Текст книги "Хрустальный грот. Полые холмы"

Автор книги: Мэри Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

3

Даже если бы я рискнул пробраться через освещенное пространство, да еще зная, что из конуры на меня в любую минуту может выпрыгнуть сторожевая собака, чтобы перелезть через насыпь и пробежать двадцать шагов до ворот, то теперь необходимость в этом отпала. Бог позаботился обо мне, послав мне тепло и, как оказалось, пищу.

Не успели закрыться ворота, как я снова нырнул в сарай, где, шепотом успокоив лошадь, снял с нее плащ. Конь не вспотел: вероятно, он проскакал галопом всего лишь милю или около того от города до поместья и в сарае среди плотно сгрудившихся животных наверняка не простудится. В любом случае моя нужда была острее.

Это был богатый плащ из толстой, тяжелой и мягкой шерсти. Завладев одеждой, я с волнением обнаружил, что молодой господин оставил мне не только свой плащ, но и полную седельную сумку. Привстав на цыпочки, я пошарил в сумке. Первой мне в руку легла кожаная фляга. Встряхнув ее, я обнаружил, что она почти полная. Без сомнения, в ней было вино: едва ли этот молодой вельможа стал бы возить с собой воду. Затем я нащупал узелок – это были завернутые в салфетку кусочки вяленого мяса, сухари и горсть изюма.

Животные толкались, пускали слюни и обдавали меня своим теплым дыханием. Край длинного плаща, выскользнув у меня из рук, упал в грязь под их копытами. Я подхватил его и, прижимая к груди флягу и узелок с едой, проскользнул под жердиной, запиравшей выход животным. Куча хвороста за сараем была чистой, но, думаю, я не побрезговал бы укрытием, будь это даже куча навоза. Я зарылся в хворост, поплотнее завернулся в мягкую шерсть плаща и принялся есть и пить все, что послал мне мой бог.

Что бы ни случилось, мне нельзя было спать. К несчастью, все шло к тому, что молодой человек пробудет в усадьбе не более часа или двух; но этого времени и ниспосланной мне пищи должно было хватить, чтобы согреть меня, и тогда я мог бы уютно скоротать ночь. Шум в доме разбудит меня загодя, и мне достанет времени проскользнуть в сарай, чтобы накинуть плащ на спину коню. Мой молодой господин едва ли заметит, что из его седельной сумы исчез походный паек.

Я выпил еще вина. Просто удивительно, какими вкусными кажутся даже корки ячменного хлеба, будучи запиты им. Вино было отличное: крепкое и сладкое, и на вкус отдавало изюмом. От него по моему телу волнами разливалось тепло, пока мои мышцы наконец не расслабились и члены не перестали дрожать. Свернувшись калачиком в своем гнезде, я натянул на себя целую гору сухого папоротника, чтобы сберечь тепло.

Должно быть, я все же заснул. Неизвестно, что меня разбудило; вокруг было тихо. Притихла даже скотина в сарае.

Снаружи стало темнее, и я подумал, что, наверное, близится рассвет, перед которым бледнеют звезды. Но, раздвинув папоротник и выглянув из своего убежища, я увидел, что звезды по-прежнему горят ярко белым светом в угольно-черных небесах.

На удивление потеплело. Поднялся ветер и принес с собой облака, стремительно несшиеся по небу и то и дело закрывавшие звезды; казалось, свет гонится за тенью, словно волны бегут по серебристому от инея полю, где чертополох и жесткая зимняя трава словно текли, подобно воде, и волновались, как пшеничное поле под порывами ветра. Однако самого ветра не было слышно.

Над уносимой ветром рваной пеленой облаков ослепительно ярко сияли звезды, усыпавшие черный небосвод. Наверное, тепло и то, что я лежал, свернувшись калачиком в темноте, навеяли мне (так я тогда решил) сон об укромном убежище, о Галапасе и хрустальной сфере, в которой я лежал, так же свернувшись и всматриваясь в игру света. Сверкающий звездами небосклон над головой напоминал свод пещеры, где свет отражался от вспыхивающих кристаллов и где, гонимые огнем, метались и трепетали тени. И в этом черном своде видны были красные, сапфировые и белые точки-огни, а свет одной дальней звезды падал на землю ровным золотым лучом. Тут беззвучный ветер погнал по небу еще одну тень, и еще одна волна света побежала вдогонку за ней, и задрожал на ветру терновник, и с ним – тень от стоячего камня.

