Текст книги "Минуя полночь"

Автор книги: Мэри Кей Маккомас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 12

И Дори осталась еще на неделю.

Она хотела дать детям время привыкнуть к мысли, что уедет – чтобы они начали думать о ней, как о доброй тетушке, приехавшей погостить, пробывшей у них довольно долго, но рано или поздно уезжающей домой.

Трудно было выбрать день отъезда. Скоро у Флетчера день рождения. Он со своей подружкой, той самой Молли Лундгрен, собирался в кино после небольшого семейного торжества, конечно, при условии, что он сдаст экзамены на водительские права в тот же день. На первую неделю августа была запланирована выставка, которую она никак не хотела пропустить. Бакстер должен был представить на ней обеих Эмили – корову и теленка, и она просто обязательно должна была присутствовать на этом событии.

Но, начиная планировать наперед, чем она в последнее время частенько занималась, Дори понимала, что этот город и его жители стали слишком много для нее значить… Но еще большее значение приобрела для нее семья Хаулеттов.

После выставки, в сентябре, начнутся занятия в школе. Флетчер опять будет стонать от алгебры, а Бакстер станет радоваться новым учителям, новым карандашам и фломастерам, новым школьным ботинкам. Потом нужно будет засевать поля пшеницей и собирать урожай кукурузы и чечевицы. Надо будет продавать коров. Потом День Благодарения – семейный праздник, и вот уже подойдет время рождественских каникул…

Она могла придумать десятки причин, почему нужно отложить отъезд. Так многое ей хотелось увидеть и принять участие в стольких событиях! Первая любовь Флетчера и его разбитое в первый раз сердце. Первая седина в волосах Гила. Первая игра Бакстера в команде по бейсболу. Мэтью будет стареть и становиться все мудрее с годами. Флетчер закончит школу, и у него будет выпускной бал. Гил станет работать над своим романом. Бакстер подрастет и станет высоким и неуклюжим.

Но Дори точно знала, что от всего этого ей будет еще сложнее отказаться и уехать от них.

– Милая моя, доченька, я так рада, что ты решила вернуться домой! – говорила мать. – Прошло столько времени!

– Правда? – искренне удивилась Дори. Ей казалось, что она приехала в Колби совсем недавно. – Да, пожалуй.

– Так когда же ты приедешь?

– Поэтому-то я тебе и звоню. Дело в том, что у меня больше нет машины, и мне нужно, чтобы…

– О нет, Господи! Неужели еще одна авария? Дорогая, с тобой все…

– Да нет же, мама, успокойся. Все в порядке. Я проиграла ее в бильярд.

– Бильярд? Дороти, тебе должно быть стыдно! Ты опять пыталась обыграть кого-то, а он оказался сильнее, верно? Говорила я твоему дедушке, что эта игра в один прекрасный день до добра не доведет. Говорила ведь, что однажды тебе повстречается человек, который будет играть лучше тебя. А такой человек всегда находится. Почему же он не научил тебя просто разгадывать шарады?

– Потому что ты научила меня разгадывать шарады, когда мне было всего пять лет.

– Правда?

– Мама, мне надо как-то добраться в город из аэропорта. Ты не могла бы меня встретить?

– Ну конечно, дорогая. Когда ты прилетаешь? Подожди-ка, я только возьму карандаш и бумагу.

Каждый четверг в июне и в июле в парке устраивался пикник для жителей города и сезонных рабочих. Играла музыка и работали аттракционы. В последний четверг накануне отъезда Дори вместе с Гилом и детьми отправилась на пикник, чтобы попрощаться с теми знакомыми, кого встретит.

Она не хотела уезжать, не сказав ни слова. Не хотела исчезнуть так же незаметно, как и появилась в городе. Люди приняли ее в свой круг. О ней сплетничали и беспокоились, как о любом постоянном жителе городка. Хотя иногда это могло раздражать, такое подобие города виноградной лозе, где каждая ягодка заботится о других и старается оберегать и поддерживать других – это был просто способ их существования. И Дори очень скоро оценила все преимущества такой жизни. Она чувствовала, – что ее защищают, она была в безопасности, пока не исцелились ее раны и она вновь не стала сильной и крепкой. Поэтому-то она и не хотела уезжать, не поблагодарив своих новых добрых знакомых.

