Текст книги "Я была Алисой"

Автор книги: Мелани Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

Оксфорд, 1875

– А правда, вы та самая Алиса из Страны чудес?

– Думаю, вы сами знаете ответ на свой вопрос, Ваше Высочество.

– Не называйте меня так.

– Думаю, вы сами знаете ответ на свой вопрос, Леопольд.

– Нет, ну произнесите же, произнесите то, что я хочу услышать.

– Думаю, вы сами знаете ответ на свой вопрос. – Я покраснела и сделала паузу, затем, опустив глаза на свои изящно сложенные на коленях, затянутые в перчатки руки, прошептала: – Лео.

– Вот так-то лучше. – Он накрыл мою руку своей, с длинными тонкими пальцами в перстнях с драгоценными камнями и с изображением герба, рукой белой и мягкой, словно рука ребенка. И тем не менее в ней чувствовалась сила. Сила владыки.

Читавший лекцию мистер Рескин прервался, взглянул на нас из-под кустистых бровей и, погладив подбородок, продолжил:

– Дерзость и праздность стали лозунгом английских художников.

Я поспешно высвободила руку из-под ладони того, кто ею завладел, – Его Королевского Высочества принца Леопольда, который, хмуро сдвинув брови, пристально взирал на меня круглыми голубыми глазами с длинными золотистыми ресницами.

Несколько минут мы сидели, притворяясь, будто внимательно слушаем мистера Рескина. Тот теперь почти все время жил в Оксфорде и в качестве старшего преподавателя искусствоведения, приглашенного из Школы изящных искусств Слейда в Лондоне, читал свои знаменитые лекции. На сей раз это была первая из серии лекций, посвященных двенадцати речам сэра Джошуа Рейнолдса.[6]6
  Известный английский живописец; речи, произнесенные им в качестве президента Королевской академии художеств, неоднократно издавались.


[Закрыть]

Выступления мистера Рескина собирали массу слушателей и часто проводились в громадном помещении театра Шелдона или в Британском музее. Однако данная лекция предназначалась исключительно для студентов, и поэтому на сей раз мистер Рескин выступал в большой аудитории Университетских галерей – бесконечные ряды жестких дубовых скамей и поблескивавшие на стенах газовые лампы.

Я сидела на одном из задних рядов переполненного зала. Казалось, с каждым годом Оксфорд принимал все больше и больше студентов. Великобритания переживала беспрецедентный период мира и процветания: после Крымской кампании 1856 года мы забыли про войны, и молодые люди, избравшие военную карьеру, наверное, не видели для себя будущего.

Женщин в университет, конечно, не принимали. Однако все большее их число старалось посещать лекции, особенно выступления мистера Рескина. Несмотря на демонстрируемое мистером Рескином на публике недовольство подобным новшеством («Видеть не могу эти нелепые костюмы в отвратительную зелено-фиолетовую клетку, так любимые многими дамами, не говоря уж о шляпках с мертвыми птицами»), на самом деле он был вовсе не против присутствия женщин и, как говорят, даже хвастал данным фактом на вечеринках. Однако нарушение порядка не одобрял в любом случае, не важно, кто был зачинщиком этого, мужчина или женщина, ведь его лекции походили скорее на театральное действо. Читая их, он активно жестикулировал и расхаживал по залу.

Я постаралась сосредоточиться на том, что он говорил. Будучи дочерью декана Лидделла, я на лекциях никогда не оставалась незамеченной и чувствовала, что мое присутствие приветствовалось. Но могла ли я слушать лекцию, находясь рядом с Лео? Мое сердце пело от радости, когда я называла его так! Опустив голову, я посмотрела на свое платье: ничего отвратительного, ничего зеленого или фиолетового. Только небесно-синяя фестончатая тафта, собранная сзади в виде турнюра, удачно заменявшего на жесткой скамье лектория подушку.

Я искоса взглянула на Лео. Тот сидел в непринужденной позе, в простой, как у всех остальных, черной студенческой мантии, под которой скрывались отлично пошитые сюртук и брюки, а также темно-серый жилет, в кармане которого, насколько я знала, хранились золотые карманные часы с миниатюрами его сестры, принцессы Луизы, и дорогого его сердцу покойного отца. Белая рука изящно лежала поверх набалдашника простой трости черного дерева, другую он небрежно, словно поддразнивая меня, свесил с подлокотника стула, и она находилась так близко, что я могла до нее дотронуться. Казалось, принц был всецело поглощен лекцией мистера Рескина, однако давал понять о неослабевающем внимании ко мне. Об этом свидетельствовала его поза – он сидел, откинувшись назад, но немного сдвинувшись в мою сторону и склонив ко мне голову. Я чувствовала, как он дышит, легко и ритмично, слышала, как принц иногда тихо откашливается, сглатывает, двигая кадыком, и даже видела, как он моргает: аудитория была набита до отказа, и мы сидели гораздо плотнее, чем обычно.

