Текст книги "Лесная обитель"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Глава 22

Дида вернулась в Лесную обитель в середине мая, пробыв в Эриу чуть более четырех лет. День наконец-то выдался солнечный, и Эйлан решила принять свою бывшую подругу в саду, надеясь, что в неофициальной обстановке встреча пройдет менее напряженно, однако она все же попросила Кейлин присутствовать во время их разговора. Увидев входящую в налитку сада Диду, она приосанилась, сидя на скамье; вуаль соскользнула на плечи. Кейлин поспешила навстречу гостье.

– Дида, дитя мое, как хорошо, что ты снова с нами. Столько лет прошло… – Они церемонно обнялись, коснувшись друг друга щеками.

На Диде было свободное белое льняное платье, – какие носят ирландки, – украшенное богатой вышивкой. Сверху она надела небесно-голубую накидку, отороченную золотистой бахромой; концы скреплены на груди золотой застежкой, – в таких накидках обычно ходят барды. Волосы, убранные под расшитую узорами ленту, падают на плечи волнистыми прядями. Но, несмотря на праздничное облачение, Дида держалась неестественно скованно.

– Надо же, я уже и забыла, как здесь тихо и спокойно… – произнесла она, бросая взгляд на зеленый глянец клумб с мятой и серебристую листву кустов лаванды, где над лиловыми цветками жужжали пчелы.

– Боюсь, наша жизнь в обители тебе и впрямь покажется слишком уж безмятежной, ведь в Эриу ты общалась с царями и принцами, – наконец-то обрела дар речи Эйлан.

– Эриу, безусловно, красивая земля, и там понимают толк в певцах и поэтах, умеют ценить музыку. Но через некоторое время начинаешь скучать по родным краям.

– Да, голос твой обогатился всеми мелодичными оттенками Эриу, дитя мое, – заметила Кейлин. – Как приятно вновь слышать эту музыку.

«Теперь уж нас никто не спутает», – подумала Эйлан. И даже не потому, что у Диды появился своеобразный акцент. Голос у нее и раньше был красивый, но теперь он стал еще более звучным и густым, и она владела им так, словно играла на хорошо настроенном инструменте. Наверное, даже злые слова в ее устах будут звучать не так обидно.

– У меня было достаточно времени, чтобы освоить все навыки, – сказала Дида, переводя взгляд на Эйлан. – Кажется, будто я полжизни провела вдали от родных мест.

Эйлан кивнула. Она и сама чувствовала себя постаревшей на целый век по сравнению с той девочкой, которую Лианнон назвала своей преемницей пять лет назад. Но губы у Диды были обиженно сжаты. Неужели она все еще сердится за то, что ее вынудили уехать?

– Да, ты долго отсутствовала. За это время в обитель пришли пять или шесть новых послушниц, – ровным голосом проговорила Эйлан. – Хорошие девушки. Думаю, почти все они в скором времени согласятся дать обет.

Дида взглянула на нее.

– А мне что ты можешь предложить?

– Научи этих девушек всему, что сама знаешь и умеешь! – Эйлан подалась вперед. – Научи их красиво петь, чтобы они украшали своими голосами наши праздничные церемонии. И не только этому. Я хочу, чтобы ты посвятила их в учение древних, поведала им знания богов и легендарных героев.

– Жрецам это не понравится.

– Они не посмеют возражать, – ответила Эйлан. Дида изумленно уставилась на нее. – Теперь британские вожди нанимают для своих сыновей учителей латинского языка, которые учат их читать Вергилия и прививают вкус к итальянским винам. Они стараются превратить наших мужчин в римлян, но до женщин им дела нет. Вернеметон, наверное, последнее прибежище, где еще проповедуется мудрость древних, и я не позволю, чтобы эти знания были утрачены и забыты!

– Действительно, многое изменилось за время моего отсутствия. – Дида впервые улыбнулась. Вдруг взгляд ее застыл на чем-то позади Эйлан; улыбка исчезла с лица.

К ним бежал Гауэн; кормилица торопливо шла следом, пытаясь поймать его. Эйлан зарылась руками в складки вуали, с трудом подавив желание прижать к себе сына.

