу. И что еще важнее – я не терял надежды.

Внезапно, без всякого предупреждения, олень нырнул в другой куст и скрылся из виду. Я почувствовал, как мое сердце немного упало, когда наш общий момент покоя ушел и сменился чувством беспокойства, которое мучило меня всю ночь, что я могу прийти слишком поздно за своей Cестрой.

Я рванулся вперед и прополз сквозь очередной куст остролиста. Это определенно был неправильный путь. Вчера я не пробирался через два куста так близко друг к другу. Я бы запомнил. Все, на что я могу надеяться, это то, что рано или поздно я наткнусь на тот же самый путь. В конце концов, я был уверен, что по крайней мере двигаюсь в правильном направлении.

Прошло несколько часов, а я все еще шел в том направлении, которое считал правильным. Впрочем, можно было с уверенностью сказать, что теперь я был уже не так уверен в себе. Ничто не казалось мне знакомым, и я уже начал понимать, что заблудился. Как и моя надежда. В конце концов, чем дольше я буду медлить с возвращением домой, тем больше шансов, что Mать и Oтец станут одной из этих тварей и разорвут Cестру на части. Или, может быть, она стала есть больше человечины, и теперь тоже на грани превращения?

Я не уверен, что предпочел бы, чтобы она прошла через это. Я бы предпочел, чтобы она была убита голодными Mатерью и Oтцом, или я предпочел бы, чтобы ее душа была потеряна навсегда, и она стала чем-то действительно злым? Ни то, ни другое не было бы особенно приятным.

Несмотря на голод и жажду (допив бутылку воды, которую я захватил с собой), я побежал трусцой. Меня больше не волновало, столкнусь ли я с кем-нибудь из этих тварей. Я видел их так редко, что знал, что шансы наткнуться на них невелики. Кроме того, что с того, если я всё же наткнусь на них? У меня такое чувство, что я все равно могу умереть. То, что сделали мужчина и женщина в том доме, казалось правильным поступком. Может быть, мне следовало просто взять лист из их книги и приставить тот же нож к своему собственному горлу прошлой ночью?

Я выбросил эту мысль из головы.

– Это не я говорю. Это радиационное отравление.

Я могу это пережить.

Я это переживу.

До...

Каждый день я просыпался с мыслью, что это будет мой последний день на планете. Если я не думал об этом, то желал этого. Это была не жизнь. Отец стал строже относиться к тому, что мы могли и не могли делать (например, ложиться спать в определенное время и вставать в определенное время), а Mать все больше нуждалась в том количестве времени, которое я проводил, ублажая ее под тем же предлогом, что говорил Oтцу каждый раз, когда я пытался ей отказать.

К этому времени Cестра уже знала, что происходит между мной и Mамой. Это не мешало ей хотеть меня, хотя, это не означало, что ей это нравилось. Я попытался сказать ей, что это была не моя идея и что если я не «помогу ей», она расскажет Oтцу, но я знал, что на самом деле она мне не верит (хотя это была правда).

Отец продолжал говорить о нашем выживании (обычно за едой, от которой у меня начинал болеть живот, особенно когда мясо становилось залежавшим), но если это было все, что он предлагал, то меня это не интересовало.

Теперь Cестра стала относиться ко мне враждебно. Если раньше, когда мы лежали вместе, это было мягко и нежно, то теперь это было агрессивно, как будто акт был не более чем средством для достижения цели (оргазма). Хотя было трудно жаловаться, когда я наслаждался этим так же, как и она. Швыряя ее по комнате, пытаясь приглушить шум, чтобы Oтец не догадался, в то время как вымещать все свое разочарование и агрессию на Cестре было хорошо для того, чтобы свести мою ярость к минимуму. Если мы не трахались (как она это называла), то она почти не разговаривала со мной.

Я не знаю. Все это могло быть только в моей голове, но мне казалось, что моя семья каким-то образом стыдится меня на каком-то уровне. Может быть, потому, что я не думал, что мы поступаем правильно? Как я уже сказал, я не знаю.

Каждый день я молился, чтобы военные (или какая там сейчас группа поисковиков) нашли нас, чтобы мы могли попытаться вернуться к тому, что я воспринимал как «нормальное», и каждый день меня подводил. Конечно, я хотел сказать Oтцу, что это плохая идея – оставаться в доме, но так ничего и не сказал. Во всяком случае, не прямо ему. Только не после того, что было в прошлый раз.

Сестра сидела на мне сверху и изо всех сил давила на мою эрекцию. Я уже кончил, и это начало причинять боль, но ей было все равно. Это была моя вина, что я не остановил ее, когда был рядом. Если я что-то говорил, она обычно замедляла ритм достаточно надолго, чтобы я стал немного менее чувствительным, прежде чем снова набрать темп. А еще лучше, если я буду держать себя в руках и буду диктовать, когда мне нужно будет замедлиться или сменить технику еще на некоторое время, пока она не будет близка к оргазму.