В пятницу утром она проснулась на рассвете и тихонько отругала мать-природу, что та решила сделать этот день прекраснейшим летним днем, какой бывает только в Канзасе. Она снова закрыла глаза и стала представлять себе ужасный холодный и дождливый денек где-нибудь в конце февраля или в марте. Дори почувствовала, как Гил покрепче сжимает ее в своих объятиях, и улыбнулась. Мерзкая погода ничего бы не изменила. Она все равно будет представлять себе его в солнечный день, стоящим посреди поля колосящейся золотой пшеницы, доходящей ему до колен. По полю будет всегда пробегать легкий ветерок и ворошить его мягкие темные волосы.

– Уже пора? – прошептал Гил ей на ухо. Они лежали, словно две серебряные ложечки в футляре для столового серебра.

– Еще нет. – Она возвращалась в его тепло и силу. – Я подумала, что мне было бы лучше взять такси до аэропорта.

– Я хочу сам отвезти тебя.

– Но я могу разреветься.

– Я тоже.

Она представила себе, как они стоят в аэропорту, рыдают и заливают все вокруг слезами, и почему-то эта сцена показалась ей чрезвычайно забавной. Дори рассмеялась. Ему, должно быть, представилось нечто подобное, потому что он тоже хохотнул. Она повернулась к нему лицом и стала целовать его улыбающиеся губы.

– Кто же будет ласкать меня и заставлять смеяться в Чикаго?

– Кто же будет спорить со мной и заставлять делать то, что я не хочу делать?

– Флетчер? Бакстер? Мэтью?

– Да, конечно, но они не умеют делать этого так чертовски утонченно, как ты.

– Гил, я не хочу уезжать, – сказала она, зарываясь лицом ему в плечо. Единственным утешением было то, что она выбрала самый ранний рейс, поэтому не придется прощаться с Мэтью и детьми. Это она сделала накануне.

– Надо, – ответил он, крепко обнимая ее. Сердце у него в груди готово было выскочить наружу. – Ты должна это сделать ради самой себя. Ты должна быть уверена в том, что делаешь.

Она отодвинулась и взяла в руки его лицо. Она любила это лицо. Любила доброту в этих глазах. Любила колючую щетину. Мягкие ласковые губы. Твердый подбородок. Прямой безупречный нос… Она любила этого мужчину.

– Все будет хорошо, Дори, – мягко сказал он. – Для нас обоих. Мы сможет сделать то, для чего созданы, и будем вспоминать об этом как о чем-то очень прекрасном. Далеко не каждый человек имеет такое в жизни. Даже если это длилось совсем недолго, все равно это незабываемо.

Он поцеловал ее, и она обняла его, прижимаясь все крепче и крепче. Он очень хотел ее, но это придало бы всему какую-то печальную завершенность. Нет, достаточно просто держать ее тело, постараться запомнить это ощущение в руках, чтобы потом возвращать ее каждую ночь в свою одинокую постель.

Сцена в аэропорту прошла просто безукоризненно. Никаких обещаний писать или звонить. Они попрощались, пожелали друг другу удачи, поцеловались. Потом поцеловались еще раз, как будто хотели продлить этот миг навсегда.

Она не плакала, пока не очутилась в самолете. Она видела Гила, стоящего у окна, махала ему рукой. Но он не видел ее.

Он не видел ее. Разбитое сердце Дори не выдержало. Он больше не увидит ее. Она никогда – никогда! – не увидит его. По щекам ее заструились слезы. Страшная боль, сильнее, чем все, что было до этого, охватила все ее тело и душу. Загудел мотор, и Дори закрыла глаза, пытаясь представить себе жизнь без Гила. Без детей. Она старалась вспомнить, как жила до того, как встретила их, до этого несчастного случая. Куда же она ходила? Что делала? Отчего бывала счастлива? Кто заставлял ее смеяться? Чего она ждала от жизни?

Самолет начал выруливать на взлетную полосу. Внутри нее поднялся ужасающий страх. Она хотела сойти с самолета. Ей обязательно нужно сойти!

