Текст книги "Пленники надежды"

Автор книги: Мэри Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Черный Волк – великий вождь. В его деревне в Голубых горах стоят пятьдесят вигвамов, и самый большой принадлежит ему. За ним идет сотня воинов, когда он ведет свое войско в бой. Монаканы бегут перед ним, словно олени, сердца тускарора размягчаются, и они прячутся за спинами своих скво. Черный Волк – великий вождь. Месяц гусей миновал семь раз с тех пор, как рикахекриане наточили свои томагавки и сошли с гор туда, где воды Паухатана падают на множество скал. Там они встретили бледнолицых. Тот, кто стоит над всеми, разгневался на своих рикахекриан. Они впервые увидели мушкеты бледнолицых. Они подумали, что это боги плюются на них огнем и убивают их громом. Их сердца размягчились, и они бежали от незнакомых богов. Одних из них бледнолицые убили, а других взяли в плен. Черный Волк видел, как пал его брат, великий вождь Серый Волк. Рикахекриане воротились в Голубые горы, и их женщины завели песнь смерти, оплакивая тех, кого они оставили на берегу большой реки… Кукуруза созрела семь раз с тех пор до того времени, когда Черный Волк повел своих воинов против племени, живущего на берегах Паманки там, где ее можно было бы перейти по стволу упавшей сосны. Ее воды покраснели от крови. Когда все монаканы были перебиты, когда костры догорели, Черный Волк посмотрел на Паманки. Он слыхал, что эта река впадает в большую соленую воду, противоположный берег которой увидеть нельзя. Он также слыхал, что бледнолицые плавают на каноэ, у которых есть крылья, белые и большие. Он решил, что хочет узнать, правда ли это или же вымысел певчих лесных птиц. И для этого Черный Волк и его молодые воины погрузили свои весла в воды Паманки и поплыли туда, где восходит луна. Поутру они встретили двадцать воинов паманки, плывших на трех каноэ. Ныне эти паманки лежат глубоко в речном иле, их поедают ужи, а их скальпы будут висеть перед вигвамами Черного Волка и его молодых воинов. Днем они спрятали свои каноэ в тростнике и пошли в лес, чтобы добыть мяса. Стрела Черного Волка поразила оленя, и они устроили пир. После этого они изловили охотника, который не видел ничего, кроме оленей. Они привязали его к дереву и устроили себе с ним потеху, а когда он умер, вывели свои каноэ из тростника и снова поплыли по расширяющейся реке. На следующий день, в пору самого жаркого солнца, они пришли в эту деревню. За много лет до того, как сюда явились бледнолицые, чикахомини были великим народом, населявшим земли, которые тянулись до самого подножия Голубых гор, и тогда они и рикахекриане были союзниками и друзьями. Когда Черный Волк показал им изображение тотема своего племени на своей груди, они радушно приняли его и его молодых воинов. Это было десять солнц назад. Черный волк и его молодые воины видели здесь много вещей. Когда они воротятся к себе в Голубые горы, рикахекриане подумают, что они наслушались певчих лесных птиц. Они поведают о большой соленой воде, о каноэ с белыми крыльями, о бледнолицых, об их полях с кукурузой и табаком, о черных людях, которые работают на них, об их храмах, об их вождях и их женщинах. Они расскажут о великом белом отце, который правит, о его силе, его мудрости, его щедрости…

– Я так и знал, что до этого дойдет, – изрек губернатор. – Чего он хочет, Харквип?

– Завтра рикахекрианин отправляется к своему вигваму в Голубых горах, как и повелел мой отец. Он говорит: "Неужто я ворочусь к моему народу без подарка от великого белого отца в моей руке?"

Губернатор рассмеялся.

– Пусть один из твоих молодых воинов пойдет в здание суда. Я прикажу выдать ему бусы и отрез красной материи и, черт побери, он получит зеркало. Надеюсь, он будет удовлетворен.

В глазах полукороля зажегся алчный блеск.

