Текст книги "Пленники надежды"

Автор книги: Мэри Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава XII
ЗЛОЕ ДЕЛО

Прошло три недели, и за это время Лэндлесс видел починщика сетей восемь раз, являясь к нему ночью украдкой и рискуя быть замеченным. Трижды он присутствовал на собраниях тех, кто сражался за Республику, и они, зная, кем был его отец, и видя как его близость к Годвину, так и его вполне очевидные способности, согласились считать его своим вожаком. На первом из этих собраний Лэндлесс, говоря немногословно и прямо, рассказал им о суде над собой, и они, по примеру Годвина, поверили ему и стали считать его не уголовником, а таким же солдатом Республики, как и они сами, и страдальцем за то же правое дело. Остальные разы он встречался с Годвином наедине. В его одинокой хижине на приливном болоте под светом луны или звезд они двое много разговаривали и полюбили друг друга. Починщик сетей, хотя он, благодаря безмятежности своей натуры, с честью сносил испытания, под которыми более слабая душа сломалась бы, пережил много скорбей и обладал великой мудростью, рожденной опытом и годами. И он жалел, успокаивал и наставлял своего молодого товарища с отцовской нежностью, приятной его более пылкому, недисциплинированному и израненному духу.

Во время своей восьмой ночной встречи они долго совещались. Оставалось только назначить день восстания и тайными путями сообщить об этом тем, кто должен был взять на себя командование восставшими на плантациях, разбросанных по всей колонии. Лэндлесс выступал за то, чтобы начать немедля и сразу же отправить тайные указания, которые должны распространиться с плантации на плантацию. И тогда мина в подкопе будет взорвана в течение недели. Ничто не могло быть опаснее, чем промедление в то время, как каждый час, каждая минута могли принести с собой разоблачение и смерть.

Годвин придерживался иного мнения. Был август, самая горячая и нездоровая пора года, когда кабальные работники и рабы, ослабевшие от беспрерывного тяжелого труда, пачками заболевали лихорадкой. В эту пору хозяева искали признаки недовольства, надсмотрщики глядели в оба и вся колония была насторожена. Плантаторы оставались на своих землях и занимались делами, ополчение бдело, законы о рабах и сервентах толковались особенно сурово. Кораблей в гавани стояло мало по сравнению с тем количеством, которое должно было собраться здесь месяц спустя, когда на них будут загружать табак, и Годвин рассчитывал захватить их. Через месяц табак будет по большей части погружен, что было важно, поскольку табак – это деньги, а зарождающейся демократической республике были нужны средства. Команды кораблей были готовы ко всему, что могло бы избавить их от гнета их капитанов; летняя жара к тому времени спадет, болезни прекратятся, работы будет мало, дисциплина станет не такой строгой. Ныне опасность разоблачения была ничуть не больше, чем прежде, а если они повременят, выигрыш мог бы оказаться неоценимым. Да, это опасно, но они встретят опасность лицом к лицу и будут ждать – до второй недели сентября.

Лэндлесс неохотно согласился, не разубежденный, но готовый верить, что Годвин знает, о чем говорит, и сознающий, что его собственное неприятие рабского ярма, которое уязвляло его почти непереносимо, может толкнуть его к безрассудной и пагубной спешке.

Было уже за полночь, когда он встал, чтобы оставить хижину на приливном болоте. Годвин взялся за палку, на которую он опирался при ходьбе.

– Я провожу тебя до берега, – сказал он. – Ночь сегодня душная, и у меня болит голова. Свежий воздух пойдет мне на пользу, и я засну.

Молодой человек предложил ему руку с заботливой нежностью, очень порадовавшей починщика сетей, который, опираясь на эту руку, проковылял пятьдесят футов по высокой траве между хижиной и берегом речушки.

– Разве мне не надо проводить вас обратно? – спросил Лэндлесс.

