Текст книги "Минуя полночь"
Автор книги: Мэри Кей Маккомас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА 2
Апрельские ливни обязательно принесут с собой майские цветы, если, конечно, не затопят все на свете. Эта дождливая неделя в Канзасе была похожа на сорок дней и ночей Потопа. День за днем было темно, мрачно и сыро, и хотя прогноз погоды по радио не обещал никаких эксцессов, Дори провела все утро, рисуя план постройки ковчега.
Просто удивительно, какие дела она находила, чтобы убить время.
Будучи все еще не в состоянии столкнуться с реальной жизнью за стенами старого фермерского дома Авербэков, ужасно устав прихрамывать, она начала взбираться вверх – вниз по лестнице на второй этаж, по пять или шесть раз в день, взбираясь вверх, поворачиваясь и спускаясь вниз.
Она не намеревалась строить планы на будущее и испытывала нормальное здоровое отвращение к ведению домашнего хозяйства, поэтому мебель в доме покрывалась толстым слоем пыли. Но при случае, обнаружив стол, сундук или коробку со старыми игрушками, она смахивала скопившуюся пыль и изучала содержимое.
У Авербэков было трое детей – двое сыновей и дочь. Все семейство увлекалось охотой. Мальчики занимались спортом в школе, потом один из них ушел служить в армию. Дочь поступила в Канзасский университет. У кого-то из детей, судя по старой фотографии на чердаке, даже родился внук. А потом вдруг, семь или восемь лет назад, вся семья куда-то уехала.
В общем, Дори решила, что это была весьма приятная семейка.
Должно быть, Гилу Хаулетту они тоже нравились. Она нашла множество фотографий с подписями: «Майк и Генри с Гилом», или «Генри и Гил Хаулетт», или «Выпускной бал, Бет и Гил Хаулетт».
Эти фотографии она изучала с куда большим интересом. На некоторых Гил выглядел совсем как его старший сын теперь – такой же высокий, хулиганистый, неуклюжий. Но на всех неизменной была его широкая улыбка и яркие – иногда счастливые, иногда задиристые, иногда озадаченные – глаза, именно тот самый взгляд, который она заметила на своем крыльце в первый день. Она и представить себе не могла, что Гил Хаулетт провел всю свою жизнь там, где и живет по сей день.
Конечно, любимым занятием Дори было ожидание каждодневных визитов семьи Хаулеттов. Они с Бакстером играли в прятки – она становилась в метре от старинных кружевных портьер и наблюдала, как он идет в сторону сарая или поля и внимательно осматривает все окна в поисках ее тени. Он начал приносить ей рисунки с изображением членов их семьи, подписывая их так: «Я, дядя Мэтью, Флетчер и папа», портреты его собаки Эмили, кошки Эмили и хомячков Флетчера, которых звали Эмили и Элмо. Она, в свою очередь, стала класть на нижнюю ступеньку крыльца коробочки с печеньем или банки кофе.
Целых две недели эта негласная договоренность срабатывала нормально, хотя Дори замечала во взгляде Гила сомнение, когда Бакстер запрыгивал на крыльцо, чтобы оставить свой подарок или забрать то, что клала для него она. Обычно он как-то нерешительно приостанавливался, смотрел на окна второго этажа, а уж потом залезал вслед за мальчишками в грузовик и уезжал.
Притворяться, что Гил не замечает ее одиночества в четырех стенах, было непросто. Она чувствовала, что ему было бы достаточно просто помахать ей рукой пару раз в день. Но то, что каждый раз вместо нее на крыльце их встречала коробка с печеньем – вот это, похоже, его весьма озадачивало.
Людей, подобных ему, она знавала и прежде. Они возводили свои родительские потребности в абсолют, и потребность заботиться о других становилась их второй сущностью. Она применялась в отношении каждого, кто попадался им на пути – независимо от того, нуждался человек в такой заботе или нет. Эти люди считали своими друзьями всех и каждого до тех пор, пока не сталкивались с предательством. Они сперва доверяли человеку, а потом расплачивались за это. Да, таких людей она уже встречала в своей жизни. Она и сама когда-то была такой.
Однако первым человеком, сумевшим вытащить Дори из дома, стал, как ни странно, Флетчер.
Весенним днем, слишком рано для второго приезда Хаулеттов, она услышала тяжелые шаги на крыльце. С обычной для себя осторожностью она обошла все окна, стараясь разглядеть, кто же нарушил ее покой. И обнаружила его сидящим на перилах крыльца, спиной к ней.
