Текст книги "Лесная обитель"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

У подножия холма их встретили молодые жрецы-дозорные. Они поприветствовали Кейлин со всей возможной доброжелательностью и глубоким почтением, но по их растерянным лицам жрица догадалась, что они не понимают, зачем она приехала. Смущение мужчин забавляло Кейлин, хотя в ней все еще кипели досада и злость, и постепенно она начала воспринимать происходящее как нечто неизбежное, предопределенное самой судьбой. Плохо это или хорошо, но ее направил сюда орден друидов, а даже они не более чем орудие волеизъявления Великой Богини, которая ясно приказала, чтобы Кейлин служила Ей именно здесь.

Было уже совсем темно, когда они добрались до поселения друидов. Жрецы оказали женщинам любезный прием, хотя и не выказали особой радости. Правда, Кейлин и не думала, что ее приезд вызовет бурный восторг. Если ее отправили в изгнание, во всяком случае, это почетное изгнание, и, поскольку изменить что-либо она не в силах, нужно постараться извлечь из своего нового положения все возможные выгоды.

После официальных приветствий Кейлин вернулась к своим спутницам. Девушки в растерянности жались друг к другу возле костра. Один из молодых жрецов подвел их к низкой постройке с соломенной крышей. Мужчины смущенно оправдывались, что, конечно, такой домишко совсем не подходит для жрицы, тем более для жрицы, занимающей столь высокое положение, но ведь им прежде не случалось принимать у себя женщин. Поскольку жрицы прибыли в Страну Лета по приказу архидруида, жрецы поспешили заверить Кейлин, что возведут для нее и девушек подходящее здание, как только она объяснит, что им требуется, и окажут всю необходимую помощь.

Для женщин освободили спальное помещение, которое занимали молодые послушники. Лишь убедившись, что все девушки благополучно устроились, Кейлин стала искать, где бы прилечь ей самой. К этому времени она уже валилась с ног от усталости. К ее удивлению, она довольно быстро заснула в непривычной обстановке, на новом месте, всю ночь спала спокойно и пробудилась рано, когда рассвет еще только занимался. Стараясь не тревожить сон девушек, она оделась и вышла на улицу. Утреннее небо было расцвечено розовыми полосами просыпающейся зари. Прямо перед собой жрица увидела тропинку, убегающую к вершине холма.

Светало. Кейлин внимательно осмотрела окрестности. Какая судьба ожидает ее в этой отдаленной стране?

Над горизонтом поднималось солнце, освещая бледными лучами девственную землю, тонувшую в клубах густого тумана, который медленно струился ввысь от раскинувшейся вокруг широкой водной глади. А посреди всего этого великолепия возвышался Холм. Они добрались до места поздно вечером, и Кейлин, уставшая и измученная, почти не помнила, что последнюю часть пути они плыли на лодках. Соседние островки разрезали пелену тумана темно-зелеными лесистыми верхушками. Было очень тихо. Солнце поднималось все выше. Кейлин разглядывала незнакомую местность и вдруг услышала тихое пение.

Она обернулась. Пение доносилось из маленькой постройки, стоявшей на самой вершине холма. Кейлин стала подниматься вверх по тропинке, чтобы лучше слышать мелодию. Музыка лилась нежная, плавная. Пели мужчины. Их густые голоса были непривычны для слуха жрицы, много лет жившей среди женщин. Через несколько минут она уже могла различать слова в потоке мелодии. Кажется, пели по-гречески. Kyrie eleison, Criste eleison[28]28
  Господи помилуй (греч.).


[Закрыть]. Насколько ей было известно, так обращались к своему богу христиане. Должно быть, наверху в домике находились те самые изгнанники, которым архидруид разрешил поселиться общиной на этой земле. В последние годы новые необычные религиозные течения и культы расползались по всей империи.

Вскоре пение стихло, и Кейлин увидела, что ее пристально рассматривает маленький старичок, сгорбленный, должно быть, под бременем долгих лет. Она изумленно заморгала, так как не заметила его приближения, что было крайне необычно для такой опытной жрицы, как она. Под взглядом Кейлин старик опустил глаза. Наверное, он и впрямь христианский священник. Ей доводилось слышать, что многие из них не позволяют себе даже смотреть на незнакомых женщин.

