Текст книги "Пленники надежды"

Автор книги: Мэри Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Мы пойдем этим путем, – сказал индеец. – Он проходит над головами этих собак и их хрусткими сухими ветками прямиком туда, где находится девушка.

Не говоря ни слова, Лэндлесс схватился за ствол небольшого кедра, торчащего из расселины в скале, и взобрался на уступ. Монакатока последовал за ним, и они молча, осторожно начали свой опасный путь. Лэндлессу это было не впервой – мальчишкой он часто ходил по таким карнизам на отвесных белых утесах над морским прибоем, грохочущим в сотне футов внизу. Тогда наградой за его смелость было птичье гнездо, а головокружение или неверный шаг повлекли бы за собой смерть. Теперь, хотя до земли не было и двух ярдов, неверный шаг означал еще худшую погибель, но награда – награда была неизмеримо ценней! В глазах Лэндлесса сиял свет, когда он подбирался все ближе и ближе к шалашу, построенному у скалы.

Они миновали тлеющие угли большого костра и приблизились к кругу спящих индейцев. Те лежали в лунном свете, словно упавшие статуи, их бронзовые тела были недвижны, их суровые черты были бесстрастны, как смерть. На их поясах блестели томагавки и ножи для снятия скальпов, и рядом с каждым воином лежали лук и колчан, полный стрел. Только у одного из них имелся мушкет, положенный на сгиб его локтя, со стволом, поблескивающим на фоне его темной кожи. Правда, она была все же не так темна, как у остальных, да и лицо его, обращенное к звездам, не походило на лицо индейца.

Это был Луис Себастьян. Он лежал немного ближе к шалашу, чем рикахекриане, прямо перед входом, и, когда Лэндлесс остановился на уступе над ним, повернулся и засмеялся во сне.

Медленно и осторожно Лэндлесс спустился с карниза, и его мокасины коснулись земли там, где она была свободна от гальки и веток. Он оглянулся, посмотрел на великана-саскуэханнока, который стоял, прижавшись спиной к скале, держа наготове нож и зорко глядя на спящих воинов, затем беззвучно переступил через тело мулата и вошел в шалаш.

Внутри царила куда более густая тьма. Остановившись у входа, чтобы дать глазам приспособится к ней, Лэндлесс вдруг услыхал крик совы – то был их условный сигнал, – и стремительно повернулся, чтобы встретить опасность, о которой он предупреждал.

Мулат проснулся, встал на колени, затем с кошачьей грацией – на ноги, потянулся, прислушиваясь, оглядел спящих рикахекриан, положил свой мушкет на землю и, улыбаясь, неслышным шагом также вошел в шалаш.

Лэндлесс дождался, когда Луис Себастьян переступит порог, затем прыгнул на него повалил на землю и, поставив ему на грудь колено, придавил его к земле. Мулат пытался вырваться – но его противник был сильнее, пытался вскрикнуть – но Лэндлесс одной рукой изо всех стиснул горло негодяя, а другой пытался нащупать свой нож. Свет луны, льющийся через входной проем шалаша, упал на его лицо. "Ты"! – сказали глаза Луиса Себастьяна, мулат попытался оторвать его руку от своего горла, но Лэндлесс только сдавил его еще крепче и всадил нож в желтую грудь. Когда его враг перестал корчиться, Годфри поднялся с колен и взглянул на злодейскую физиономию, освещенную луной. Их борьба продлилась всего минуту и происходила беззвучно – ни один спящий дикарь даже не пошевелился. Но теперь Лэндлесс услыхал частое, полное страха дыхание, и его уже приноровившиеся к темноте глаза различили в противоположном углу белое пятно. Когда он двинулся в его сторону, белая фигура рванулась прочь, но он схватил ее и прошептал:

– Не кричите. Это я, Годфри Лэндлесс.

В темноте он почувствовал, как вызванное ужасом напряжение покинуло девушку, которую держали его руки, она покачнулась и уронила голову на его руку. Подняв ее бесчувственное тело, он переступил через мулата и, выйдя из шалаша, увидел Монакатоку, стоящего возле входа с ножом в руке и пристально глядящего на спящих рикахекриан.

Глава XXX
ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

Лэндлесс повернулся к карнизу, по которому они пришли, но индеец покачал головой и, показав на поток, который, сделав резкий поворот, громко журчал у самых их ног, бесшумно зашел в воду, не забыв, однако, взять мушкет Луиса Себастьяна, лежавший на земле возле шалаша. Лэндлесс молча последовал за ним и повернулся было в сторону реки, но саскуэханнок опять покачал головой и медленно, осторожно направился вверх по течению ручья.