Сначала она не узнала его и не поняла, что он делает, но очень скоро рассмотрела, как в его рот проследовало приготовленное ею печенье, причем целиком, не разломленное или надкушенное. Печенье, которое предназначалось Бакстеру за портрет самой отвратительнейшей свинки, какую ей доводилось когда-нибудь видеть.
Она открыла входную дверь и шагнула на крыльцо. Он быстро вскочил, одной рукой закрывая коробку печенья, а другой вытирая крошки об штаны. На лице его читалась прямота, открытость и любопытство, совсем как у отца – и, что удивительно, полное отсутствие вины или неловкости.
– Привет, – сказала она.
– Привет.
– Почему ты сегодня не в школе?
– Сегодня собрание.
– Собрание учителей и родителей? – спросила она, мягко закрывая за собой дверь. Что-то в его поведении заинтересовало Дори – то ли откровенное неприкрытое любопытство к ее шрамам и цветовой гамме лица, то ли сам факт, что этот воришка печенья, застигнутый врасплох, все же спокойненько отправил в рот еще одну штуку прямо у нее на глазах. Что-то понравилось ей во Флетчере Хаулетте. – Такое собрание, где учительница по алгебре говорит отцу, что ты молодец, или что надо побольше заниматься? Собрание, после которого водительские права либо даются, либо отбираются? Такое собрание?
Он удивился не тому, что она проявила осведомленность в его оценках по алгебре, его заинтересовало, откуда она все это знает.
– Тебе отец сказал?
– Нет. По радио объявляли. – Это его озадачило, а ее обрадовало, потому что именно такой реакции она и ждала. – Или, может, была утренняя трансляция как раз под моим окном. Не помню точно.
Она подошла к нему и присела на перила, чтобы погреться на солнышке. На другом конце крыльца лежал велосипед. Она усмехнулась про себя этому средству передвижения.
– Ты ешь печенье Бакстера, – спокойно заметила она.
– Знаю. – Он сел поближе к ней и протянул коробку, предлагая печенье ей. – Дома мне пришлось бы спрашивать его разрешения, чтобы попробовать.
Ей хотелось улыбнуться, даже рассмеяться, но вместо этого она хмыкнула с пониманием.
– У меня тоже есть младший братишка. Похоже, всю свою юность я провела в попытках объяснить ему, что к чему в этой жизни.
– Мой братец – это просто настоящий, – он взглянул на нее и ухмыльнулся, – бандит. По-моему, ему простят даже убийство, – сказал он, имея в виду отца и дядю.
– Мой такой же. Знаешь, иногда мне кажется, что, если бы не я, он был бы сейчас конченым человеком. Потому что мама так старалась научить меня всем золотым правилам жизни, чтобы я стала хорошей девочкой, что… мне самой приходилось воспитывать его.
– Как я тебя понимаю, – сказал он, важно кивая, как будто был гораздо мудрее своих лет.
– И все-таки. – Она вновь вернулась к своей мысли. – Это печенье Бакстера. Ты ведь не нарисовал мне ни одной картинки.
– А ты правда что ли хочешь, чтобы я это сделал? – Он усмехался и в глазах его читался вызов.
– А ты умеешь рисовать что-нибудь еще, кроме человечков?
– Нет.
– Тогда лучше вымой мою машину.
Глаза его засверкали.
– Классная тачка. Семьдесят первый год, два и два литра, пять скоростей. Просто красавица.
Мальчишка действительно разбирался в машинах.
– Я купила ее уже не новой еще в колледже. Она, конечно, не стоит «Карреры» этого же года, но кто знает, может, когда-нибудь…
– Ты правда хочешь, чтобы я ее помыл?
– Если ты не против.
– Но мне уже не пять лет. И я не работаю за какое-то там печенье.
– Тогда я могу испечь для тебя торт.
– Лучше пирог.
– Вишневый или яблочный?
– Персиковый.
Она даже присвистнула.
– Договорились, – сказала она, протягивая руку, чтобы скрепить сделку.
– Ладно. – Он улыбнулся, взял ее руку и коротко пожал.
То, что подросток мог так свободно и уверенно говорить и даже шутить со взрослым, было для Дори ново. По собственному опыту она знала, что большинство подростков отталкивают взрослых и не доверяют им, у них дурной вспыльчивый характер, они злы и жестоки. Поэтому она почувствовала огромное облегчение, поняв, что еще не все ее представления о человечестве полностью разрушены.
Они пару минут посидели молча. Дори уже было собралась встать и пойти в дом, как вдруг заметила, что он разглядывает ее.
– Невежливо так пристально рассматривать незнакомых людей, – спокойно заметила, она, не поддаваясь подсознательному стремлению спрятать от него лицо.
– Прости, – сказал он, отводя взгляд в сторону. Потом снова посмотрел на нее и признался: – Я думал, ты выглядишь куда хуже.
Он как будто пытался проглотить эти слова обратно, но было уже поздно. Он нахмурился, отвернулся в сторону и пробормотал какое-то извинение.
– На самом деле я и выглядела куда хуже, – сказала она, жалея мальчугана. – Всего пару месяцев назад я была похожа на синюшную улитку с полным ртом орехов.
– Кто же тебя так отделал? – спросил он жалостливо, и во взгляде его читалось настоящее беспокойство.
– Да никто, – ответила она, удивляясь его предположению. – Просто несчастный случай. Автокатастрофа. – Все было, конечно, гораздо сложнее, но ей казалось, что, если не думать и не говорить об остальном, можно и самой в конце концов поверить, что произошла простая авария на дороге. – Вот почему я здесь. Отдохнуть, поправиться, набраться сил.
– Ничего себе. – Он почти подскочил от удивления, но в голосе его прозвучало облегчение. – А мы-то думали, что тебя кто-то исколошматил до потери сознания и поэтому ты тут отсиживаешься. Какой-нибудь бандит.
– Бандит? А, потому что я из Чикаго? – На этот раз улыбка была невольной. – Боже мой, ну прости, что я тебя так разочаровываю. Вы, должно быть, здорово позабавились, высматривая здесь черные лимузины и людей с футлярами из-под скрипок.
– Не только мы. Все в Колби думают, что ты подружка какого-то смекалистого парня, – сказал он, окончательно развенчивая ее уверенность в собственной невидимости, в том, что она просто никто в нигде. (Черт возьми, да на самом деле она была настоящей знаменитостью!) – Нам каждый день по пять раз звонят люди и спрашивают, не удалось ли нам познакомиться с тобой. Мы точно знаем, когда ты выбираешься по магазинам. Бакс думает, что я телепат, потому что всегда могу сказать, что он получит – простое сладкое печенье, шоколадный бисквит или арахисовое масло. Заранее, понимаешь? А я просто-напросто знаю, что ты в этот день купила.
– Это просто здорово, – сказала она, теребя цепочку, придерживающую дверь. – Мне надо было бы знать, что это произойдет. Сплетни – это как раз то, чем живут маленькие города. Как же я могла быть такой дурой, что… Теперь придется переезжать отсюда.
– Вовсе нет. – Он посмотрел на нее так, как будто она только что при нем сошла с ума. – Просто расскажи правду. Это ведь неинтересно. Кому нужна какая-то автокатастрофа. Через неделю все и думать забудут про бандита. Послушай, и перестань ты носить эти очки, шарф и пальто. Ты вовсе не так уж плохо выглядишь.
Она автоматически прикрыла рукой тонкие алые шрамы на правой щеке и подбородке.
– Правда?
– Правда-правда, – заверил он. – Знаешь, а мой отец обрадуется, что ты такая симпатичная. Ведь, судя по тому, что говорил Фрэнк Шульман, он подумал, ты ужас какая уродина и можешь до смерти напугать Бакса.
Фрэнк Шульман? Агент по недвижимости. Ну да, это ведь было несколько недель назад. Может, настала пора еще разок посмотреть на себя в зеркало?
– Но надо обязательно что-то сделать с волосами. – Флетчер изобразил пальцами какую-то замысловатую фигуру. – А то ходишь как растрепа.
Она дотронулась до выстриженного клока на левом виске.
– Я ведь собиралась посидеть дома, пока не отрастет.
– Все лето? – На лице его отразился неподдельный ужас.
Она смотрела на него, мысленно ступая на тропу, которую до сих пор старалась избегать. Люди. Сколько можно прятаться от людей? Она была готова признать, что шрамов и прихрамывания уже достаточно, чтобы скрываться от общества. Но что будет, когда нога выздоровеет, шрамы станут незаметны и даже волосы отрастут до одинаковой длины? Что тогда?
– Пойду-ка я вздремну, – сказала она, оттягивая момент принятия решения. Сон действительно стал в последнее время лучшим ответом на все вопросы. Она знала, что это основной симптом депрессии, но когда после него становилось лучше…
– А можно мне иногда навещать тебя? – услышала она голос Флетчера, открывая входную Дверь. – Не каждый день, конечно, но время от времени, ладно?
– Обязательно приходи, – и, уже открыв дверь, она вдруг вспомнила, – и не забудь про мою машину.
– Ну уж нет, ни за что не забуду.
Казалось, что какой-то вампир высосал из ее тела всю жизненную силу и энергию. Она с трудом смогла закрыть дверь, подняться по лестнице и подойти к кровати. Упав поверх одеяла, она успела подумать, что столь внезапный приступ всепоглощающей усталости сам по себе уже о многом говорит. Но развивать эту мысль дальше сил просто не было. Становилось прохладно. Приподнявшись, она пересилила себя, забралась под одеяло и хорошенько укуталась.
«Мой отец обрадуется, что ты такая симпатичная».
Она успела два раза повторить про себя эти слова, и они вытеснили все остальное. Она погрузилась в глубокий сон.
– Симпатичная, да? – приговаривала она спустя несколько часов, стоя перед зеркалом в ванной. Она проспала весь день и проснулась как раз вовремя, чтобы наполнить печением коробочку для Бакстера, и почти сразу услышала, как сворачивает на дорожку, ведущую к дому, большой серебристо-черный грузовик.
Дори наблюдала в окно, как Гил и мальчишки вылезают из машины, и, как всегда, затаила дыхание, пока не убедилась, что они вовсе не собираются заходить в дом.
Ее озадачило поведение Флетчера. Он вылез из кабины первым и подождал Бакстера, внимательно проследил, как тот взобрался на крыльцо и взял свою коробку с печеньем, а потом все трое отправились на ноле позади дома, ни разу не оглянувшись. Может, он рассказал отцу о встрече? Может, он сказал, что она очень даже ничего, если не обращать внимания на отвратительные шрамы?
Она вновь бросила взгляд на свое отражение в зеркале. Все, что было видно сразу – это шрамы, жуткие красные шрамы на щеках и подбородке.
– Да, дружок, что касается женщин, вкус у тебя не самый лучший, – сказала она, выключая свет и выходя из ванной.
Было еще довольно рано, около девяти вечера, и, проспав столько времени днем, она не заставит себя улечься в постель в такую рань. Посуда уже вымыта – часть программы выздоровления, которую она придумала и начала воплощать на прошлой неделе. Телевизор тоже вроде ни к чему – раньше-то у нее просто не было времени смотреть его, вот и отвыкла. Обычно, когда заснуть не удавалось, она принималась за чтение. Читала что-нибудь техническое или медицинское, вроде исследований о процессах в крови, о шоковой терапии, лечении ожогов. Но на этот раз даже такое чтиво не помогло. Ей стало скучно и неинтересно.
Дори открыла дверь и глубоко вдохнула свежую сладость теплой весенней ночи. Вот это здорово. Сама не понимая зачем, она вышла на крыльцо. Открытая дверь у нее за спиной как будто приглашала войти в дом, так заманчиво горел внутри мягкий приглушенный свет.
Она уселась на ступеньку, подоткнув со всех сторон под себя длинный махровый халат и спрятав под него босые ноги. Ветерок довольно прохладный, как обычно здесь по вечерам. Дори подняла голову и стала рассматривать яркие звезды, мирно и спокойно сияющие на черном небе. Зачарованная этим зрелищем, она медленно понимала, что сознание ее потихоньку очищается. Она почувствовала себя маленькой и незначительной, невидной для этих звезд, как будто спрятавшись в безопасности и спокойствии ночи.
Долгое время она просидела совершенно неподвижно, позволяя времени и всему миру просто плыть мимо и наслаждаясь этим ощущением.
Гил Хаулетт наблюдал за ней, стоя у ограды сарая.
Он вовсе не собирался ее беспокоить. Все семейство час назад улеглось спать, а он заснуть не сумел. Стоял и смотрел на горящие вдалеке огни ее дома. Потом спустился по лестнице на кухню и налил себе воды.
В соседней комнате Мэтью все еще смотрел телевизор. Входная дверь была приоткрыта, и в дом проникал прохладный ночной воздух. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, он вышел на улицу.