Я решительно перевела взгляд на мистера Рескина: тот, оставив заранее заготовленные конспекты, теперь расхаживал перед слушателями.

– Английское общество постепенно разлагалось, а это привело к тому, что наша аристократия лишилась сохранявшихся за ней испокон веков привилегий, уступив их промышленникам.

– Боюсь, мне непонятно, какое отношение имеет мнение мистера Рескина о загнивании английского общества к взглядам сэра Джошуа. По-моему, эту лекцию стоило бы назвать «Бессвязные и полные самомнения рассуждения мистера Джона Рескина», – шепнула я Леопольду.

– Ставлю полкроны на то, что вы никогда не скажете ему этого в глаза. – Леопольд погладил свои аккуратные усики.

– Сэр, я возмущена! Вы заключаете пари с женщиной?

– Сами виноваты: вы меня растлеваете. До знакомства с вами я был невинным, наивным юнцом.

– Ну конечно. Ведь только женщины способны растлевать, – лукаво пробормотала я.

Мистер Рескин, откашлявшись, снова посмотрел на нас, на сей раз весьма многозначительно. Все слушатели как один заинтересованно повернули головы в нашу сторону. Подавив смешок, я потупилась, а Леопольд лишь кивнул – как и положено королевскому отпрыску – и улыбнулся мистеру Рескину. Тот в ответ поклонился и продолжил лекцию.

Наконец она закончилась, и раздались бурные аплодисменты, к которым я, однако, не присоединилась. Глядя в восторженные лица вокруг, я подумала, что, прочитай мистер Рескин слушателям алфавит, он получил бы ничуть не меньшую благодарность, а может, даже и просьбу выступить на бис.

Принц Леопольд поднялся и помог встать мне. Вслед за толпой мы прошли через заднюю дверь в вестибюль, где нас с нашими плащами ждали моя горничная и камердинер принца. Прическа у Софи сзади была смята и растрепана. Уж не прикорнула ли она, ожидая меня, подумалось мне. Придется позже сделать ей внушение.

– Мисс, – обратилась она ко мне, приседая в реверансе и протягивая зонтик, – кажется, начался дождь.

– Какая досада! – повернулась я к Лео. – Пропала наша прогулка.

– Сэр, позвольте предложить вам вернуться в Уайкенхем-Хаус. Вам требуется отдых, – твердо произнес камердинер Лео, пожилой военный, служивший еще принцу Альберту.

Лео вздохнул. Он быстро стер с лица гримасу досады, но скрыть разочарования в голосе ему не удалось.

– Должно быть, я единственный из студентов Оксфорда, кто вынужден ежедневно соблюдать тихий час.

– Вам нужно беречь силы, – утешила я его. – Вы всем нам, в том числе и моим родителям, очень дороги. Вам нельзя утомляться. Как нам быть, если вы вдруг заболеете? Не будьте эгоистичны, подумайте о других. – Я улыбнулась, пытаясь не позволить дурному настроению овладеть им.

Принц вел жизнь полуинвалида и не мог нести свой крест совершенно без жалоб. Ежедневные послания королевы, выражавшие ее мучительное беспокойство о младшем сыне, родившемся с гемофилией, лишь усугубляли дело. То обстоятельство, что ему вообще позволили учиться в Оксфорде, Леопольд считал чудом, сравнимым с религиозным. Лишь под влиянием мистера Дакворта, его бывшего преподавателя, королева согласилась выпустить сына из-под своей опеки.

Принц мне много рассказывал о своем детстве – о слугах, единственной обязанностью которых было следовать за ним повсюду, чтобы подхватить его, если он вдруг начнет падать; об одиночестве, которое он испытывал, оставаясь единственным мальчиком среди женщин: братья покинули дом, чтобы учиться и делать военную карьеру; о тяжелой атмосфере вокруг королевы, пребывавшей в постоянном трауре; о странном мире, где одежду покойного принца Альберта каждое утро выкладывали, чистили и гладили лишь затем, чтобы вечером снова убрать, – и мое сердце разрывалось от жалости. У меня в голове не укладывалось, каким образом при всем этом Леопольду удавалось радоваться жизни. Потому я считала своим долгом относиться к его маленьким капризам снисходительно.