Наверное, я слишком глубоко зарылся в свою берлогу и потому не слышал шелеста ветра в траве и кустарнике. Не услышал я и того, как молодой человек отодвинул сухие кусты, которыми привратник перегородил проход в насыпи, потому что внезапно и без малейшего предупреждения он возник посреди двора – высокий, прямой как копье молодой человек быстрой поступью шел через поле; он двигался легко и беззвучно, как ветер.

Я весь подобрался, подобно улитке, спасающейся в свою раковину. Слишком поздно бежать в стойло, чтобы вернуть на место плащ. Мне оставалось лишь надеяться, что он сочтет, будто вор сбежал, и не станет искать его где-нибудь неподалеку. Но молодой человек даже не глянул в сторону сарая. Он направился вперед, прямо через заиндевелое поле. И тут я увидел наполовину скрытое тенью стоячего камня белое животное, мирно щипавшее траву. Должно быть, это его конь вырвался из сарая. Одним богам известно, что он мог найти съестного в зимнем поле, но я видел, хоть и не совсем отчетливо из-за большого расстояния, что белое животное паслось рядом со стоячим камнем. Конь, наверное, терся обо что-то подпругой, пока та не лопнула; седло тоже исчезло.

По крайней мере, пока он будет ловить лошадь, мне достанет времени, чтобы скрыться… или еще лучше – бросить плащ возле сарая, чтобы он подумал, будто плащ соскользнул со спины лошади, а самому подождать в своем логове, пока молодой господин уйдет. В том, что вырвался его конь, винить он станет лишь привратника, и поделом: я не трогал жердину, закрывавшую вход. Я осторожно приподнялся, выбирая удобный момент.

Вероятно, почуяв приближение человека, пасшееся животное подняло голову. По небу проплыло облако, погрузив поле во тьму. Когда тьма исчезла под новой волной света, изморозь еще ярче заблестела звездами. Наконец волна света достигла стоячего камня, и я увидел, что ошибся: это была не лошадь. Не был это и один из молодых бычков из сарая. Возле камня стоял бык, огромный белый бык, вполне взрослый, с по-королевски разведенными рогами и шеей, подобной грозовой туче. Бык опустил голову, пока не коснулся подгрудком земли, и раз-другой предупреждающе ударил в траву копытом.

Молодой человек остановился. Теперь, когда тень унеслась вдаль, я видел его ясно как на ладони. Он был высокий и крепко сбитый, с выбеленными лунным светом волосами. Одежда его была чужеземного покроя – штаны, накрест переплетенные завязками под подпоясанной по бедрам туникой, и высокая шапка. Из-под шапки выбивались светлые кудри, развеваемые ветром, они обрамляли его лицо словно солнце лучи. В руке незнакомец держал свернутую в моток веревку, петли которой задевали за траву. Короткий темный плащ бился на ветру у него за спиной, но в игре теней и света нельзя было разглядеть цвета одежды.

Плащ? Выходит, передо мной не мой молодой господин. И зачем этот высокомерный вельможа вышел бы ночью с веревкой на поле? Неужели он стал бы ловить сбежавшего быка?

Без звука и без предупрежденья белый бык рванулся вперед, атакуя. Тени и свет неслись вместе с ним, мигали, метались, отчего все плыло у меня перед глазами. Взвилась и опустилась веревка с петлей на конце. Человек отпрыгнул в сторону. Огромное животное пронеслось мимо и, оскользнувшись, остановилось, натянув веревку и расставив ноги, из-под которых пошел пар от растаявшей изморози.

Бык развернулся и напал снова. Человек ждал, не сходя с места, слегка расставив ноги, всей своей позой выражая пренебрежение к опасности. Когда бык был уже совсем рядом, незнакомец с легкостью танцора увернулся. Бык пронесся так близко от него, что рогом вспорол развевающийся плащ, а плечо быка скользнуло по ноге незнакомца, словно влюбленный, жаждущий ласки. Руки мужчины пришли в движение. Новой петлей захлестнула бычьи рога веревка… Незнакомец откинулся назад, натягивая ее, и, когда бык развернулся для новой атаки, – прыгнул.