Лэндлесс подчинился, и, одной рукой придерживая бесчувственное тело женщины, в поисках которой он прошел столько миль, а другой хватаясь за валуны, чтобы не скользить, молча последовал за своим спутником мимо рикахекриан, спящих в тени широкой скальной арки и вышел на ничем не затененный лунный свет. Только когда они прошли немалое расстояние по гладким перекатам мимо огромных утесов под темными благоухающими шатрами из ветвей туй, Лэндлесс тихо сказал:

– Почему мы идем вверх по течению этого ручья, вместо того, чтобы двигаться к реке? Это же их путь.

Губы саскуэханнока тронула чуть заметная улыбка.

– Белый человек мудр, кроме тех случаев, когда он находится в лесу. Тогда он так дуреет, будто во всех лесных ручьях течет огненная вода и он выпил ее всю. Его легко обманет даже индейский ребенок. Когда эти алгонкинские собаки проснутся и обнаружат, что лань сбежала, а желтый раб убит, они начнут искать наш след и поймут, что мы пришли со стороны реки. И, не найдя обратного следа и увидев только, что мы вошли в воду возле шалаша, они решат, что мы пошли по течению, обратно к реке. Они тоже отправятся к реке, но, дойдя до нее, не будут знать, что делать. Они подумают: "Должно быть, тех, кто последовал за рикахекрианами в Голубые горы, много, у них храбрые сердца, и они вооружены мушкетами. Они приплыли на лодках, и двое из них: один из их воинов и один ирокез – прокрались по ручью до лагеря рикахекриан, когда Кивасса закрыл свои глаза и уши, и украли уведенную рикахекрианами лань, и убили мужчину, который вместе с ними убежал от бледнолицых". – И пройдет немало времени, покуда они не поймут, что никаких лодок не было и что тех, кто последовал за ними в Голубые горы, было только двое, ибо я очень тщательно скрыл наш след там, где этот ручей впадает в реку. Но в конце концов они отыщут его, а еще через какое-то время смекнут, что вождь конестога, его белый брат и девушка пошли против течения ручья, и тогда пустятся в погоню. Однако это случится лишь после того, как солнце утратит свою силу, и к тому времени мы должны будем уйти далеко.

– Понятно, – молвил Лэндлесс. – Монакатока обладает мудростью лесов.

– Монакатока – великий вождь, – последовал краткий ответ.

– Ты думаешь, они последуют за нами, даже поняв, что к тому времени мы успели уйти далеко?

Они будут идти по нашим следам солнце за солнцем, зоркие, как коршуны, неутомимые, как дикие лошади, голодные, как волки, покуда мы не доберемся до племен, которые дружественны бледнолицым. А это случится лишь через много-много солнц. Я сказал моему брату, что в Голубых горах нас подстерегает Смерть. Теперь же Смерть идет по нашему следу.

Они дошли до еще более узкого потока, впадающего в ручей, по коему они шагали до сих пор, и саскуэханнок свернул в его русло. Вскоре их взорам предстал пологий каменный склон, на некотором отдалении от которого виднелся невысокий холм.

– Хорошо, – пробормотал индеец. – Мокасины не оставят на этой скале таких следов, которых не выпьет солнце.

Они выбрались из воды на скалу и остановились, глядя на лощину, по которой пришли.

– Мой брат устал, – молвил саскуэханнок. – Девушку понесет Монакатока.

– Я не устал, – ответил Лэндлесс.

Индеец посмотрел на лицо девушки, которую его товарищ нёс на плече.

– Она красива и бела, как те цветы, которые наши девы собирают на берегах ласкающей глаз реки.

– Она приходит в себя, – сказал Лэндлесс и, бережно положив ее на скалу, опустился подле нее на колени.

Она открыла глаза и спокойно посмотрела на него.

– Вы пришли, – сонно промолвила она. – Мне снилось, что вы придете за мной. А где мой отец и мой кузен?

– Они все еще ищут вас, сударыня, я в этом не сомневаюсь, хотя и не видел их со дня вашего похищения. Они поплыли вверх по Паманки, и потому им не удалось вас найти. Благодаря этому саскуэханноку, мне повезло больше.

Она лежала, так же спокойно глядя на него, и на лице ее не было удивления, оно отражало только безмятежный покой.

