Текст книги "Минуя полночь"
Автор книги: Мэри Кей Маккомас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА 3
У Дори перехватило дыхание. Она будто ступила на минное поле и боялась сделать следующий шаг.
– Извините, я не знала.
Он пожал плечами.
– Я думал, что знаете. Что, может быть, Флетчер вам рассказал.
– Нет, он… Нет. Об этом он не говорил.
– Все это было уже давным-давно. Потом я еще раз женился. Родился Бакстер. Знаете, иногда мне кажется, что это было как во сне, – сказал он. Потом задумался и тихо добавил, так тихо, как шепчется в поле ветер: – Как в кошмарном сне.
– Здесь у вас хорошая ферма, – сказала она, резко поднимаясь и меняя тему разговора. Ногу вдруг пронзила острая боль, и на глаза навернулись слезы. Дори закусила нижнюю губу, ожидая, пока боль пройдет и вернется нормальное зрение. Из-за света, льющегося из окон, она не видела ничего, кроме теней и темного неба. Но заставила себя подойти к перилам и стала смотреть в темноту, отстраняясь и физически, и эмоционально.
Ни к чему ей знать про его кошмары. Да и про его боль. Ей бы разобраться с собственными муками. Залечить собственные раны.
– Как вы полагаете, Авербэки еще вернутся сюда? – спросила она, вдыхая чистый свежий запах больших равнин и поражаясь их беспредельности и тому, насколько безразличны они в жизни людей, которые их обрабатывают.
– Думаю, что нет, – сказал он, прислоняясь к двери и вытягивая руки вверх. Взгляд его медленно скользил снизу вверх по спине Дори, скрытой махровым халатом. Она была высокая и разве что чуть-чуть худенькая. Темные волосы, обращенные к нему длинной стороной, отражали приглушенный свет из окон и становились сверкающими потоками темно-рыжих волн. Лицо ее, подрисованное лучами света и тенями, казалось прекрасным и утонченным. На нем ярко выделялись огромные выразительные глаза и высокие тонкие скулы. Он понимал, что когда-то она была очень красива. Да, пожалуй, Флетчер немного недооценил ее, сказав, что сейчас «на нее уже вполне можно смотреть».
– Если Флетчер решит остаться здесь, они, наверно, оставят дом ему, – помолчав, добавил он.
Она наблюдала за семейством Хаулеттов уже больше месяца, и, если отбросить в сторону почти что постоянные, ежедневные споры и ворчание насчет вождения машины, у нее сложилось впечатление, что отношения между отцом и сыном просто замечательные.
– А почему он может решить не оставаться? – спросила она.
– Канзасский экспорт. – Она обернулась и посмотрела на него. Он продолжал: – Похоже, никому нет дела, что мы всегда на первом или втором месте по производству пшеницы. Что каждый год мы производим столько говядины, что можно прокормить половину страны. Что наш штат обеспечивает себя энергией больше чем на сто процентов. Или что наша аэрокосмическая промышленность – Цессна, Бич, Лерджет, Боинг – все это здесь относительно слабо развитые отрасли, хотя, конечно, именно в Вичите строят почти все частные и государственные самолеты. Канзас славится экспортом. Своими детьми. Мы рожаем президентов и ученых, а они потом разлетаются по всему миру.
– Так что мальчишек здесь не удержать, да? – Она уселась на перила, заметив, что ноги совсем заледенели. Звук его голоса согревал ее. Его присутствие вытеснило из сознания такие мелочи, как простуда или воспаление легких.
– Да и девчонок тоже, – ответил он, горько усмехаясь. – Мэтью, например, считает, что, если бы девушки не уезжали, большинство парней тоже бы оставались здесь. Он просто убежден, что мысль о том, что людям надо жить вместе, в группах, в пещерах, – такая мысль могла родиться только в женском мозгу. А деревни были придуманы лишь для того, чтобы женщина могла слоняться от одного селения к другому, выискивая самые красивые горшки и яркие бусы.
Можно было бы поспорить с этой теорией о роли полов, но все прозвучало так забавно, что вместо спора она просто расхохоталась.
Этот звук она почти уже забыла. А Гил его забудет нескоро.