А что потом?..

Гил не просил ее остаться, не предлагал никакого будущего. Ничто в Колби не принадлежало ей. И даже сам Гил. Его дети. Земля. В Чикаго у нее была работа, была цель в жизни. Мать. Квартира. Мебель. Там были ее друзья. Там она могла ходить по магазинам, пока не падала с ног от усталости. Могла ходить по ресторанам и покупать самые разные пирожные и печенье и… время от времени могла сама испечь какое-нибудь печенье. Угостить им мать. Принести в больницу и угостить коллег. Ей даже нравилось делать это проклятое печенье. И Бакстер обожал его, за исключением разве что орехово-морковного.

Самолет взмыл в воздух. Она вздохнула и вытерла слезы. Ее жизнь не должна состоять лишь в приготовлении печенья. Она просто должна быть жизнью. Сейчас она чувствует себя пустой раковиной, но со временем эти пустоты заполнятся, и это будет совсем скоро. Разве нет? Конечно, она не сможет расстаться с этими пятью месяцами, как будто их просто не было. Но со временем боль утихнет. Разве нет? То, что она решила вернуться домой – это мудрое решение. Нельзя больше стараться убежать от собственной жизни, убежать от самой себя. Ее место в Чикаго. Разве нет?

И вот прошло уже три недели, а она все еще не была в этом уверена. Конечно, все было до боли знакомо. Толпы людей, шум, ветер, так отличающийся от мягкого легкого ветерка прерий.

Ее полностью засосала повседневная жизнь больницы. Первую неделю Дори очень уставала, но потом втянулась в привычный некогда ритм. За время ее отсутствия на работу приняли всего одну новенькую медсестру. Те же самые стажеры, хорошо знакомые ей, заканчивали практику и уже начинали искать место постоянной работы. Пациенты приезжали и уезжали, некоторые тяжелобольные интересовались, хорошо ли она провела отпуск.

Главную сложность представляли выходные дни. Особенно поначалу. Она слонялась взад и вперед по квартире, выискивала какую-нибудь зелень – домашние растения, которые надо полить или прополоть сорняки. В конце концов она выбралась из дома и купила два огромных филодендрона. Однажды Дори приготовила три противня тыквенного печенья – и все их съела. Она пошла как-то раз в магазин вместе с матерью и не нашла ничего, что бы ей захотелось купить. В другой раз она попробовала пройтись по магазинам с подружками и не только не нашла ничего достойного своего внимания, но и с ужасом обнаружила, что ей стало совершенно неинтересно слушать их сплетни. В третий раз она отправилась за покупками одна и купила дощечку для рисования и цветные мелки для Бакстера. Спустя полчаса она все это вернула в магазин, потому что знала, что не сможет отправить это малышу.

Кто-то когда-то написал, что Чикаго – это все самое лучшее и самое отвратительное из всей Америки. Ей стало казаться, что это действительно так. Может быть, за это она и полюбила этот город. Огромные небоскребы. Старинные сельские мельницы. Музеи. Яхты у причала. Приятные особняки по соседству. Разнообразие этнического состава. Что до нее, то уж рестораны здесь были самыми лучшими в мире. Единственной посудой, скапливающейся в раковине у нее на кухне стали чашки из-под кофе. В один прекрасный день она наконец насчитала семнадцать штук и заставила себя помыть их.

Все было нормально, по крайней мере, внешне. Жизнь ее стала в точности такой же, как и раньше. Она лишь стала внимательнее присматриваться к незнакомым людям. Раньше ей и в голову бы не пришло искать в толпе дружелюбные лица, а теперь она это делала и обнаруживала, что их очень мало. Дори понимала, что сама она не может больше оставаться просто лицом из толпы. Она слишком хорошо знала, что весьма чувствительна и легко может вновь сломаться… но, может, это и неплохо, лучше уж знать это заранее.