– Мой отец преподносит богатые дары. Он, и правда, щедр. Но рикахекрианин желает другого. Он говорит: "Семь лет назад там, где Паухатан образует водопад, Черный Волк видел, как его брат пал под говорящими палками бледнолицых. Серый Волк был великим вождем. Его деревня в Голубых горах долго оплакивала его. Никоти, его скво, плача, ушла в землю теней. Его сын видел в своей жизни только семь месяцев кукурузы, но он мечтает о том времени, когда он обратит свой томагавк против убийц своего отца… Чикахомини сказали Черному Волку, что бледнолицые не убили его брата, а ранили его. Они отвели его в плен, но не привязали к пыточному столбу, ибо знали, что рикахекрианин смеется над горящими сосновыми щепками. Они стали пытать его дух. Они сделали из него женщину. Великий вождь рикахекриан более не бросает свой томагавк, ибо его со всех сторон окружают мушкеты бледнолицых. Он более не танцует танец кукурузы – его спина согнута ношей. Его стрелы не сражают бегущих оленей, он не выслеживает медведей – он работает, как скво, на полях бледнолицых". Черный Волк говорит белому отцу: "Верни Сагамора рикахекрианам, его сыну, его деревне у водопада в Голубых горах. И тогда рикахекриане всегда будут друзьями бледнолицых. – Завтра Черный Волк и его молодые воины уплывут на своих каноэ навстречу закату; сделай так, чтобы пленный вождь был среди них". Вот какой дар Черный Волк просит у своих белых отцов. Он сказал.

В гробовом молчании полукороль снова сел на чурбак и уставился в землю. Чикахомини сидели кружком на корточках, не шевелясь, и на фоне ярко-голубого неба и переплетения ветвей казались изображениями на гобелене. Рикахекриане и их грозный вождь продолжали стоять с угрюмыми каменными лицами.

Какой интерес они бы ни испытывали к судьбе своего плененного вождя, они тщательно скрывали его. Солнце, красное и широкое, висело теперь низко, похожее на голову Медузы Горгоны, и вся деревня смотрела на него.

Губернатор рассмеялся. К его смеху присоединился сэр Чарльз, а затем и Лэрамор. Главный землемер нахмурился, но полковник после пары попыток сохранить серьезность также разразился смехом. Поляна оглашалась его веселыми звуками, как будто этих четверых объяли чары, и они смеялись и смеялись в окружении хмурых индейцев, словно были не в силах перестать. Даже работники, держащие лошадей по уздцы, тоже заразились этим смехом и смеялись, сами не понимая, над чем.

Терпение главного землемера лопнуло.

– Похоже, в этом лесу растет дурман, – сухо заметил он.

Губернатор взял себя в руки.

– Черт возьми, наверное, вы правы, – небрежно бросил он. – Но право же, наглость этих мошенников уступает по комичности только призыву квакера к веротерпимости.

– Похоже, тут смеемся только мы, – сказал главный землемер.

Губернатор небрежно поглядел на индейцев.

– Велика важность! Обыкновенный приступ хандры, только и всего. Ничего, они это переживут. Этот драгоценный пленник – тот великан, которого я видел в Роузмиде, майор Кэррингтон?

– Нет, ваше превосходительство. Мой работник – саскуэханнок.

– По-моему, сэр Уильям, тот, о ком они толкуют, работает у меня, – молвил полковник, вытирая глаза.

– Это тот индеец, которого на днях высекли? – осведомился сэр Чарльз, заложив в нос понюшку табаку.

– Да, за кражу огненной воды.

Губернатор опять залился смехом.

– Вы, разумеется, отпустите этого мошенника, не так ли, полковник? Броситесь в эту брешь в стене, дабы, пользуясь теми словами, которые вы сказали нынче утром, "не вызвать возмущения в нашем обществе и не поставить под угрозу благо колонии". Последовательность – это истинное сокровище, Дик-Миротворец. А посему отпусти этого дикаря.

– Будь я проклят, если я это сделаю! – вскричал полковник.

Губернатор, сотрясаясь от хохота, встал на ноги. По его знаку грум подвел к нему его коня и подержал стремя. Его превосходительство вскочил в седло и взял поводья, остальные тоже сели на коней. Жеребец губернатора, горячий арабский скакун угольно-черной масти, нетерпеливо гарцевал.

– Селим чует схватку! – вскричал его превосходительство. – Едемте, господа. Закат начнется еще до того, как мы доберемся до того славного местечка за плодовым садом Верни.

Полукороль встал со своего чурбака и, сделав три неторопливых шага, встал рядом с вождем рикахе-криан.