Нет, не в сторону. Он прыгнул вперед и, приземлившись на толстую бычью выю, коленями сдавил подгрудок и натянул веревки, словно поводья.

Бык как будто врос в землю, уперевшись в нее широко расставленными ногами и низко наклонив голову, изо всех сил сопротивляясь веревкам. По-прежнему я не слышал ни звука: ни стука копыт, ни шороха веревки, ни шумно вырывающегося дыханья. Наполовину выбравшись из груды хвороста, я, позабыв обо всем на свете, в оцепенении глядел на схватку человека с быком.

На поле вновь легла печать тьмы. Я вскочил на ноги. Наверное, я намеревался схватить доску из груды возле сарая и стремглав броситься через поле, дабы оказать – пусть бесполезную – помощь, какая была в моих силах. Но не успел я пошевелить и пальцем, как вновь воссияли звезды, и я снова увидел застывшего на прежнем месте быка и человека у него на спине. Но теперь голова животного поднималась. Человек бросил веревку: его руки лежали теперь на бычьих рогах, и он все дальше задирал животному голову. Медленно, почти с ритуальной торжественностью, бык поддавался; бык поднимал голову, подставляя могучую шею. В правой руке человека сверкнуло лезвие. Он наклонился вперед и вонзил нож, а затем провел им поперек горла животного.

Ни звука. В безмолвии бык медленно опустился на колени. Черная кровь, хлынув струями, окрасила белую шкуру и белую изморозь, белую руку и белый камень.

Я вырвался из своего убежища и побежал через поле, не помню, что я выкрикивал на бегу.

Не знаю, что я собирался сделать. Человек увидел, как я бегу к нему, и повернул голову: я понял, что все кончено. Он улыбался, но в свете звезд его лицо казалось на удивление гладким и нечеловечески бесстрастным. Словно не было ни напряженья схватки, ни торжества закланья. И глаза его тоже были бесстрастны, темны и холодны, и улыбки в них не было.

Я споткнулся, попытался остановиться, запутался в плаще и рухнул наземь, покатившись смешным и беспомощным комком к ногам незнакомца как раз в тот момент, когда обессиленный, медленно кренившийся бык наконец повалился на бок. Что-то ударило меня в висок. Я успел услышать пронзительный, по-детски жалобный крик, понял, что кричу от боли я сам, и все погрузилось во тьму.

4

Боль привела меня в чувство – кто-то сильно ударил меня ногой по ребрам. Я застонал и перевернулся, пытаясь отползти подальше, но мне мешал плащ. Почти в самое лицо мне ткнули факелом, вонючим и коптящим. Знакомый молодой голос гневно произнес:

– Да ведь это мой плащ, клянусь Господом! Хватайте его! Живо! Будь я проклят, если прикоснусь к этому паршивцу – от него смердит.

Меня окружили со всех сторон: ноги, шаркающие по заиндевелой земле, мечущийся свет факелов, любопытные, сердитые или просто безразличные мужские голоса. Здесь были и верховые: они держались края толпы, и лошади их беспокойно били копытами на холоде.

Я с трудом поднялся на четвереньки, поморгал, прислушиваясь к голосам. Голова у меня раскалывалась от боли; в неровном свете факелов все происходящее казалось нереальным и словно бы рваным, будто действительность и сон мучительно смешались и переплелись в моем сознании. Огонь, голоса, корабельная качка, падающий белый бык…

Чья-то рука сдернула с меня плащ. Вместе с плащом с меня сорвали и часть прогнивших мешков, обнажив плечо и бок до пояса. Еще кто-то схватил меня за руку и ревком поставил на ноги. Другой рукой неизвестный грубо схватил меня за волосы и дернул вниз, заставляя поглядеть на стоявшего надо мной мужчину. Мужчина был высокий и молодой, со светло-каштановыми волосами, которые в свете факелов отсвечивали рыжиной, и лицом, обрамленным элегантной бородкой. Голубые глаза глядели на меня с презрением и злостью. Несмотря на холод, на нем не было плаща. В левой руке он сжимал хлыст.