Неподвижные зеленые поля пшеницы были совсем невидны, пасущиеся где-то у горизонта стада коров неразличимы, и его окутала безграничная пустота. Километры и километры пустоты. Только он и земля, низкое небо над головой и звезды, до которых, кажется, можно дотянуться.
Разум его стремился вперед, и ноги не устояли на месте.
Если бы пришлось описать все это в одном слове, получилось бы что-то весьма поверхностное. «Жизнь как она есть» – вот что иногда, даже почти всегда, всплывало в памяти и овладевало всем его существом.
Он вновь переживал боль от расставания со своими мечтами, одной за другой. Пытаясь сперва переделать, переосмыслить их, чтобы вписать в реальность. Стараясь найти компромисс, торгуясь и в конце концов все равно расставаясь с ними и отбрасывая в сторону. Горечь росла в нем, переполняя чашу терпения, как будто пена, выбегающая из кипящего котла.
С усилием, все менее и менее болезненным с течением времени, он выталкивал эту тьму и горечь из сердца. Старался собрать воедино все хорошее, что было в жизни, все самое близкое и дорогое. Сыновья, друзья, дом. Да, вполне можно считать себя счастливым человеком.
Некоторых вещей просто не должно быть, постоянно напоминал он себе, направляясь все дальше и дальше от дома и ближе к ферме Авербэков. Он уже прошагал почти полпути.
Дом не казался больше отдаленными огоньками на горизонте. Сквозь окна лился теплый домашний свет. Вид, знакомый с детства. Сколько же раз приходилось ему проходить этот километр до дома Авербэков, пересекать дорогу, перелезать через забор, осторожно пробираться по тропинке в поле?
Сейчас он привычно проделал все это и улыбнулся про себя, услышав звук открывающейся двери на крыльце, как было бесчисленное количество раз, когда они видели, что он подходит к дому.
Только он уже не был ребенком, да и Авербэки давно уехали. Стоящую на крыльце фигуру скрывала тень, но совершенно очевидно это была женщина. Она как бы плыла по воздуху прямо к нему, дошла до края крыльца и села на ступеньку.
Несколько мгновений он просто наблюдал за ней, а когда она не шевельнулась, решил подойти. Небольшими шагами, спокойно, он дошел до забора. Остановившись, стал наблюдать, как она смотрит на звезды, совершенно неподвижно, слившись воедино с ночью и почти невидимая в темноте.
Просто представить невозможно – одна в доме, больная и слабая. Кто же она, эта женщина, о которой некому позаботиться? Ни семьи, ни друзей. Что заставило ее уехать от всего родного и знакомого в крохотный городок, где ни одной близкой души, и скрываться, запершись в одиноком доме? Выглядело таинственно. Эта загадка и заинтересовала его.
Глядя на нее, думая о ней, вспоминая, как за ужином Флетчер рассказывал об их беседе, Гил снова и снова напоминал себе, настойчиво и убедительно, что он на самом деле счастливый человек. Неосуществленные мечты и все такое.
– Что, тоже не спится, да? – спросил он, стараясь говорить как можно спокойнее и мягче, чтобы не напугать ее. Это не помогло. Она взвизгнула и вскочила на ноги. – Простите. Наверно, если бы я просто кашлянул, вы бы так же испугались. Вот я и подумал – почему бы не заговорить.
Дори сжала кулаки – руки начинали предательски дрожать. Она узнала голос и пыталась разглядеть в темноте знакомую высокую фигуру. Она не могла ничего сказать, в горле застрял огромный ком страха и неожиданности. Она просто смотрела, как одним прыжком он перескочил забор, причем весьма грациозно, и боролась с желанием убежать в дом и запереться, пока он спокойно шел к ней.
– В такую ночь здорово смотреть на звезды, – сказал он, подходя к ступенькам крыльца. – Я оказался тут неподалеку и подумал, что хорошо бы зайти к вам и одолжить немного сахару.
Сказав все это, он исчерпал весь набор извинений за столь неожиданное появление.
Она даже не улыбнулась, она выглядела испуганно. Настолько испуганно, что он подумал – лучше бы пойти домой, не причиняя ей никакого беспокойства. Однако что-то заставило его подойти поближе.
– Простите, что напугал, – спокойно сказал он. – Я вышел прогуляться и дошел до середины вон того поля. Ну, и… и подумал, что неплохо бы зайти проведать вас.
– У меня все нормально, – сказала она. И это действительно могло быть так, если бы только сердце не отбивало торопливую чечетку – как, впрочем, сердце любой женщины, оказавшейся наедине с красивым мужчиной, глаза которого задают вопросы и сами находят ответы на них.