Но, очевидно, говорить с ней ему позволялось.

– Доброго дня тебе, сестра моя, – промолвил старец, обращаясь к Кейлин на латинском просторечии, которое служило языком общения между всеми народами империи. – Могу я узнать твое имя? Ведь ты не новообращенная. В нашей общине живут только женщины почтенного возраста, которые приехали сюда с нами много лет назад, а ты молода.

При мысли о том, что ее считают молодой, Кейлин чуть улыбнулась. Но, конечно, этот священник явно годился ей в дедушки: волосы белые, да и сам он весь тщедушный и сморщенный, как засохший лист.

– Нет, я не из ваших новообращенных, – ответила Кейлин. – Я из тех, кто поклоняется лесному богу. А зовут меня Кейлин.

– Вот как? – любезно отозвался он. – Мне кое-что известно о братьях-друидах, но женщин среди них я не видел.

– Здесь живут только мужчины-друиды, – объяснила Кейлин, – во всяком случае, так было до вчерашнего дня. Меня прислали сюда из Лесной обители, которая находится на севере. Я должна основать на этой земле Дом Дев. А на холм я поднялась, чтобы осмотреть местность, в которую привели меня боги.

– Ты говоришь как человек, которому ведома истина, сестра моя. Значит, ты должна знать и то, что все боги вместе – не что иное, как единый Всемогущий Бог… – Он замолчал, и Кейлин добавила:

– …а все богини вместе – это воплощение единой Великой Богини.

Лицо старца излучало доброту.

– Верно. Те, кому Господь явился в образе Сына Божия, считают, что божество не может быть женского пола. С ними мы говорим не о Великой Богине, а о Софии – олицетворении Святой Премудрости. Но нам известно, что Истина едина. Поэтому, сестра моя, думается, это хорошо, что ты хочешь основать здесь святилище Святой Премудрости в традициях своего народа.

Кейлин поклонилась. Его изрезанное глубокими морщинами лицо светилось добротой и поэтому больше не казалось безобразным.

– Прекрасное дело, сестра моя. Оно достойно того, чтобы посвятить ему остаток твоей нынешней жизни. – Он улыбнулся, и вдруг на лице его появилось отрешенное выражение; он как бы смотрел в глубь своей души. – Я чувствую, что здесь – твое истинное место, ибо, сдается мне, когда-то давно мы служили с тобой одним и тем же алтарям…

Уже не впервые за время этой странной встречи старик привел ее в замешательство.

– Я слышала, братья твоей веры отрицают возможность перевоплощения, – осмелилась заметить Кейлин. Однако то, что он сказал, не было выдумкой. Ее душа действительно узнала его. Это ощущение было столь же сильным, как во время ее первой встречи с Эйлан.

– В Писании сказано, что в это верил сам Учитель, – ответил старый священник, – ибо он говорил о Предтече, которого люди называли Иоанном, что он – перевоплощение Илии. Писание также гласит, что он говорил: молоко для грудных детей, а мясо – для сильных мужей. Среди нас много младенцев. Это новообращенные, и их кормят той пищей, какую нужно давать духовным младенцам, чтобы они, уверовав в то, что земная твердь незыблема, не забывали: жить следует праведно. Тем не менее Учитель говорил, что сей род не исчезнет до пришествия Сына Человеческого; поэтому я здесь, чтобы даже простой люд на исходе мира мог услышать и узнать Истину.

– Да восторжествует Истина, – тихо промолвила Кейлин.

– Успеха тебе, сестра, – отозвался старик. – Здесь многие готовы с радостью приветствовать общину благочестивых сестер. – Он повернулся, намереваясь уйти.

– Дозволено ли мне узнать твое имя, брат мой?

– Меня называют Иосифом; я родом из Аримафеи, был там торговцем. В нашей общине живут святые женщины, которые лицезрели Учителя во время его земной жизни. Они будут рады тому, что рядом с нами поселились просвещенные женщины.