– Тот мулат, – молвила она. – Его я боялась больше остальных. Увидев, что он вошел в шалаш, я начала молиться о смерти. Вы убили его?

– Думаю да, – отвечал Лэндлесс, – но я не уверен. Я слишком спешил, чтобы удостовериться.

– Неважно, – сказала она. – Ведь вы не дадите ему причинить мне зло – если он еще жив – и не позволите этим индейцам схватить меня опять?

– Нет, сударыня, – ответил Лэндлесс.

Она улыбнулась, как ребенок, и закрыла глаза. В лунном свете она в своем белом платье и с распустившимися волосами, которые золотым плащом окутывали ее до колен, была похожа на бестелесный дух, возникший из тумана, на Лорелею[96]96
  Лорелея – по немецким сказаниям, рейнская фея, заманивающая рыбаков и корабельщиков к своей скале, чтобы они разбивались об нее.


[Закрыть], спящую на своей рейнской скале. Лэндлесс, все еще стоящий на коленях, смотрел на нее с неистово бьющимся сердцем, но тут саскуэханнок, опершись на свой мушкет, устремил на них свой бесстрастный взор и сказал:

– Мы должны отойти далеко отсюда к тому времени, как эти собаки проснутся, а Златовласка не может идти быстро. Надо уходить сейчас.

– Сударыня, – молвил Лэндлесс.

Она открыла глаза, и он помог ей встать.

– Нам надобно спешить, – мягко сказал он. – Они будут преследовать нас, и мы должны пройти как можно дальше до того, как они обнаружат наш след.

– Я об этом не подумала, – промолвила она, широко раскрыв глаза. – Мне казалось, что все уже позади – весь этот ужас, весь этот кошмар. Пойдем же и поспешим! Я сильная и научилась ходить по лесу. Скорей!

Индеец пошел впереди по камням, затем они зашагали по ковру из сухой сосновой хвои и наконец оказались в лесистой, заросшей папоротником низине, где жирная черная земля пружинила под их ногами, как губка. Здесь индеец заставил Лэндлесса нести Патрицию, а сам пошел сзади, идя задом наперед, ступая в следы своего спутника и останавливаясь после каждого шага, дабы, используя все индейские хитрости, скрывать их следы. Вскоре они опять набрели на участок скальной породы, долго шли по нему, затем обнаружили еще один ручей, мелкий и широкий. По лесу медленно разливался бледный свет занимающегося дня. В ветвях деревьев над их головами запорхали и защебетали птицы, зацокали белки, и в белой дымке там, где ручей делал повороты, они трое видели оленей, выходящих из леса на водопой.

Перед ними показался большой холм, на котором не росли деревья, а только жесткая трава и невысокий чертополох, усеянный голубыми цветами, на которых жужжало множество пчел. Они взобрались на этот холм и с его вершины стали смотреть, как в безоблачное небо поднимается огненный шар. Утренний ветерок, веющий над бескрайним лесом, обдувал их лица, а снизу доносились лесные звуки и запахи. Кругом высились громады Голубых гор – острые вершины, теряющиеся в облаках, могучие бастионы, поднимающиеся из моря тумана – таинственные твердыни, которые никогда не видали поселенцы, живущие на равнинах. Для них это была некая волшебная страна, в которой, по их мнению, было много золота.

– О, эти горы! – молвила Патриция. – Эту ужасные грозные горы! Когда же мы избавимся от них? Когда доберемся до равнины и синей воды?

– Думаю, до этого пройдет много дней, – ответил Лэндлесс. – Смотрите, наши лица обращены на восток – в сторону дома.

Она с минуту постояла молча, и на ее щеки медленно воротился румянец, а в ее глазах засиял свет, затем вдруг спросила:

– Вас послал за мной мой отец?

– Нет, сударыня.

– Тогда как же вы здесь оказались?

Он поглядел на нее с улыбкой.

– Я сбежал из тюрьмы – и пришел.

Ее лицо омрачила тень, но тут же исчезла.

– Я очень вам благодарна, – сказала она. – Вы спасли меня от участи, которая была бы хуже смерти.

– Это я благодарен Богу, – ответил он.

Они молча спустились с холма и обнаружили саскуэ-ханнока, быстрее них проскользнувшего вперед. Теперь он сидел на корточках у костра, который развел на плоском камне возле одного из бесчисленных ручейков, текущих по здешнему краю.

– Этим собакам понадобились бы глаза ирокеза, чтобы разглядеть наш след, – с мрачным удовлетворением молвил индеец, когда они подошли к нему. – Пусть мой брат и Златовласка отдохнут у костра, а Монакатока сходит в лес и добудет им еду.

Он ушел, его исполинская фигура исчезла в тумане, наполняющем ложбину между холмами, а Лэндлесс и Патриция сели у костра. Лэндлесс подбросил в него сухого хвороста, которым была усеяна земля, пламя взвилось, затрещало, и над ним поднялась тонкая струйка голубоватого дыма. Когда он закончил с этим и сел на свое место, на них напала скованность и они замолчали, мужчина и женщина, жизни которых были так различны, и которые такими разными, странными и непредсказуемыми путями пришли к этому сотовариществу в диком девственном краю. Они сидели друг напротив друга в красноватом свечении костра, и каждый из них, глядя на темные углубления между его угольев, видел в них одно и то же – сушильный сарай и то, что там произошло.

– Я хочу вам верить, – молвила наконец Патриция, подняв глаза на его лицо. – Но как? Ведь вы мне солгали.

Лэндлесс гордо поднял голову.

– Сударыня, выслушайте меня, послушайте то, что я скажу в свою защиту. Вы роялистка, я же сторонник Английской Республики. Неужто вы не понимаете, что если десять лет назад, по мнению людей ваших убеждений, замышлять заговоры против правительства, как в Англии, так и здесь, было справедливо и доблестно, то и приверженцы Республики не видят ничего дурного в том, чтобы бороться за свое дело – дело, которое они почитают таким же возвышенным и священным, каким роялисты десять лет назад почитали восстановление англиканской церкви и возвращение к власти Стюартов?.. И разве не естественно для раба бороться за свою свободу? Неужто вы считаете, что люди по своей доброй воле гниют в тюрьме и в зловонных трюмах кораблей? Неужто, по-вашему, им хочется, чтобы их покупали и продавали, как скот, чтобы их приковывали к веслам галер или заставляли гнуть спину на табачных полях, чтобы их держали вместе с отбросами общества, неужто они желают повиноваться щелчку пальцев хозяина или его бичу? Нас – и тех, кого называют кромвелианцами, и уголовных преступников, и меня самого, которого вы, если вам угодно, можете почитать и тем, и другим – притащили сюда на веревках. Разве мы обязаны быть верными тем, кто сделал нас отверженными, или тем, кто купил нас, как покупают бессловесную скотину? Видит Бог, нет! Нас более не почитали за людей, на нас смотрели как на движимое имущество, как на животных, как на рабов, сидящих в клетках на цепях. И, как посаженное в клетку животное ломает, если может, прутья решетки своей тюрьмы, так и мы попытались разрушить нашу тюрьму. Вы, сударыня, были пленницей, так скажите – разве свобода не сладка? Мы также жаждали свободы. Мы поставили на карту наши жизни – и проиграли. Эта мечта не сбылась – что ж, так тому и быть… Мятежникам тоже известно, что такое честь. В то утро после шторма мне надо было выбирать: либо солгать вам, либо стать предателем… Но то, чему я попросил вас поверить до того, есть чистая правда. Я знаю, что в ваших глазах я по-прежнему мятежник, взбунтовавшийся против короля и заслуживший ту смерть, на которую я был осужден, но если после того, как я поклянусь вам своею честью дворянина, поклянусь перед Богом, взирающим на эти безмолвные холмы, вы по-прежнему будете почитать меня еще и уголовным преступником, то это будет несправедливо не только по отношению ко мне, но и к вам самой.

Он резко встал и начал подбрасывать в костер новый хворост. Из леса вышел Монакатока, неся на плече дикую индюшку, и сквозь туманную дымку приблизился к ним.

– Монакатока раздобыл нам завтрак, – сказал Лэндлесс, произнося слова нарочито безразличным тоном и не глядя на Патрицию. – Я этому рад, ведь вы наверняка ослабели от голода.

– Мне очень хочется пить, – тихо промолвила она.

– Если вы подойдете к кромке воды, это можно будет быстро исправить.

Она встала с камня, на котором сидела, и последовала за ним к краю ручья.

– Мне бы хотелось сейчас иметь золотую чашу, – сказал он, однако у нас нет даже большого листа. Сударыня, вы попьете из моих рук?

– Да, – ответила она, затем, мгновение помолчав, добавила: – Поскольку верю, что они чисты.

Говоря, она коснулась его руки, и он молча поднес ее руку к своим губам. Опустившись на колени на траву у края ручья, он набрал пригоршню воды, девушка наклонилась и выпила всё без остатка, затем они оба воротились к костру и молча сели. Час спустя саскуэханнок тщательно загасил огонь, выбросил все угли и золу в ручей, спрятал под большими камнями остатки их утренней трапезы, стер все следы мокасин и, придав маленькой ложбине между холмами точно такой же вид, какой она имела несколько часов назад, до того, как сюда ступила нога человека, зашел в воду ручья и объявил, что им пора продолжить путь. Незадолго до полудня, когда поток повернул на юг, они оставили его и, зайдя в темную чащу леса, быстро двинулись на восток.

Глава XXXI
ХИЖИНА НА ПОЛЯНЕ

Пять дней спустя путники, идя на восток, отошли от ложбины между холмами примерно на девяносто миль. Они двигались быстро, отдыхая ночами всего лишь по нескольку часов, а днем делая привалы только тогда, когда зоркие глаза Лэндлесса видели на лице идущей рядом с ним женщины усталость или замечали, что она начинает замедлять шаг. Горы остались позади, но, судя по всему, беглецы и теперь передвигались по девственной земле, где никто не селился. На холмах вокруг ручьев и речушек, не стояли индейские деревни, не встречались им и охотники, и нигде не было видно никаких следов присутствия человека. Если враги и преследовали их, это было неведомо им, ибо казалось, что вокруг царят полное уединение и ничем не нарушаемый покой. Тем не менее, индеец продолжал бдеть, с невероятной изобретательностью заметая их следы, пользуясь любой речушкой, любым ручьем, любым каменистым склоном, разводя костры только в скрытых ложбинах между холмами или других незаметных складках местности. Используя лук и стрелы, он добывал всем пропитание – оленей или пернатую дичь – и неизменно шел сзади либо сидел у дерева или камня ниже того места, где расположились Лэндлесс и Патриция, прямой как палка, неутомимый, внимательный – воплощенная осторожность. Если он спал, то так чутко, что его мог разбудить упавший с дуба желудь или сонное шевеление прячущейся в папоротниках куропатки. Иногда они отдыхали возле костров, потому что из темноты до них доносился вой волков; в те ночи, когда это бывало необходимо, саскуэханнок бодрствовал, положив мушкет на колени и зорко вглядываясь в тьму. Похоже, им грозили одни только волки – пока трусливые, поскольку до зимы с ее бескормицей, хотя она и быстро надвигалась, было еще далеко – и никакие звуки, кроме шумов леса, не беспокоили путников, и сквозь скудный подлесок по мху и бруснике не пробирался никто опаснее медведя или барсука. Но индеец все равно продолжал глядеть в оба.

День за днем Лэндлесс и Патриция шли бок о бок по лесу, который из зеленого мало-помалу становился красным. Руки его поддерживали Патрицию, когда она ступала по камням или спускалась в лощины, или прорубали для нее путь, когда надо было пробираться через обширные заросли сассафраса или переплетения лоз дикого винограда, а когда приходилось идти по руслам речек и ручьев, он нёс ее на руках. Девушке не было нужды жаловаться на усталость, потому что он видел, когда она уставала, и делал привал. Во время их незамысловатых трапез он с чинной учтивостью прислуживал ей, а когда они останавливались на ночлег, он готовил для нее ложе из палых листьев и сплетал вокруг него загородку из ветвей. Говорили они мало и только о том, что было необходимо. Она держалась с ним мягко и любезно, благодаря его словами и улыбкой за все, что он делал для нее, и в ее глазах не было недоверия, но он видел, или же ему казалось, что он видит некую тень в их глубинах и, говоря себе: "Она не забыла, значит, я тоже не должен забывать", – он следил за собой и установил границы, за которые ему не следовало заходить.

На шестой день после полудня они проходили через глубокую и узкую лощину между двумя крутыми холмами, поросшими густым лесом, когда индеец вдруг остановился как вкопанный и предостерегающе крякнул, после чего наклонился, насторожив слух.

– Что это? В чем дело? – тихо спросил Лэндлесс. – Я ничего не слышу.

– Это звук, – так же тихо ответил саскуэханнок. – Что это такое, я еще не знаю, поскольку он доносится издалека. Но это где-то спереди.

– Продолжим ли мы идти? – спросил Лэндлесс, и индеец кивнул.

Приближался вечер, и холмы, а также стены лощины, изгибающиеся то вправо, то влево, скрывали солнце. Из-за огромных деревьев: сосен и каштанов, грецких орехов и дубов – растущих на обоих склонах, из-за нависающих скал и зарослей папоротника, в лощине царил сумрак. Иногда среди них попадались серебристые стволы берез, высокие и прямые, похожие на призрачных часовых.

– Ты все еще слышишь это звук? – спросил Лэндлесс после того, как они прошли немалое расстояние в мертвом молчании.

– Да.

– И он по-прежнему доносится спереди?

– Да.

По лощине пронесся холодный ветер, дующий с открытых мест.

– Я слышу очень тихий, едва различимый звук, – сказал Лэндлесс, – и это похоже на стук дятла в чаще.

– Это звук топора белого человека, – молвил индеец. – Кто-то из них рубит дерево.

– Тут на многие мили вокруг не может быть белых первопроходцев, – воскликнул Лэндлесс. – Ни один белый человек никогда не забирался так далеко. Должно быть, это индеец.

Саскуэханнок покачал головой.

– Зачем индейцу рубить дерево? Мы убиваем деревья и оставляем их стоять без коры подобно костям человека, съеденного волками, и они падают сами собой.

– Если мой отец все еще разыскивает меня, – тихо проговорила Патриция, – не может ли это быть его отряд? Возможно, там течет река, и они мастерят каноэ.

– Я горячо молюсь о том, чтобы это, и вправду, было так, – сказал Лэндлесс. – Но скоро мы узнаем, он это или нет. Монакатока уже отправился вперед.

Она не ответила, и они пошли дальше сквозь сумрак лощины. Вскоре идти стало трудно, теперь путь им преграждали большие камни, а свет едва доходил до них сквозь склонившиеся со скал кедры, густо обвитые диким виноградом. Годфри протягивал Патриции руки, она опиралась на них, и он помогал ей пробираться там, где дорога была особенно неровной. Он чувствовал, как ее руки дрожат в его руках, и думал, что это оттого, что она окрылена надеждой.

– Если это и впрямь он, – промолвила она один раз, говоря так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать ее, – если это и впрямь мой отец, то это последний раз, когда вы помогаете мне.

– Да, – спокойно ответил он. – Это последний раз.

Они миновали камни и подошли к той части лощины, где она расширялась. Звук, что озадачивал путников, был теперь слышен ясно, и это в самом деле был звонкий стук топора, тут не могло быть никакой ошибки. Они обогнули выступающий утес и сразу же вместо стылого полумрака лощины оказались среди величественных холмов и долин, в окружении осеннего леса и текущих вод, омытых золотым светом заходящего солнца, кажущегося особенно ярким после сумрака, по которому они только что шли. Но вскрикнули они не потому, что восхитились открывшейся перед ними красотой, а потому, что невдалеке на пригорке, поросшем короткой травой и увядающим золотарником и омываемом довольно широким потоком, под сенью двух великолепных кленов, увитая ломоносом с белыми цветами, стояла маленькая грубо сработанная хижина. Из ее крайне примитивной трубы подымался дым, а на траве перед дверью резвился маленький полуголый ребенок – белый ребенок. Путники ошеломленно уставились на это зрелище, и тут послышался женский голос, свежо и красиво распевающий английскую балладу. Вокруг пригорка деревья были срублены, и вместо них росли уже начавшие желтеть стебли кукурузы. Невысокий холмик, усыпанный цветами золотарника и опоясанный золотом зреющей кукурузы, казался волшебным островом в бескрайнем море американского леса. Пожалуй, даже появление самых настоящих эльфов не поразило бы Лэндлесса и Патрицию так, как вид этой крохотной хижины, резвящегося ребенка и звуки звонкого пения женщины.

Из-за ствола дуба беззвучно вышел Монакатока.

– Тьфу, пропасть, – сказал он. – Этот малый сумасшедший, потому-то он до сих пор и сохранил свой скальп. – Говоря, он показал туда, где в некотором отдалении спиной к лесу стоял мужчина и рубил дерево.

– Он осмелился на многое, – молвил Лэндлесс. – Мы не ожидали увидеть лицо белого человека – ни первопроходца, ни траппера, ни торговца – на протяжении еще многих и многих миль. Этот человек построил свой дом в пасти волка.

Патриция устремила на хижину мечтательный взгляд.

– Там есть женщина, – сказала она, и Лэндлесс впервые за время их долгого и тяжелого путешествия услышал, как ее голос дрогнул. – Ведь нам нет нужды обходить их стороной, не так ли? Тут так красиво, и все дышит таким покоем. Неужто мы не можем провести здесь одну ночь?

– Да, можем, – мягко ответил Лэндлесс, прочтя по ее лицу, как и все ее предыдущие желания, это стремление пообщаться с женщиной, пусть и совсем недолго. Индеец тоже согласно кивнул. – Хорошо! Но этой ночью Монакатока будет караулить.

Они прошли под кронами деревьев, образующими кружевную тень, направляясь к мужчине, который работал у подножия пригорка. Они подошли к нему уже совсем близко, когда женщина, чей голос они слышали, вышла на порог хижины, поглядела в сторону лощины и увидела три фигуры, выходящие из нее. Громко вскрикнув, она подхватила ребенка, играющего у ее ног, и по склону пригорка побежала вниз, к мужчине. Он, услыхав ее крик, уронил топор, схватил мушкет, который был прислонен к ближайшему к нему пню, и, развернувшись, нацелил его на чужаков.

– Дайте мне ваш носовой платок, сударыня, – промолвил Лэндлесс и пошел вперед, держа в руке квадратик белого батиста.

– Стой! – крикнул мужчина с мушкетом.

– Мы друзья, – отозвался Лэндлесс. – Эта леди и я пришли из английских поселений, а этот индеец не алгонкин, а ирокез – саскуэханнок, как вы можете видеть по его росту и стати. Вам нечего бояться. Мы тут совершенно одни.

Мужчина медленно опустил мушкет.

– Во имя всех демонов ада, что вы делаете здесь? – спросил он, тыльной стороной руки отерев холодный пот, выступивший на его лбу. Он был высок, с жилистым телом и бесшабашным выражением лица, так продубленного солнцем и ветром, что оно стало почти таким же темным, как лица индейцев.

– Я мог бы задать вам такой же вопрос, – сказал Лэндлесс, приблизившись к нему с улыбкой. – Эта леди была похищена отрядом бродячих рикахекриан, которые увели ее в Голубые горы. Мы просим вас приютить нас на эту ночь. Моя спутница очень устала и много недель не видела ни одного женского лица. Я уверен, что ваша жена будет к ней добра.

Женщина, которая теперь стояла рядом с мужчиной, улыбнулась, но на лице ее было написано сомнение, лицо мужчины также было мрачно, и в глазах его горели тревожные огоньки. Присмотревшись, Лэндлесс увидел у него на лбу отметину, которая объясняла его явное смятение.

– Вам нет нужды бояться меня, – тихо молвил он. – Нас не касается, как вы оказались в этой глуши, так далеко от того, что доселе считалось самым отдаленным форпостом англичан.

Мужчина, чувствуя на себе его взгляд, непроизвольным движением поднял руку ко лбу, затем неуклюже опустил ее.

– Я все понял, – сказал Лэндлесс. – Я тоже был – и остаюсь – подневольным батраком. И, если уж на то пошло, беглецом. Я бы не выдал вас, даже если бы мог, но очевидно, что такой возможности у меня нет. Вы дадите нам приют на эту ночь?

– Да, – ответил мужчина, и лицо его прояснилось. – Как вы и сказали, тут вы не можете причинить нам вреда, даже если бы и хотели, поскольку хозяева, проклятые надсмотрщики и собаки-ищейки слишком далеко, и нас им не достать. Отведи в дом эту леди, Джоан, и мы позаботимся о ней.

Час спустя женщина и Патриция сидели бок о бок на ступеньке крыльца в долгих горных сумерках. Ребенок у их ног гулил, хлопал в ладоши и срывал цветы золотарника, растущего у самой двери. У подножия пригорка по берету спокойного чистого потока хозяин хижины и Годфри Лэндлесс прохаживались взад и вперед, то скрываясь в тени деревьев, то смутно виднеясь на открытых местах, меж тем как индеец лежал, растянувшись под кленами и пристально вглядываясь в черный зев лощины, из которой они пришли.

– Тут красиво и спокойно, – молвила Патриция, – но в этих ужасных горах живет великая опасность. Почему вы пришли сюда?

– Мы пришли сюда, потому что любили друг друга, – просто ответила женщина.

– Но почему вы решили поселиться в земле дикарей, так далеко от безопасных мест, от английских поселений?

Женщина перевела взгляд на красивое лицо той, что сидела рядом с ней и молча вгляделась в него.

– Я вам расскажу, – сказала она наконец, – потому что, сдается мне, что вы так же добры, как и красивы, а красотою вы похожи на ангела. И, хотя я вижу, что вы благородная леди, вы тоже женщина, и, как и я, много страдали и, сдается мне, любите, как люблю я сама.

– Я никогда не любила, – возразила Патриция.

Женщина улыбнулась и покачала головой.

– Когда любишь, у тебя в глазах появляется такой взгляд, который не спутаешь ни с чем, уж я-то это знаю. – Она подняла ребенка и стуча его маленькой ручкой себя по груди, начала свой рассказ: – Прошло четыре года с тех пор, как я законтрактовалась работать на плантациях, чтобы стать кабальной работницей у одного плантатора, живущего далеко от побережья и затем, освободившись, добиться в Америке лучшей доли. Это была тяжелая жизнь, тяжелая – вы даже не представляете, как она была тяжела… Как-то раз хозяин соседней плантации прислал моему хозяину письмо, и я (поскольку я работала в доме) взяла его у посыльного. Так вот, этим посыльным оказался парень, которого я знала в нашей деревне в Англии. Он уехал от нас, чтобы попытать счастья, и я давным-давно ничего о нем не слыхала. Когда-то меня считали его зазнобой. Увидав его, я вскрикнула, а он взял мои руки в свои… После этого мы с ним встречались, когда могли – по воскресеньям в церкви, на уроках закона Божьего, всегда, когда выпадала такая возможность. До нашей встречи он дважды пытался бежать, но после нее больше уже не делал таких попыток. Его хозяин был жестоким человеком – а мой и того хуже… В конце концов мы начали встречаться тайно – по ночам… Вы благородная леди – это другое – и вы меня не поймете, но я любила его, любила не меньше, чем леди может любить джентльмена, а может, и больше… И вот однажды ночью за мной проследили и нас схватили: и меня, и его. – Она замолчала, понюхала не имеющий запаха цветок золотарника, который протянул ей ребенок, и сказала: – Да, радость моя, он красивый, красивый, красивый, – затем продолжила, глядя на две прохаживающиеся вдоль потока фигуры: – Так мы попали в руки шерифа и в следующую ночь уже сидели в тюрьме. О, эта ужасная, тяжкая ночь! Я уже чувствовала на своей спине плеть, это меня не страшило, но куда хуже был помост, столб для порки и глазеющая толпа. Я думала о нем, и мне становилось тошно. Я думала о моей матушке, и слезы ручьями текли у меня по щекам… Со стороны окна послышался шум, и я встала на табурет, чтобы посмотреть, в чем дело. Это был он. У него имелся нож, и он выковыривал прутья решетки и в конце концов вырвал их, вытащил меня через окно, и мы стояли вместе под звездами – свободные! Еще несколько мгновений – и уже мы были на берегу реки и садились в лодку, привязанную там. Мы отвязали ее и поплыли вверх по течению, гребя изо всех сил. Он убил тюремщика и сбежал, прихватив с собой мушкет и топор. Всю ночь мы налегали на весла, а когда пришло утро, уже почти миновали границу поселений, поскольку мы с самого начала находились далеко от побережья. В тот день мы схоронились в тростнике, а ночью опять поплыли вверх по течению. Добравшись до водопада на дальнем западе, мы оставили лодку и много дней шли по лесу, торопливо уходя прочь день за днем, потому что по ночам я все время видела во сне горящие факелы и слышала лай гончих собак. После долгого пути мы набрели на индейскую деревню, расположенную недалеко отсюда, и оказалось, что дикари добрее и милосерднее, чем белые люди. Возможно, они сочли нас сумасшедшими – этого я не знаю – но они не причинили нам зла. Там мы жили какое-то время в вигваме для чужаков, и там родилось наше дитя. – Она перестала хлопать ручкой ребенка по своей груди и поднесла ее к губам. – Он был готов остаться в этой деревне, но мне во сне по-прежнему слышался лай собак, так что мы оставили добрых индейцев и двинулись дальше. В один из вечеров, похожий на нынешний, мы набрели на этот пригорок – на западе горел закат, внизу тихотихо тек ручей, а над нашими головами сияла большая белая звезда. Мы легли спать рядом, и в ту ночь мне не снились дурные сны… С тех пор мы и живем в здешних местах и останемся здесь до конца наших дней.