– Владычица Луны! Владычица Луны! – выкрикнул мальчик и остановился, пристально вглядываясь в лицо Диды. – Ты не Владычица Луны! – неодобрительно проговорил он.

– Уже нет, – ответила Дида, криво улыбнувшись.

– Это наша родственница Дида, – одеревеневшими губами произнесла Эйлан. – Она поет столь же прекрасно, как птицы.

Несколько мгновений малыш, хмурясь, смотрел на женщин, переводя взгляд с одной на другую. Глаза у Гауэна были, как у Эйлан, – орехового цвета и такие же переменчивые; а вот волосы – как у отца, темные и волнистые, и, когда он вырастет, лоб у него будет такой же широкий и большой.

– Прости, моя госпожа, – задыхаясь, проговорила Лия. Она взяла малыша за руку. – Он убежал от меня!

Нижняя губа у Гауэна задрожала, и Эйлан, понимая, что он вот-вот расплачется, жестом приказала няньке отпустить ребенка. «Мы балуем его, – думала она, – но ведь он еще такой маленький, и совсем скоро его заберут отсюда!»

– Ты хотел видеть меня, сердце мое? – ласково спросила Эйлан. – Сейчас я не могу с тобой играть. Приходи на закате, и мы пойдем с тобой к Священному источнику кормить рыб. Договорились?

Гауэн торжественно кивнул. Она протянула руку и коснулась щеки сына. Мальчик широко улыбнулся, на подбородке у него выступила ямочка. У Эйлан перехватило дыхание. Затем, так же быстро, как он появился перед ними, малыш побежал к няньке, позволяя ей увести себя. С его уходом все вокруг словно потемнело.

– Так это и есть твой ребенок? – нарушила тишину Дида, когда Лия и Гауэн скрылись из виду. Эйлан молча кивнула. Голубые глаза Диды запылали яростью. – Как ты смеешь держать его здесь? Сумасшедшая! Если станет известно, кто он такой, мы все погибли! Выходит, я четыре года томилась в ссылке только ради того, чтобы ты имела возможность наслаждаться материнским счастьем, в то же время пользуясь почестями, которыми окружена Верховная Жрица?

– Он не знает, что я его мать, – прерывисто прошептала Эйлан.

– Но ты видишься с ним! Они не убили ни его, ни тебя! Этим ты обязана мне, святая Владычица Вернеметона! – Дида принялась вышагивать вдоль скамьи, дрожа от ярости, словно натянутая струна арфы, на которой она играла.

– Будь же хоть немного милосердна, Дида, – сердито вмешалась Кейлин. – Через год-два малыша отдадут на воспитание в какую-нибудь семью, и никто ни о чем не узнает.

– Ну, и кого же считают матерью этого ребенка? – зло проговорила Дида, не оборачиваясь. – Бедняжку Маири или, может быть, меня? – Взглянув на Кейлин и Эйлан, она все поняла. – Так. Мне пришлось по твоей милости отбывать ссылку, а вернувшись, я еще должна и прятать глаза от стыда за твой грех. Что же, надеюсь, мне перестанут приписывать материнство, когда увидят мое отношение к этому мальчику. Ибо, предупреждаю тебя, я не люблю детей!

– Но ведь ты останешься здесь и будешь хранить молчание? – прямо спросила Кейлин.

– Да, – чуть помедлив, ответила Дида, – потому что я верю в дело, которому вы служите. Но запомни, Эйлан, хотя я уже однажды говорила тебе об этом, соглашаясь на обман, – если ты предашь наш народ, берегись, я позабочусь о том, чтобы тебе воздали по заслугам!

Молодая луна стояла высоко в сумеречном небе, серебряным светом отражаясь в молочных водах Священного источника. Лососи приплыли на приманку и стали лакомиться пирожком чуть ли не из рук Гауэна. Эйлан дождалась, когда в вечерней тиши смолкнет его лепет, затем опустила на лицо вуаль и направилась по тропинке к небольшому храму, который соорудили вокруг питавшего озеро ключа.