Кейлин поклонилась еще раз. Странно, что христиане, чуждающиеся женщин, отнеслись к ней более благожелательно, чем друиды, ее братья по вере. Но это был добрый знак. «Слуга Света…» – отчетливо прозвучало в ее сознании. Эти слова всплыли из неведомых ей затаенных глубин памяти. Старец спускался вниз по тропинке, а руки Кейлин, как бы сами по себе, изогнулись в благоговейном, почтительном жесте, который был древнее, чем цивилизация друидов. Если человек такой души решил посвятить себя христианству, значит, у этой религии все-таки есть будущее.

Священник скрылся в маленькой церквушке, похожей на пчелиный улей, и только тогда Кейлин заметила, что на губах ее играет улыбка. Теперь она не сомневалась в том, что Великая Богиня благосклонно отнесется к ее работе и что приехала она сюда не зря. Кейлин решила, что приступит к выполнению своей миссии немедленно, с этого самого дня.

Завтракая в кругу прибывших вместе с ней юных послушниц, Кейлин вдруг подумала, что в их новом доме, в незнакомом краю, где все для них было непривычно и чуждо, она не может продолжить традицию Верховных Жриц Лесной обители – Лианнон, а затем и Эйлан, – которые, за исключением своих ближайших помощниц, мало общались с остальными женщинами. Она приняла первое решение: их не должны обслуживать люди со стороны. Тем самым Кейлин ограничивала контакты женщин со жрецами. Другие решения принимать было легче. Она поручила рослой и сильной молодой послушнице выбрать участок для огорода и сразу же посадить овощи в необходимых количествах. Часть продуктов, конечно, придется приобретать у местных жителей, но Кейлин изначально поставила перед собой цель – всем дать понять, что жрицы не собираются ни в коей мере быть зависимыми от друидов. Они не дадут мужчинам ни малейшего повода возомнить, будто те вправе указывать женщинам, как устраивать свою жизнь в новом святилище.

Другой девушке – пожалуй, наименее способной по части учения – Кейлин поручила готовить еду и прислуживать за столом, пообещав, что остальные послушницы будут оказывать ей необходимую помощь. В этот же день Кейлин разговаривала с одним из жрецов, и они решили, что дом для женщин должен быть возведен до образования глубокого снежного покрова. Новое жилище будет строиться с тем расчетом, что в перспективе количество жриц и послушниц увеличится в четыре-пять раз. Вежливо, но твердо Кейлин отвергла предложение жреца пережить в выделенном для них домике хотя бы первую зиму.

Когда Кейлин наконец-то изложила все свои требования, вид у жреца был довольно-таки ошеломленный. Кейлин чувствовала, что впервые в жизни все будет сделано так, как она сказала. Сознавать это было приятно. Очевидно, ей способствует сама Великая Богиня; теперь Владычица сможет в полной мере использовать ее таланты и дарования, что раньше было неосуществимо.

Жаль, конечно, что с ними не поехала Дида. Она помогла бы Кейлин организовать жизнь девушек, научила бы их петь. С другой стороны, Дида стала бы сеять раздор, а это было бы крайне нежелательно в их нынешнем положении, когда все они вынуждены дни и ночи проводить вместе в своем тесном кругу. Сейчас, по крайней мере, никто не смеет прекословить ей. Кейлин решила, что выберет послушницу, которая владеет искусством пения лучше других девушек, и научит ее играть на арфе, а может быть, даже покажет, как мастерить такие инструменты.

Вечером Кейлин проводила с послушницами первое занятие. Собрав их вокруг себя, она помогала девушкам запоминать передаваемое изустно учение Великой Богини. Ложась спать после трудного дня, она снова услышала мелодичные песнопения, доносившиеся из отдаленной церквушки. Кейлин даже не ожидала, что в новом краю, куда направила ее Великая Богиня, она будет так счастлива. Заснула жрица под протяжное Kyrie eleison и видела в ночных грезах святилище, где служили девушки, видела священный Холм, на склонах которого раскинулись большие усадьбы и дома. Придет время, и сон ее воплотится в реальность. Может, она и не доживет до того времени, но когда-нибудь все непременно так и будет.