– Нет, – ответил Годвин со своей необычайно ласковой и трогательной улыбкой. – Нет, я еще посижу здесь, под звездами, читая гимн, восхваляющий Создателя ночи. Не бойся за меня – моя крепкая палка поможет мне добраться назад. Иди, мой мальчик, ты и сам выглядишь усталым, и тебе надо поспать после долгого и тяжелого труда.

– Нынче мне не хочется вас оставлять, – не согласился Лэндлесс.

Годвин улыбнулся.

– А мне всегда бывает горько смотреть, как ты уходишь, но с моей стороны было бы эгоистично заставлять тебя слушать излияния болтливого страдающего бессонницей старика в то время, как твое молодое тело требует отдыха. Доброй ночи, мой мальчик.

Лэндлесс взял его руки в свои.

– Доброй ночи, – молвил он.

Он стоял ниже Годвина, у самой кромки воды, рядом со столбом, к которому была привязана его лодка. Годвин наклонился и поцеловал его в лоб.

– Нынче мое сердце полно нежности, мой мальчик, – сказал он. – Я вижу в тебе моего Роберта. Минувшей ночью мне снились он и моя любимая и давно умершая Юнис, и мне было так жаль проснуться!

Лэндлесс молча сжал его руки, а мгновение спустя между ними уже пролегла полоска воды – молодой человек налег на весла и вывел маленькую утлую лодчонку на середину потока. Там, где извилистый поток делал первый поворот, Лэндлесс обернулся и посмотрел на Годвина, который стоял на берегу под луной, посеребрившей его редкие волосы и чистый лоб. В таинственном бледном свете на фоне безбрежных величественных небес он казался ясновидящим или пророком, поднявшимся из шелестящей травы. Он помахал Лэндлессу рукой и своим тихим голосом произнес:

– До завтра!

Лодка повернула, одинокая фигура и темнеющая за нею хижина скрылись из виду – и остались только лунный свет, плеск воды и печальный шелест болотной травы.

В речушку впадали маленькие ручейки, отделенные от нее зарослями частично ушедшей под воду травы, местами высокой, словно тростник. Когда Лэндлесс проплывал мимо одной из таких зарослей, ему вдруг показалось, что трава колышется и шелестит как-то необычно. Он перестал грести, с любопытством посмотрел на заросль, затем поднялся, развел тростник в стороны и вгляделся в крошечный ручеек на другой стороне. Но там ничего не было видно, и шуршание смолкло.

– Там то ли гнездо цапли, то ли это черепаха нырнула с берега, всколыхнув тростник, – пробормотал Лэндлесс себе под нос и поплыл дальше.

Три часа спустя от тяжелого сна его пробудил голос надсмотрщика. Ошарашенный, он приподнялся на локте и увидел угрюмое лицо Вудсона, стоящего в дверях и освещенного светом факела, который держал Уин-грейс Порринджер, виднеющийся за его спиной.

– Эй, ты, Лэндлесс! – заорал надсмотрщик. – Легче разбудить покойника, чем тебя. А ну, вставай! Вы с Порринджером сейчас отправитесь к Годвину за новым парусом для "Нэнси". Сэру Чарльзу Кэрью вздумалось плыть в Аккомак, и ему вынь да положь новехонький парус. Давай, торопись! Он хочет отплыть на рассвете, а я совсем позабыл послать за парусом. Вы должны обернуться за час, вам понятно? Возьмите четырехвесельный ялик. Вот вам ключ. – И надсмотрщик ушел, бормоча что-то насчет того, что жителям Аккомака сойдут и залатанные паруса.

Лэндлесс и магглтонианин в темноте дошли до причала, находящегося за лачугами рабов и сервентов, где отвязали ялик и, сев в него, по протоке поплыли к речке.

– Грести буду я, – с суровой добротой сказал магглтонианин. – У тебя измотанный вид. Наверное, ночью ты уходил?