– Что ж, я очень рада, что он решил остаться на ферме. Он ведь может существенно приостановить развитие социологии, – сказала она и тут же отвернулась, поймав себя на том, что из простого развлечения разговор превращается в некое подобие выяснения, насколько совпадают их взгляды и мировоззрения.
– Да, уж он-то наверняка основал бы новую школу социологии. Но его видение мира было бы лучше, чем вы думаете. Он любит женщин. Считает, что в бесконечном долгу перед ними за изобретение полуфабрикатов и микроволновой печи.
Она хихикнула. Немного помолчав, она спросила серьезно:
– А что вы будете делать, если Флетчер решит уехать? Он уже говорил с вами об этом?
– Нет. Но и я в свое время не говорил об этом с моими родителями. До тех пор, пока точно все не решил, и они все равно не смогли бы ничего изменить, – ответил он. – Конечно, я надеюсь, что он решит остаться, но даже если он уедет, я его пойму. Мясо и пшеница – это еще не весь мир. И фермерство не для каждого.
– Так, значит, вы уезжали отсюда. А потом вернулись?
Он кивнул.
– У меня ничего не вышло.
– Почему? Что произошло? – Он посмотрел на нее и во взгляде читалось «ты – задаешь – слишком – много – вопросов», но уже собрался ответить, как она остановила его. – Извините. Это меня не касается. А Флетчер уже знает, кем он хочет быть?
Гил рассмеялся.
– Судя по тому, как он водит машину, автогонщиком. Но сперва ему надо получить права.
– Вот оно что, у него еще нет прав? – спросила она, еще более преклоняясь перед терпеливостью Гила по отношению к сыну.
– Разрешение у него есть, но шестнадцать ему исполнится только через несколько месяцев. Поэтому-то ему и сложно, ведь он водит грузовики и тракторы лет с десяти или двенадцати.
– У вас замечательные мальчишки, мистер Хаулетт, – кивнула она с пониманием.
– Зовите меня Гилом. – Он вздохнул. – Да, спасибо. Я знаю. Мне очень повезло.
Ему повезло – хорошо, что он об этом знает.
– А вы? – спросил он. – Чем вы занимаетесь там у себя в Чикаго?
Чем занимаются врачи, если не могут больше лечить людей? Она задавала себе этот вопрос уже много раз. Что делать врачу, когда больничный запах действует на нервы и начинает болеть голова, когда от вида крови комната плывет перед глазами и тебя выворачивает наизнанку, когда больные приводят в ужас? Чем тогда заниматься?
– Я работаю… – врачом, хотела она сказать, но не смогла. Врачом, попробовала она про себя еще раз. Врач, исцели себя! Эти слова звучали в мозгу, все громче и громче, просто грохотали, как летняя гроза, – …секретарем… в кабинете врача, – выговорила она наконец, разрываясь между желанием сказать правду и страхом показаться трусливой. – Я даже не уверена, что вернусь обратно, когда достаточно окрепну. Можно, в общем, сказать, что сейчас я меняю профессию и работу.
Он подумал и понимающе кивнул. Да, в таком случае секретарши врачей должны зарабатывать кучу денег. Летний «Порше» в гараже. Пустой дом, снятый на неопределенное время. Может показаться, что секретарша врача – завидная профессия, подумал Гил. Или… или она получает деньги другим способом.
– Вы не замужем. – Его предположение прозвучало как очевидный факт. Нет мужа. Нет кольца. Нет страха в голосе при упоминании о временном отсутствии работы. Понятно, крупная сумма, полученная от бывшего мужа при разводе – вот что может стать главным источником спокойствия и благосостояния.
– Нет, не замужем.
– Разведены.
– Четыре года назад.
Он удовлетворенно кивнул.
– Это случается даже с самыми Лучшими из нас, – сказал он, думая при этом, довелось ли ее бывшему супругу пройти через все те унижения и муки, которые стали знакомы ему самому. Бедняга, тоже не повезло парню.
Внезапно он почувствовал, что в душе уже нет той симпатии, дружелюбия и интереса к ней, как было всего какой-то миг назад.
– Что же, я и так довольно долго продержал вас здесь на холоде. – Он поднялся. – Заморозить вас до смерти – это не совсем то, что я имел в виду, предлагая помощь.
– Вовсе нет, – ответила она, пораженная только что сделанным открытием. – Я совсем не замерзла, и я… я действительно не понимала, насколько мне одиноко. Спасибо вам, что зашли.