Глава 28

После Белтейна наступили самые длинные дни в году Скот отогнали на горные пастбища, в полях работали земледельцы. И вновь настала пора отмечать праздник летнего солнцестояния, а Арданос впервые не пришел инструктировать Эйлан перед ритуалом. Она увидела его лишь на самой церемонии; архидруид выглядел совсем немощным. Ей сказали после, что Великая Богиня возвестила о грядущих бедствиях и больших переменах, за которыми последует мирная жизнь. И действительно, земля полнилась тревожными слухами, но откуда ждать опасности – этого не знал никто.

Эйлан намеревалась навестить архидруида сразу же, как только сама оправится после ритуала, но в это время года в Лесной обители было очень много дел, требовавших ее внимания. Дни текли за днями, а ей так и не удавалось выкроить несколько часов для визита. В самый разгар лета даже служительницы Лесной обители выходили на поля Вернеметона убирать сено. Эйлан руководила работой женщин, которые пряли льняные холсты для жрецов, трудилась у красильных чанов, лично занимаясь изготовлением ткани, из которой будут шить новые платья. Но отсутствие Кейлин ощущалось очень сильно, ибо она лучше всех владела мастерством крашения материи. Эйлан вовсе не обязана была выполнять эту тяжелую работу, но она отвечала за благополучие их небольшой общины, а значит, и трудиться должна вместе со всеми.

Эйлан с заляпанными синей краской руками колдовала в сарае над красильными чанами. Вдруг дверной проем заслонила чья-то тень. На пороге стоял молодой друид в белом одеянии. Лицо у него раскраснелось, на лбу блестели капли пота. Девушки взволнованно заохали. Сарай находился за пределами священной территории, куда позволялось входить лишь высокопоставленным жрецам, однако служительницы Лесной обители редко встречали здесь мужчин.

– Мне нужно видеть Верховную Жрицу, – задыхаясь, выпалил молодой друид. – Эйлан здесь? – Все женщины, словно сговорившись, разом посмотрели на Эйлан, а юноша зарделся еще сильнее. Он впервые лицезрел Верховную Жрицу без вуали. Проглотив комок в горле, друид обратился к ней: – Прошу тебя, Владычица… архидруид заболел. Ты должна пойти к нему!

Эйлан как вкопанная застыла на пороге. Она знала, что Арданос тяжко болен, и все равно была потрясена тем, что видели ее глаза. Услышав сдавленный вздох Миллин, которая пришла вместе с ней, Эйлан жестом приказала ей оставаться возле двери рядом с Хау, а сама присела у постели умирающего старика. Да, часы его были сочтены – это было ясно с первого взгляда. Арданос дышал прерывисто, из груди вырывались клокочущие хрипы; желтовато-бледная кожа туго обтягивала череп. Эйлан с болью вспомнила, как он дежурил у постели умирающей Лианнон. Временами она испытывала к Арданосу жуткую ненависть, но сейчас она желала ему легкой смерти.

– За обедом с ним случился удар, и в сознание он пришел совсем недавно, – сообщил Гарик, один из старейших жрецов. – Мы послали за Бендейджидом.

Эйлан, откинув вуаль, взяла руку архидруида в свою ладонь.

– Арданос, – тихо произнесла она. – Арданос, ты слышишь меня?

Дряблые веки затрепетали. С минуту архидруид непонимающе смотрел перед собой, затем остановил взгляд на Эйлан.

– Дида, – прошептал он.

– Дедушка, неужели даже сейчас ты не узнаешь меня? Дида уехала на юг отбирать новых послушниц для Лесной обители. А я – Эйлан. – Ей было горько и смешно сознавать, что после стольких лет Арданос по-прежнему путает их.

Взгляд архидруида скользнул по украшениям, которые Эйлан надела, идя к нему. Старик тяжело вздохнул.