Лэндлесс кивнул, и Порринджер, налегши на весла, быстро вывел ялик на другую сторону протоки. На востоке зарождался холодный неверный свет, воду серым саваном обволакивал плотный туман. Он поглотил берег, оставшийся позади, и сквозь эту пелену неясно темнели приливные болота на фоне серой глади воды. Во мгле отыскать вход в узкую речушку было нелегко. Магглтонианин греб медленно, пристально вглядываясь в берег своими маленькими острыми глазками. Наконец, удовлетворенно крякнув, он показал на светло-серую полоску, разделяющую два темно-серых скопления травы, и повернул туда нос ялика, когда в тишине до их ушей донесся плеск и скрип еще одной пары весел. В следующее мгновение из речушки выплыла лодка и поплыла по протоке, держась у самого берега и двигаясь медленно и скрытно. Вокруг было еще так темно, что можно было разглядеть только одно – в ней сидит всего один человек.

– Кто это? – спросил магглтонианин. – И что он делал на этой речушке?

– Окликни его, – ответил Лэндлесс.

Порринджер тихо позвал мужчину, но тот словно не слышал. Лодка, одна из тех утлых долбленок, запас которых имеется на любой плантации, продолжала плыть, но поскольку берег находился от нее слишком близко, она села на песчаную мель. Мужчина в лодке встал, чтобы оттолкнуть ее, и, хотя стоял он всего лишь несколько мгновений, за это время Лэндлесс, несмотря на потемки, узнал его уродливую фигуру.

– Это же уголовник Таракан! – воскликнул он.

– Верно, – отозвался магглтонианин, – и это не предвещает ничего хорошего. Будь он проклят, проклят весь, от подошвы ног до верха головы![57]57
  2-я Книга Царств, 14:25.


[Закрыть] Да лишится он всякого здоровья! Да… что ты делаешь, друг? – воскликнул он, оборвав сам себя. – Нам нет нужды грести вдвоем. Времени у нас более, чем довольно.

Лэндлесс налег на вторую пару весел.

– Он выплыл из той речушки, – севшим голосом произнес он.

Порринджер уставился на него.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, но давай поспешим.

Магглтонианину передалась тревога его спутника, и ялик, ведомый двумя парами сильных рук, быстро вплыл в речушку и, точно птица, понесся по ее изгибам.

Лэндлесс греб с плотно сжатыми губами и каменным лицом, и сердце его сжимал страх. Порринджер тоже молчал. Туман окутывал болотистые низины так плотно, что их ялик словно пронзал низкое вязкое облако.

Свет на востоке разгорался, но земля все еще лежала, как труп, бледная, безмолвная, холодная и неподвижная. В воздухе стоял какой-то застойный запах.

Подплыв к столбу, вбитому возле хижины, они привязали к нему лодку и, выйдя из нее, двинулись сквозь мглу туда, где неясно виднелось жилище, похожее в жуткой недвижной тишине на сиротливый остов разбитого корабля, плавающий среди беззвучной пены.

– Дверь открыта, – сказал Лэндлесс.

– Да, вижу, – отвечал Порринджер. – Он что же, хочет безвременно умереть от лихорадки? Иначе зачем ему впускать в дом эту вонь и этот кладбищенский туман, пока он спит?

Они говорили негромко, словно боясь разбудить спящего Годвина, к которому они, собственно, и явились. Подойдя к хижине, они постучали по косяку двери и позвали Годвина по имени раз, другой, третий. Но не услышали ответа.

– Пошли, – хрипло проговорил Лэндлесс и вошел в хижину. Порринджер зашел вслед за ним. Холодный полусвет, просачивающийся в низкий и узкий дверной проем, был не в силах рассеять царящий внутри мрак. Лэндлесс ощупью добрался до лежанки и нагнулся.

– Его здесь нет, – промолвил он.

Магглтонианин наткнулся на связку весел, свалив их на пол с грохотом, который в этой гробовой тишине прозвучал жутко и вызвал шок.

– Здесь совсем темно, – пробормотал Порринджер. – Если я смогу найти его огниво, то в углу, я это знаю, сложены сосновые факелы. – Господи Боже!..

– Что там? В чем дело? – вскричал Лэндлесс, наткнувшись на него.

– Это его лицо! – потрясенно проговорил магглтонианин. – Тут, на столе! Я дотронулся до него, и оно холодное!