– Мой белый отец преподнесет рикахекрианину тот дар, о котором тот просит? – спросил он.

Губернатора вдруг охватила ярость.

– Нет! – рявкнул он, повернувшись в седле. – Твой рикахекрианин может отправляться к дьяволу и к Голубым горам один! – Он пришпорил своего жеребца. – Господа, мы зря теряем время!

Арабский скакун бросился прочь, мчась по изгибающейся прогалине, остальные члены отряда также пустили своих коней в бешеный галоп, и мгновение спустя вся кавалькада уже скрылась из виду. До деревни донесся еще один взрыв смеха, и на берегу Паманки снова воцарилась тишина.

Что-то зашевелилось в ветвях большого тутового дерева, дерева столь огромного и обладающего такой густой кроной, что в ней могло скрываться множество вещей. С одной его ветки на другую кто-то перебирался с гибкой грацией, пока наконец не спрыгнул посреди кружка индейцев, стоящих или сидящих в угрюмом молчании, которое могло значить многое, а могло не значить ничего. Только на краях этого кружка женщины, дети и подростки загудели тихо, неопределенно и монотонно, и в этом гуле слышалось нечто зловещее, предвещающее беду. Он был похож на глухой, тяжелый шум прибоя, предшествующий буре. Человек, который спрыгнул с дерева, был не кто иной, как Луис Себастьян, и его появление нисколько не удивило индейцев. Последовал короткий и лаконичный разговор между мулатом, полукоролем и вождем рикахекриан. Рядом с полукоролем лежала все еще курящаяся трубка мира, и, когда разговор был окончен, он подобрал ее, сделал знак одному из индейцев, тот принес воды, и полукороль опустил в нее чашу трубки. Огонь в чаше потух, со свистом испустив облако дыма. А гул стал громче, и в нем теперь слышалась еще большая угроза.

Глава XXI
ДУЭЛЬ

Деревья плодового сада казались черными на фоне багряного заката.

– Черт побери, скоро мы увидим еще больше этого цвета, – сказал Лэрамор, снимая с себя камзол.

Его противник протер кружевным платком свой сверкающий клинок и улыбнулся.

– Право же, это прелестный цвет. Цвет вина, женских губ, крови капитана Лэрамора – обожаю этот цвет!

– Господа! – воскликнул полковник Верни. – Я снова прошу вас отказаться от этой глупой ссоры. Уильям Беркли, хотя бы раз в жизни будь благоразумен!

Губернатор резко повернулся, от оскорбленного достоинства его грудь под тонким полотном рубашки заметно вздымалась и опадала, коротко остриженные волосы встали дыбом.

– Полковник Ричард Верни забывается, – сердито начал он, затем воскликнул: – Черт бы тебя побрал, Дик, держись от этого подальше. Я не хочу драться еще и с тобой. Я не говорю, что этот джентльмен нелоялен, но утверждаю, что в нашей колонии он собирает вокруг себя некую партию с намерением, известным только ему. Если он это признает, я буду удовлетворен.

– Защищайтесь, сэр, – молвил Кэррингтон, подняв свою шпагу.

Полковник пожал плечами и воротился на свое место рядом с мастером Пейтоном.

– Хорошо, господа, если вы не желаете прислушиваться к голосу рассудка. Вы готовы?

Рапиры со звоном ударились друг о друга, и дуэль началась.

Губернатор фехтовал великолепно, хотя в его манере чувствовалось чрезмерное буйство, его противник дрался упорно, и было видно, что у него железное запястье. Лэрамор бился со свирепостью быка, пытаясь сломать защиту сэра Чарльза, делая неистовые выпады, топая ногами и безостановочно изрыгая поток проклятий. Сэр Чарльз, не переставая улыбаться и с таким видом, будто мыслями он был не здесь, а где-то далеко, отражал его выпады с легкостью опытного тореадора, уворачивающегося от атак быка.

Мастер Пейтон почувствовал невольное восхищение.

– Когда я был в Лондоне, сэр, – взволнованным шепотом обратился он к полковнику, – я наблюдал, как Мэтьюс дрался с Уэствиком, и тогда мне казалось, что я вижу истинных мастеров фехтования, но ваш кузен… ах!