– Значит, это все-таки была ты…

– Арданос, – решительно заговорила Эйлан, – долг Верховной Жрицы повелевает мне сказать, что ты умираешь. Ты не должен уйти из этой жизни, не назвав своего преемника. Открой нам, архидруид, имя того, к кому перейдет золотой серп после твоей смерти.

Взгляд Арданоса застыл на лице Эйлан.

– Великая Богиня, я сделал все, что было… в моих силах, – прошептал он. – Мерлин знает…

– Но мы тоже должны знать! – воскликнул друид, ухаживавший за старцем. – Кого ты изберешь?

– Мир! – неожиданно окрепшим голосом произнес Арданос, словно приказывая им замолчать. – Мир… – повторил он на последнем издыхании. В горле у него вновь заклокотало, затем все стихло.

Первое мгновение никто не смел пошевелиться. Потом Гарик взял руку Арданоса, пытаясь нащупать пульс, подержал ее немного, считая про себя, и отпустил. Рука архидруида безжизненно упала на ложе.

– Он умер! – словно обвиняя старика, сказал друид.

– Мне очень жаль, – произнесла Эйлан. – Как вы теперь поступите?

– Нужно созвать всех членов нашего ордена, – ответил другой друид, сразу же приступая к делу. – Ты можешь идти, госпожа. Твоя миссия здесь окончена. Мы поставим тебя в известность, как только боги помогут нам принять решение, поскольку они не сочли нужным выразить свою волю устами Арданоса.

Миновало пятнадцатое лето с тех пор, как к власти пришел император Домициан. Погода установилась безветренная, в воздухе висела духота, как бы в преддверии надвигающейся бури, которая, казалось, клокотала где-то у самого горизонта. Гай, проезжая на коне по улицам Девы, не мог избавиться от ощущения, что вот сейчас, сию минуту, загрохочет гром. Однако маялся не он один. Город полнился пронзительными, злобными голосами торговцев; в казармах и в винных лавках не прекращались потасовки; не утихали слухи о бунтах и мятежах. Даже его конь, казалось, поддался всеобщему беспокойству: он то становился на дыбы, то вдруг начинал идти боком.

«Сентябрьские иды… сентябрьские иды…» – дробью проносилось у него в голове под цокот копыт. С того самого дня, как Мацеллий сообщил ему дату восстания, Гай потерял покой и сон. Отец его полагал, что местные племена поддержат заговорщиков, но Гай не был в этом уверен. В междоусобной борьбе Орлов Римской империи мог быть только один победитель – Вороны. Стоило ли рисковать всеобщим спокойствием – даже ради свержения Домициана?

«Когда все это закончится, я буду рад посвятить остаток жизни возделыванию своих земель, – думал Гай, потирая глаза. – Быть заговорщиком – не по мне».

И надо же так случиться, что архидруид, который был своего рода фактором стабильности в стране, решил умереть в самый неподходящий момент. Если бы Гай верил в христианский ад, о котором постоянно твердила Юлия, он, наверное, с досады пожелал бы старику сгореть в преисподней. Одному Митре известно, кого жрецы назначат его преемником, и, даже если новый архидруид будет настроен дружелюбно к римлянам, потребуется немало времени, чтобы достичь с ним такого взаимопонимания, какое сложилось у Арданоса с Мацеллием. Как бы то ни было, известие о смерти архидруида заставило Гая принять важное для него решение. Теперь вопрос об усыновлении Гауэна отошел на второй план. Если в стране вспыхнет мятеж, ему следует прежде всего позаботиться о безопасности сына. Осведомители Мацеллия подтвердили, что Эйлан по-прежнему является Верховной Жрицей. Заручившись письмом от легата, в котором тот от имени Рима выражал соболезнования по поводу кончины Арданоса, Гай направлялся в Лесную обитель.

Собираясь к Эйлан, римлянин очень тщательно подбирал свой наряд. В конце концов он надел темно-красные штаны из оленьей кожи, желто-оранжевую тунику, вышитую по нижнему краю узором из листьев аканта, и бордовый плащ из неплотной шерсти, скрепленный на груди золотой брошью, – облачение в римском стиле, но с кельтским шиком. Хорошо хоть никто не требовал, чтобы он сел на коня в тоге. Но, повернув скакуна в аллею, ведущую в Лесную обитель, Гай забыл о своем пышном наряде; он почувствовал, что очень волнуется. Буквально перед самым выездом он повыдергивал первые седые волосинки, серебрившие виски. Эйлан долго не видела его – понравится ли он ей в этот раз?