У ключа постоянно дежурила одна из священнослужительниц, помогая людям, которые приходили в Лесную обитель за советом. Эйлан тоже принимала участие в этих дежурствах, что помощницы Верховной Жрицы расценивали как величайшую милость с ее стороны. Для Эйлан это было не тяжкое бремя: очень часто ей просто приходилось с сочувствием выслушивать горести прихожан, а тех, кто просил о более конкретной помощи, она отправляла к знахаркам или заклинательницам. Но с тех пор, как ей стало известно о планах Синрика поднять восстание, она, каждый раз взбираясь по тропинке, испытывала неприятную дрожь, с ужасом думая о том, что в одну из ночей встретит у ключа человека, который станет говорить ей о Воронах и о мятеже.

В святилище было свежо. Эйлан плотнее укуталась в накидку, прислушиваясь к убаюкивающему журчанию воды, которая струилась из расщелины в камне, рассыпая брызги, стекала в канаву и по нему бежала в родник и в сам Священный источник. Над камнем в нише вырисовывалась вылитая из свинца фигура Владычицы.

«Источник жизни… – молилась Эйлан. Наклонившись, она зачерпнула в ладони ледяную воду, чтобы омыть губы и лоб. – Твои священные воды неиссякаемы. Помоги обрести мне безмятежность и покой». Она зажгла лампу, стоявшую у подножия статуи, и стала ждать.

Луна уже сияла высоко в небе, когда Эйлан услышала, что кто-то бредет по тропинке, с трудом переставляя ноги. Очевидно, этот человек был болен или очень утомлен дорогой. В проеме двери появилась темная фигура, и у Эйлан пересохло в горле. Она разглядела мужчину в плаще из грубой шерсти. По одежде его можно было бы принять за земледельца, но на штанах засохли пятна крови. Увидев жрицу, он испытал явное облегчение и глубоко вздохнул.

– Отдохни, испей воды. Я дарую тебе благословение Владычицы… – тихо проговорила Эйлан. Мужчина упал на колени и зачерпнул из канавы воду, пытаясь взять себя в руки.

– Я недавно участвовал в сражении… Над полем боя летали вороны, – прошептал он, глядя на нее.

– Вороны и по ночам летают, – ответила Эйлан. – Что ты пришел сказать мне?

– Восстание… было назначено на середину лета. Красные Плащи каким-то образом узнали об этом и напали на нас… – Он потер глаза. – Позапрошлой ночью.

– Где Синрик? – быстро спросила Эйлан. Ее голос прозвучал едва слышно. Жив ли ее молочный брат? – Что ему нужно от нас?

Мужчина безнадежно пожал плечами.

– Синрик? Скорее всего, где-нибудь в бегах. Сюда, возможно, скоро начнет прибывать много таких, как я. Чтобы залечить раны.

Эйлан кивнула.

– За кухней ты увидишь тропинку, убегающую в лес. Она ведет к хижине, где наши женщины иногда уединяются, чтобы поразмышлять в тишине. Иди туда. Там ты можешь спать спокойно. Поесть тебе принесут. – Мужчина понуро сгорбился, и Эйлан засомневалась, что у него хватит сил добрести до лесного домика.

– Да хранят тебя боги за твою доброту. – Он тяжело поднялся с колен, поклонился образу Владычицы и затем тихо, почти беззвучно, удалился.

После его ухода Эйлан долго сидела у ключа, прислушиваясь к плеску воды и наблюдая за мерцанием светильника, отбрасывавшего на стены причудливые блики.

«Великая Богиня, – молилась она, – пожалей изгнанников; прояви к нам милосердие! Через месяц праздник летнего солнцестояния. Арданос будет настаивать, чтобы я посоветовала людям смириться, покорно принять и этот удар. А отец хочет, чтобы они восстали и отомстили за Воронов огнем и кровью. Что мне сказать народу? Научи, как принести мир на эту землю?»

Эйлан казалось, что она сидит у ключа целую вечность, но ответом ей был только плеск неустанно вырывавшейся из расщелины воды, которая, сбегая по канаве, струилась вниз по холму.