– Собачье отродье, – с отвращением фыркнул он, смерив меня взглядом. – От него смердит. Похоже, плащ мне придется сжечь. За это я с тебя шкуру спущу, недоносок. Ты, наверное, и лошадь хотел украсть?

– Нет, господин. Клянусь, я взял только плащ. Но я бы его вернул, честное слово.

– И застежку?

– Застежку?

– Твоя застежка все еще в плаще, милорд, – произнес человек, державший меня.

– Я просто взял его на время, чтобы согреться… Было так холодно, что я… – поспешил объяснить я.

– Выходит, ты решил оставить замерзать моего коня?

– Я думал, что это не повредит ему, господин. В сарае было тепло. Я бы положил плащ на место, правда положил бы.

– Чтобы я надел его после тебя, вонючий крысеныш? Только за это тебе надо перерезать глотку.

Кто-то – один из всадников – сказал:

– Да брось ты. Всего-то вреда, что плащ придется отправить завтра суконщику. Несчастный мальчишка едва одет, а мороз такой, что замерзнет и саламандра. Отпусти его.

– По крайней мере, – сквозь зубы процедил молодой офицер, – я согреюсь, вздув его как следует. А ну, не вырывайся. Держи его крепче, Кадал.

Хлыст взметнулся вверх. Человек, державший меня, перехватил меня покрепче, когда я попытался увернуться, но прежде чем опустился хлыст, чья-то тень заслонила свет факела, и запястья молодого человека легко коснулась сильная рука.

– Что происходит? – спросил незнакомый голос.

Словно повинуясь приказу, все замолкли. Молодой человек уронил руку с хлыстом и обернулся.

Услышав голос вновь прибывшего, державший меня слуга ослабил хватку, и я вывернулся из его рук. Возможно, мне бы удалось проскользнуть между людьми, лошадьми и попытаться удрать, но скорее всего верховые догнали бы меня в считанные секунды. Однако я и не думал удирать. Я вовсю глазел на подошедшего мужчину.

Он был высок ростом, на целых полголовы выше лишившегося плаща лорда. Мужчина стоял спиной к факелам, и я не мог как следует рассмотреть его. Слепящие языки пламени расплылись и затрепетали у меня перед глазами; голова мучительно ныла, а мороз вновь набросился на меня, будто хищный зверь. Я видел только высокую темную фигуру, бесстрастное лицо и рассматривавшие меня темные, почти черные глаза.

– Это был ты! – задохнулся я. – Ты же видел меня, верно? Я бежал тебе на помощь, но споткнулся и упал. Я не удирал… скажи ему, милорд, прошу тебя. Я хотел вернуть плащ, прежде чем он вернется. Пожалуйста, объясни ему, что случилось!

– О чем ты говоришь? Что я должен объяснить?

Я заморгал от слепящего света факелов.

– О том, что произошло только что. Это же был ты… Ты убил быка?

– Я что сделал?

Было и так тихо, но теперь наступила полная тишина, нарушаемая лишь дыханием придвинувшихся ближе мужчин и беспокойного позвякивания упряжи.

– Какого быка? – резко спросил молодой человек.

– Белого быка, – ответил я. – Он перерезал ему горло, и кровь забила словно фонтаном. Именно тогда я и испачкал твой плащ. Я пытался…

– Проклятье, откуда тебе известно о быке? Где ты был? Кто тебе рассказал?

– Никто, – удивился я. – Я все видел собственными глазами. Неужели это такая тайна? Сперва я подумал, что сплю, меня клонило в сон после хлеба с вином…

– Клянусь светом! – воскликнул молодой человек, и его крик подхватили остальные: толпа разразилась гневными возгласами: «Убить его – и дело с концом… Он лжет… Лжет, чтобы спасти свою жалкую шкуру… Наверняка он шпионил…»

Высокий незнакомец молчал, не сводя с меня глаз. Гнев окружающих заразил и меня, и я горячо обратился прямо к нему:

– Я не шпион и не вор! Хватит с меня всего этого! Неужели я должен был замерзнуть насмерть, чтобы спасти жизнь лошади?

Кто-то положил мне руку на плечо, но я стряхнул ее движением, достойным моего деда.

– Я не нищий, милорд. Я – свободный человек и пришел предложить свою службу Амброзию, если он согласится взять меня к себе. Вот зачем я прибыл сюда из моей страны и… и я потерял свою одежду по чистой случайности. Возможно, я молод, но я знаю многое, что может быть ему полезно, и я говорю на пяти языках… – Мой голос дрогнул. За моей спиной раздался сдавленный смех. Крепко сжав челюсти, чтобы унять стук зубов, я сделал глубокий вдох и с почтением добавил: – Я лишь прошу приютить меня сейчас, милорд, и подсказать, где я могу найти Амброзия утром.

На этот раз повисла такая плотная тишина, что казалось, ее можно разрезать ножом. Я услышал, как лишившийся плаща молодой человек набрал в грудь воздух, собираясь что-то сказать, но незнакомец остановил его мановением руки. Судя по тому, как все подчинялись ему, он был их начальником.

– Погоди. Он вовсе не дерзок. Взгляни на него. Люций, подними повыше факел. А теперь скажи, как тебя звать?

– Мирддин, мой господин.

– Ладно, Мирддин, я выслушаю тебя, но говори ясно и коротко. Расскажи мне все об этом быке. С самого начала. Ты видел, как мой брат поставил лошадь в сарай, и ты снял с нее плащ, чтобы согреться. Продолжай с этого места.

– Да, мой господин, – согласился я. – Я взял из седельной сумки вина и еды…

– Так ты имел в виду мои хлеб и вино? – возмущенно вмешался молодой человек.

– Да, господин. Мне очень жаль, что так вышло, но я ничего не ел целых четыре дня.

– Хватит об этом, – оборвал меня военачальник, – продолжай.

– Я спрятался в куче хвороста за углом сарая и, верно, заснул. Проснувшись, я увидел быка, вон там, у стоячего камня. Он пасся почти беззвучно. Затем появился ты, с веревкой в руках. Бык бросился на тебя, но ты набросил ему на шею веревку, а потом запрыгнул ему на спину и, заломив быку голову, прикончил животное ножом. Кровь была повсюду. Я побежал на помощь. Не знаю, чем бы я мог подсобить, но я все равно побежал. Затем я наступил себе на плащ и упал. Вот и все.

Я умолк. Переступила с ноги на ногу лошадь, кто-то кашлянул. Никто не отваживался заговорить. Мне показалось, что Кадал, слуга, державший меня, немного отодвинулся.

– Возле стоячего камня? – очень спокойно произнес военачальник.

– Да, господин.

Он повернул голову. Люди и лошади стояли совсем рядом с камнем, который виднелся за их спинами, освещенный огнем факелов на фоне ночного неба.

– Разойдитесь, пусть он увидит, – приказал высокий военачальник, и люди расступились.

До камня было шагов десять – двенадцать. Земля у его подножья была утоптана подковами и сапогами. Крови не было. Там, где я видел, как рухнул наземь белый бык, заливая все вокруг хлеставшей из горла кровью, белела схваченная морозом трава и лежала тень от камня.

Человек с факелом наклонил огонь так, чтобы свет упал на камень. Отсвет лег на лицо моего собеседника, и я впервые смог рассмотреть его. Он оказался старше, чем я поначалу подумал; лицо его избороздили морщины, а густые брови хмурились. Глаза незнакомца были темные, а не голубые, как у его брата, и он оказался намного грузнее, чем я предполагал вначале. На вороте и запястьях у него сверкало золото, а тяжелый плащ ниспадал с плеч до самых пят.

– Это был не ты, – запинаясь, вымолвил я. – Прости, теперь я понимаю, что видел сон. Никто бы не осмелился выйти с веревкой и коротким ножом против быка… и ни один человек не смог бы заломить голову быку и перерезать ему горло… это было одно из моих… это был сон. Теперь я вижу, что ошибся. Я… я подумал, что ты – тот человек в высокой шапке. Прости.