Гая проводили в сад, где в тенистой беседке он увидел женщину, укутанную в синее покрывало. Рядом стоял придурковатого вида телохранитель, тот самый, который когда-то, много лет назад, во время праздника костров упал в обморок, испугавшись рассвирепевших коров. Он сверлил Гая угрожающим взглядом. Значит, его встречает сама Верховная Жрица, хотя с трудом верилось, что эта женщина с прямым станом и с вуалью на лице и есть Эйлан.

– Госпожа… – Гай замолчал и, подчиняясь какой-то непреодолимой силе, поклонился. – Я приехал, чтобы от имени командующего легионом, расквартированного в Деве, выразить тебе соболезнования по поводу кончины архидруида, твоего дедушки. Его смерть для всех огромная утрата. Он был… – Гай на мгновение задумался, – необыкновенным человеком.

– Да, для нас это тяжелая утрата, – ответила Верховная Жрица, и, хотя она произнесла эти слова бесстрастным тоном, у Гая учащенно забилось сердце. Не желаешь ли подкрепиться с дороги?

Спустя несколько минут девушка в мешковатом платье послушницы поставила перед ним поднос с медовыми пирожками и бутыль с напитком, настоенным на травах и ягодах. Приготовлен он был, очевидно, из воды Священного источника. Гай отпил из чаши, пытаясь придумать, как бы продолжить разговор, и вдруг заметил, что Эйлан дрожит.

– Эйлан, – тихо промолвил он, – открой свое лицо. Я так давно не видел тебя.

Она издала короткий смешок.

– Какая же я дура. Думала, мне удастся сохранить хладнокровие. – Пожав плечами, Верховная Жрица откинула с лица вуаль. В глазах ее стояли слезы:

Гай заморгал от удивления. Эйлан выглядела не то чтобы старше, но она стала женщиной, и эта новая внешность более полно отражала суть ее натуры; в той девушке, которую знал и помнил Гай, черты будущей женщины не были выражены столь явственно. Несмотря на слезы в глазах, хрупкую шею, которая, казалось, вот-вот поникнет под тяжестью золотого ожерелья, в Эйлан чувствовалась сила. «Но это и понятно, – думал Гай. – За последние годы она стала столь могущественна, как командующий легионом, только в своей вотчине». Неужели она была той Фурией, которая так напугала его когда-то? В его воображении замелькали картины воспоминаний о давнем. Гаю хотелось броситься к ногам Эйлан, объявить во всеуслышание, что он любит ее, но ведь стоит ему сделать одно неверное движение, и этот верзила проткнет его своим копьем.

– Выслушай меня. Я не знаю, как долго мне дозволено говорить с тобой, – быстро выпалил он. – Скоро начнется война – не в связи со смертью твоего дедушки, нет; в Риме происходят тревожные события. Готовится восстание против императора – большего я не имею права открыть тебе. Мацеллий надеется, что британцы поддержат нас, но трудно сказать, как все обернется. Я должен увезти вас в безопасное место, Эйлан, тебя и мальчика.

Эйлан устремила на Гая взор своих переливчатых глаз; взгляд у нее стал жестким и холодным.

– Позволь уточнить, правильно ли я поняла смысл твоих слов. Теперь, когда империю раздирают мятежи и бунты, ты предлагаешь мне защиту Рима. И это после стольких лет! А не кажется ли тебе, что в случае беспорядков здесь я буду в большей безопасности, – она грациозным жестом указала на стены обители и массивную фигуру Хау, – чем ты и твоя семья?

Гай вспыхнул.

– А ты уверена, что твой собственный народ не обратит на тебя свой гнев? Ты своими пророчествами сохраняла мир между британцами и Римом, но теперь, когда твоего деда больше нет, как ты думаешь, кого станут винить за свои беды такие люди, как Синрик? Неужели ты не понимаешь, что должна уйти со мной?