Гай сидел у себя в комнате в Агриппиновой Колонии и писал письмо, прислушиваясь к шуму дождя. Климат в центральных областях Германии, конечно, менее влажный, чем в Британии, но эта весна выдалась дождливой. Его походная жизнь длилась уже два года: сначала он прошагал по землям, расположенным к северу и западу от Италии, затем приехал сюда, где широкие воды Ренуса сливались в узкое русло и извилистым потоком устремлялись по равнинным болотам к Северному морю. Иногда Гаю казалось, что он уехал из Лондиния всего лишь несколько недель назад, но сегодня его одолела тягостная тоска по дому; он ощущал себя вечным странником.

Гай обмакнул перо в чернила и начал выводить буквы следующего предложения – он писал письмо Лицинию. За два года регулярной переписки он научился владеть пером столь же свободно, как и его секретарь-раб, криво усмехнулся про себя Гай. Поначалу ему с трудом удавалось сочинить текст письма, но со временем он оценил пользу, которую приносило ему ведение личной переписки.

«…свершился суд над последними из тех легионеров, которые год назад поддержали мятеж Сатурнина; почти все они разосланы по разным легионам, – аккуратно выводил Гай. – Согласно приказу императора теперь в каждом лагере должен стоять лишь один легион, и в результате этого возникают всякого рода трудности, да и инженерным частям прибавилось работы. Не знаю, удастся ли таким образом предотвратить заговоры, но то, что наши силы будут равномерно размещены вдоль всей границы, – это неплохо. Выполняется ли этот приказ в Британии?»

На мгновение он оторвался от письма, прислушиваясь к размеренной поступи часового; подбитые гвоздями сандалии гулко впечатывались в камень. Часовой прошел мимо, и Гай снова погрузился в работу.

«До нас дошли слухи о том, что в рядах маркоманов и квадов вновь возникли волнения и Домициану пришлось приостановить поход против Дакии, чтобы усмирить их. Я посоветовал бы заключить союз с царем Децебалом – если это возможно, и – пусть даки сами разбираются с маркоманами. Однако я пока еще не советник императора, поэтому трудно предположить, что он предпримет».

Гай улыбнулся: Лициний непременно оценит его юмор. Еще до того, как Гая из Дании, где он служил в составе 11 легиона, перевели в Германию командовать отрядом конницы, ему случалось несколько раз видеть императора вблизи, но он был уверен, что Домициан даже не подозревает о его существовании.

«Занятия, которые я провожу с вверенным мне отрядом конницы, проходят успешно. Бриганты – бесстрашные наездники, и они искренне рады тому, что ими командует человек, который общается с ними на их родном языке. Эти бедняги, должно быть, как и я, очень тоскуют по дому. Поцелуй за меня Юлию и детей, передай, что я люблю их. Селла, наверное, стала совсем взрослой. Даже не верится, что Секунде уже пошел второй год.

Здесь, на краю Германии, Британия представляется мне тихой, мирной страной, но это, конечно же, иллюзия. Недавно но мне в отряд прислали пополнение. Я слышал, как один из новых солдат говорил о Воронах, и я сразу подумал о том тайном обществе – несколько лет назад нам нередко приходилось слышать о нем…»

Внезапно Гаем овладела непонятная тревога. Он вновь положил перо, убеждая себя, что причиной его настроения является дождливая погода. Но закончить письма ему не удалось. В дверь постучали. Его хотел видеть легат. Гай натянул плащ и, теряясь в догадках, направился к командующему.

– Тебе пришло новое назначение, трибун, – объяснил легат. – И, признаться, мне жаль расставаться с тобой. Ты – хороший солдат и прекрасно справляешься со своими обязанностями…

– Мой отряд переводят в другое место? – Гай в замешательстве смотрел на командующего. Обычно в лагере о перемещениях подобного рода узнавали гораздо раньше, чем приходили официальные распоряжения.

– Только тебя, юноша, и это тем более прискорбно. Тебя переводят в Британию в штаб наместника. Похоже, там у них местный люд пошаливает, и поэтому им понадобился как раз такой, как ты, человек.