Шпага Лэрамора, описав в воздухе дугу, застряла в кроне яблони, а ее владелец зашатался и тяжело рухнул на землю. В то же мгновение Кэррингтон ранил губернатора в запястье. Полковник Верни тотчас же снизу вверх ударил шпагой по их клинкам.

– Клянусь Богом, господа, вы должны на этом покончить! Джек Лэрамор выведен из игры с дырой в плече. Майор Кэррингтон, вы нанесли вашему противнику рану – этого довольно.

– Если сэр Уильям Беркли удовлетворен, – сказал Кэррингтон, отвесив своему противнику поклон.

– Черт возьми, у меня нет выбора, – уныло отозвался губернатор. – Вы вывели из строя ту руку, в которой я обыкновенно держу шпагу, а другая моя рука поражена подагрой.

– Я буду счастлив подождать, пока ваша рана не заживет, – молвил главный землемер, отвесив еще один поклон.

– Нет, нет. – Его превосходительство засмеялся. – Будем считать, что мы квиты. И чтоб мне пропасть, если теперь, когда мы выяснили отношения, я не люблю тебя, Майлс Кэррингтон, еще больше, чем прежде. Утром, когда ты воротишься домой, сожги свою библиотеку, сожги книжки Мильтона, Бэствика, Уизерса и прочих негодяев, отринь эту гнусную компанию навсегда, и чтоб мне пропасть, если я не скажу, что ты самый честный человек в колонии, а также самый ушлый. Вот тебе моя рука, и нынче мы закатим такую попойку, что Старый Нолл перевернулся бы в могиле, если бы она у него была.

Кэррингтон учтиво, хотя и холодно пожал протянутую руку.

– Я благодарю ваше превосходительство за ваш совет. Вам следует немедля заняться вашей раной. Вы теряете кровь.

– Полно, какой пустяк! – небрежно проговорил губернатор и перевязал свое кровоточащее запястье носовым платком.

– Тут поблизости найдется хирург? – спросил сэр Чарльз своим самым сладким тоном. – Если нет, то боюсь, капитан Лэрамор очень скоро совершит свое последнее плавание.

– Ну, уж нет! – вскричал полковник, упав на колени рядом с раненым. – Вот это удар! Право же, Чарльз, ты сущий дьявол!

– Может, мне съездить за врачом? – осведомился мастер Пейтон.

– Нет. В моем доме сейчас находится Энтони Нэш. Бегите, молодой человек, и приведите его. Он не только служитель Бога, но и хирург.

Мастер Пейтон удалился, и вскоре к группе, обступившей капитана, лежащего без чувств, присоединился человек в одежде священника, имеющий величавый и ученый вид.

– Ха, господа! – Взгляд его блестящих темных глаз переходил с одного на другого из собравшихся дворян. – Хорошенькое дельце. Снятые камзолы, обнаженные рапиры, утоптанная трава, сэр Уильям, у которого идет кровь, капитан Лэрамор, лежащий на земле без чувств. Его превосходительство губернатор, майор Кэррингтон, наш главный землемер, полковник Верни, наместник нашего графства – господа, это просто скандал!

– И Энтони Нэш, который готов отдать свой шанс на получение епископской митры за то, чтобы быть одним из нас, – вскричал губернатор. – Ха, Энтони! Помнишь ли ты ту схватку за собором Святого Павла, в которой соотношение сил было три к одному – и ту девицу, из-за которой она началась?

Служитель церкви, опустившийся на колени рядом с Лэрамором, поднял свои озорно поблескивающие глаза, оторвав их от кружевных носовых платков, которые он связывал вместе, чтобы соорудить повязку.

– Полно, ваше превосходительство, это же было давным-давно, можно сказать, в темные века. Моя память не охватывает столь далекие времена. Ха, так-то лучше. Он приходит в себя, так что дело обстоит не так уж плохо.

Лэрамор застонал, открыл глаза и с трудом сел.

– Черт побери, я пронзен насквозь. Сэр Чарльз Кэрью, я выражаю вам мое почтение. Вы мне по сердцу. Ха, ваше превосходительство, я попал в хорошую компанию. Доктор Энтони Нэш, я вызову вас на дуэль! Вы разорвали платок, который мне подарила мистрис Летиция Верни.

Доктор рассмеялся.

– Вас нужно немедля перенести в дом, где мистрис Летиция, которая столь же хорошо умеет лечить раны, как и наносить их, поможет мне перевязать ваше плечо.