– Должна?.. – Эйлан сверкнула в его сторону горящим взглядом. – А как отреагирует твоя жена на этот замечательный план? Или ты ей надоел за двенадцать лет?

– Юлия приняла христианскую веру и дала обет воздержания. Согласно римским законам это достаточное основание для развода. Я мог бы жениться на тебе, Эйлан, и мы были бы вместе. Если ты отказываешься стать моей женой, я готов официально усыновить нашего ребенка!

– Какой ты добренький! – Лицо Эйлан из мертвенно-бледного превратилось вдруг в сплошную пунцовую маску. Она резко поднялась и быстро зашагала по тропинке, подметая юбками гравий. Гай и Хау разом вскочили на ноги – римлянину показалось, что телохранитель Эйлан был ошеломлен не меньше его самого, – и последовали за Верховной Жрицей.

Они подошли к невысокой живой изгороди. Гай увидел ровную площадку, лежащую между постройками и внешней стеной Лесной обители. Там несколько ребятишек играли в кожаный мяч. Гай сразу приметил одного мальчика, который был у них заводилой. Это был длинноногий подросток, похожий на жеребенка, который еще не стал настоящим конем. Темные вьющиеся волосы выгорели на макушке и приобрели рыжевато-коричневый оттенок. Обернувшись, он что-то крикнул одному из своих друзей. У Гая перехватило дыхание: выражением лица мальчик очень напоминал Мацеллия.

Эйлан заговорила вновь, но взгляд Гая был прикован к подростку. Сердце у него колотилось так гулко, что, наверное, и в Деве было слышно, но ребенок, увлеченный игрой, ни разу не посмотрел в их сторону.

– Где ты был, когда я рожала его в той лесной хижине? – Голос Эйлан, тихий, но гневный, звенел в ушах Гая. – И когда боролась за то, чтобы ему позволили жить рядом со мной, и все эти годы, что я тайно наблюдаю за тем, как он растет, не смея признать, что это мой собственный сын? Он не подозревает, что я – его мать, но со мной он в безопасности. А теперь, когда он уже почти мужчина, ты намереваешься отнять его у меня? Ничего не выйдет, Гай Мацеллий Север Силурик! – зловеще прошипела она. – Гауэну нечего делать среди римлян!

– Эйлан! – прошептал Гай. Все эти годы он думал, что чувства, вспыхнувшие в нем, когда он единственный раз держал на руках своего сына, были лишь иллюзией. Но теперь, глядя на Гауэна, он вновь испытывал ту же жгучую, неистребимую любовь-тоску, от которой внутри у него все трепетало. – Прошу тебя!

Эйлан повернулась и зашагала к дому.

– Благодарю тебя, римлянин, за твои соболезнования, – громко и четко произнесла она. – Ты поступил благородно, придя сюда. Да, ты прав, смерть Арданоса для нас великая утрата. Передай легату и своему отцу, что мы высоко чтим их и уважаем.

Гай заметил, что на него надвигается грозная фигура Хау, и, все еще оглядываясь через плечо, последовал за Эйлан. На долю секунды Гауэн повернулся к нему лицом. Запрокинув голову, он наблюдал за полетом мяча. А потом убежал куда-то в сторону. В сопровождении Хау Гай послушно шел по тропинке к калитке. Ему казалось, будто весь мир погрузился во тьму.

Эйлан опустила на лицо вуаль, и последнее, что он увидел, покидая сад, – это неясные очертания женской фигуры, исчезающей в дверном проеме. Отпустив поводья, Гай предоставил коню самостоятельно вывезти его на главную дорогу, а сам погрузился в размышления. Почему все так ужасно получилось? Он испытал огромное облегчение, увидев, что внешне Эйлан почти не изменилась. Он хотел сказать, что по-прежнему любит ее. Пожалуй, думал римлянин, она гораздо страшнее, чем Фурия. Эйлан стала такой, какими были императрицы старых времен, какой была Боудикка – женщина, развращенная властью и высокомерием.