Хуже всего были ночи. Но к этому она была готова. Так и должно быть. Она подолгу разговаривала с телефоном – обычно он лишь нетерпеливо глазел на нее и не отвечал. «Ну что, ты возьмешь меня в руки или нет?» – спрашивал он. «Я не могу», – отвечала она. «Их жизнь продолжается без тебя. Позвони и узнай, как у них дела. Разве тебе не интересно узнать, что с ними происходит?» «Я не могу», – отвечала она. «Тебе их недостает, ты скучаешь. Так скажи им об этом!» «Не могу», – отвечала она. «Тогда ложись в постель и спи. Надоело мне глядеть на тебя». «Не могу», – отвечала она.

В августе вдруг установилась жуткая жара. Дори была счастлива, что вовремя вернулась и не упустила возможности хоть чем-то занять себя.

– Боже, я чувствую себя какой-то тающей свечой, как будто меня расплавили, – простонала она, обмахиваясь чьей-то картой. – Мозги напрочь отказываются работать.

Когда Богу было угодно включить жару, все жители Чикаго включали кондиционеры. В городе наступали перебои с электроэнергией. Больница же становилась сущим преддверием ада, ведь вся энергия уходила на хирургическое отделение и операционные.

– Хоть бы кто-нибудь нас пристрелил, – простонала миниатюрная блондиночка – медсестра, сидящая за столом напротив Дори. Она стащила где-то бесценный кусочек льда и протирала сейчас шею и грудь, немного отвернув воротник голубого хирургического костюма.

– Не вздумай кому-нибудь посоветовать, – ответила Дори, глядя на людей, ожидающих в коридоре своей очереди. Некоторые из них просто ждали своих близких, чтобы отвезти их домой, если все в порядке. Стоял один из тех редких, почти неестественных дней, когда поток больных не захлестывал отделение первой помощи с самого утра до ночи, а медленно, но постоянно тянулся, входя в двери и выходя из них. – Нам бы выдержать до конца смены.

– Да уж, это точно. Как же медленно тянется день! Интересно, а чем сейчас заняты люди?

– Сидят в холодных ваннах, я уверена. А мы здесь исходим потом в ожидании больных с тепловым ударом.

– Да, – вздохнула блондинка, явно представляя себе ванну, до краев наполненную холодной водой.

– А в Канзасе сейчас, наверно, такая же жара, – подумала вслух Дори.

– Вам там понравилось?

– Да. Очень.

Сестра выпрямилась, посмотрела на Дори и спросила:

– А что вам понравилось?

– Да все, – ответила та. Вздохнула, опустила локти на стол и положила подбородок на ладони, забывая о людях в коридоре. – Там всегда дует такой чудный мягкий ветерок. Даже если жарко и человек вспотел, ветерок сразу же охлаждает все вокруг.

– Ветерок?

Дори подумала и добавила:

– А еще там столько открытого пространства! Километры и километры. Голубое небо, оно всегда чистое и яркое. Совершенно не чувствуешь замкнутого пространства. И там так чисто, никакой грязи на улицах, никаких дурных запахов.

– А что еще?

– Не знаю. – Дори призадумалась. – Время. Время идет медленно и размеренно, вот как у нас сегодня, но только все по-другому. Там всегда есть чем заняться, но в промежутках между делами у тебя есть время, и ты можешь остановиться и отвлечься. Куда бы ты ни бросил взгляд, везде есть что-то прекрасное. Никакого бетона или асфальта. Никто не дерется за углом. Все только самое хорошее. Мир и спокойствие.

– А какие там люди?

– Самые лучшие, – не раздумывая, ответила Дори. – И это совсем не так, как в небесном раю. Они не станут мчаться тебе навстречу, чтобы обнять за то, что ты приехал к ним в город. Они будут просто наблюдать за тобой, помогут, если попросишь помощи, улыбнутся при встрече. А потом, если ты не выкинешь чего-нибудь слишком странного, ты просто станешь одним из них. Тебе об этом никто не скажет. Для этого не нужно делать ничего особенного. Но только в один прекрасный день ты это почувствуешь. Ну, то, что тебя приняли, что ты стал одним из них и о тебе заботятся и беспокоятся. И тогда ты в безопасности.

– Похоже, это действительно неплохое местечко. – Медсестра бросила взгляд через плечо Дори и спросила: – А вы не думаете вернуться туда?

Дори вздохнула и пожала плечами.

– Сама не знаю.

– Ну, рано или поздно тебе придется вернуться, – услышала она вдруг за спиной мужской голос. От одного его звука по спине у нее побежали мурашки и застучали зубы. Сестра улыбалась, глядя на нее. – Потому что я устраиваю большую шумную свадьбу.

Со слезами на глазах она медленно обернулась и увидела стоящего перед собой Гила. Высокий и гордый, он держал в руках кепку с надписью «Фермерское бюро Канзаса», которой и показывал медсестре, чтобы она не выдавала его присутствия. Широкие плечи и знакомая до боли улыбка. На нем ладно сидели голубые джинсы и белоснежная рубашка.

– Для кого это… – Она прокашлялась. – Для кого это ты устраиваешь большую шумную свадьбу?

– Для нас с тобой. Если, конечно, Бакстера не успеют арестовать. Потому что мы не можем пожениться без Бакстера. Это было бы неправильно.

– Все верно. Только Бакстеру всего пять лет. Кто же его может арестовать?

– Администрация больницы и доктор Бисли лично пригрозили, что предпримут необходимые действия, если он не прекратит названивать им и спрашивать, нет ли у них работы для первоклассного врача. Он делает это каждый день на протяжении уже двух недель, и они попросили меня прекратить это безобразие.

Дори кивнула и попыталась улыбнуться. Безнадежные усилия малыша, конечно, очаровательны, но…

– Флетчер не хочет больше ездить на твоей машине. Говорит, что стоит это делать, только когда уезжаешь тайком и тебя никто не ловит. К тому же, в машине он постоянно чувствует запах твоих духов. По-моему, от этого ему делается грустно.

Она смущенно озиралась по сторонам. Двое детей хотят, чтобы все было так, как им кажется лучше всего. Это, конечно, берет за душу, но…

– Мэтью перестал разговаривать со мной. Он считает, что я мог бы сделать что-то такое, чтобы заставить тебя остаться. Говорит, что теперь жизнь его совершенно лишена смысла, потому что он увидел, что я сдался, даже не поборовшись за тебя. Он никогда не думал, что доживет до этого дня, и теперь сожалеет, что это случилось.

Дори нахмурилась. Она хотела сказать ему, что Мэтью отойдет. Старик и двое мальчишек, которые верят, что могут изменить неизбежный ход событий, – это заставляет задуматься, но…

– Дори, что я мог сделать и не сделал?

Едва слышно раздался сигнал общей тревоги, за которым последовало какое-то непонятное бурчание в радиоприемнике. Дори не обращала на это внимания.

– Гил…

– Я много думал об этом. Я хотел, чтобы ты осталась, – сказал он, подходя поближе к ней. – Но мне казалось, сама ты хочешь вернуться. И я постарался согласиться с тобой. То есть, понимаешь, если бы ты решила тогда остаться, мне бы не хотелось, чтобы потом ты начала жалеть об этом. Ты же ведь сама хотела вернуться сюда, разве нет?

– На подъезде машина «Скорой помощи» из дома престарелых Святой Троицы, – сказала медсестра. – Двое больных. Боль в грудной клетке. Предполагаемое время прибытия – через четыре минуты.

– Позвоните дежурным практикантам, проверьте, кто из них на месте. И узнайте, здесь ли доктор Гиллмор, – ответила она сестре и снова повернулась к Гилу. – Понимаешь, я…

– Дори, я же говорил тебе, что никогда не умел играть в эти игры, да к тому же по правилам. Мне нужно говорить, чего ты хочешь, потому что я не умею угадывать. Черт возьми, я так скучал без тебя! – воскликнул он неожиданно для самого себя. – Я все время думаю о тебе. Что ты делаешь? Все ли в порядке? Или ты лежишь где-то и умираешь? Я не могу сосредоточиться. Не могу спать. Иногда ем, но никогда не ощущаю чувства голода. Дори, ну если ты не хотела возвращаться сюда, почему же ты мне не сказала? Прямо и откровенно. А не так, как будто тебе грустно уезжать, но на самом деле ты только об этом и мечтаешь.

– Гил, я тоже по тебе скучала, но… но сейчас я не могу объяснить тебе.

– Я знаю, что ты занята. Просто скажи, что поедешь домой вместе со мною, и я отстану от тебя, пока ты не освободишься.

– Гил, но я не могу так просто…

– Что не можешь? Собрать вещи и уехать? Я об этом тоже подумал. Я продам ферму, если понадобится. Мне уже предлагала одна компания… Правда, они не американцы. – Это его, похоже, волновало. – Но можно ведь немножко подождать, найти чисто американскую компанию, и тогда…

– Продать ферму? Нет. Я…

– Дори, я тебя люблю. И если для того, чтобы нам с тобой быть вместе потребуется продать ферму и переехать сюда, именно это я и сделаю. Я очень хорошо понимаю, что не могу ожидать от тебя, что ты бросишь все, что имеешь здесь. Это ясно. Тогда я готов продать ферму. Но должен сказать, что надеюсь на взаимный компромисс еще до того, как встанет вопрос о продаже.

Дори была не в силах ничего отвечать.

– Они уже здесь. – Медсестра подошла к входной двери. С другой стороны подъезжала машина «Скорой помощи».

– Давай поговорим об этом попозже, ладно? – спросила она Гила и последовала за медсестрой ко входу.

– Нет уж, боюсь, не получится. Конечно, продажу фермы мы можем обсудить и попозже, но со всем остальным я хочу разобраться раз и навсегда. Мне нужен твой ответ.

– Гил! Да как ты можешь! – Она была ошарашена его странным поведением. Конечно, иногда он бывал упрям, но сейчас это становилось просто смешно. – У меня срочная работа. Подъехала «Скорая помощь». Я не могу ответить тебе прямо сейчас.

Он огляделся вокруг. Похоже, ему было все равно, где он и что происходит.

– Да или нет. Это очень просто, всего лишь – да или нет?

– Что – да или нет? – спросила она. В эту минуту открылись двери и санитары стали подгонять машину поближе к дверям.

Гил следовал за ней по пятам.

– Да, ты вернешься домой и выйдешь за меня замуж. Или нет, ты не вернешься домой, вместо этого Мэтью, мальчишки и я приедем сюда и тогда уже мы поженимся.

– Это какое-то сумасшествие, – сказала Дори, помогая вытащить каталку из машины «Скорой помощи». – Ты фермер. Твое место в Канзасе.

– Мое место – рядом с тобой. – Гил шагнул назад и один из медбратьев проскочил мимо него. Дори на ходу осматривала больного на первой каталке. Потом внесли второго, и Гилу пришлось отойти с прохода и просто последовать за всей этой процессией в отделение первой помощи.

– Гил, сюда нельзя входить.

– Я не уйду, пока не услышу ответ.

– Вы доктор? – Гил обернулся и оказался рядом с невысокой старушкой, которая разглядывала его через грязные очечки, ловко пристроенные на самом кончике носа. – Почему вы не в форме?

– Я не врач, – ответил Гил и показал рукой в сторону приемного покоя. – Вот она – врач.

– Терпеть не могу женщин-врачей. Никогда не лечилась у женщины. За всю свою жизнь – ни единого раза. А вы медбрат? Теперь в больницах полно мужчин. Почему же вы не в форме?

– Я не медбрат. Вы что, больны? Вам нужна помощь? – спросил он, наклоняясь, чтобы осмотреть ее. Потом поднялся и стал озираться в поисках какой-нибудь помощи.

– Да нет же, я не больна. А может, вы сами больны?

Еще одна старушка, круглая, как шарик, подкатилась к ним и встала рядышком, а за ней подошел старичок, седые волосы которого стояли на голове совершеннейшим ежиком.

– Что, кто-то заболел? – озабоченно поинтересовался он. – Может, нужно позвать доктора?

– Нет. А вы сами не больны? – спросила троица в один голос.

– Нет. Я…

– Вы доктор? – прищурилась на него шарообразная старушка. – А где же тогда ваша форма?

– Дори! – воскликнул Гил, беспомощно оглядываясь вокруг. Она подняла голову, увидела, что вокруг него стоят старички, похоже, с ними все в порядке, и задвинула ширмочку вокруг своей пациентки.

– Если вы не доктор и не медбрат, то кто же вы? – спросила старушка в очках. – Если на вас нет формы и вы не больны, то что же вы здесь делаете?

Их совершенно не касалось, кто он и что он здесь делает, но в тех местах, откуда он приехал, человека приучали уважать пожилых, хотя бы просто за то, что они сумели прожить столь долгую жизнь.

– Я прошу ее выйти за меня замуж, – объяснил Гил, показывая на ширмочку и не желая вступать в дальнейшие рассуждения.

– Сынок, да для тебя она старуха, – подошел к нему старичок и добродушно потрепал по плечу.

– Она всего на два года старше меня.

– Ох и задурила она тебе голову, – высказалась старушка в очках. Она схватила стул и начала перетаскивать его через всю комнату поближе к уже усевшемуся седому старичку. – Не верь ни единому ее слову, малыш. Особенно что касается возраста.

Шарообразная старуха тоже стала перемещаться поближе к ним.

Второй больной, которого вытащили из машины, уже лежал на каталке с кислородной маской на лице. Медсестра измеряла ему давление и задавала вопросы, на которые он весьма неохотно отвечал.

Гил обернулся и посмотрел на этих троих ископаемых. Они дружненько уселись в ряд почти на самой середине комнаты.

– А вы ждете этих двоих? – спросил он.

Все трое дружно кивнули.

– Где же она тебя подцепила? – грубовато поинтересовалась шарообразная мадам.

– Мы встретились в Канзасе, – ответил Гил, постепенно смиряясь с мыслью, что ему придется подождать своей очереди, чтобы заполучить внимание Дори. Но все равно он никуда не уедет, не получив ее ответа.

Целых шесть недель он прожил без нее – ни единого слова, – не зная, как у нее дела и о чем она думает. Шесть недель он старался убедить самого себя, что правильно поступил, позволив ей уехать. Что ей не место рядом с ним, что они не созданы друг для друга и поэтому не могут быть вместе. Шесть кошмарных недель – пока он, наконец, не сошел с ума. Не чуточку подвинулся рассудком, а крепко сошел с ума, настолько крепко, что приехал сюда, в Чикаго, чтобы забрать ее с собой. Теперь ему уже было все равно, что ради этого придется сделать. Просто наплевать.

Он ужасно устал спотыкаться всю свою жизнь. Ему надоело молча проглатывать жизненные разочарования, закусывая кусочком сахара, и продолжать делать вид, что все это его не мучит, что ему совершенно не больно. Хватит откладывать собственные мечты в долгий ящик и считать, что по сравнению с мечтами окружающих это просто мелочь. На этот раз он добьется того, что ему нужно, и станет счастлив. Он ведь не достает звезды с небес, не просит невозможного, не живет иллюзиями. В этот раз ему нужно нечто земное, настоящее и прочное. Ему нужна Дори.

– Должно быть, она подцепила тебя во время той зимней поездки, – сложила ручки шарообразная старушка, неодобрительно качая головой. – Ты даже не представляешь себе, в какую беду лезешь.

– Думаю, что представляю, – уверенно и твердо ответил Гил.

– Она же распущенная. У нее мораль как у гулящей кошки. Она заигрывает с любым, на ком надеты штаны. – Гил недоверчиво качал головой. – Да уж, верно говорят, что хуже старого дурака, – сказала старушка, посмотрев на лежащего на каталке больного, а потом переведя взгляд на Гила, – может быть только дурак молодой.

Тот нахмурился.

– По-моему, я знаю ее лучше, чем вы.

– Ну уж нет, мы-то ее знаем насквозь, – и все трое дружно закивали.

– Почему ты хочешь жениться на такой женщине? – спросил его старичок, весь вид которого показывал полное непонимание и озадаченность. – Она, конечно, неплохо выглядит, но ведь она уже не молода.

– Мне все равно. Я ее люблю. – Обычно Гил бы к этому моменту уже порядком разозлился. Но его настолько озадачило такое ужасное мнение этих людей о Дори, что он просто представить себе не мог, что же ей надо было сделать, чтобы заслужить такое к себе отношение.