Лэрамор с грехом пополам встал на ноги.

– Доктор, дайте мне опереться на вашу руку. Пейтон, наденьте мне на голову парик, хорошо? И принесите мне мою шпагу, которая сейчас украшает крону вон той яблони. Сэр Чарльз Кэрью, я ваш покорный слуга. Черт побери, можно не стыдиться, если над тобою берет верх лучшая шпага Уайтхолла. – И храбрый капитан, поддерживаемый священником и мастером Пейтоном, двинулся к дому. Остальные задержались только для того, чтобы надеть камзолы и парики прежде, чем воротиться в дом.

Два часа спустя сэр Чарльз Кэрью, закончив ужин, поднялся из-за стола и, оставив остальных пить вино, прошел в гостиную и бесшумно приблизился к Патриции, сидящей за спинетом.

– Я потерял свое сердце, – молвил он в ответ на ее улыбку и поднятые брови. – И пришел, чтобы поискать его.

Она рассмеялась, не отрывая пальцев от клавиш.

– Вы оставили его на поле чести? Фу, сэр, как вам не стыдно! Доктор Нэш говорит, что капитан Лэрамор не сможет пользоваться рукою целых две недели.

– А что было бы… – сказал сэр Чарльз, понизив голос и наклонившись к ней. – Если бы ранен был я?

– Я бы готовила вам жидкую овсянку, кузен, и делала бы это с превеликим удовольствием.

Она снова засмеялась и посмотрела не него наполовину насмешливо, наполовину нежно. На спинете стояли серебряные подсвечники, и белый свет от высоких восковых свечей падал на стройную фигурку, облаченную в парчу и кружева, на сияющие белизной плечи, прекрасное лицо и блестящие волосы. Ее глаза сверкали, в красивом изгибе губ читались уклончивость и насмешка.

Он приподнял золотистый локон, выбившийся из ее прически, и поднес его к губам.

– Король написал мне и повелел воротиться в Англию, – отрывисто молвил он.

– Да, отец мне говорил. По его словам, король очень вас любит.

Сэр Чарльз отошел, дважды прошелся по комнате и воротился к ней.

– Должен ли я возвращаться так же, как прибыл сюда – один? – Он стоял перед нею, сложив руки на груди.

– Если вы того пожелаете, сэр.

– Вы поедете со мной?

– Да.

Он порывисто обнял ее, но она, вскрикнув, вырвалась из его объятий.

– Нет, нет, не сейчас, – задыхаясь, произнесла она. – Послушайте меня.

Она сделала шаг назад и остановилась перед ним, прижав руку к груди. Глаза ее сияли.

– Я не знаю, люблю ли я вас, сэр Чарльз Кэрью. По временам мне казалось, что да, а по временам – что нет. Я чувствую тут, в сердце, некое волнение, оно появилось недавно. Не знаю – быть может, это начало любви. Вчера вечером отец долго говорил со мной. Он всем сердцем желает, чтобы мы с вами поженились. Он всегда был мне очень хорошим отцом. Если вы согласны взять меня в жены, зная, что пока я вас еще не люблю, но сердце мое свободно и готово научиться любить, то… – Ее голос сорвался.

Сэр Чарльз бросился к ее ногам и, завладев ее руками, покрыл их поцелуями. Из окна донесся голос, который пел:

 
О, ветер Мартынова дня, подуй
И листья сорви с ветвей.
От горестной жизни устала я,
О, смерть, приходи скорей.
 

– Опять Марджери? – спросил сэр Чарльз, встав с колен.

– Да, – ответила Патриция, и в голосе ее прозвучало смятение.

Голос опять затянул тот же самый куплет:

О, ветер Мартынова дня, подуй

И листья сорви с ветвей.

– Что случилось? – в тревоге вскричал сэр Чарльз.

Патриция смотрела на него широко раскрытыми невидящими глазами.

– Ветер Мартынова дня, – тихим, ясным, ровным голосом проговорила она. – Ветер Мартынова дня. Тучи осенних листьев, желтых и красных, красных, как кровь. Погляди на реку, текущую под солнцем! И на серые утесы! – Она вдруг закрыла лицо руками.

– Что с вами? – воскликнул ее поклонник. – Что произошло? Вам дурно!