«Это Вороны…» – подумал Гай. В памяти всплыло лицо Синрика, мрачное, с ненавистью во взгляде, – как во время их последней встречи. «От предчувствий отмахиваться не следует». Гай понимал, что о его новом назначении позаботился Лициний. В действующей армии офицеров великое множество, и привлечь к себе внимание кого-либо из тех, кто способен оказывать влиятельную поддержку, можно было только при невероятно удачном стечении обстоятельств. Но если ему удастся предотвратить мятеж…

Лициний, наверное, очень доволен, что ему удалось предоставить зятю возможность отличиться в выполнении служебного долга. Это благотворно скажется на его карьере.

Один только Гай знал истинную цену нового задания: ради карьеры он должен погубить человека, который когда-то был его другом. С трудом выдавив в ответ несколько вежливых фраз, он выслушал напутствия командующего, не пытаясь даже вникнуть в смысл его слов, и поспешил к себе в комнату укладывать вещи.

Приближался праздник летнего солнцестояния. Земля полнилась слухами о готовящемся восстании Воронов. Эйлан надеялась, что наместник, зная о нависшей угрозе, запретит массовые сборища, но, очевидно, правящие круги решили вести себя так, будто ничего особенного не происходит, рассчитывая, что в этом случае народ не станет поддерживать Мстителей. Беженцы сообщили Эйлан, что Синрик вновь подался к своим друзьям на север и сколотил там армию из воинов, уцелевших во время сражения на горе Гравпий, а возглавили эту армию члены Братства Воронов. Собрать войско было не сложно: уходя из северных земель, превращенных ими в пустыню, римляне не оставили местным народам ничего, кроме ненависти.

Потом Синрик попытался поднять на борьбу Бригантию, где после жестокого подавления мятежа под предводительством Венуция римляне даже вели кое-какие восстановительные работы. Очевидно, мятежников предал кто-то из бригантов, – возможно, даже женщина (Эйлан вспомнила Картимандую), решив, что лучше спокойно жить в оковах, чем гибнуть под ударами римских мечей.

Вороны, кто в одиночку, кто парами, пробирались на юг, истерзанные горем и отчаянием. Эйлан поручала заботу о них своим самым верным помощницам. Беглецов нарекали новыми именами, давали им чистую крепкую одежду, и они отправлялись дальше. От этих людей Эйлан стало известно, что Синрик до сих пор скрывается на севере с небольшой кучкой воинов, которым удалось выйти из битв целыми и невредимыми. Их все время преследует отряд легионеров особого назначения. Каледонцы вновь вернулись в горы, но Вороны – люди без роду и племени. Ни у одного из них нет родного дома, где можно было бы укрыться после тяжких сражений.

Мятежники, приходившие в Лесную обитель, по возрасту были не старше Синрика, но страдания и лишения превратили их в стариков. Эйлан, глядя на них, обливалась невидимыми слезами, потому что на лицах некоторых из беглецов, как и у ее Гауэна, лежала печать кровного родства с римлянами. В видении, посетившем ее, когда она давала обет жрицы, было предсказано, что кровь римлян должна мешаться с кровью британцев. Но Мерлин не уточнил, произойдет ли это как результат дружбы между двумя народами или из поколения в поколение мужчины, бросив семя, будут сражаться и умирать, оставляя на земле безутешных женщин.

Арданос и Лианнон, помня о насилии над жрицами острова Мона, избрали путь, который считали наименьшим злом, – они проводили политику примирения и согласия с римлянами. Ее отец и Синрик, по-видимому, предпочитают рабству смерть. Эйлан, наблюдая, как растет Гауэн, знала одно: она во что бы то ни стало должна защитить свое дитя.

Время шло; дни становились длиннее, и наконец наступил праздник летнего солнцестояния, и жрицы Лесной обители вновь взошли на Девичий Холм, чтобы исполнить священный ритуал.

Эйлан направлялась по аллее к месту празднования. Впереди на вершине кургана пылали большие костры, на фоне темного неба искрились дуги взлетающих ввысь факелов. Барабаны с тяжеловесной настойчивостью отбивали пульсирующую дробь. Под их грохот, который разносился по округе раскатами грома, молодые мужчины состязались в подбрасывании горящих головешек. Цари и армии приходят и уходят, но настоящая борьба – Эйлан порой казалось, что только такая борьба имеет смысл, – это та, которую каждый год ведут на этом холме мужчины, чтобы защитить поля и новый урожай.

Издалека доносилось мычание скота, который уже освятили, прогнав между кострами. В воздухе носились запахи тлеющего дерева и жареного мяса. От венка Эйлан, сплетенного из стеблей полыни и зверобоя, тоже исходил резкий аромат.

– Ой, смотрите, – воскликнула рядом Сенара. – Видите, как высоко подбрасывают факелы. Это похоже на звездопад!

– Пусть урожай тянется вверх так же высоко, как взлетают эти факелы! – отозвалась Кейлин.

Эйлан с облегчением опустилась на скамью, которую принесли для нее, и, съежившись, стала ждать часа своего выступления перед народом. Ее помощницы тихо переговаривались между собой. Растет не только урожай, думала Эйлан, вслушиваясь в слова Сенары. Испуганная восьмилетняя девчушка, отданная на ее попечение пять лет назад, превратилась в длинноногую худенькую девушку с янтарными волосами; скоро она станет настоящей красавицей.

Холм в последний раз взорвался криками, и костры стали разбрасывать искры. Это парни, выхватывая из огня искрящиеся головни, мчались с возвышенности вниз и разбегались в разные стороны, чтобы донести до полей благотворную энергию солнца.

Беснование барабанов обратилось в учащенно размеренный, усыпляющий сознание рокот, и Эйлан почувствовала знакомое волнение – первый признак погружения в транс.

«Теперь уже совсем скоро, – думала она, – народ услышит предсказания, а каковы уж будут последствия – неизвестно». Впервые за все годы, что она вещает волю Оракула, Эйлан приготовила священное зелье из трав, обладающих наиболее сильным действием. Она опасалась, что менее дурманящий напиток не успокоит ее страхи и тогда Великая Богиня не сможет вселиться в нее. Она знала, что Арданос тоже тревожится, хотя лицо его оставалось спокойным. Он похож на каменное изваяние, отметила про себя Эйлан, на раковину, внутри которой дух едва мерцает; она видела, как тяжело архидруид опирается на свой дубовый посох. Настанет день и, возможно, очень скоро, когда он покинет этот мир. Порой в ней вспыхивала жгучая ненависть к Арданосу, но в последние годы между ними установилось некое согласие. И еще неизвестно, каков будет его преемник.

Но об этом она будет тревожиться потом, когда кончится сегодняшняя ночь. Процессия тронулась с места. Эйлан позволила Кейлин помочь ей подняться со скамьи и направилась к вершине холма.

Друиды завели песнопения; их голоса вибрировали в теплом воздухе:

 
Смотрите, к вам идет святая жрица,
В венце из священных трав;
В руке золотой полумесяц…
 

Пять лет она является народу в образе Великой Богини, и каждый раз давление замершей в ожидании толпы вызывает в ней удивление. Эйлан уже не думала о тошноте, не обращала внимание на болезненное головокружение, вызванное дурманящим зельем. В глазах потемнело, земля стала уходить из-под ног. На миг ее охватила паника, но усилием воли Эйлан заставила себя позабыть о страхе. Она стремилась к такому состоянию. Почему? Из-за веры в правоту Богини или из трусости, она не знала. Но на этот раз она хотела отрешиться от реального мира.

«Владычица Жизни, Тебе я вверяю дух мой. Великая Матерь, будь милосердна ко всем детям Твоим!»

За эти годы Эйлан полностью освоила все приемы дыхания и внутренней сосредоточенности, позволяющие духу освободиться от тела. И зелье из трав в немалой степени способствовало этому процессу. Эйлан казалось, что голова ее, словно глиняная чаша, раскалывается на черепки и в трещины просачивается нечто могущественное, в котором ее сознание мечется и несется прочь, как листочек в стремнине. Эйлан почувствовала, что жрицы сажают ее на табурет, при этом внутри у нее все тревожно сжалось. Ей казалось, что она падает вниз, хотя на самом деле женщины поднимали ее, и она это сознавала. Ее дух висел где-то между небом и землей. Она ощутила легкий толчок – жрицы взошли на вершину кургана и опустили табурет. Теперь Эйлан была свободна.

Она плыла в золотистой дымке, наслаждаясь покоем и чувством безопасности. Это был ее дом, и в данный момент все остальное не имело никакого значения. Она знала: здесь ей ничто не грозит. Все чувства притупились; страхи, тревожившие ее в земном мире, казались несущественными, нелепыми. Но от тела к душе все еще тянулась серебряная нить, и постепенно, хотя и не сразу, дымка рассеялась, и вот она уже снова может видеть и слышать.

Эйлан взглянула на высокий табурет с грудой синих одежд. Это было ее тело, освещенное тусклым мерцанием угольков раскинувшихся по обе стороны от него больших костров. Жрецы и жрицы встали кольцом перед собравшимся народом, причем мужчины в белых одеяниях занимали одну сторону полукруга, а женщины в синих облачениях – другую, образуя таким образом два величественных изгиба: светлый и темный. Люди, пришедшие на праздник, плотной черной массой заполнили склон холма; раскинувшиеся у его подножия будки и палатки светились в ночи мерцающими огоньками. За ними простирались поля и лес, изрезанный дорогами, которые слабо поблескивали между деревьев. В толпе в одном месте возникла суета. На дороге, ведущей из Девы, тоже было заметно движение, но гораздо более упорядоченное, перемежающееся неяркими вспышками, когда лунный свет отражался от металла. Эйлан наблюдала за всем этим без особого интереса.

Друиды призывали Великую Богиню, обращаясь к ней, как к единому, и в то же время многоликому могущественному духу, сотканному из неясных представлений людей, которые вторили их мольбам. Взору Эйлан этот дух предстал в виде вихря разноцветных искр. Она с жалостью смотрела на хрупкую человеческую оболочку, в которую он просачивался. Теперь ее тело было почти скрыто от глаз; потом дух, завладевший им, стал обретать реальные формы. Эйлан увидела женскую фигуру, статную и прекрасную, хотя черты лица различить еще было трудно.

Она приблизилась, желая узнать, в каком обличье Владычица решила явиться на нынешний праздник.

В этот момент суматоха в толпе переместилась в самый центр. Эйлан заметила красные отблески стальных клинков; послышались хриплые мужские крики, пронизанные страданием и болью.

– Великая Царица, услышь нас! Катубодва, мы призываем Тебя. Царица Воронов, отомсти за сыновей Твоих!

Арданос с искаженным от гнева лицом обернулся в сторону нарушителей спокойствия, чтобы заставить их замолчать. Но крик души, выраженный в этом призыве, уже возымел свое действие. Над кольцом друидов завихрились темные тени; костры заметались в порывах внезапно налетевшего холодного ветра. Фигура на табурете вдруг увеличилась в объеме, резко выпрямилась, отбросив с лица вуаль.

– Я слышу твою мольбу, и Я иду, – ответила она на наречии британцев. – Кто осмелился обратиться но Мне с призывом?

По толпе прокатился испуганный ропот, потом все замерло. В круг света от костров, прихрамывая, вышел мужчина. Эйлан узнала Синрика. Лоб его был стянут окровавленной повязкой, в руке – меч.

– Великая Матерь, это я обращаюсь к Тебе, Твой верный слуга! Царица Воронов, восстань во гневе!

Стул заскрипел: фигура, восседавшая на нем, подалась вперед. В свете костров лицо Ее и волосы были такими же красными, как клинок Синрика. Арданос смотрел на них, как бы приказывая каждому прекратить всякие переговоры. Но невидимая связь, возникшая между ними, была настолько крепкой, что он не посмел вмешаться.

– Да, ты верно Мне послужил… – разрезал тишину голос Богини. – Снесенные головы и расчлененные тела – твои дары, да кровь, которой ты щедро поливаешь землю. Причитания женщин и стоны умирающих для тебя священная музыка; ты сооружаешь жертвенные костры из людских тел… Ты вызвал Меня, Красный Ворон. Я пришла. Что ты хочешь Мне сказать?

Губы ее раздвинулись в чудовищной улыбке, и сразу же подул ледяной ветер, хотя это был самый разгар лета; словно черный дух Катубодвы поглотил солнце. Люди стали пятиться назад. Лишь Синрик, Арданос и две помощницы Верховной Жрицы не двинулись с места.

– Уничтожь завоевателей; покарай тех, кто разоряет нашу землю! Я требую, чтобы Ты послала нам победу, Владычица!

– Победу? – Богиня войны разразилась отвратительным хохотом. – Я не дарую победу. Я – невеста-воительница; Я – мать-разрушительница. В Моих объятиях ты найдешь только смерть. Это и есть единственная победа, которую Я дарую! – Она вскинула руки, и края ее накидки распахнулись, словно черные крылья. На этот раз даже Синрик отшатнулся назад.

– Но мы боремся за правое дело… – произнес он, запинаясь.

– Ты говоришь о справедливости! Разве войны, которые ведут между собой люди, могут быть справедливыми? Ты жалуешься на римлян, но ведь люди твоей крови поступают друг с другом так же. И точно так же они обращались с народом, который жил на этой земле до них! Твоя кровь будет питать эту землю независимо от того, умрешь ли ты в постели или падешь на поле боя. Мне это безразлично!

Синрик в замешательстве качал головой.

– Но ведь я сражаюсь за свой народ. Пообещай хотя бы, что наши враги тоже когда-нибудь будут страдать…

Богиня еще больше подалась вперед, воззрившись на Синрика пристальным взглядом, так что он не смел отвести глаза.

– Я вижу… – прошептала Она. – Вороны взлетают с плеч ясноликого бога – они ему больше не советчики. Вместо них он призывает орла. Он сам станет орлом. Он будет предавать, и его будут предавать. Ему суждено мучиться и страдать в ветвях дуба, пока он вновь не обратится в бога… Я вижу, как белый конь, прискакавший из-за моря, обращает орла в бегство. Он вступает в союз с красным драконом, и они вместе сражаются против жеребца. Белый конь сражается против драконов с севера и против львов с юга… Я вижу, как одно животное убивает другое и, в свою очередь, восстает, чтобы защитить землю. Кровь, пролитая ими всеми, вскормит землю; их кровь смешается, и потом уже ни один человек не сумеет определить, кто чей враг…

Она закончила свою речь, и снова воцарилась тишина, словно люди не знали, надеяться им или бояться. Издалека донеслось мычание скота, раздались какие-то звуки, напоминающие барабанный бой, хотя музыканты не касались инструментов.

– Скажи нам, Владычица… – прохрипел Синрик, как бы с трудом выдавливая из себя слова. – Научи, что нам делать…

Богиня откинулась назад и рассмеялась, но на этот раз тихо и весело.

– Бегите, – мягко промолвила она. – Бегите сейчас же; враги ваши настигают вас. – Она подняла голову и оглядела собравшихся. – Все вы, разбегайтесь быстро и бесшумно, и тогда вы будете жить… еще некоторое время.

Кое-кто из людей начал осторожно выбираться из толпы, но остальные, словно завороженные, не отрываясь, смотрели на Верховную Жрицу.

– Уходите! – Она взмахнула рукой, и холм на мгновение накрыло темное крыло. Люди вдруг все разом задвигались и, расталкивая друг друга, покатились по склонам, словно лавина камней. – Синрик, сын Юлия, беги, – неожиданно издала она пронзительный крик. – Беги, Орлы гонятся за тобой!

Люди бросились врассыпную. Недавно звучавший в отдалении грохот раздавался теперь над головами раскатами грома. На площадь въехала римская конница.

Гай, увлеченный преследованием, старался сосредоточить свое сознание на движении коня, который нес его вперед, на всадниках, скачущих по обе стороны от него, на дороге, тянущейся в гору, на бегущих фигурах мужчин и женщин, на вспышках пламени. Он пытался подавить в себе далекие воспоминания, но вновь и вновь видел в воображении полную луну, хоровод танцующих, Синрика и Диду, бредущих рука об руку, и розовое личико Эйлан, освещенное кострами Белтейна.