Он знал, что такое одиночество. Мысль о том, что, уходя, он оставит ее одну в большом старинном фермерском доме, резанула по сердцу. Но, в конце концов, сам-то он страдал от множества вещей куда более страшных, чем простое одиночество.
– Не стесняйтесь звонить, если вам что-то понадобится, – сказал онбольше потому, что в Канзасе так было заведено.
– Обязательно. Спасибо вам. – Она смотрела ему вслед.
Он обернулся и взглянул на нее. Она была слишком худенькой, решил он, слишком независимой и одинокой, слишком женщиной и слишком слабой и ранимой.
– Почему вы приехали именно сюда? – спросил он, неожиданно оборачиваясь к ней. – Я знаю, почему на эту ферму, но почему именно в Колби? Почему вы уехали из Чикаго? Разве у вас нет семьи? Друзей? О вас совсем некому позаботиться?
Справедливый вопрос, по крайней мере, к нему-то она готова.
– А обо мне не нужно заботиться, – честно и спокойно ответила она. – Мне просто нужно время, чтобы поправиться и прийти в себя. И тогда все встанет на свои места.
Да. Это звучало разумно.
– У вас, похоже, есть план, как это осуществить, – сказал он просто потому, что ничего лучшего в голову не приходило. – Желаю удачи.
– Спасибо. Спокойной ночи.
Все, хватит. Никакого дневного сна.
К такому решению она пришла, слоняясь по дому, как зомби, бездумно и размеренно до самого рассвета.
Она сама только что избавилась от клинической депрессии. Она знала, как это бывает у пациентов. Депрессией страдали многие ее коллеги. Да почти все жители Чикаго зимой переживали депрессию. Даже такое жизнерадостное существо, как мать, время от времени страдала от приступов плохого настроения. Поэтому Дори хорошо знала симптомы этого заболевания.
Некоторое время она даже не пыталась бороться с депрессией. Знала, что заслужила ее. Это было понятно. Врачи ведь такие же люди. У них такая же кровь в ранах, та же боль и те же состояния, как и у всех остальных. Быть таким же человеком, как все, – это просто здорово.
Однако совсем другое дело – быть человеком и понимать все, уметь предсказать, что будет дальше, и распознать свое теперешнее состояние… да уж, это требовало настоящего мужества и крепкой силы воли.
Умение определить любую боль своего тела и понять, какая именно его часть болит и почему – это не так-то просто психологически, от такого умения устаешь. Способность приписать любую самоуничижительную мысль, не слишком высокое мнение об окружающем мире, любой непроизвольный и странный поступок, даже дневной сон и любое принимаемое мозгом решение, даже непродуманное и поверхностное, способность объяснить все это просто посттравматической депрессией… после этого все вокруг упрощалось и становилось понятным…
От этого делалось скучно и тоскливо. Понимая это, Дори задумалась, что, может, пора уже забыть о прошлом и начать жить будущим! А что ждет ее в будущем? Хороший вопрос…
Решительность ее была весьма ограниченна – она сводилась лишь к тому, чтобы не ложиться в постель днем. Но до того, чтобы вернуться домой и выйти на работу, было еще очень далеко.
Впасть в отчаяние было легко. Это не требовало никаких усилий с ее стороны и произошло очень быстро. Но выбраться обратно и начать жить нормальной жизнью – куда сложнее. Нужно отыскать выход, выкарабкаться, суметь выползти по стенам вверх. Но прежде всего надо встать и решиться попробовать.
– Пап! Смотри, это она! – воскликнул Бакстер, показывая на окно и бурно размахивая руками. Все семейство шло по дорожке от сарая к грузовику. Гил и Флетчер подняли головы.
Флетчер улыбнулся, а Гил был задумчив.
– Эй, привет! Я тебя вижу!
Дори смотрела в распахнутое окно, улыбалась Бакстеру и приветственно махала рукой всем троим.
– Тебе уже лучше? Ты перестала болеть? – крикнул малыш.
Дори высунулась в окно и ответила:
– Да, мне получше. Благодаря тебе и твоим рисункам. А сегодня ты принес мне новый?