Она уронила руки.

– Все уже хорошо, – дрожащим голосом произнесла она. – Я не знаю, что это было. Мне было видение… – Она залилась диким смехом. – Наверное, во мне течет кровь эльфов, – вскричала она. – Позвольте мне уйти в мою комнату. Там мне будет лучше.

Он открыл перед нею дверь, и она быстро прошла мимо него, опустив глаза. Она взбежала по лестнице, а он опустился на кресло и задумчиво уставился в пол.

Глава XXII
ОПЯТЬ СУШИЛЬНЫЙ САРАЙ

Хозяин Верни-Мэнор и его гости проспали допоздна, поскольку накануне у них состоялся долгий и основательный кутеж. Дочь же хозяина поднялась вместе с солнцем, спустилась в сад, а оттуда через калитку в тутовую рощу, где она обнаружила Марджери, которая сидела на земле, привязывая к своему посоху золотарник.

– Пойдем прогуляемся со мною, Марджери, – сказала она.

Марджери тут же вскочила.

– А куда мы пойдем? – шепотом спросила она. – В лес? Вчера вечером в лесу были глаза, нет, не те большие, неподвижные, печальные глаза, которые глядят на Марджери каждую ночь, а глаза, которые горели, как угли, и передвигались от куста к кусту. Марджери испугалась и покинула лес и всю ночь просидела у воды, прислушиваясь к тому, что она хочет сказать. Упала звезда, и Марджери поняла, что чья-то душа уходит в рай, куда хочет попасть и она сама. Если бы только она сумела найти туда дорогу… У речки, что течет между кедровой рощей и приливным болотом, растут лиловые цветы. Давай нарвем их и украсим ими посох Марджери.

– Мне все равно, куда идти, – молвила Патриция. – Можно пойти и туда.

– Тогда пойдем, – ответила Марджери и взяла ее за руку.

Когда они дошли до полосы кедров, разделяющей широкие поля и косу, на которой стоял третий сушильный сарай, Патриция остановилась под большим деревом.

– Дальше мы не пойдем, Марджери, – сказала она.

– Лиловые цветы растут у воды, – возразила Марджери.

– Тогда иди туда сама и нарви их, – устало предложила Патриция. – А я подожду тебя здесь.

Марджери заскользила прочь, а ее хозяйка уселась на темно-красную землю у подножия дерева. В лесу было холодно и мрачно. Неподвижный воздух пахнул сыростью, и свет просачивался сквозь низкий густой зеленый полог, словно сквозь траурную вуаль, но в конце колоннады деревьев синело великолепное море, голубело великолепное небо и зеленело приливное болото. Патриция мечтательно смотрела туда.

– Как там говорил доктор Нэш? «Межи мои прошли по прекрасным местам»[85]85
  Псалом 15:6.


[Закрыть]. Богатства и почести, и, как мне говорят, красота и многие, которые будут любить меня… О, Господи Боже! Как же мне хочется счастья! – Она прижалась щекою к прохладной земле, и прекрасные дали перед ее взглядом затуманились. – Почему я плачу, – проговорила она, – если «межи мои прошли по прекрасным местам»?

К ней подошла Марджери, держа в руках охапку цветов.

– Вот лиловые цветы, – молвила она. – Вот тебе астра, а мне страстоцвет. – Она села на землю у ног своей хозяйки и принялась плести венки. И вскоре взяла в руки страстоцвет. – Он рос возле сушильного сарая, у самой его стены. Марджери увидала его и подбежала, чтобы сорвать. Дверь сушильного сарая была затворена, но между бревнами над этим страстоцветом зияла большая щель. – Она засмеялась. – И, когда Марджери срывала страстоцвет, она услышала странную вещь. Сказать тебе, какую?

– Если хочешь, Марджери, – равнодушно ответила Патриция.

Марджери подалась вперед и положила худую холодную руку на предплечье своей госпожи.

– В сушильном сарае находилось семеро мужчин. Один сказал: "Когда эти нечестивые роялисты будут повержены, что тогда"? – Другой ответил: "Разумеется, мы завладеем их землями, домами, золотом и серебром, ибо разве не написано: «Я подниму руку Мою на них, и они сделаются добычею рабов своих»[86]86
  Захария, 2:9.