Лэндлесс бросился к очагу, где, как он знал, хранились огниво и трутница, нащупал их, затем отыскал груду факелов. Мгновение – и ярко вспыхнул огонь, осветив хижину красным светом, затмившим бледный свет занимающегося дня.

Стала видна комната со своей знакомой обстановкой, состоящей из стола, сундука, лежанки и скамьи, из висящих сетей и истрепанных парусов, но вместе с нею стало видно и нечто незнакомое и ужасное.

Это было мертвое тело починщика сетей, лежащее навзничь на грубо сработанном столе. Его голова свисала со столешницы, а лицо, на котором всего несколько коротких часов назад Лэндлесс видел такую светлую и терпеливую безмятежность, почернело и было искажено, а на горле темнели следы десяти пальцев, пальцев убийцы.

С горестным криком Лэндлесс упал у стола на колени и прижался лицом к холодной руке Годвина, свисающей со стола. Порринджер начал сыпать проклятиями. С побелевшими губами и горящими глазами он обрушивал и обрушивал проклятия на голову убийцы. Он проклинал его, призывая на помощь силы света и тьмы, силы земли, моря и воздуха, призывая все казни, кары и язвы обоих Заветов. Лэндлесс оборвал поток его анафем.

– Замолчи! – сурово сказал он. – Он бы простил. – Встав с земли, он поднял тело, положил его на лежанку и почтительно сложил его руки на груди. Затем повернулся к очагу. Было очевидно, что тайник взломан. Его секретная пружина была сломана, крышка в спешке закрыта. Лэндлесс оторвал ее от бревна – пистолеты остались на месте, но золото и бумаги пропали. Он обернулся к магглтонианину, стоящему рядом, воззрившись на тайник.

– Послушай, – продолжил он, – тут лежало золото. Негодяй, мимо которого мы только что проплыли, знал об этом – неважно, как – и из-за него он убил единственного друга, который был у меня на земле. Настанет день, когда я отомщу за него. Здесь также хранились бумаги, списки и подписи солдат Республики, кабальных работников, моряков – всех участников нашего дела, кроме уголовников и рабов. Еще тут были письма из Мэриленда и Новой Англии, и эта корреспонденция могла бы навлечь порку и позорный столб на нонконформистов всех мастей, кроме квакеров. Все эти доказательства нашего заговора находятся в руках этого убийцы – чего быть не должно.

– А что ты сделаешь, друг мой? – с жаром вопросил магглтонианин. – Отведешь ли ты убийцу внутрь ворот, как будто для того, чтобы поговорить с ним тайно, и там поразишь его в живот, как сделал Иоав с Авениром, сыном Нира, умертвившим брата его Асаила?[58]58
  2 Книга Царств, 3:27.


[Закрыть]

– Упаси Бог, – ответил Лэндлесс. – Но я заберу у него эти бумаги до того, как он узнает их содержание. Подожди минуту, и мы пойдем.

Он снова подошел к лежанке и встал рядом с нею, глядя на покойного с суровой и тихой печалью. Одна из холодных белых рук Годвина что-то сжимала. Лэндлесс наклонился, с трудом разжал окоченевшие пальцы и увидел, что это клок жестких рыжих волос.

– Вот видишь, – молвил он.

– Да, – угрюмо ответил магглтонианин. – Это неопровержимая улика. В этом графстве есть только один человек с такими волосами. Оставь эту прядь там, где она есть, и тогда можно будет сказать, что убитый держит в руке веревку, на которой будет повешен тот, кто его убил.

– Да, она останется там, где есть. – И Лэндлесс снова сжал мертвые пальцы.

Подобрав с пола кусок парусины, он накрыл им мертвеца. Затем подошел к полости в стене, взял из нее пистолеты и спрятал их за пазуху.

– Они могут мне понадобиться, – пояснил он. – Пойдем.

Они покинули хижину убитого починщика сетей и поплыли обратно сквозь летний рассвет. Небо было расцвечено малиновыми и золотыми полосами, на востоке над водой поднимался огненный край солнца, и лицо девственной земли окутывало серебристо-жемчужное покрывало дымки.

Они гребли молча, пока не приблизились к причалу, и Порринджер сказал:

– Теперь наш вожак ты.

Лэндлесс поднял свои измученные глаза.

– Я доведу дело до конца, и да поможет мне Бог, Но мне бы хотелось лежать сейчас мертвым в той хижине рядом с ним.

Они оставили ялик у причала и направились к лачугам. Встретив одну из толстых неряшливых служанок, Лэндлесс спросил ее, где они могут найти надсмотрщика. Оказалось, что полчаса назад тот ушел на трехмильное поле после того, как осыпал забористой бранью двух медлительных работников и пообещал разобраться с ними в обеденный перерыв.

– А где сейчас хозяин?

– Полковник отправился к устью протоки вместе с сэром Чарльзом Кэрью, который поддался нетерпению и отплыл на "Нэнси" под залатанным парусом. А помощник надсмотрщика находится на дальнем кукурузном поле в двух милях от хижин рабов и сервен-тов.

– А все работники сейчас в полях, Барб? – спросил Лэндлесс.

Барб ответила, что да, "как он знает и сам, поскольку солнце уже полчаса, как взошло".

– А ты видела малого по прозвищу Таракан?

Нет, Барб его не видала, но слышала, как надсмотрщик велел Луису Себастьяну взять с собою двух человек и отправиться на табачное поле, расположенное между протокой и третьим сушильным сараем, и Луис Себастьян позвал с собою Таракана и Трейла.

Лэндлесс поблагодарил служанку и пошел прочь, не предложив ей платы, которую, надо думать, по мнению Барб, она вполне заслужила.

– Иди найди Вудсона, – сказал он магглтонианину, – и сообщи об этом убийстве, но ничего не говори о том, что мы знаем. А я пойду к сушильному сараю.

– Не будет ли лучше, если бы я пошел с тобой, дабы помочь рукам твоим? – спросил Порринджер. – Я стал бы действовать согласно текстам главы тридцать пятой Книги Чисел, а также тринадцатому стиху двадцать второй главы Откровения Иоанна Богослова, и поразил бы душегуба.

– Нет, – отвечал Лэндлесс. – С Вудсоном надо поговорить немедля, иначе подозрение падет на нас самих. И попроси его, друг мой, чтобы нам с тобой он поручил хоронить его.

Глава XIII
В СУШИЛЬНОМ САРАЕ

Третий сушильный сарай был построен на косе, вдающейся в более широкую протоку, и от полей его отделяла полоса кедров. Это было уединенное место, и сам сарай – высокое темное сооружение без окон и с низкой дверью – имел зловещий вид. Лэндлесс ожидал обнаружить троих мужчин внутри, а не на поле за работой, и его ожидания оправдались. Когда он зашел в пахучий сумрак, троица повскакала с куч бочек, бочонков и колышков, среди которых они сидели на корточках, сдвинув головы и совещаясь.

Лэндлесс быстро подошел к Таракану.

– Убийца! – молвил он.

Уголовник отпрянул, затем, издав звериный рык, подобрался, чтобы броситься бежать. Лэндлесс поджидал его, пригнувшись и вытянув мускулистые руки, но тут в дело вмешался мулат. Своими изящными желтыми руками он толкнул Таракана назад, прижал его к бочке и что-то зашептал ему на ухо. Лицо негодяя мало-помалу вновь приняло свое выражение гнусной свирепости, хотя при этом на нем выступил пот, а рот Таракана то открывался, то закрывался, словно он только что долго бежал. Он посмотрел на Лэндлесса одновременно и угрожающе, и раболепно.

– Что, приятель, стало быть, ты прознал, какое дельце я обделал нынче ночью? Но ты же будешь держать язык за зубами, да? Не станешь же ты закладывать своего товарища, который вместе с тобою гнил в Ньюгейте и переплыл океан в трюме того же корабля, идущего в эту чертову Виргинию, который завсегда был расположен к тебе и, как и ты, ненавидит того малого, который нас купил. Ты будешь молчать, приятель, и тебе не придется об этом пожалеть.

– Я сейчас же донесу на тебя полковнику Верни, – сказал Лэндлесс.

Негодяй издал утробное ворчание, в котором слышались одновременно и ярость, и страх. Луис Себастьян успокаивающим жестом положил ладонь ему на плечо.

– Если бы я подумал, что ты заложишь меня, – зарычал уголовник, – то ты не вышел бы отсюда живым.

– Я проживу достаточно долго, чтобы увидеть, как тебя повесят, – невозмутимо отвечал Лэндлесс.

Тут мулат вложил в руку Таракана бумаги.

– Стало быть, ты хочешь заложить меня? – процедил тот.

– Я так и сказал.

– Тогда клянусь Богом, ты об этом пожалеешь! – свирепо и торжествующе взревел Таракан. – Видишь вот это, вот это и вот это? – И он потряс ворохом бумаг. – Когда я смекнул, что на себе мне всего не спрятать, мне хватило ума захватить бумаги, а не пистолеты. Теперь ты у меня вот где! Тут у меня списки, которые старый дурак прятал за своим золотом. Тут достаточно для того, чтобы повесить тебя и твоих чертовых пуритан выше, чем Артаксеркс повесил Амана. Я держу тебя за горло и задавлю!

– Ты не умеешь читать и не знаешь, что содержится в этих бумагах, – ровным голосом сказал Лэндлесс.

– Зато читать умею я, – вкрадчиво промолвил Трейл. – Когда ты вошел, я как раз читал их нашему другу, который, увы, не получил достаточного образования.

Лэндлесс выхватил из-за пазухи пистолет, взвел его курок и прицелился в убийцу.

– Как видишь, – с грозным бесстрастием молвил он, – с твоей стороны было не так уж умно оставить в тайнике пистолеты. А теперь отдай мне эти списки.

– Черт возьми! – вскричал уголовник, а Луис Себастьян скользнул в сторону двери.

Но Лэндлесс, быстроглазый и проворный, уловив это движение, отпрыгнул назад, к двери, до того, как туда добежал мулат. Теперь он держал под прицелом всех троих мужчин.

– Я застрелю первого же из вас, кто стронется с места, – жестко сказал он. – Таракан, положи бумаги вон на тот обрезок доски и ногой подтолкни их ко мне.

– Ага, как же, – последовал брюзгливый ответ.

– Как хочешь. Сейчас я досчитаю до двадцати, и если при счете двадцать эти бумаги не окажутся в моих руках, пристрелю тебя как собаку.

Убийца изрыгнул ужасное проклятие. Лэндлесс начал считать. Таракан нерешительно шевельнул рукой, в которой он держал списки. Лэндлесс продолжал считать:

– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… – Ругнувшись еще раз и свирепо ощерившись, Таракан бросил бумаги на обрезок доски у своих ног.

– А теперь подтолкни ее ко мне, – приказал Лэндлесс.

Таракан, глядя на него волком, подчинился. Не переставая держать троицу под прицелом, Лэндлесс быстро нагнулся, подобрал драгоценные листки, удостоверился в том, что они все здесь, и засунул их за пазуху.

– А теперь мне надо вам кое-что сказать. – Он прислонился к косяку, сурово глядя на троих ошарашенных мерзавцев. – Начну с тебя, Трейл, и с тебя, Луис Себастьян. Эти бумаги не сказали вам ничего такого, чего вы не знали и прежде. Они ценны для вас только потому, что доказывают наличие заговора и вы могли бы использовать их, чтобы шантажировать нас или, если бы вам того захотелось, продать их полковнику Верни.

– Сеньор Лэндлесс правильно понимает, что к чему, – сказал Луис Себастьян.

– Что ж, теперь у вас уже нет этих доказательств, а значит, вы находитесь в том же положении, что и вчера.

– Послушайте, сеньор Лэндлесс, – угрюмо продолжил Луис Себастьян, – этот ваш заговор нам не по душе. Им верховодят те, кого вы именуете солдатами и мучениками, кого наш хозяин называет пуританскими фанатиками, а я, Луис Себастьян, считаю проклятыми еретиками. Кабальные работники не имеют права голоса в этом деле и ничего не решают, а рабы до самого последнего момента вообще не должны ничего знать. Горстка наших, те, в ком течет кровь белых, были посвящены в тайну, чтобы, когда настанет час, мы взбунтовали чернокожих, но разве кто-то спрашивает наших советов? Разве с нашими мнениями считаются, разве наши желания уважают? К примеру, я, Луис Себастьян, принимал участие в трех восстаниях в Вест-Индии и знаю, как надо делать такие дела, но разве мои советы по поводу того или этого интересуют кого-то из вас? Вы кормите нас обещаниями, но Матерь Божья, почем нам знать, что эти обещания будут исполнены? Клянусь Сантьяго![59]59
  Так по-испански называют апостола Иакова, святого покровителя Испании.


[Закрыть] Может статься, восстание увенчается успехом, и плантаторы будут повержены, а мы так и останемся рабами и просто сменим хозяев.

– Сейчас уже поздно задавать такие вопросы, – ровным голосом заметил Лэндлесс. – Вам придется принять наш заговор таким, каков он есть. Освобождая себя, солдаты Республики неизбежно освободят из неволи и вас, как они освободят меня, хотя я, как тебе известно, каторжник. Я готов рискнуть, и думаю, то же самое готовы сделать и вы.

Мулат вертел в руках колышек для подвязки табачных растений, постукивая им по своим крупным белым зубам. Затем медленно, глядя на фшуру, загораживающую дверь, проговорил:

– Разумеется, сеньор Лэндлесс, похоже, это наш лучший, наш единственный шанс обрести свободу.

Этим Лэндлессу и пришлось удовлетвориться. Повернувшись к убийце, он грозно сказал:

– А теперь послушай меня ты, Таракан. Я держу тебя в руках, поскольку ночью я слышал тебя на болоте, мы с Порринджером видели, как ты нынче утром украдкой выплыл из тамошней речушки, и я готов поклясться, что ты знал о золоте, которое было спрятано в хижине. И в эту минуту ты прячешь его на себе. Я мог бы держать тебя тут под прицелом, покуда не придет надсмотрщик и не обыщет тебя. Но я дам тебе уйти, чтобы не поставить под удар успех дела, которое тому, кого ты убил, было дороже жизни. Голословное утверждение изобличенного убийцы относительно содержания бумаг, предъявить которые он не может, мало чего стоит, но я предпочитаю, чтобы ты его не делал. Я тебя предупредил – лучше тебе немедленно бежать.

– Коли ты будешь держать язык за зубами, то на кой ляд мне бежать?

– Причина есть, и она находится в хижине на приливном болоте.

– О чем ты?

– О том, что в руке человека, которого ты убил, зажата вторая половина этого клока волос над твоим лбом.

Таракан с воплем бросился к двери, но его встретило дуло пистолета.

– Погоди, – спокойно сказал Лэндлесс. – Не бойся, я дам тебе убежать, но ты не покинешь этот сарай, покуда его не покину я.

– Чтоб тебе пропасть! – заорал уголовник с пеной на губах.

– Ты неблагодарен. Я не только обещаю не свидетельствовать против тебя, но и помогаю тебе сбежать.

– Для этого у тебя есть свои собственные причины, – заметил Трейл.

– Да, есть. Если тебя, Таракан, поймают, я буду молчать, если молчать будешь и ты. Если ты сейчас сбежишь, я буду молиться о том, чтобы когда-нибудь тебя настигла расплата. И чтобы эта расплата была суровой.

