Текст книги "Минуя полночь"
Автор книги: Мэри Кей Маккомас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
– Если ты решишь вернуться в Чикаго, я буду по тебе скучать. Мне будет недоставать тебя.
Она отвела от него взгляд, чтобы не показать своего разочарования. До этой минуты она не отдавала себе отчета в том, что всей душой надеется услышать просьбу не уезжать. Она лишь мечтала, что он переступит эту черту и станет настаивать, чтобы она осталась, потому что он любит ее и не сможет без нее жить.
– Мы оба с самого начала знали, что это не может продолжаться вечно. Было бы прекрасно, если бы это было возможно, но… тебе выбирать, Дори. У тебя в Чикаго своя жизнь. Я понимаю. И постараюсь согласиться с любым твоим решением.
– Считай, что я уже решила, – я остаюсь, – упорствовала она, злясь, что он все так прекрасно понимает и предоставляет принятие решения ей. Что, разве он умер бы, встав на колени и попросив ее остаться с ним? Конечно, нет. Ничего бы с ним не случилось.
– Замечательно. – Улыбка на его лице вспыхнула, подобно огням Лас-Вегаса. – Я рад.
– Как ты рад?
– Очень.
– А что такое – очень рад? Как это?
Глаза Дори подзадоривали его, дразняще выглядывая из-под темных ресниц, на губах ее играла кокетливая улыбка, но в голосе слышался настоящий вызов.
Ну же, как будто говорила она, покажи, насколько ты рад, что я остаюсь. Покажи, как я сама обрадуюсь, что решила остаться.
Гил никогда не занимался самообманом. И не собирался начинать. Он знал, к какому миру принадлежит Дори. Знал, что когда-нибудь она захочет вернуться домой. Она все еще стремилась убежать от прошлого – это он тоже знал. Но все это не меняло его отношения к ней. Ощущения оставались теми же.
Несмотря на серьезное самовнушение, забыв о своих намерениях оградить сердце от проникновения этой женщины, идя наперекор обыкновенному здравому смыслу – он просто влюбился в нее, совершенно потеряв голову и разум. Он любил эту любознательность и желание попробовать как можно больше нового. Мягкость и нежность. Прямоту, с которой она умела выражать свои желания. Он даже подозревал, что стеснительность и ранимость были доселе незнакомы ей самой и что, как только все прояснится и утрясется, он не увидит больше в ней этих притягательных для него качеств. Она сильная женщина. У нее есть собственное мнение. Ему хотелось, чтобы именно такую женщину знали его дети, чтобы она могла оказывать на них положительное влияние, могла показывать, насколько мужественной и сильной бывает обычная женщина. Она принадлежала к тем женщинам, на которых мог положиться мужчина. Он мог бы рассчитывать на ее помощь, если вдруг жизнь подведет его.
Любить Дори – просто глупо, и он это знал. Это могло принести ему лишь боль. Но в тот момент, когда лицо ее было совсем рядом, а стройное крепкое тело прижималось к нему, он был спокоен и чувствовал себя совсем молодым и ожившим, счастливее, чем был за многие годы. В тот момент любовь к Дори была риском, на который он был готов пойти, даже хотел пойти. И неважно, какую цену придется заплатить за эту любовь. Это не имело значения.
– Очень рад – это значит, что я настолько рад, что хочу устроить праздник, – ответил он, быстро целуя Дори в губы. – Хочу выкинуть что-нибудь совершенно сумасшедшее, дикое.
– Например? – Она оказалась совершенно не готова к такой его реакции.
На нем были только джинсы, которые он натянул на голое тело, когда пошел искать ее. Она, нахмурившись и не понимая, смотрела, как он спускает их до колен и вышагивает из них.
– Давай побежим голыми по полям!
– Ой, нет, давай не будем…
– Обязательно. Ты и я. Голые и свободные. Будем любить друг друга под светом звезд.
– Да ты с ума сошел.
– Я чувствую себя немножко сумасшедшим. Это ты сводишь меня с ума. Отпусти одеяло.
– Нет. На мне ничего нет.
– Я знаю, – улыбнулся он. Поняв, что она и не собирается опустить одеяло, в которое завернулась, выходя на крыльцо, Гил покачал головой и решил пойти к той же цели, но только более длинным и хитроумным путем.
– Глупая вы дама, Дороти Деврис, – проговорил он, пропуская обе руки" в приоткрытое спереди одеяло. Пальцы его ласкали гладкую нежную кожу Дори.
– Ты просто сошел с ума, – повторила она. Тело ее уже начинало дрожать от предвкушения высочайшего наслаждения.
Он мягко целовал ее, покусывая нижнюю губу. Целовал в щеки, мочку уха, шею, снова возвращался к губам. Он обследовал все самые чувственные местечки ее лица. Сладкие, дразнящие поцелуи, от которых она начинала пламенеть знакомым ему жаром. Он опустил обе ладони на ягодицы Дори и придвинул ее поближе. Руки вновь побежали по спине, с каждым движением прижимая ее тело все плотнее и плотнее. Потом они успокоились на уже возбужденных грудях, поигрывая сосками. А губы его в это время опускались все ниже и ниже, вдоль хорошо знакомой тропинки. Она распахнула одеяло, чтобы впустить его язык в святая святых, откуда возбуждение уже добралось до всего тела. Ноги ее ослабли. Одеяло упало на пол, она закинула руки ему на шею и нежно целовала его виски и шею, а потом снова вернулась к губам. В этих поцелуях чувствовалась такая страсть, что он замер на месте.
Он понимал, что сейчас она полностью принадлежит ему, что она пойдет за ним в темноту ночи. И тогда он остановился и внимательно посмотрел на выражение желания и непонимания в ее глазах.
– Пойдем же, Дори! – прошептал он, нагибаясь, чтобы поднять упавшее одеяло. – Не станем бегать. Просто будет любить в звездном сиянии.
Зачарованно Дори протянула ему руку и пошла вслед за ним по ступенькам в сад. Трава была мягкой, влажной и прохладной под босыми ногами. С неба им улыбалась полная луна, и от этого все вокруг казалось волшебным и нереальным.
Он расстелил на траве одеяло, расположив его подальше от теней деревьев, на открытом месте. Обернулся назад, и у него перехватило дыхание. Дори купалась в лунном свете, как мифическая богиня. Само совершенство. Она была обольстительна и неприступна.
– Дори… – В его устах ее имя звучало как молитва. Тело его вдруг ослабело. Его стала бить дрожь, когда она сделала всего один шаг по направлению к нему. Если бы он мог сказать, насколько прекрасна она была в эту минуту! Если бы мог подобрать слова! Но не было слов, которые сумели бы описать ее великолепие. Она уже подошла совсем близко. И вдруг он испугался, что она сейчас исчезнет, испугался, что на самом деле ее здесь просто нет. Он замер и стал ждать, и наконец она сама прикоснулась к нему.
– Если бы ты только видел, – прошептала она. – Твое тело похоже на скульптуру, отлитую из лунных лучей. Так прекрасно!
Она положила руку ему на сердце, и рука горела, как раскаленное клеймо, как будто отмечая его на веки вечные. Он так много хотел рассказать ей, ему нужно было столько сказать… Все это вместилось в одно-единственное слово:
– Дори…
Они стояли друг перед другом в лунном свете, обожая, поклоняясь и служа своей любви. Они были богами, могущественными богами, которые могли держать в руках молнию, а в сердцах – бурю. Сама природа преклонилась перед ними. Они слились воедино, и уже невозможно было отличить одного от другого.
Заснули они в мягкой и ласковой ладони земли, завернувшись в покрывало любви и согревая друг друга. Им было спокойно и радостно.
ГЛАВА 9
К началу июня никто уже не удивлялся, видя Дори в сопровождении семьи Хаулеттов на празднике Наследников Прерий. Их уже видели в театре двойников и в кегельбане за последние две недели. Конечно, можно было бы предположить, что Хаулетты просто по-соседски приглашают Дори на семейные вылазки и экскурсии. Но в Колби было так мало слепых людей, что в библиотеке не нашлось ни одной книжки, напечатанной шрифтом Брайля, для слепых. А любой зрячий человек знал, что происходит… потому что просто добрососедскими отношениями всего этого не объяснишь.
Они совсем по-семейному стояли на тротуаре вдоль главной улицы Колби, по которой шел парад, состоящий почти из половины всего населения городка. Вторая половина наблюдала за этим праздничным действом. Члены торговой палаты приветствовали участников парада, стоя на белоснежном грузовике. Оркестр высшей школы Колби порадовал Дори, довольно сносно сыграв «Благослови Америку». Проехали по улице огромные сияющие пожарные машины, прогудев сиренами, – и Бакстер был вне себя от счастья. Даже местная компания, занимающаяся транспортными услугами, приняла участие – от них проехало несколько новеньких машин такси. Но самое главное во всем этом празднике было всеобщее веселье, радость, хорошее настроение.
На полях вовсю золотилась пшеница, был уже посажен и второй урожай. Казалось, весь город облегченно вздохнул, обнаружив, что все идет по плану. Торговцы с улицы Франклина широко распахнули двери своих магазинчиков. Кто-то торговал на улицах. Во многих местах началась распродажа. Повсюду лопались воздушные шары. На каждом углу продавали воздушную кукурузу, сосиски, разные напитки, печеные яблоки и почти все, что придет в голову счастливому человеку.
Дори и все Хаулетты проследовали за парадом вдоль улицы Франклина до самого городского парка. Они взяли с собой сумку-холодильник и лесную корзинку, битком набитую жареными курами, салатами и прочей снедью, решив провести этот теплый ленивый денек, болтая с соседями и сопровождая Бакстера от одного аттракциона до другого.
Дори всего лишь раз проехала на жуткой машине под названием «Почувствуй!», и за ней навечно закрепилась репутация трусишки. Да, она определенно подрастеряла детскую храбрость и бесстрашие.
Поэтому Дори стояла сейчас у ограды аттракциона и с ужасом наблюдала, как Бакстер совершает сложнейшие фигуры и петли. В спину ей жарко светило солнышко, небо над головой было ярко-голубым, а душа дышала неземным спокойствием и блаженством, доселе не известным Дори.
Она пришла к выводу, что Колби – типичнейший маленький американский городок во всей своей прелести. Это какое-то очень цельное и безопасное место, хорошее место. Она потихоньку успела привыкнуть и привязаться к его жителям, к этой земле, привязаться так же сильно, как к рыжеволосому малышу, повизгивающему от удовольствия на аттракционе.
Дори понимала, что очень сильно изменилась с того холодного февральского дня, когда впервые очутилась в этом городке. Изменилась не только физически, но и эмоционально, а может, даже и духовно, если, конечно, принимать во внимание возродившиеся в ней надежду и веру. Она чувствовала в себе прежние силы, но к ним прибавилось что-то новое, жизненно важное, что-то такое…
По другую сторону аттракциона Дори вдруг увидела Флетчера… с девочкой. Она вытянула шею, чтобы получше рассмотреть это существо, крепко вцепившееся в руку Флетчера.
– Привет.
– Привет, Гил. – Она автоматически ответила на его приветствие, не сводя глаз с девочки.
– Что случилось? У тебя такой вид, что можно подумать, кто-то увел твою самую любимую игрушку.
– Какая-то девица держит Флетчера за руку, – таинственно сообщила она, как будто речь шла о преступлении века.
Гил проследил за ее взглядом, а потом улыбнулся.
– А, Молли Лундгрен. Соплюшка.
– Что?
– Соплюшка, – повторил он, довольный произведенным эффектом. Затем поднял руки, как будто сдаваясь. – Не бей, я просто цитирую Флетчера.
– Гил, он держит ее за руку. – Она боролась с внезапным желанием немедленно отогнать девочку от Флетчера, да еще наподдать ей большой палкой.
– Он бы держал ее за руку еще в прошлом году, но тогда он был на четыре сантиметра ниже ее ростом. А в этом году он подрос и стал на пару сантиметров выше своей пассии.
– Ему же всего пятнадцать!
– В июле будет шестнадцать. И подозреваю, что, как только это произойдет, он начнет не только держать ее за руку. Боюсь, тогда я больше не увижу свой милый грузовичок, – задумчиво добавил он.
– Гил, но это же совсем не смешно. Флетчеру нужно учиться, путешествовать. Он должен посмотреть мир, сделать свой выбор. Ему еще слишком рано дружить с девочками:
– А вот и нет. Я бы даже сказал, что гормоны нанесли свой первый удар как раз вовремя, – гордо ответил Гил. И добавил, поразмыслив: – Хотя, в общем-то, самый первый удар они нанесли еще пару лет назад, и с тех пор бродили и набирали силу в его организме, пока парень не осмелел настолько, чтобы поддаться их воздействию. Но, по-моему, сейчас как раз самое время, чтобы в его жизни нарисовалась какая-нибудь девчушка. Бедный мой чертенок.
– Бедный твой чертенок?
– Ну, посуди сама – видишь, сколько времени понадобилось мне, чтобы встретить тебя. – Он широко улыбался, полагая, что очень удачно перевел разговор на другую тему. Обернувшись, Гил заметил нечто куда более интересное, чем невинное увлечение сына. Он обнял Дори, и они стали потихоньку удаляться от аттракциона.
Она все никак не успокаивалась.
– Ты хоть разговаривал с ним о девочках? Он знает, как предохраняться? У него есть… – Она оглянулась, чтобы понять, насколько громко прозвучали ее последние слова.
– Презервативы? – прошептал он ей в ухо, наклонившись всем телом вперед.
– Ну да. Гил, это вовсе не смешно. Ты даже представить себе не можешь, насколько мерзкими бывают эти девицы. И всегда в первую очередь они начинают гоняться за такими разумными, приятными и благополучными ребятами, как Флетчер.
– Раз уж мы заговорили о благополучии, – снова попробовал он отвлечь ее внимание, – вон там, впереди, я вижу Ивана Левича. Давай-ка подойдем поближе.
– Гил, ты совсем не слушаешь меня, а это важно.
Он остановился и повернулся лицом к ней. От неподдельной заботы и обеспокоенности, написанных у нее на мордочке, у него приятно закололо сердце. Он улыбнулся.
– Конечно, я тебя слушаю, – сказал он, протягивая руки и находя ее ладошки. Пальцы их естественным образом переплелись. – А знаешь, на кого ты сейчас похожа?
– На настоящую стерву?
– Да нет, вряд ли. Ты ужасно похожа на мать, которая не хочет потерять своего мальчика.
– Правда? – Он кивнул утвердительно. – О, извини, пожалуйста. Я… я просто подумала… прости. Я не имею права вмешиваться или учить тебя, как воспитывать сына. Извини, пожалуйста.
– Да не за что тебе извиняться. Ты просто выразила свою озабоченность и беспокойство за моего сына, и я тебе за это благодарен. Но боюсь, что он-то не поблагодарит ни тебя, ни меня, если мы попробуем влезть между ним и Молли. Он уже больше не маленький мальчик. Он – молодой человек, и настало время ему самому разобраться, насколько мерзкими бывают женщины.
– Но не все женщины таковы. – Она заняла оборонительную позицию.
– Ты только что сказала, что все.
– Нет, я сказала, что некоторые женщины бывают. – Она готова была продолжать спорить, как вдруг заметила искорку смеха в его глазах. Она шумно выразила свое недовольство и стала освобождать свои руки. – Ну, кто такой Иван Левич? О Господи! Бакстер все еще крутится на этой штуковине! Да у него же все мозги вывалятся! – Она снова обернулась лицом к аттракциону.
– Дори, его там уже нет, он сошел пару минут назад. Вон он, – и Гил кивнул головой, показывая. – На Колесе Фортуны.
– Неужели ему совсем не бывает страшно? – поинтересовалась она вслух, сама чуть живая от боязни за малыша. – И как это тебе удается не упускать его из виду в такой толпе?
– Опыт и практика. Пойдем же, пока никто не перехватил Ивана.
Оказалось, что Гил и Иван Левич выросли вместе, были старыми приятелями и иногда соперниками. Иван привлекал к себе всеобщее внимание из-за того, что работал теперь директором местной школы.
Он восседал на ветке дерева, под которым располагалась огромная бочка с холодной водой. Весь фокус заключался в том, что к ветке крепилась большая мишень, и если попасть в нее мячом, ветка освобождалась и сидящий на ней человек падал в ледяную воду. Гил купил Целых три мяча, но так и не попал в мишень.
– Мазила, – сказала Дори. – Дай-ка я попробую.
– Давай. – Гил выложил доллар и взял три мяча. – Но нужно бросать с силой. Не так, как вы, слабенькие дамочки, кидаете. Прицелься как следует и бросай со всей силы.
Такой совет как будто что-то перевернул в мозгу Дори. Дедушка Деврис ведь не только страстно обожал бильярд. Он еще курил длинные толстые сигары и беспроигрышно играл в дартс.
Дори бросила взгляд на мячи в руках Гила. Женская гордость прожгла в мозгу дыру. Парк вокруг издавал ароматы пива, жареных сосисок, воздушной кукурузы. Надо показать им всем, что такое правда, справедливость, типично американская гордость и самолюбие.
– Одним ударом, – сказала она.
– Одним? Ты шутишь? – На лице его появилось выражение серьезности.
– Одним ударом. Держу пари.
– Подожди, ты что, готова биться об заклад, что скинешь его в воду одним ударом? То есть, тебе не надо трех мячей, хватит и одного? – Он просто не верил собственным ушам.
– Все верно. – Она выпрямилась и высоко подняла голову. Вокруг них начала собираться толпа.
– Так… ну, и на что будем спорить? – спросил он.
– А на что ты хочешь?
Он недоверчиво уставился на нее. Она уже видела, как он мысленно пролистывает каталог всевозможных призов. Потом Гил огляделся и отчего-то покраснел.
– Так, ну что же. – Он увидел, что оба сына и дядя тоже стоят в толпе. Теперь это становилось делом чести. – Ты уверена, что хочешь этого, Дори?
– На что мы спорим? – спокойно и уверенно повторила она.
Он попытался прочесть на ее лице что-нибудь вроде «Вытащи меня отсюда», или «Помоги мне», или «Меня занесло». Но ничего этого не было и в помине.
– Слушай, Хаулетт, ну сколько можно тянуть? – прокричал Иван, сидя на своей ветке. – Давай же, скажи ей, на что ты хочешь поспорить. В школе ты не отличался особой застенчивостью.
Толпа расхохоталась.
– Ну ладно. – Он выпрямился. – Выходные в Канзас-Сити. Все самое лучшее – за твой счет.
– Это если я проиграю.
– Верно.
Выбирая нужную для броска позицию, Дори оглядела толпу и спросила:
– Может, кто-то купит его новенький комбайн? Этого как раз хватит, чтобы заплатить за поездку. А ему всего-то год.
Снова раздался хохот. Всех развеселила эта докторша из Чикаго, которая когда-то ходила в подружках у известного бандита, теряла сознание при виде новорожденного теленка, загоняла сеялку в канаву и каждую неделю пекла полтонны печенья. Она ведь всерьез полагала, что сможет выиграть у самого Гила Хаулетта!
С комическим апломбом она размахнулась, но вдруг остановилась.
– Выходные в Канзас-Сити. И это все?
Он усмехнулся.
– Я довольно дорого стою, – ответил он, замечая попутно, как неловко и неуклюже она держит мяч. Ему стало легче.
Едва взглянув на мишень, Дори бросила мяч и сразу отшагнула назад, чтобы не попасть под волну, вызванную падением Ивана в бочку.
Все женщины и большинство либералов-мужчин в толпе взорвались аплодисментами, бурно радуясь удаче Дори. Мэтью подмигнул ей, а мальчишки были вне себя от восторга. Гил, однако, выглядел так, как будто его здорово провели.
Дори пожимала руки и обнимала радостных зрителей. Когда она обернулась посмотреть на Гила, на ветке уже восседала женщина средних лет, а в очередь за мячами выстраивались школьники.
– Кто это такая? – спросила она Гила. На лице ее сияло выражение здорового самолюбия и удовлетворенности.
– Миссис Арис, – ответил он, досадуя на себя, что не смог позлиться на нее хотя бы несколько минут. – Любимая учительница Флетчера. Алгебра.
– А, вот оно что! Ну что, Флетч, если я попадаю, ты моешь машину, ладно? – Она взяла оставшиеся мячи.
– Заметано, – ответил мальчуган, широко улыбаясь.
– Эй, миссис Арис, – воскликнула Дори, прицеливаясь. – Одному моему приятелю пришлось здорово попотеть на ваших уроках алгебры в этом году, так что уж извините…
– Ну, и сколько еще разных фокусов у тебя припрятано? – спросил ее Гил. Они улеглись на одеяле, расстеленном в тени. Они слишком много съели и были просто не в состоянии перемещаться. Поэтому они спокойненько устроились в тенечке, закрыли глаза и стали слушать жужжание пчел.
– Даже и не припомню. Посчитай сам, ладно? – попросила она, лениво покачивая рукой.
– Хитрая задница, – пробурчал Гил и рассмеялся.
– А вот и нет. – Она лениво покачала указательным пальцем. – Я ведь говорила тебе, что хитрая у меня голова, язычок. А задница вообще ни на что не годится, разве что… – она умолкла, потому что он поспешно закрыл ей рот ладонью.
– Бога ради, Дори, мы же посреди парка.
Она пробежала по его ладони кончиком языка, и он отдернул ее, как ошпаренный.
– Ну вот, ты опять покраснел, – констатировала она, хитро усмехаясь.
– А ты для этого и несешь такую чушь, верно? Чтобы увидеть, как я краснею.
– Ну, в общем, да. И еще чтобы посмотреть, как у тебя округляются глаза, когда до тебя доходит, что именно я сказала.
– Ну и плутовка же ты, Дори Деврис. – Он снисходительно улыбнулся. – Ты готова лишить меня невинности.
– Нет, прямо здесь в парке – не готова. Тебе придется подождать до вечера, когда уложишь детей спать.
И они рассмеялись. Тут-то и раздался первый вопль. Как любая самка животного, способная отличить крик своего детеныша от криков всех остальных зверей, Дори и Гил одновременно сели и стали озираться в поисках Бакстера. Потом вскочили на ноги и внимательно прислушались, пытаясь определить, откуда доносится следующий душераздирающий вопль.
Они нашли его на боковой аллее, прихрамывающего, как старый пират, и орущего изо всех своих крошечных сил. Мордашка его была залита горючими слезами. За несколько метров Дори увидела кровь на коленке малыша. Увидела и встала как вкопанная.
Она почувствовала острый приступ тошноты. Гил встал на колени перед сынишкой и быстро осмотрел колено. Потом он обнял малыша и начал успокаивать его. Все это Дори видела как будто сквозь пелену. Руки у. нее дрожали. Бакстеру больно – это была единственная крутившаяся в мозгу мысль. Ее милому малышу больно. Больно этим блестящим голубым глазкам, больно улыбке этого чертенка, больно мелким веснушкам, рассыпавшимся по всей мордочке.
Она хотела что-то сделать, как-то помочь. Ей нужно было что-то сделать, просто обязательно нужно! Не как врачу, а просто как женщине, которая обязана прийти на помощь своему ребенку.
Гил обернулся. Во взгляде его читалась просьба о помощи. Она была мертвенно-бледной. Он все понял и обратился к какой-то стоящей рядом женщине:
– Найдите, чем можно промыть рану. Он разодрал всю коленку.
Сердце Дори заколотилось, когда она увидела, что эта женщина берет со стола целую пачку чистых бумажных салфеток и окунает их в миску с растаявшим льдом. Она уже подносила влажные салфетки Гилу, когда Дори остановила ее.
– Пожалуйста, – проговорила она, проглатывая комок страха в горле. – Дайте мне. Я должна это сделать, – и она протянула дрожащую руку вперед.
– Дори, ничего страшного нет. Не надо, это всего лишь царапины на коленке, – донеслись до нее слова Гила. Его самого она уже не видела.
Все внимание Дори были сосредоточено на маленькой костлявой коленке Бакстера, где уже засыхала серая от пыли сукровица. Она медленно встала на колени рядом с Гилом. Легко, почти невесомо касаясь ранки, она стала промывать ее, одновременно машинально прощупывая весь сустав. С облегчением Дори увидела, что кровь больше не идет. Все, что выступило на ранке, впиталось в салфетки. Руки у нее уже почти не дрожали. Дыхание снова возвращалось. Закончив, она не глядя вручила Гилу окровавленные салфетки и посмотрела в глаза Бакстеру.
– Здорово, Дори, – воскликнул он, глядя на нее сквозь последние капли слез. – И совсем не было больно, ну просто ни капельки.
– Ну, может, тебе и не было больно, сынок. – Гил не сводил глаз со смертельно бледной Дори. Она посмотрела на него и отвернулась, как будто смутившись. Потом встала. – Что скажешь, Бакс? Будем жить дальше или отправимся домой, так и не услышав музыку?
– Коленку жжет, папочка.
– Ладно. Домой так домой.
– Может быть, мороженое остудит ее?
– Ты так думаешь? – улыбнулся Гил.
– Никогда не знаешь заранее, – мудро ответил малыш.
– Тогда стоит попробовать, верно? Дори! Мы пойдем за мороженым. Тебе взять?
– Нет, спасибо. – Она улыбнулась и медленно побрела по аллее. Они двинулись в другую сторону. Женщина, готовая помочь, внимательно смотрела на нее. – Спасибо, что помогли, – сказала ей Дори.
Женщина по-доброму улыбнулась.
– Присядьте на минутку. Вы не очень-то здорово выглядите.
– Спасибо. Все нормально. Я… просто вернусь в парк и посижу там, – пробормотала Дори, чувствуя себя и глупо, и неловко. Она добралась до своего одеяла в тени. Конечно, во всей этой истории было и хорошее – по крайней мере, сплетники Колби будут относиться к ней по-другому, если она и впрямь решит остаться здесь.
Дори успокоилась и отстраненно наблюдала за разворачивающимися событиями. На летней эстраде выступили два городских хора. Потом играл оркестр – несколько старых шлягеров. Затем эстраду заняла местная рок-группа. По просьбам зрителей они исполнили знаменитые вещи – «Чувства», «Гордячка Мэри».
– Ты все никак не придешь в себя? – спросил ее Гил, усаживаясь рядышком на одеяло.
Она кивнула и сразу же покачала головой. Ей совершенно не хотелось обсуждать происшедшее.
– Я тобой горжусь, – сказал Гил. – Чтобы преодолеть страх, нужно немалое мужество.
– Гил, прошу тебя, не надо. Все совсем не так. Любой человек сделал бы то, что сделала я.
– Да, но не любой прошел то, что пришлось перенести тебе.
– Я-то думала, что все это в прошлом. Думала, что начинаю забывать. Становлюсь опять нормальным человеком. Начинаю чувствовать.
– Может быть, ты чувствуешь слишком многое. А еще… – Он замолчал, сомневаясь, стоит ли продолжать.
– Что?
– Может, не так уж и важно стараться забыть или оставить в прошлом то, что случилось с тобой. Может… может, было бы лучше помнить, размышлять об этом. Сделать это реальным происшествием, а не представлять его себе как жуткий кошмар, который просто не мог случиться на самом деле. Может быть, куда важнее сделать его частью теперешней, сегодняшней твоей жизни. Смириться с тем, что это часть тебя, постараться научиться жить дальше в согласии с собой.
Она подобрала колени, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Но ничего не ответила. А что, собственно, она могла ответить? Все, что он сказал, было правильно, особенно помня, что старый план, похоже, не срабатывал. Но как же может живой человек впустить такое зло и грязь к себе в сердце и превратить их в нечто доброе и красивое? Она не понимала. Разница между тем, что человек видит мост через реку и проходит по нему, заключается всего лишь в долгом мучительном падении в пропасть.
Музыка все играла, и они продолжали удобно сидеть и размышлять в объятиях друг друга. Гил уже думал, что лучше было бы ничего не говорить. Дори же размышляла, что лучше было бы, если бы он не понимал, о чем говорит… но он слишком хорошо понимал. Он представлял себе свою боль, висящую в красивых рамочках на стенах гостиной. Он видел ее в лицах своих сыновей. Он жил с этой болью каждый день, работая в поле.
– А что ты изучал в университете? – неожиданно вспомнила Дори. – Если бы ты не стал фермером, кем бы ты был?
– Ну, столько времени прошло, – неохотно пробурчал он.
– Это я знаю. Но что это было?
– Так, детская мечта.
– Ну, пожалуйста, Гил. Я хочу знать.
Он тяжело вздохнул и долго молчал, прежде чем ответил:
– Я хотел написать Великий Американский Роман. Пойти по стопам Стейнбека и Хемингуэя. – Она повернулась к нему лицом и внимательно посмотрела ему в глаза. – Если будешь смеяться, я еще раз сломаю твой нос, – торопливо предупредил он, хотя в жизни не тронул пальцем и мухи.
Она смотрела на него, открыв рот. Молчание длилось почти минуту.
– Почему это я должна смеяться? – возмутилась она. – И ты потерял столько времени! Гил, да ты же вполне можешь это сделать. Ты еще станешь Стейнбеком. Ты станешь лучше Стейнбека! Нужно просто сделать это. Написать этот роман.
– Дори, прошу тебя, не заводись. Уже слишком поздно.
– Да никогда не бывает слишком поздно! – Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. – Гил, если ты хочешь писать, ты просто обязан писать.
– Но у меня даже времени нет!
– Совсем не обязательно сесть и написать все за раз. Пиши, когда есть настроение. А лучше, пусть это будет одним из твоих проклятых дел, и тогда ты сможешь писать каждый день, хотя бы час или два. Для этого можно выкроить время. Для всего можно найти время, нужно только по-настоящему захотеть.
– Да ну, я уже слишком стар, чтобы начинать.
– Чего? – На лице ее отразилось небывалое удивление, и она упала в траву. – А я-то тут стараюсь, придумываю! Да ты прирожденный писатель, Гил. Как же можно не писать, это с твоим-то воображением!
Он привстал, оперся на локоть и склонился над ее лицом, грозя пальцем.
– А ну-ка прекрати этот балаган. Я не желаю об этом даже разговаривать. Все это в прошлом. Все кончено. Ясно тебе?
– Ясно, куда уж яснее.
– Вот и прекрасно. – Он отстранился, скрестил руки на груди и подумал, что хотя бы один раз последнее слово осталось за ним.
А через несколько минут Дори прошептала ему на ухо:
– Ты можешь это сделать.
Он уставился на нее, не веря собственным ушам.
– Можешь. Можешь!
Гил встал и отправился на поиски Бакстера.
Вскоре они вернулись вдвоем, держа в руках горящие бенгальские огни. Один из них Гил вручил ей, и они втроем размахивали этими сияющими огоньками, пока те не погасли. Потом они снова уютно утроились на одеяле. Флетчер с той девчонкой все еще разговаривали о чем-то, склонив головы и держась за руки.
А под конец дня был устроен грандиозный фейерверк.