[Закрыть]. Тогда первый сказал: «Убьем ли мы нечестивого роялиста Верни?» – Больше Марджери ничего не слыхала. Она ушла.

Патриция вскочила на ноги, бледная, с горящими глазами.

– Больше ты ничего не слыхала?

– Нет.

– Марджери, покажи мне место, где ты слушала этот разговор.

Марджери взяла свой посох и двинулась к опушке леса.

– Вон там, – молвила она, показывая посохом. – Там, где растет бузина.

Патриция положила руку на плечо безумной.

– Послушай меня, Марджери, – тихо и отчетливо проговорила она. – Послушай очень внимательно. Скорее иди в большой дом и передай моему отцу, Вудсону или сэру Чарльзу Кэрью то, что я сейчас скажу. Ты поняла меня, Марджери?

Марджери закивала, Патриция сказала ей, что надобно передать, посмотрела ей вслед, когда безумная скользнула сквозь сумрак кедровой рощи и вышла на солнечный свет, затем повернулась, быстро и бесшумно пересекла поле и подошла к сушильному сараю, высокому, темному и лишенному окон. Когда она приблизилась к нему, до нее донесся тихий неясный гул голосов, затем, когда она вошла в заросли бузины, голоса зазвучали ясно.

В сушильном сарае собрались магглтонианин, кромвелианец с клеймом на лбу, юноша с чахоточным румянцем (служащий секретарем у главного землемера), двое недавно купленных сервентов полковника Верни, Трейл и Годфри Лэндлесс. В неверном свете, сочащемся сквозь щели в крыше и между верхними бревнами, внутренность сушильного сарая казалась таинственной, зловещей, грозной. Тут и там на тянущихся от стены к стене шестах все еще висел табак, и при тусклом свете его ворохи, длинные и темные, были на диво похожи на повешенных. Стоящие под ними большие бочки походили на призрачные эшафоты, а мужчины, сидящие этих бочках, или стоящие, прислонясь к ним, казались огромными. Внутри все было объято сумраком, кроме того места, где солнечный луч, проникший в щель в противоположной стене, освещал жуткое мертвенно-бледное лицо и бритую голову магглтонианина.

Лэндлесс, стоящий, прислонясь к бочке, обратился к мужчине с серьезным решительным лицом – одному из недавно купленных батраков Верни-Мэнор.

– Майор Хэвишем, вы мудрый и храбрый человек. И я с удовольствием выслушаю любой совет, который вы можете дать.

Хэвишем покачал головой.

– Мне нечего сказать. Дух вашего отца живет в его сыне. Уорхем Лэндлесс был искусен в планировании операций и храбр в деле.

– Я всего лишь орудие Роберта Годвина, – молвил Лэндлесс. – Стало быть, вы одобряете наш план?

– Да, полностью. Это дерзкая затея, но, если она увенчается успехом… – Он сделал долгий вдох.

– Если она провалится, – сказал Лэндлесс, – нас все равно ждет свобода…

Хэвишем кивнул.

– Да, смерть нам не страшна.

– Что есть смерть? – вскричал чахоточный юноша. – Короткий туманный переход из тьмы на свет, прихожая белоснежных чертогов Бога, занавес, который мы отодвигаем, покрывало, которое мы срываем – и ВИДИМ!

Моя душа жаждет смерти, млеет при мысли о Господних чертогах! Но Он не призовет к себе рабов Своих, покуда не будет исполнена Его воля. А посему восстанем и будем разить, исполним Божью волю и пойдем дальше.

– Верно! – воскликнул магглтонианин. – Я не боюсь смерти! Я не боюсь Страшного суда! Ибо меня оправдают Два Свидетеля, о коих говорит в своем Откровении Иоанн Богослов. Но Смерть не одолеет нас – она проходит мимо слабых и набрасывается на сильных. Нечестивые роялисты падут, ибо слово Божье обращено против них, и надобно ожидать, "чтобы ты погрузил ногу свою, как и псы твои язык свой, в крови врагов"[87]87
  Псалом 67:24.


[Закрыть]. Ибо сказано: «сразят их силою меча, достанутся они в добычу лисицам»[88]88
  Псалом 62:11.


[Закрыть]. Недаром пел царь Давид-псалмопевец: «как рассеивается дым, Ты рассей их, как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия».[89]89
  Псалом 67:3.