– Такой она и будет, вот только расплачиваться придется не мне, а тебе! – свирепо вскричал убийца. – Сейчас ты взял надо мною верх, но погоди! Будет и на моей улице праздник, и тогда я тебе покажу! Я раскурочу твою красоту и выпущу из тебя больше крови, чем плеть надсмотрщика, когда он тебя порол. Ей-богу, тебе придется солонее, чем этому старому хрычу, который корчился, вырывался и пытался молиться. Я…

С побелевшими губами и пылающими глазами Лэндлесс ринулся вперед и пистолетом ударил мерзавца в висок. Таракан пошатнулся и рухнул на колени, униженно моля о пощаде.

Лэндлесс опустил руку и медленно отступил к двери.

– Ты правильно сделал, что взмолился о пощаде, – тихо и отчетливо проговорил он, – потому что ты никогда еще не был так близок к смерти. Сейчас я дам тебе уйти, но когда-нибудь я тебя убью. И до тех пор – берегись! – Не отрывая взгляда от троих мужчин, он вышел за дверь, затем повернулся и пошел прочь твердым шагом, но со скорбью в сердце по своему убитому другу и с предчувствием беды.

В сушильном сарае убийца, поддельщик документов и мулат сидели в унылом молчании, пока снаружи не затихли шаги. Тогда, бранясь на чем свет стоит, Таракан двинулся к двери. Трейл удержал его.

– Куда ты идешь? – вскричал он.

– Не знаю! К черту!

– Если ты сейчас сбежишь, за тобой еще до полудня начнут охоту со сворой поисковых собак.

Душегуб издал вопль и ударил кулаком по стене с такой силой, что до крови ссадил костяшки пальцев.

– Есть один путь, – медленно проговорил Луис Себастьян, – путь, который известен только мне. Доплыви по протоке до лесного ручья, прошагай по нему до второго ручья, потом до третьего, пройди по этому ручью одну милю, зайди в лес, держа путь на север, и, отмахав еще одну милю, ты попадешь в деревню чикахомини на берегу Паманки. Это племя в контрах с губернатором и Государственным советом, и они тебя спрячут. Более того, я как-то раз оказал их вождю услугу, и теперь они мои друзья.

– Тогда я пошел, – проворчал Таракан, высвободившись из хватки Трейла.

– Погоди, – сказал Луис Себастьян. – У тебя достаточно времени. Вудсон доберется сюда еще нескоро, а когда придет, то обнаружит, что мы с Трейлом усердно работаем в поле, и мы скажем ему, что ты давно уплыл по протоке. Но сейчас нам надо с тобой поговорить.

– Тогда давай побыстрей, – проворчал убийца. – Я не хочу болтаться в петле.

Луис Себастьян придвинул свое красивое злобное лицо к безобразной роже Таракана.

– Разве ты не хочешь уничтожить этого дьявола, который только что лишил тебя достояния, заработанного тяжелым трудом?

– Хочу и еще как! – вскричал убийца и разразился ужасной бранью. – Я бы отдал ради этого все кроме жизни и золота, и этот хитрый дьявол очень хорошо это знал. Я бы отдал за это свою душу!

– А хочешь, я скажу тебе, как можно добыть больше золота, чем было у старика Годвина, больше в двадцать раз? Как обрести свободу? И несколько сладких часов, когда ты сможешь творить с теми, кто живет в хозяйском доме, все, что пожелаешь? Хочешь погрузить руки по локоть в сундук с деньгами хозяина, упиться допьяна его вином, пришибить его и этого улыбчивого чертенка, его кузена и этого второго черта, Вудсона, слушать, как женщины вопят, моля о пощаде – и моля напрасно? Ты всего этого хочешь?

– Скажи мне, как это сделать! – завопил душегуб со свирепым огнем в налитых кровью глазках. – Покажи мне, как это сделать, не рискуя, и я… – Он оборвал речь и потряс кулаками.

– Иди в индейскую деревню на Паманки, – сказал Луис Себастьян, сделавшись похожим на хитрого кота. – Я приду к тебе туда в первую же ночь, когда мне удастся ускользнуть, я и наш друг сеньор Трейл. Там мы все и обсудим. Матерь Божья! Может статься, сеньор Лэндлесс обнаружит, что другие могут плести заговоры не хуже, чем его клятые еретики.