Мужчины зашептались, но уже не угрожающе. Молодой командир обратился ко мне совсем иным тоном, чем говорил раньше:

– На кого был похож тот «человек в высокой шапке»?

– Не надо. Не сейчас, – вмешался его брат. Он взял меня рукой за подбородок и взглянул мне в глаза. – Ты сказал, что тебя зовут Мирддин. Откуда ты?

– Из Уэльса, мой господин.

– Ага. Выходит, ты тот мальчишка, которого привезли из Маридунума?

– Да. Так ты знаешь обо мне? Ох! – Наверное, холод и замешательство помутили мой рассудок, так что только сейчас меня озарило то, о чем я должен был догадаться гораздо раньше. Меня пробрала дрожь, словно нервного пони, и все мое существо заполнило странное ощущение; я даже не знал, чего в нем было больше: страха или необычного волнения. – Ты, наверное, граф Британский. Должно быть, ты сам Амброзий.

Он не стал утруждать себя ответом.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать, мой господин.

– Так кто ты такой, Мирддин, чтобы предлагать мне свою службу? Что ценного ты можешь мне предложить? Почему мне не следует покончить с тобой прямо сейчас и не позволить вот этим господам вернуться в тепло?

– Кто я такой, господин, не имеет значения. Я внук короля Южного Уэльса, но он мертв. Мой дядя Камлах стал теперь королем, однако это мне тоже не поможет: он желает моей смерти. Так что как заложник я тебе тоже не пригожусь. Не важно, кто я, важно, что я собой представляю. У меня есть что предложить тебе, милорд. В этом ты убедишься, если позволишь мне дожить до утра.

– Ах да, ценные сведения и пять языков. А еще, по-видимому, сны. – Слова были насмешливы, хотя Амброзий и не думал улыбаться. – Значит, ты внук старого короля? И Камлах не твой отец? И уж конечно, не Дивед? Я и не знал, что у старика был внук, кроме ребенка Камлаха. Со слов моих шпионов я решил, что ты его бастард.

– Иногда он выставлял меня своим бастардом, чтобы, по его словам, скрыть позор моей матери; хотя она никогда не считала это позором, а уж кому, как не ей, это знать. Моей матерью была дочь старого короля, Ниниана.

– Ага. – И после короткой паузы: – Была?

– Она жива, но сейчас удалилась в обитель Святого Петра. Можно сказать, что она стала монахиней уже много лет назад, но покинуть дворец ей позволили только после смерти старого короля.

– А твой отец?

– Она никогда не говорила о нем ни со мной, ни с кем-нибудь другим. Люди судачили, что я родился от Князя тьмы.

Я ожидал, что после услышанного он, как и все, сложит охранительный знак или быстро оглянется через плечо. Он не сделал ни того, ни другого. Он рассмеялся.

– Тогда нет ничего удивительного в том, что ты предлагаешь королям вернуть их королевства и видишь богов под звездами. – Амброзий повернулся, взмахнув широким плащом. – Пусть кто-нибудь возьмет его с собой. Утер, верни-ка ты ему плащ, пока он не умер от холода у нас на глазах.

– Ты полагаешь, что я дотронусь до плаща после него, даже если бы он был самим Князем тьмы? – возмущенно вопросил Утер.

– Если ты будешь гнать это свое несчастное животное, как обычно, – засмеялся Амброзий, – то не замерзнешь и без одежды. А если твой плащ окроплен кровью быка, значит, сегодняшней ночью он не для тебя, правда?

– Ты богохульствуешь?

– Я? – с холодным безразличием переспросил Амброзий.

Его брат открыл было рот, чтобы ответить, но передумал, пожал плечами и запрыгнул в седло своего жеребца. Кто-то бросил мне его плащ, пока я дрожащими руками снова закутывался в него, подхватил меня и, кое-как завернув в тяжелую ткань, словно мешок перебросил другому всаднику, как раз разворачивавшему коня. Амброзий вскочил в седло крупного вороного:

– Поехали.

Вороной жеребец сорвался с места, и плащ Амброзия взвился по ветру. Серый его брата понесся следом. Остальные всадники кавалькады растянулись в цепь, рысью пошедшую назад в город.