В воображении, заслоняя гневный взгляд Эйлан, всплыло лицо Сенары – девушка, закинув голову, смотрела на него, как во время их последней встречи. Она добрая, целомудренная, как Эйлан в юности, когда они познакомились. Но Эйлан никогда по-настоящему не понимала его, а Сенара, как и он сам, наполовину римлянка, и ее мучают те же внутренние конфликты и противоречия. Гаю казалось, что, завоевав ее, он вновь обретет себя.

Он еще не повержен. Так или иначе, но он обязательно покорит сердце Сенары и заберет сына – даже если ему придется преодолеть сопротивление всех легионов Рима и воинствующих племен.

После визита Гая Эйлан проводила дни в уединении. Жрицы думали, что она скорбит по деду, но, хотя смерть Арданоса явилась для нее большим потрясением и грозила немалыми тревогами и заботами, все же Эйлан чувствовала и облегчение. Ее поведение во время встречи с Гаем не имело к этому никакого отношения. Она вовсе не ожидала, что так рассердится на Гая, и была удивлена не меньше него. Эйлан даже не подозревала, как глубоко обижена на Гая за то, что все эти годы он не давал о себе знать. Да, конечно, она сама согласилась, чтобы Гай отказался от нее, но разве нельзя было хоть раз попытаться встретиться с ней! Как смеет он думать, что может вот так, даже не сказав ни слова о любви, вдруг ворваться в ее жизнь и увести ее сына…

Доводя цепь размышлений до этой точки, Эйлан заставляла свой внутренний голос замолчать, шла погулять или занималась самодисциплиной сознания, как научила ее Кейлин, пытаясь обрести спокойствие духа. Лишь через несколько дней начала она серьезно задумываться о том, что сказал ей Гай. В самом деле, кто теперь получит право инструктировать ее о том, что вещать от имени Великой Богини? Пока, насколько ей было известно, друиды не пришли к единому мнению. Наверняка она знала одно: преемник Арданоса будет назван лишь после праздника Лугнасад, и Эйлан может спокойно готовиться к церемонии.

Но ко времени праздника Самейн новый владыка уже будет избран, и, если им окажется такой, как ее отец, он потребует, чтобы Великая Богиня призвала народ к войне.

В Лесную обитель возвратилась Дида. Когда она пришла к Верховной Жрице, Эйлан стала утешать ее, но Дида равнодушно отмахнулась.

– Арданос – не великая потеря, – грубо отрезала она. – Отец всегда был приспешником Рима. Интересно, кто теперь будет давать указания Оракулу?

Со времени рождения Гауэна Эйлан в присутствии Диды всегда чувствовала себя стесненно и неловко. И все же ей казалось невероятным, что смерть отца нисколько не опечалила Диду. Сейчас Эйлан мучительно остро ощущала отсутствие Кейлин, которая наверняка помогла бы ей разобраться в происходящем, и с каждым днем она все чаще обращалась в мыслях к своей бывшей наставнице.

Дида все еще сидела у Верховной Жрицы, когда одна из девушек сообщила, что приехал Синрик. «Вороны слетаются», – угрюмо отметила про себя Эйлан, однако когда Хау ввел Синрика в ее покои, она встретила его радушно, как брата. Он выглядит гораздо старше своих лет, с болью подумала Эйлан, лохматый и щетинистый, как изнуренная скачками по горам лошадь; светлая кожа покрыта рубцами от старых ран.

– Что привело тебя в наши края? Я думала, что после неудачи с Бригиттой и деметами ты спокойно отсиживаешься где-то на севере.

– О, я могу появляться и исчезать, как и когда мне заблагорассудится, – ответил Синрик, – даже под носом у самого командующего. Я всегда перехитрю любого римлянина. – В его тоне сквозила какая-то нервная веселость, от которой Эйлан встревожилась.

– Самый ретивый зверь первым попадается в ловушку охотника, – язвительно пробормотала Дида. Она делала вид, что Синрик ей безразличен, но Эйлан догадывалась, что равнодушие это показное.