Прошли те дни, когда она мне разрешала доминировать, теперь она с радостью ждала конца дня или же получала своё, когда её приспичит. Это была Mамина вина. Если у Mатери был оргазм, то Cестра хотела тоже его получить. Сделка была справедливой.

Дыхание Cестры стало еще более учащенным. Она была на грани оргазма. По тому, как она покраснела, я понял, что он будет сильным. Слава Богу. Она увеличила скорость, с которой раскачивалась взад и вперед. Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться на чем-то другом, кроме боли, которую я чувствовал. Чем-то еще. Чем-то…

Внезапно дверь спальни распахнулась, и в комнату ворвался мужчина. Он подпрыгнул, когда увидел нас (и мы подпрыгнули, когда увидели его). Сестра спрыгнула с меня и закрылась руками, а я вскочил с матраса и просто стоял совершенно голый с потрясенным выражением на лице. Мужчина и глазом не моргнул. Он повернулся к окну и закричал, когда увидел, что оно (в основном) заколочено. Быстро, как вспышка, он поспешил к нему и начал вытаскивать предметы, забаррикадировавшие его.

Через несколько секунд в комнату ворвался Oтец с топором в руке. Голова его была окровавлена, а на одежде и лице виднелся узор брызг, как будто он только недавно вонзил его в кого-то.

– Иди сюда, пидорас! – кричал он, игнорируя Cестру и меня.

Мужчина обернулся и закричал, увидев стоящего там Oтца. Отцу потребовалось меньше двух шагов, чтобы пересечь комнату и добраться до того места, где стоял мужчина, а когда он это сделал, то ударил его прямо по макушке топором. Мужчина рухнул на пол, как мешок с картошкой, без сознания.

Отец снова ударил его по голове рукояткой топора (на всякий случай). Он медленно повернулся ко мне.

– Да не стой же ты там, как вкопанный! – сказал он. – Помоги мне, – затем он заметил стоящую рядом со мной Cестру – ее руки все еще прикрывали ее наготу так, как только могли. Впервые за все время, что я себя помню, Oтец улыбнулся. – Мило.

Накрытый стол

Накинув на себя кое-какую одежду (быстро), я помог Oтцу спуститься по лестнице вместе с лежащим без сознания мужчиной. Это был простой прием, продиктованный мне Oтцом, который заключался в том, чтобы вытащить человека на верхнюю ступеньку лестницы, а затем просто столкнуть его вниз. Он кувыркнулся до самого низа и приземлился с оглушительным треском. Глядя на него сверху вниз, было ясно, что треск появился из-за того, что его нога была согнута в неправильном направлении. Отец рассмеялся.

– Что смешного? – cпросил я его.

Он повернулся ко мне оттуда, откуда сверху вниз смотрел на этого человека, и просто перевел взгляд обратно на меня.

– Вы.

Конечно, он говорил о той сцене, на которую наткнулся. Поскольку мы с Cестрой оба были обнажены (и моя эрекция), я знал, что это был риторический вопрос, заданный Oтцом. Он не нуждался в ответе. Не тогда, когда он так явно стоял по стойке смирно, блестя смазкой моей Cестры на размягчающемся стволе.

Отец подмигнул:

– Непослушный мальчик.

Не такой реакции я ожидал.

Он не стал дожидаться, пока я что-нибудь скажу, а просто сбежал вниз по лестнице туда, где стонал мужчина. Он подхватил его на руки, и потащил в сторону столовой. Наверно, сейчас подадут ужин.

Я не хотел помогать Oтцу. На самом деле я не хотел участвовать в том, что должно было произойти, но я знал, что сейчас не время спорить с ним, учитывая тот факт, что у него все еще был топор, и тот факт, что он видел Cестру и меня в таком положении, в котором большинство отцов были бы мягко говоря недовольны. Я спустился по лестнице и ухватил мужчину за ноги, чтобы ни одна его часть не волочилась по полу. Вдвоем мы несли его и в мгновение ока добрались до столовой.

К моему удивлению, там уже был кто-то еще, кроме Mамы, которая была занята тем, что вытаскивала стул из-под стола, чтобы Oтец мог положить на него тело мужчины. На столе лежало тело еще одного мужчины. Глядя на того, которого несли мы с Oтцом (и того, что лежал на столе), они могли бы быть братьями. В отличие от человека, которого я нес на руках, тот, что лежал на столе, был очень похож на мертвеца. Его голова была расколота посередине, и было видно, где топор разрубил его голову практически пополам.