По правде сказать, она могла бы прожить еще несколько жизней без того, чтобы видеть его. Она совсем не собиралась убеждать себя, что эта трясучка овладевает ею потому, что он незнакомец. После долгих размышлений она поняла, что ее к нему тянет – иначе почему она рассматривает старые фотографии, ждет их приездов и наблюдает за ним каждый день; смотрит, как он ходит, слушает, как звучит его голос. Все это ей нравилось, и он казался очень привлекательным. Однако симпатия к мужчине – это совсем не то, что ей нужно сейчас.
– Эти поля выросли с тех пор, как я был ребенком. Раньше я бегал по ним взад-вперед и не уставал. А сегодня выдохся. Можно, я присяду на минутку? Передохну?
– Конечно.
Она не сделает ничего, что могло бы облегчить ему жизнь. Поэтому – никаких предложений воды или кружечки пива. Она просто постоит рядышком. А он усаживается, похоже, надолго.
– Кажется, наконец-то весна, – сказал он, разглядывая приближение нового времени года в теплоте ночи. Он чувствовал, что она наблюдает за ним.
– Кажется, – ответила она, когда его взгляд вернулся к ней. Он явно ожидал какого-то продолжения. – Зима и так затянулась.
Ну вот, погоду обсудили. Говорить о политике или религии – для этого они слишком мало знакомы. Наступило неловкое молчание. Оба прекрасно осознавали присутствие друг друга, расположение на крыльце, каждое малейшее движение или его отсутствие, дыхание. Дори опасалась, что он слышит биение ее сердца.
– Много времени я провел на этом крыльце, – заметил он, просто чтобы нарушить молчание. Голос его, казалось, разносился на многие километры вокруг.
– С Бет?
Он резко обернулся. Она замерла от неловкости. И откуда взялся этот вопрос?
– Вы знаете о Бет? – спросил он, удивленно, но не обижаясь.
– По фотографиям. Тем, что в доме, – пробормотала она, чувствуя себя полной идиоткой. – Там есть фотографии с выпускного бала.
Он кивнул.
Они, наверно, забрали с собой свадебные фотографии.
– А где они? Я хочу сказать – Авербэки. Они оставили в доме столько вещей, как будто скоро вернутся. Словно они уехали в отпуск.
– Майк и Генри после колледжа уехали в Вичиту, а потом… когда умерла Бет, старики Гэри и Жанис тоже перебрались к ним, чтобы быть поближе к внукам. Они приезжают сюда раза три-четыре в год, но обычно останавливаются у нас, – сказал он. – По-моему, здесь для них просто слишком много такого, о чем они хотят забыть.
Дори обняла колени, пододвинулась поближе к нему и тихо спросила:
– А Бет умерла здесь?
Он кивнул.
– Как грустно, – сказала она, прислоняясь спиной к двери. Ей вдруг стало по-настоящему жаль бедных Авербэков.
Когда она училась, у них был специальный практический курс, как относиться и помогать больным переносить боль утраты близких, как не винить самого себя, если ты как врач мог что-то изменить. Авербэков она совсем не знала, даже не видела. И все же смерть Бэт как будто произошла прямо здесь и сейчас – настолько близкой она казалась Дори.
Может быть, то новое восприятие смерти, которому она научилась из-за несчастного случая с ней самой, обостряло ощущения и лишало объективного взгляда на вещи.
– Она была совсем молодой?
– Слишком молодой, чтобы умереть. Хотя в самом конце казалось, что смерть – лучший выход, – ответил он, глядя куда-то в темноту, и голос его звучал как будто издалека. – Иногда даже трудно вспомнить то хорошее, что было. Все годы, пока она не заболела.
У нее замерзли ноги. Она подтянула их повыше и завернула в полу халата, напрягая при этом мышцы левой ноги так, что все тело пронзила острая боль.
– Значит, после того выпускного бала вы двое оставались близкими друзьями. – Это был, конечно, вопрос, а не утверждение, но Гил почему-то нахмурился, обернувшись к ней лицом.
Губы его медленно раздвинулись в тонкую ироничную улыбку, брови приподнялись, и он кивнул.
– Да, – сказал он, почти усмехаясь. – Думаю, можно сказать, что мы оставались близкими друзьями после того выпускного бала. Даже Флетчера сделали вместе.