[Закрыть] «Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им»[90]90
  Псалом 2:4.


[Закрыть]. А праведники возрадуются Его мщению.

– Аминь, – прогнусавил Трейл. – Воистину, мы напитаемся добрыми дарами этой земли и будем проводить дни свои в неге и приятности. Нечестивые роялисты станут работать на нас в наших табачных полях, их женщины станут нашими прислужницами, мы станем пить их вино и носить их богатые одежды, а наши карманы наполнятся их золотом и серебром…

– Молчать! – свирепо рявкнул Лэндлесс. – Повторяю вам, безумные вы мечтатели, что подобных происков дьявола мы не допустим. Майор Хэвишем, таких субъектов среди нас немного. Две трети наших – это люди, подобные Роберту Годвину и вам. А эти малые бредят.

– Я их и не слушаю, – молвил Хэвишем, презрительно махнув рукой. – Давайте подведем итоги. В этот день мы, те, кого называют кромвелианцами, и подавляющее большинство кабальных работников восстанем по всей колонии. Мы…

– Не должны портить имущество и не станем без нужды нападать на хозяев плантаций и их надсмотрщиков, – твердо сказал Лэндлесс.

– Мы просто вооружимся, захватим коней или лодки и отправимся в назначенное место.

– Да.

– И призовем рабов последовать за нами?

– Что они и сделают.

– Да.

– А собравшись все, мы выступим против любой силы, которую вышлют против нас?

– Да.

– И, если мы победим…

– Тогда у нас будет Республика – такая, какую захотите вы, – и в любом случае, мы обретем свободу.

– Это отчаянный план.

– Мы отчаянные люди.

– Да, – задумчиво проговорил Хэвишем, – это наилучший способ избавления от неволи, о котором мечтаем мы все и которое двое из нас, как я вижу, уже пытались обрести. Я планировал уйти в побег этой ночью, но это сулит лучшие плоды.

– Да, – подтвердил Порринджер, – звезды не благоволят беглецам. Четыре раза я пытался бежать, но меня ловили и сделали со мною то, что вы видите сами. А этот человек пытался два раза, и тоже был изловлен. И убийце Роберта Годвина тоже не удалось уйти.

– Это пока неизвестно. Поживем – увидим, – сказал Трейл. – Таракан бежал из тюрьмы.

Магглтонианин вскрикнул, Лэндлесс повернулся к поддельщику документов.

– Откуда ты это знаешь? – сурово спросил он.

– Да так, слышал, – последовал уклончивый ответ.

– Мне жаль это слышать, – угрюмо молвил Лэндлесс с суровым и задумчивым выражением на лице.

В сушильном сарае воцарилось молчание, которое прервал Хэвишем.

– А теперь – поскольку время бежит и может прийти надсмотрщик и увидеть, что мы не работаем, – скажите мне, в какой день мы должны восстать и в каком месте собраться.

– И то, и другое близко, – медленно проговорил Лэндлесс. – Восстание назначено на… – Он вдруг осекся и подался вперед, вглядываясь в сумрак.

– Что там? – вскричал Хэвишем.

– Я видел там глаза. Там, за стеной, в щели между бревнами.

Магглтонианин бросился к двери, распахнул ее и исчез, за ним последовал кромвелианец с клеймом на лбу. Остальные соскочили с бочек, и Хэвишем, подобрав с пола шест, сломал его надвое – так, что у него получилась крепкая дубинка. Годфри Лэндлесс прошел вперед, в широкую полосу света, падающего в дверной проем, и оказался лицом к лицу с подслушницей, которую, грубо сжимая ее предплечья, ввели в сарай двое фанатиков.

Увидав хозяйку плантации, заговорщики онемели. В последовавшем затем гробовом молчании они осознали, что их планы разрушены, надежды разбиты, дело погублено, а их жизням пришел конец. На их души словно пала холодная тяжкая тень, сам воздух вокруг них словно остыл и потемнел. Фигура стоящей среди них женщины будто выпила весь солнечный свет, заблистала и превратилась в торжествующий бело-золотой Дух Зла.

Первым заговорил Лэндлесс.

– Отпустите ее, – сдавленным голосом приказал он.

Мужчины подчинились, но магглтонианин встал между их пленницей и дверью. Она увидела это и презрительно сказала: