Текст книги "Хрустальный грот. Полые холмы"

Автор книги: Мэри Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

10

Еще до того, как мы достигли подножия утеса, мои предположения подтвердились. Снизу мне были видны каменщики, столпившиеся на краю скалы в ожидании короля, несколько мастеров уже спускались вниз навстречу процессии. Старший над ними, крупный мужчина с седеющими бровями, поспешил к королю, одной рукой сжимая на груди концы старой мешковины, которая служила ему плащом и с которой каплями стекала вода. Похоже, он не понимал, что дождь уже прекратился. Управитель был бледен, а его покрасневшие глаза говорили о том, что он недосыпал много ночей. Остановившись в трех шагах, управитель замер, с тревогой глядя на короля и отирая с лица капли влаги.

– Опять? – коротко спросил Вортигерн.

– Да, мой господин, и готов поклясться, никто не сможет сказать, что это по нашей вине, точно так же, как в прошлый раз или до того. Ты видел вчера, как шла закладка. У тебя на глазах мы расчищали обломки, потом добрались до самой скалы, чтобы начать все заново. И это и впрямь была самая скала, клянусь, мой господин. Но стены все равно пошли трещинами. – Он испуганно облизнул губы, встретился со мной глазами, потом поспешно отвел взгляд, так что я понял, что ему известны планы короля и его колдунов. – Ты хочешь подняться наверх, милорд?

– Да. Отзови людей.

Он сглотнул, обернулся и побежал вверх по петляющей дороге. Я услышал, как он выкрикивает на бегу приказы. Вортигерну подвели мула, и король сел в седло. Меня крепко привязали за запястье к сбруе королевского скакуна. Чародей или нет, они не собирались давать мне шанса на побег, пока я не явлю свою волшебную силу. Стражники сомкнулись вокруг короля и его жертвы.

Переговариваясь вполголоса, воеводы и придворные короля окружили нас, но священники остались позади, с опаской глядя на меня издали. Я видел, что они не особенно опасались исхода испытания; они не хуже моего знали, что в их магии от дара богов, а что от иллюзии, обманывающей того, кто желает обмануться. Они были уверены, что я способен сделать не больше их и что, если я – из их братии, они без труда найдут способ разделаться со мной. Все, что я мог противопоставить их отточенным трюкам, думали королевские шептуны, было привычным им шарлатанством да толикой везенья: что, как не случай, заставило остановиться дождь, пока я говорил, а на моих последних словах – выглянуть солнце?

Солнце блестело на мокрой траве на гребне утеса. Мы поднялись высоко над долиной; и отсюда река казалась яркой змеей, извивающейся меж отвесных зеленых холмов. Тут и там от построек в королевском лагере к небу поднимался дым. Вокруг деревянного зала и прочих строений словно поганки сгрудились кожаные шатры, а люди с такой высоты казались не больше мокриц, копошащихся между ними. Это был поистине величественный утес, настоящее орлиное гнездо. Остановив своего мула в роще истерзанных ветром дубов, Вортигерн взмахом руки указал на площадку за черными голыми ветвями:

– Вчера отсюда была видна западная стена.

Сразу за рощей протянулся узкий гребень, самой природой сложенная подъездная дорога к не существующей еще неприступной цитадели, а по верху гребня тянулись колеи, оставленные колесами повозок строителей. Королевская Твердыня представляла собой скалистый утес, к которому с одной стороны в лоб подходил узкий гребень, а остальные ее стороны обрывались вниз головокружительно крутыми склонами, с торчащими из них острыми зубцами скал. Утес венчало ровное плато размером сто на сто шагов, некогда поросшее бурьяном и чахлыми деревцами, льнущими к седым валунам. Теперь расчищенное под строительство плато утопало в замешанной десятками ног черной грязи вокруг обломков зачарованной башни.

С трех сторон ее стены доходили мне до плеча, в четвертой зияла трещина, и сама кладка осела грудой камней – часть из них осыпалась и уже наполовину потонула в грязи, часть еще непрочно держалась, цепляясь известкой за выступы скального грунта. Через равные промежутки в грязь были вбиты сосновые столбы: натянутый на них холст должен был укрывать кладку от дождя. На немногих устоявших столбах холст хлопал и трепыхался на ветру или тяжело обвисал, напитанный влагой. Все отсырело, повсюду блестели лужи.

Каменщики покинули плато и сбились в кучу в дальней его стороне у подъездной дороги. Они молчали, на их лицах застыл страх. Я видел, что они боялись не королевского гнева за то, что случилось со сложенной ими стеной, но той силы, в которую они верили и которую не могли понять. У начала подъездной дороги скучала стража. Я понимал, что, не будь здесь вооруженных солдат, на площадке не осталось бы ни души.

Стражники скрестили копья, но, узнав короля, развели оружие.

Я поднял голову.

– Вортигерн, отсюда мне не сбежать, разве что я прыгну с утеса, и тогда его подножие обагрится моей кровью, как того и желает Моган. Но я не могу увидеть, что разрушает твою крепость, пока ты меня не освободишь.

Король дернул головой, отдавая приказ, и стражник развязал меня. Я сделал несколько шагов вперед, и королевский мул двинулся следом, неуверенно ступая по жирной грязи. Протолкавшись через ряды придворных, Моган принялся настойчиво убеждать в чем-то короля. Среди бормотания я уловил лишь: «Надувательство… побег… теперь или никогда…»

Король остановился, а с ним и вся свита. Внезапно за спиной у меня раздался голос:

– Возьми, дружок!

Оглянувшись, я увидел седобородого, который протягивал мне посох. Я покачал головой, потом отвернулся и в одиночестве двинулся вперед.

Вода стояла повсюду, собираясь в болотистые лужи между кочками или поблескивая на скрюченных пальцах молодого папоротника, который пробивался сквозь выбеленную морозами траву. Серая скала ослепительно блестела сланцем. Я шел медленно, и всю дорогу наверх мне приходилось щурить глаза от этого сияния.

Западная стена просела и обрушилась. Ее возводили на самом краю утеса, и хотя большая часть кладки упала вовнутрь, груды обломков громоздились и на краю бездны, где свежий оползень сочился вязкой илистой глиной. В северной стене был оставлен проем для ворот; я прошел сквозь него между грудами щебня и сваленного в кучи инструмента каменщиков и оказался внутри башни.

Никто не потрудился настлать здесь хотя бы временный пол, и все утопало в вязкой грязи; в лучах заходящего солнца стоячие лужи слепили медью. Солнце опустилось уже совсем низко, даря уходящему дню последние яркие краски, и пока я осматривал рухнувшую стену, трещины, угол падения кладки, искал свидетельства того, как пролегает порода, било мне прямо в глаза.

До меня постоянно доносился приглушенный ропот и шум беспокойной толпы. Время от времени вспыхивала на солнце сталь обнаженных клинков. Бубнил голос Могана, высокий и хриплый, настойчиво пробивавший стену королевского молчания. Вскоре, если я ничего не сделаю и не скажу, толпа к нему прислушается.

С высоты седла король мог видеть меня сквозь проем в северной стене, но для большей части его свиты я был невидим. Я взобрался, вернее, взошел – с таким достоинством я это проделал – на упавшие обломки западной стены и теперь возвышался над развалинами постройки, чтобы все могли лицезреть меня. Я проделал это не только для того, чтобы произвести впечатление на короля. Мне необходимо было осмотреть с этой господствующей точки склоны горы, поросшие лесом, по которым мы только что поднимались. Теперь я стремился отрешиться от шума и отыскать тропинку, что много лет назад привела меня к зарослям у заброшенной штольни.

Словно прилив, на меня накатил ропот заскучавшей толпы, и я медленно воздел обе руки к солнцу в неком ритуальном жесте, к какому на моих глазах прибегали жрецы, вызывая духов. Если я дам им видимость чародейства, это удержит толпу на расстоянии, даст пищу сомнениям жрецов и надежду королю, а мне – время вспомнить. Я не мог позволить себе неуверенно метаться по лесу, словно сбившийся со следа пес, я должен вывести их напрямик, как вывел меня когда-то сокол-мерлин.

Удача не оставила меня. Едва я воздел руки, солнце ушло за горизонт, последние лучи его погасли, уступив место сгущающимся сумеркам.

Более того, исчезли отблески, слепившие мне глаза, и я стал лучше видеть. Я проследил взглядом узкий гребень подъездной дороги до холма, на который я некогда взобрался, чтобы уединиться от шумной свиты двух королей. Склоны густо поросли лесом, намного гуще, чем мне помнилось. Под защитой лощины уже пробивались первые листочки, сам же лес темнел терновником и остролистом. Я не узнавал дорогу, по которой некогда ехал зимним лесом. Вперив взгляд в сгущавшуюся темноту, я воскрешал в памяти детские воспоминания о том дне, когда блуждал по холму…

Мы въехали верхом со стороны открытой долины вдоль реки, под темными деревьями через тот низкий горный кряж прямо в лощину. Короли, Камлах и Диниас и остальные расположились на южном склоне ниже дубравы. Походные костры развели вон там, а ниже паслись лошади. Стоял полдень, и когда я уходил – вон в ту сторону, – то ступал по своей тени. Перекусить я присел за уступом скалы…

Теперь я вспомнил точно. Серая скала, в расщелине которой вырос молодой дубок. По другую сторону этой скалы прошли короли, направляясь к Королевской Твердыне. Серая скала рядом с тропой, расщепленная молодым дубком… Прямо с нее круто взмыл сквозь лесную поросль быстрокрылый сокол.

Я плавно опустил руки и обернулся. Небо затянуло серыми облаками, тьма быстро сгущалась. Заросшие склоны подо мной тонули в густых сумерках. Гряду облаков за спиной Вортигерна подсветило по краю слепящее золото, и одинокий тусклый луч отвесно пал на далекий черный холм. Фигуры людей виделись мне лишь темными силуэтами, плащи развевались на свежем влажном ветру. Чадили факелы.

Я медленно сошел со своего возвышения. Дойдя до середины башни, я остановился так, чтобы король хорошо видел меня, развел руки ладонями вниз, будто я, словно лозоискатель, ищу, что находится там, в глубинах земли. До меня докатилось бормотание толпы и режущий слух презрительный возглас Могана. Затем я уронил руки и приблизился к королю.

– Ну? – В сухом и жестком голосе короля звучал вызов. Он заерзал в седле.

Не удостоив его взглядом, я прошел мимо мула и направился в самую гущу толпы, как будто людей вовсе не существовало. Я шел не опуская рук, вперив взор в землю. Я видел, как, помедлив мгновенье, шаркая, задвигались ноги и толпа расступилась, чтобы пропустить меня. Я шествовал мимо них, стараясь двигаться по развороченной вязкой земле плавно и с достоинством. Стражи не сделали попытки задержать меня. Проходя мимо факельщиков, я поднял руку, и один из них тут же беспрекословно последовал за мной.

Дорожка, протоптанная рабочими и животными по склону холма, была совсем свежей, но я надеялся, что она не сильно отклонялась от старой оленьей тропы, которой шли тогда короли. Я не ошибся: на полпути вниз по склону я обнаружил седую скалу. Молодые папоротники пробивались в расщелинах у корней дуба; на дереве уже распускались почки, зеленея среди прошлогодних желудей. Нимало не колеблясь, я свернул с тропы и направился в густую темень чащи, затенившую крутой склон.

Подлесок оказался много гуще, чем мне помнилось, и, разумеется, никто не ходил этим путем, вероятно, с тех пор, как мы с Сердиком продрались сквозь чащу. Но я помнил его так ясно, как если бы вернулся в тот самый зимний день. Я шагал быстро и даже там, где кусты вымахали мне по плечо, старался идти плавно и величественно, будто передо мной расстилалась морская гладь. За величественность мнимого волшебника я поплатился на следующий день – ссадинами, царапинами и порванной одеждой, но у меня не было ни малейших сомнений, что в тот вечер это произвело должное впечатление. Помнится, когда мой плащ зацепился за куст, опасно натянулся, грозя замедлить мой шаг, факельщик метнулся ко мне, словно раб, чтобы отцепить плащ и понести за мной.

Вот и переплетение терновника у самой стенки лощины. Валуны скатились по склону горы и белели теперь среди ветвей терновника, словно пена среди тростников в тихой заводи. Над ними навис кустарник: голые побеги бузины, жимолость, похожая на завитки волос, упругая колючая куманика, влажно блестящий в свете факелов плющ. Я остановился.

Мул оскользнулся, в шорохе осыпающихся камешков остановился у моего плеча.

– Что далее? – раздался голос короля. – Что это? Куда ты нас привел? Помни, Мерлин, твое время на исходе, и если тебе нечего нам показать…

– У меня найдется что тебе показать. – Я повысил голос, чтобы меня слышали все, сгрудившиеся за его спиной. – Я покажу тебе, король Вортигерн, и любому, у кого достанет смелости последовать за мной, магическое чудовище, которое лежит под твоей цитаделью и пожирает все созданное тобой. Подайте факел.

Слуга протянул мне факел. Не повернув головы, чтобы убедиться, что за мной следуют, я ринулся в темень чащи и раздвинул кусты, открыв вход в штольню.

Прямоугольный вход, все еще прочно укрепленный, был по-прежнему свободен, сухая шахта вела прямо к сердцу горы.

Мне пришлось наклонить голову, чтобы ступить в туннель. Ссутулившись, я шагнул внутрь, держа факел прямо перед собой.

Я помнил, что пещера была невероятно огромной, и был готов к тому, что, подобно другим детским воспоминаниям, это окажется преувеличением. Но она была даже больше, чем мне помнилось. Ее черная пустота удваивалась величественным зеркалом воды, которая покрывала весь пол пещеры, оставляя сухой выступающую из воды площадку у самого устья пещеры шириной в шесть шагов. И в это величественное неподвижное озеро словно причудливые колонны спускались выступающие ребра пещеры, сливались со своим отраженьем и снова терялись во мгле. Откуда-то из глубин горы доносился шум падающей воды, но здесь ничто не нарушало сверкающую, словно начищенное зеркало, водную гладь. Там, где прежде сочились, едва капая, тонкие ручейки, стены были затянуты тонкими сияющими вуалями влаги, неуловимо струящейся вниз и питающей озеро.

Я подошел к краю площадки, высоко подняв факел. Слабые язычки немного отогнали тьму, которую, казалось, можно было потрогать пальцами, более непроницаемую, чем даже в те ночи, когда темнота становится плотной и черной, как шкура дикого зверя, и давит на тебя, как душное одеяло. Там, где свет факела касался струящейся по стенам воды, вспыхивали и перемигивались тысячи сверкающих огней. Воздух был холоден и неподвижен, и слышалась из чащобы птичья трель.

Я услышал шаги людей, пробиравшихся вслед за мной в штольню, и мысль моя лихорадочно заработала.

Я мог открыть им правду, как она есть, без прикрас. Я мог бы взять факел, подняться по темным проходам в древнюю шахту и осветить разломы, все расходящиеся под тяжестью стен, укладываемых наверху. Но они едва ли прислушались бы к моим словам. К тому же они не переставали повторять, что время уже на исходе. Враг стоял у ворот, и Вортигерну потребны сейчас не логика и механика; ему требуется колдовство и нечто – что угодно, – что обещало бы скорую безопасность и укрепило бы верность подданных. Сам он еще мог внять голосу разума, но он не мог позволить себе прислушиваться к нему. Нет нужды долго гадать: он сперва убьет меня, а потом попробует укрепить эти разломы, вероятно, окропив их моей кровью. Иначе он лишится своих каменщиков.

Люди хлынули в разверстую пасть штольни, как пчелы в отверстие улья. Запылали новые факелы, и тьма отступила. Площадка запестрела разноцветными плащами, заблестела оружием, засверкала драгоценностями. На лицах читался благоговейный ужас. В холодном воздухе дыхание обращалось в пар. Слышались шарканье ног и сдержанный говор, как при скоплении народа в святом месте, никто не говорил в полный голос.

Я поднял руку и подозвал к себе короля. Он приблизился ко мне и остановился у озера. Я указал вниз. Сквозь поверхность воды просвечивало нечто – вероятно, скала, – очертаниями напоминавшее дракона. Я стал говорить медленно, как бы пробиваясь сквозь толщу воздуха между нами. Слова мои падали тяжело и отчетливо, как капли воды на скалу.

– Вот она, магия, король Вортигерн. Вот что лежит под твоей башней. Вот почему твои стены рушатся, едва их успевают построить. Кто из твоих колдунов может показать тебе то, что открыл тебе я?

Двое факельщиков приблизились к нам, остальные держались поодаль. По мере их приближения свет усиливался, волнами отражаясь от стен. Свет падал на потоки скользившей вниз воды, сливался со своим отражением, и казалось, что из глубин озера поднимались, словно в игристом вине пузырьки, крохотные сферы огня и лопались, достигнув поверхности. Колебалось пламя, вода повсюду искрилась, яркие блики сливались, вспыхивали и тут же распадались по всей неподвижной поверхности озера, пока само озеро не исполнилось жидкого огня. А огонь все тек со стен водопадами, сверкавшими, как хрусталь. Словно ожила хрустальная пещера и задвигалась, закружилась вокруг меня. Словно звездный шар полуночи вспыхнул и поплыл водоворотом.

Мне сдавило болью грудь. Я с трудом перевел дыхание и продолжил:

– Даже если ты сможешь осушить это озеро, король Вортигерн, чтобы открыть то, что лежит в его глубинах…

Я умолк. Свет изменился. Никто не шевелился, и воздух застыл неподвижно, лишь свет факелов колебался в такт дрожи в руках факельщиков. Я больше не видел короля: нас разделило пламя. Тени метались меж потоков и извечных спиралей огня: пещера наполнилась глазами, крыльями, стуком подков, и ярко-красная пасть огромного дракона разверзлась над своей жертвой…

Голос кричал, пронзительно и монотонно, и словно задыхался на каждом слове. Дыхание замерло в моей груди. Меня пронзила мучительная боль, которая поднималась волной от паха вверх, будто кровь, хлещущая из раны. Я ничего не видел. Я почувствовал, как сжимаются мои кулаки, как вздымаются в вышину мои руки. Боль раскалывала голову, и скала у меня под щекой была твердой и влажной. Я впал в беспамятство, и они схватили меня, упавшего, они убивали меня – это моя кровь растекалась по поверхности озера, чтобы укрепить фундамент их разрушенной башни. Я захлебывался воздухом, точно желчью. Руки мои судорожно царапали скалу, глаза были открыты, но я ничего не видел – только вихрь знамен и крыльев, волчьи глаза и раскрытые в крике рты, горящий хвост кометы, словно клеймо в небесах, и звезды, сверкавшие сквозь кровавый дождь.

Боль опять пронзила меня, горячим ножом вспарывая чрево. Я вскрикнул, и вдруг мои руки освободились. Я вскинул их вверх, ограждая себя от беспорядочных вспыхивавших видений, и услышал собственный голос, призывающий кого-то, но я и сам не знал кого. Видения предо мной кружились, дробились, слились в невыносимо яркой вспышке света и вдруг пропали во тьме и молчанье.

11

Я проснулся в просторном покое, богато убранном вышитыми занавесями; солнечный свет, пропущенный через оконный переплет, ослепительными полосами расчерчивал вощеные доски пола.

Я осторожно пошевелил руками и ногами и нашел, что мне не причинили вреда. Даже от головной боли не осталось и следа. Мое обнаженное тело было укутано мягким и теплым меховым одеялом, и в членах не было и намека на усталость или оцепенение. Удивленно моргая, я посмотрел в сторону окна, затем повернул голову и увидел Кадала, стоящего рядом с постелью. По лицу моего слуги разлилось облегчение, словно солнце выглянуло из-за тучи.

– Наконец-то! – вырвалось у него.

– Кадал! Клянусь Митрой, как я рад тебя видеть! Что случилось? Где мы?

– В лучшем гостевом покое Вортигерна, вот где. Ну и задал ты ему жару, юный Мерлин, задал так, что просто оторопь берет.

– Неужели? Ничего не помню. Мне казалось, что они вот-вот расправятся со мной. Так ты говоришь, они оставили намерение меня убить?

– Убить тебя? Скорее тебя посадят в священную пещеру и станут приносить тебе в жертву девственниц. Какая жалость, что эти жертвы окажутся напрасны. Хотел бы я, чтобы и мне немного перепало.

– Я всех их отдам тебе. Ох, Кадал, я в самом деле страшно рад тебя видеть! Как ты сюда попал?

– Я как раз добрался до ворот монастыря, когда пришли за твоей матерью. Я услышал, как они спрашивали о ней и сказали, что схватили тебя и что с первыми петухами вас обоих отправят к Вортигерну. Полночи я потратил на поиски Маррика, а еще полночи – на поиски подходящей лошади, хотя мог бы и не трудиться – все равно мне пришлось ехать на той кляче, что ты купил. И хотя вы ехали довольно быстро, к тому времени, когда вы достигли Пенналского моста, я отстал всего лишь на день. Что вышло к лучшему: мне не хотелось догонять вас, пока не разберусь, откуда ветер дует… Ну, да это не важно. В конце концов, я прибыл сюда вчера на закате и обнаружил, что весь лагерь гудит все равно что растревоженный улей. – Он отрывисто рассмеялся. – «Мерлин то, Мерлин се…» Они величали тебя уже не иначе как «королевский прорицатель»! Когда я сказал, что я твой слуга, меня разве что не насильно втолкнули к тебе. Похоже, здесь не слишком много желающих прислуживать такому могущественному волшебнику, как ты. Съешь чего-нибудь?

– Нет… да! Да, поем. Я проголодался. – Я сел в постели, заткнув за спину подушку. – Погоди минутку, ты сказал, что прибыл сюда вчера? Так сколько же я проспал?

– Ночь и весь день. Солнце уже садится.

– Ночь и весь день? Тогда… Кадал, что с моей матерью? Ты не знаешь?

– Она в полной безопасности, уже уехала домой. За нее не тревожься. Ты ешь, а я тебе буду рассказывать. Вот, держи.

Он протянул мне поднос, на котором стояла миска с дымящимся бульоном и блюдо с мясом и на отдельных тарелках хлеб, сыр и сушеные абрикосы. К мясу я не притронулся, а остальное с удовольствием съел, слушая Кадала.

– Она понятия не имела о том, что они собирались с тобой сделать, или о том, что произошло в пещере. Когда она вчера вечером поинтересовалась, где ты, ей ответили, что ты здесь, «размещен с королевскими почестями и в большой милости у короля». Ей сказали, что ты посрамил королевских колдунов, в пророчествах своей мудростью можешь соперничать с самим царем Соломоном, а теперь изволишь почивать. Сегодня утром она заходила сюда, чтобы убедиться, что ее не обманули, увидела, что ты спишь, подобно младенцу, и удалилась. У меня не было возможности поговорить с ней, но я видел, как она уезжала. Эскорт ей дали королевский, уж ты мне поверь: Вортигерн отрядил сопровождать ее едва ли не половину верхового отряда – носилки ее монахинь не уступали в роскоши ее собственным.

– Говоришь, я прорицал? Посрамил колдунов?.. – Я обхватил голову руками. – Ничего не помню… Мы были в пещере под Королевской Твердыней, тебе, наверно, об этом рассказали? – Я с надеждой уставился на него. – Что там произошло, Кадал?

– Ты хочешь сказать, что ничего не помнишь?

Я покачал головой.

– Мне известно лишь, что меня собирались убить, чтобы перестала рушиться их поганая башня, и я попытался их одурачить. Решил, что если мне удастся подорвать веру короля в этих колдунов, то смогу спасти свою шкуру, но я надеялся лишь на то, чтобы выиграть время и потом попытаться бежать.

– Да, я слышал, что они собирались с тобой сделать. Просто удивительно, до чего невежественный здешний люд. – Но я прекрасно помнил выражение, с каким он теперь глядел на меня. – Странный способ морочить кому-то голову, а? Откуда ты знал, где искать вход в подземелье?

– А, ты об этом… Ничего мудреного тут нет. Я бывал в этих краях прежде, еще когда был ребенком. Однажды, много лет назад, я приходил сюда с Сердиком, моим тогдашним слугой. Я разыскивал в зарослях сокола, а обнаружил вход в старую штольню.

– Понятно. Кое-кто назвал бы это везеньем – но только тот, кто тебя не знает. Полагаю, тебе удалось их провести?

– Да. Когда я впервые услышал, что западная стена крепости постоянно рушится, я подумал, что это должно быть как-то связано со старой шахтой. – Затем я коротко рассказал Кадалу о том, что произошло в пещере, – то, что сохранилось у меня в памяти. – Огни, – сказал я под конец, – блики на воде… крики… Это было совсем не то, что мои прежние видения – белый бык и иные сцены, какие мне доводилось временами видеть. Это было нечто совсем иное. К тому же меня пронзила невыносимая боль. Такова, наверное, смерть. Думаю, что я в конце концов впал в беспамятство. Не помню, как меня сюда принесли.

– Мне тоже об этом ничего не известно. Когда меня привели сюда, ты очень крепко спал, но, как мне показалось, самым обычным сном. Признаюсь, я без особых церемоний осмотрел тебя со всех сторон, чтобы убедиться, что они не причинили тебе вреда, но ничего не обнаружил, кроме царапин и синяков, которые, как мне сказали, ты получил, продираясь сквозь заросли. По твоей одежде легко было об этом догадаться, скажу я тебе… Но, судя по тому, как тебя здесь разместили, и по тому, с какой опаской о тебе сейчас говорят, думаю, они тебя и пальцем не осмелятся тронуть – во всяком случае, сейчас. Что бы там ни было – обморок или припадок, или, я бы сказал, транс, – ты нагнал на них страху, это уж точно.

– Правда? Но чем именно? Тебе не рассказывали?

– Угу, кое-что мне рассказали слуги, те, что вообще решились об этом говорить. Я говорил с Берриком, помнишь факельщика, который последовал за тобой с вершины утеса? По его словам, поганые колдуны во что бы то ни стало вознамерились перерезать тебе, горло. Сдается, если бы король совсем не лишился рассудка и не поверил бы твоей матери, он на месте так и сделал. Вот только вы с матерью его остановили, показав, что нисколько жрецов не боитесь. Уж будь уверен, об этом мне все рассказали. Беррик признался, что там, в зале, когда твоя госпожа мать поведала свою историю, он не дал бы за твою жизнь и двух пенни. – Он глянул на меня искоса. – Что это за вздор о дьяволе в темноте? Это ж она тебя в такое втянула. Что на нее нашло?

– Она полагала, что помогает мне. Думаю, она решила, что верховный король узнал, кто мой настоящий отец, и велел притащить нас к нему, чтобы узнать, не известно ли нам что-то о его планах. Я и сам тогда так полагал. – Я погрузился в раздумья. – Но было и что-то еще… Когда в воздухе витают суеверия и страх, невольно это чувствуешь. Говорю тебе, я просто весь покрылся гусиной кожей. Она, видимо, тоже почувствовала это. Я почти уверен, что она избрала тот же путь, что и я, стараясь отразить магией колдовство. Поэтому она и рассказала старую сказку о том, что меня зачал инкуб, да еще приукрасила ее для убедительности. – Я улыбнулся ему. – Она и впрямь преуспела. Я бы и сам поверил в эти бредни, не знай я правду. Но оставим это, продолжай. Я желаю знать, что произошло в подземелье. Ты хочешь сказать, что я изрек нечто разумное?

– Ну, я не совсем это имел в виду. Беррик мне такого наговорил… Он клянется, что передал все слово в слово, – похоже, он возомнил себя менестрелем или вроде того… Так вот, он говорит, что ты стоял, не отрывая взгляда от воды, стекающей со стен, и вдруг заговорил – поначалу совсем обычным голосом, – обращаясь к королю, словно объяснял, как проложили в холме шахту и стали разрабатывать жилу, но тут старый колдун – Моган, так вроде его зовут? – принялся кричать: «Пустая болтовня» или что-то в этом духе. И тут ты внезапно издал вопль, от которого у них кровь в жилах свернулась, – слова Беррика, не мои, он не привык к службе в благородных домах. Глаза у тебя закатились, ты простер руки кверху, как будто срывал звезды с небесного цветника – опять Беррик, наверняка он станет поэтом, – и начал прорицать.

– Да?

– Так они все говорят. Сплошь загадки: орлы и волки, львы и вепри, множество другого зверья, какого и на римских аренах-то не видели, да еще драконы и прочие твари из легенд. А еще ты предсказал будущее на сотни лет вперед, что, слава Дие, вполне безопасно, но Беррик клялся, что твои пророчества звучали все равно что трубный глас, что говорил ты так, словно жизнь готов прозакладывать, что так оно все и будет.

– Возможно, у меня не было другого выхода, – сухо произнес я, – если я сказал что-либо о Вортигерне и своем отце.

– Что ты и сделал, – подтвердил Кадал.

– Н-да, лучше уж расскажи мне об этом. Придется придерживаться этих слов.

– В рассказе Беррика все приукрашено, словно у сказителей: красные драконы и белые драконы, которые сражаются и разоряют башню, реки крови и все такое. Но похоже, ты в точности расписал, что случится в ближайшем будущем: белый дракон саксов и красный дракон Амброзия сойдутся в схватке; красный дракон вначале потерпит неудачу, но в конце возьмет верх. Да. Затем из Корнуолла придет медведь и получит все.

– Медведь? Наверное, ты ослышался: значок Корнуолла – вепрь. Гм. Выходит, он все же на стороне моего отца…

– Беррик сказал «медведь». Ты произнес слово «Артос»… он запомнил, потому что сам заинтересовался, что это значит. Но, по его словам, ты говорил именно это. Ты назвал его Артос, Артур… имя, вроде этого. И ты хочешь сказать, что не помнишь из своих пророчеств ни слова?

– Ни одного.

– Тогда послушай меня. Больше я ничего не могу вспомнить, но если они начнут донимать тебя расспросами, ты мог бы найти способ вытянуть из них все подробности, Эка невидаль, что прорицатель сам не знает, что напророчествовал! С оракулами ведь всегда так?

– Думаю, да.

– Я только хотел сказать, что если ты уже поел и действительно хорошо себя чувствуешь, тебе лучше встать и одеться. Они все ждут за дверью твоего появления.

– Зачем? Во имя бога, неужели им нужен еще один совет? Они что, решили перенести крепость?

– Нет. Они делают то, что ты им приказал.

– Что же?

– Прорыли желоб и осушают подземное озеро. Строители день и ночь трудились, чтобы наскоро установить помпы, дабы откачать воду из шахты.

– Но зачем? Это никак не укрепит их башню. Это может обрушить всю вершину утеса – он же почитай что полый. Да, я поел, забери это. – Я ткнул ему в руки поднос и откинул покрывала. – Кадал, уж не хочешь ли ты сказать мне, что я приказал им такое в моем… гм, безумии?

– Ага. Ты сказал им осушить озеро, и на дне его они обнаружат чудовищ, которые и разрушают Королевскую цитадель. Ты сказал, это будут драконы, красный и белый.

Я сел на край кровати, охватив голову руками.

– Теперь я кое-что вспоминаю… что-то, что я видел. Да, должно быть, так оно и было… Я в самом деле увидел что-то под водой, наверное, скалу, очертаниями напоминающую дракона… И я вспоминаю, что говорил королю что-то насчет того, что если осушить озеро… Но я не приказывал осушать его, я сказал: «Даже если ты осушишь озеро, это тебе не поможет». Во всяком случае, это именно то, что я хотел сказать. – Я уронил руки и поднял глаза на Кадала. – Так ты говоришь, они действительно сейчас осушают подземелье, полагая, что в глубинах озера находится некое подводное чудовище, расшатывающее кладку крепости?