– Нет. Я был очень занят. Вчера после школы мы возили Мэтью к врачу. У него в желудке дырка и в ней застряли кишки, и он не дает доктору Бисли взглянуть на все это и поэтому скоро не сможет ходить в туалет. – Этот монолог был произнесен на одном дыхании.
– Боже мой! А он когда-нибудь называет это грыжей? – спросила она с надеждой.
– Да. – Ему понравилась такая сообразительность. – У тебя она тоже есть?
– Пока нет, – ответила Дори, думая при этом о всех тех тяжелых телах, которые ей приходилось поднимать и переносить с каталки на каталку, а потом обратно. – Привет, Флетчер.
– Привет. – Он помахал рукой.
Она хотела так же обратиться к Гилу, но почему-то подумала, что ни к чему выделять его из группы.
Ерунда, конечно, или, может быть, еще одно проявление ослабленной способности ориентироваться.
– А что это вы тут делаете каждый день? – спросила она, показывая в сторону огромных полей и пастбищ позади дома.
– Проверяем коров, – ответил Бакстер, и в голосе прозвучало удивление – мол, что же нам еще делать?
– Проверяете их на что?
– Проверяем, есть ли у них еда и вода и чтобы они все стояли. Если увидим, что одна лежит, мы смотрим почему и иногда подходим и расталкиваем, заставляем встать, чтобы мы знали, что никто из них не больной.
– Не болеет, – автоматически поправил отец.
– Не болеет.
– И нужно это делать два раза в день?
– Так лучше, – сказал Бакстер, как мудрый и опытный старый фермер. – Иногда одна заболеет, и тогда все начинают болеть, очень быстро.
– Понятно. Наверно, правда надо следить за ними, – сказала Дори, и он кивнул. – А теперь пора в школу?
– Ага.
– Ну, тогда удачи.
– Спасибо. Тебе тоже, – ответил малыш и, помахав рукой, забрался в грузовик.
– Спасибо. – Брат начал залезать вслед за ним, и она добавила: – Тебе тоже, Флетчер.
Он оглянулся, кивнул и закрыл дверцу, улыбаясь.
Неожиданно она встретилась взглядом с Гилом, стоящим у кабины. Сердце заколотилось, на губах появилась глупейшая улыбка, с которой ей не удалось справиться.
– Вам что-нибудь нужно? – вежливо спросил он, глядя на нее очень внимательно и понимающе.
В эту минуту она почувствовала, что ей нужно очень многое.
– Я хотела задать вам тот же вопрос. Я сейчас еду в город. Может быть, вам что-то привезти?
– Да вроде ничего не надо. Но спасибо.
– Здесь есть хороший парикмахер?
– Мы обычно ходим в парикмахерскую Эда, – прокричал в открытое окно Бакстер, перелезая через брата. Его немедленно усадили обратно.
Гил пожал плечами и беспомощно развел руками, улыбаясь. Похоже, он не слишком разбирался в парикмахерах.
– Сходи к Труди Холидей. Она неплохо стрижет, – равнодушно сказал Флетчер, усмехаясь и разводя руками, когда отец удивленно уставился на него через оконное стекло.
Дори рассмеялась. Господи, благослови этих Хаулеттов. Они действительно гораздо забавнее, чем старые комедии. И наблюдать за ними куда интереснее.
Во всем Колби было два салона красоты. Один из них, «Дворец красоты Труди», располагался в бывшем гараже.
– Боже мой, – приговаривала Труди, поворачивая голову Дори из стороны в сторону. – Хорошо еще, что мне нравится решать творческие задачи. Кто же это тебя так обкорнал!
И это говорила длинноволосая блондинка, настоящая красавица.
Дори натянуто улыбнулась.
– Ну, не волнуйся, милочка. Последний твой парикмахер был явным маньяком, но зато теперь ты сидишь в моем кресле. – Она расхохоталась и начала всерьез оценивать имеющиеся в ее распоряжении возможности. Сердце Дори упало.
– Может, лучше подождать, пока отрастет подлиннее? – нервно спросила она, дотрагиваясь до бесценного клочка волос на виске.
– Ну уж нет, дорогая моя, – ответила Труди и достала ножницы. – Я уже готова перевернуть всю твою жизнь.