– Люблю-шмублю, – проворчала женщина-шар. – Говори наконец правду. Почему ты хочешь на ней жениться?

Он подумал, что справедливость должна восторжествовать. И для этого он обязан рассказать им, насколько прекрасна его Дори. Они явно глубоко заблуждались на ее счет.

– Ладно, – сказал Гил. – Я расскажу вам всю правду про нее. Расскажу, почему я хочу на ней жениться…

А в это время за задвинутой ширмой Флора Де Лука, постоянный пациент больницы, внешний вид которой совершенно не соответствовал столь почтенному возрасту, мило беседовала со своим любимым врачом.

– А кто это вон тот красавчик, милая? – спрашивала она Дори, пытаясь привстать и получше рассмотреть Гила.

– А ну-ка лежите спокойно, чтобы я вас прослушала, – ответила та, безуспешно пытаясь послушать шумы в легких Флоры с помощью стетоскопа. Одновременно она щупала пульс больной и была рада, что он медленный и стабильный.

– По-моему, солнышко, он старается привлечь твое внимание. Ну-ка, улыбнись повеселей.

Дори выглянула за ширму и посмотрела на Гила. Пресвятая Троица, как любя называли этих милых старичков, из дома престарелых Святой Троицы, уже взяла его в оборот. Она чуть не рассмеялась, увидев выражение его лица, но мысленно поблагодарила этих старичков за то, что они хотя бы на некоторое время отвлекут его внимание от нее. Дори снова задвинула ширму, чтобы Флоре не было ничего видно. Другим способом было просто невозможно привлечь внимание этой старушенции, если вдруг в комнате оказывался какой-нибудь мужчина.

– Что это ты делаешь, солнышко?

– Хочу убедиться, что вы снова симулируете, прежде чем отправить вас домой на той же «Скорой помощи». Флора, пора уже прекратить это веселье с поездками на «Скорой помощи». Я вас уже предупреждала в прошлый раз.

– Но мы проверили, – обиженно заявила Флора. – Мы все утро слушали полицейскую рацию Уолтера. У них сегодня было всего два вызова. Так что они не были сильно заняты. И мы их не отвлекли.

– Это уже не имеет значения. А что, если бы…

– Тихо. Он говорит о тебе. Слушай, – она задержала дыхание, – он хочет жениться на тебе, солнышко. Ну, иди же к нему. Пусть сделает предложение.

– Он его уже сделал.

– И что ты?

– Флора, вы уверены, что грудь больше не болит? А левая рука?

– Я же сказала, что в машине «Скорой помощи» произошло настоящее чудо. Как раз когда мы уже ехали сюда, к вам. Сначала боль была у меня, а потом Лерой подхватил ее. Открой-ка ширму, давай посмотрим, как дела у старины Лероя.

Дори вздохнула. Все это было просто невообразимо и вместе с тем ужасно забавно.

– Я не открою ширму, а то вы спугнете моего жениха, – сказала она. – Флора, скажите, вы уверены, что с Лероем все в порядке?

– Солнышко, ну я же тебе все рассказала. Нам было ужасно скучно, в комнате стояла жуткая жарища. Ну и мы со стариной Лероем решили потанцевать, чтобы у нашей Пресвятой Троицы кровь по жилам побежала. Они, кстати, все равно собирались прогуляться.

Дори неодобрительно качала головой, глядя на Флору, а сама старалась прислушаться, что говорит Гил.

Пресвятая Троица – это были самые подвижные жители дома престарелых, которые сами себя назначили охранниками больных. Они каждый раз вслед за машиной «Скорой помощи» доезжали до больницы на такси, получали самую первую информацию и возвращались домой. Обычно после таких хлопотных поездок они еще пару дней были в центре внимания всего дома престарелых, и поэтому каждый раз с радостью бросались вслед за машиной «Скорой помощи».

– Так что ты ему ответила, когда он сделал предложение? – заговорщицки прошептала Флора.

– Ничего пока не ответила.

– А почему? – Флора искренне отказывалась ее понимать.

– Это не так просто, как да и нет.

– Ну, конечно, это именно так просто!

– Он фермер из Канзаса. А я – врач из Чикаго.

– Ну, и что дальше?