Перевернуть куда? Дори подумала, что еще не поздно сбежать отсюда, но замерла на месте. Труди стригла волосы как истинный мастер своего дела. Руки ее будто стали продолжением ножниц. Волосы летели вокруг. Огромные пряди темных волос мягко падали на пол у ног. Горсть за горстью бесценные длинные локоны ложились к ногам. На них наступали, они покорно терпели такое вольное обращение. Дори закрыла глаза.
– Ну, что скажешь, милочка? – наконец спросила Труди, поворачивая кресло, чтобы она могла взглянуть в зеркало.
Глядя на свое отражение одним глазом, Дори подумала, что родилась заново. Труди остригла волосы совсем коротко, уложила их по направлению к лицу и перенесла макушку на левую сторону, чтобы получше скрыть все еще слишком коротенькие прядки на этой стороне. Из-за этого глаза стали казаться просто огромными, а высокие скулы подчеркивались так, что ей позавидовала бы любая модель. Женщины расплакались бы от зависти, если бы не…
– У меня есть чудный маскирующий крем для этих твоих шрамов. Никто и не узнает, что они здесь были.
– Нельзя, – сказала Дори, все еще очарованная чудом, смотрящим на нее из глубины зеркала. – Они еще слишком свежие. Можно занести инфекцию.
Если держать голову под правильным углом, шрамов вообще не будет видно. Она выглядела как и раньше – но только с новой классной прической. Почему Кармелла до аварии не предлагала ей попробовать короткую стрижку?
– Посмотри-ка. – Труди опустила воротник и показала шрам на шее от операции на щитовидной железе. – Мне сделали ее два года назад, а сейчас уже почти не видно. Твои шрамы такие тонюсенькие. Не воспаленные, совершенно нормальные. Должно быть, над тобой поработали настоящие мастера по пластической хирургии. Господи, да у меня остаются отметины куда хуже твоих шрамов, если я всего лишь посплю лицом в подушку.
Дори повернула голову, чтобы рассмотреть шрамы через волшебное зеркало Труди. Конечно, они никуда не исчезли. И даже очень выделялись на фоне бледной кожи. Но она прислушалась к голосу врача внутри себя, который говорил, что надолго они не останутся. Они станут бледнее, причем намного бледнее. Они настолько тонки, что если даже и не исчезнут совсем, то обязательно станут почти незаметны.
И то же самое произойдет с остальными шрамами, поняла она, поднимаясь из магического кресла Труди. По крайней мере, с внешними. Те швы, которых не видно, глубокие, где повреждения были куда более серьезными, – вот на них уйдет побольше времени. Может уйти, поправила она себя, если не начать заботиться о них прямо сейчас.
– Сколько стоит такое чудо? – улыбаясь, спросила она Труди.
– Нисколько. – Та подняла обе руки, показывая, что никакой платы она не возьмет.
– Что? Почему?
– Было бы несправедливо. Собрать все эти деньги, а потом взять с тебя тоже.
– Собрать деньги?
– Дорогая моя, ты сейчас повеселишься, – предупредила ее Труди. – На собрании Бюро фермеров на той неделе мы поспорили, к кому ты придешь в первую очередь – к доктору Бисли или к Денису Вейну, в аптеку. Ну, и я тоже решила поставить пару центов на то, что ведь ты женщина и поэтому первым человеком, на поиски которого ты отправишься, будет хороший парикмахер. Так что теперь я получу от этих глупых фермеров столько, что смогу бесплатно стричь тебя до самого Рождества. – Она вдруг остановилась. – Что-то не так? Ты как-то странно выглядишь, милочка.
– Нет. Все нормально. Поздравляю, – ответила Дори, покачав головой и сдерживая смех, хотя это, конечно, затронуло ее гордость. – Здорово, что ты получишь эти деньги. Ты их заслужила по праву. Но я все равно оставлю тебе чаевые. – С этими словами она положила на столик десять долларов.
Хотя ни один человек не обернулся ей вслед, когда она ехала по улице Рейндж, Дори точно знала, что все смотрят на нее. Проезжая фермы, она просто ощущала на себе пристальные взгляды через бинокли. Она даже попробовала опуститься пониже в глубоком кожаном сиденье машины. Ей было знакомо это чувство, что на тебя постоянно смотрят, тебя рассматривают. Люди не столько рассматривают, сколько обсуждают потом то, что увидели. А от Труди и любого из десятка людей, взглянувших хоть раз в ее сторону, весь город узнает, как она провела утро и как выглядела перед обедом.
Поэтому она совершенно не удивилась, услышав, как грузовик Хаулеттов подъезжает к дому. Сразу вслед за этим раздался коротенький стук в дверь.
– Мы пришли посмотреть на твои новые волосы, – отрапортовал Бакстер, как только она открыла дверь.
– Правда? Ну, тогда… привет, – сказала она, развеселившись.
– Труди сказала, что на них просто обязательно надо посмотреть. – Глаза Флетчера сияли, как будто речь шла об их общем секрете.
– Тогда смотрите, – сказала она, выходя на крыльцо и поеживаясь на прохладном апрельском ветру. Гил стоял, прислонившись к дверце грузовика, разрешив сыновьям такое поведение, но сам явно отказываясь проявить хоть какой-то интерес к ее новой прическе. Непонятно почему, се это ужасно разозлило.
Медленно поворачиваясь, она спросила детей:
– Ну, и как вам?
– По-моему, ты просто очень красивая, – прочувственно заявил Бакстер. Флетчер же только кивнул, показывая свое полное одобрение. Дори потрепала Бакстера по ярко-рыжим волосам, доставляя ему этим явное удовольствие и одновременно выполняя свое давнее желание.
Потом она повернулась к Гилу.
– Что скажешь?
Она выглядела в этот момент слишком счастливой и слишком уж «очень красивой», чтобы он мог просто сказать, что она ему нравится. Или что она ему очень нравится. Или что он и представить себе не мог, как сильно может подействовать на него женщина с огромными, яркими и счастливыми глазами и сияющей улыбкой. Это была одна из таких типично женских ситуаций, где нужно нечто большее, чем просто слова, решил он, подходя поближе к крыльцу.
Он медленно обошел вокруг нее, подмигивая мальчишкам. Внимательно рассмотрел прическу, потрогал маленькую кудрявую прядку около щеки. В первый раз он видел ее при дневном свете без темных очков. Огромные золотисто-карие цыганские глаза подчеркивали темные густые ресницы. А в глазах светилась радость и веселье. Да, для этих глаз его душа стала легкой целью.
В конце концов он остановился напротив нее и кивнул.
Она была откровенно счастлива. Руки снова дрожали, но уже не от страха. Она видела одобрение в его взгляде. Видела, что очень нравится ему. Ну, вот сейчас он отпустит какой-нибудь комплимент. Надо взять себя в руки, чтобы не очень покраснеть.
– Когда они опять отрастут? – спросил он, наблюдая как медленно меняется выражение ее лица, и наконец громко расхохотался. – Да я шучу. Ты выглядишь просто классно, – и добавил, слегка изменив голос и добавив нотку таинственности, возможно даже сам не заметив этого: – Ты действительно очень здорово выглядишь.
– Спасибо. – Господи, как же трудно иногда вести себя скромно! А еще труднее оказаться достойной особого отношения мужчины.
– Мэтью просил передать, что ты можешь прийти со своими волосами на ужин, чтобы он тоже их увидел. Если хочешь, конечно, – сказал Бакстер, как будто выполняя последний пункт указания.
– Мне бы очень хотелось, но я, к сожалению, не смогу – другие планы, – ответила она, мысленно представляя неначатую банку консервированного супа, стоящую в буфете.
Наслаждаться вниманием и обожанием троих проницательных джентльменов, стоя на своем крыльце, – это одно, в данный момент это даже можно считать терапией. Но ужинать вместе с ними? У них дома? Видеть, как они живут? А потом впустить их в свою жизнь?
Гил заметил ее нерешительность, понял, в чем дело, и высказал свое мнение.
– Ничего особенного не будет, – сказал он. – Простой горячий фермерский ужин.
Он был прав. Она вполне могла поужинать, не чувствуя себя эмоционально обязанной им. Двое забавных ребятишек и красивый чувственный мужчина – этого слишком мало, чтобы заставить ее раскрыться в своих чувствах и снова оказаться в легкоуязвимом положении. Она никого больше не подпустит к себе так близко, чтобы люди могли сделать ей больно. А семейство Хаулеттов для общения совершенно безопасно.
И она с нескрываемой радостью приняла приглашение.