– Я дорог вашим родителям? А вам разве нет? – улыбнулся Лео.

Завладев моей рукой, он пытался положить ее поверх своей. Я же настойчиво старалась ее высвободить, стесняясь на людях подобной вольности.

Мы вышли в вестибюль, как и подобает, на почтительном расстоянии друг от друга. Помещение было полно студентов, ищущих внимания мистера Рескина. Они расступались перед нами, образуя узенькую дорожку в толпе, и быстро и почтительно кланялись принцу.

Но он как будто ничего не замечал, только пристально, не отводя взгляда, смотрел на меня, и я была вынуждена ответить на его вопрос.

– Ну конечно же, вы мне дороги, – пробормотала я, стараясь, чтобы меня не услышали посторонние.

– Но вы так и не ответили на мой второй вопрос. – В его голубых глазах заплясали озорные искорки. Он дернул себя за мягкий золотистый ус.

– Простите?

– На тот, что я задал раньше. Вы так и не сказали: правда ли, что вы та самая Алиса из Страны чудес?

– О, принц… Лео, вы очень хорошо знаете ответ на этот вопрос. – Я нетерпеливо, возможно, даже с раздражением, вздохнула.

– Значит, это правда. Перед моим отъездом сюда Дакворт сказал, что я встречу настоящую Алису. Вы знаете, что это одна из любимых маминых книг? Она не слишком любит читать, но к вашей истории относится необыкновенно трепетно.

– Я польщена, – автоматически ответила я с вежливым равнодушием, к которому стала прибегать уже давно, когда речь заходила об этом предмете. Испытывала ли я когда-нибудь гордость, называя ту историю «моей»? Лишь раз, было это давно. Но с тех пор столько воды утекло.

– Хотя признаюсь, меня удивило, что вы не длинноволосая блондинка. – Улыбаясь, он тронул рукой черную прядь моих волос, выбившуюся из прически.

Я взглядом ударила его по руке. Порой мне казалось, что недуг сделал принца излишне дерзким, словно он считал, будто может позволить себе игнорировать общепринятые правила приличия.

– Для иллюстраций позировала не я. Изначально эта была история двух… двух друзей. – Я старалась говорить как можно более равнодушно. – Но я, разумеется, очень довольна, что она стала чем-то большим и доставила столько радости другим.

– А вы рады, что именно она свела нас с вами? Именно в таком ключе я думаю о ней. Как о части какого-то более грандиозного замысла… – Лео прервался: его слуга поспешил вперед распахнуть перед ним дверь.

Мы раскрыли зонтики и вышли на улицу, в туманный октябрьский день. Зонты защищали от моросящего дождя, но, продолжая разговор, нам теперь приходилось повышать голос.

– Что вы имеете в виду?

– Ну разве можно назвать простым совпадением то, что Дакворт стал моим преподавателем? Словно все неким мистическим образом направляло меня к вам. При нем вам рассказали эту историю, а теперь – пожалуйста, я с вами. Вы не против, Алиса? Вы не против того, что я так счастлив с вами?

Он приблизился ко мне вплотную, так близко, что голова принца оказалась под моим зонтиком и я ощутила на своем лице его теплое дыхание. Он улыбался мне и был так мил в своей искренности, что мое сердце, наверное, выпрыгнуло бы из груди от чувств, не будь лиф платья таким тугим. Я не смогла выдержать его взгляд, поскольку уже была не такой храброй, как в детстве, когда не боялась заявлять о своих желаниях во всеуслышание.

– Нет, не против, – прошептала я застенчиво, как положено дамам. Даже Ина одобрила бы. И все же я не удержалась от счастливой, уверенной улыбки.

Но я вовсе не была той, за которую принял меня Лео, и той, какой воспринимала себя я.

Довольный, Лео вернулся под свой зонтик, подставил мне руку, как это сделал бы любой джентльмен в такую сырую погоду, и повел по натекающим между камнями мостовой лужам. Мы шли по Сент-Олдейт. Софи с камердинером принца следовали сзади, как и полагалось, в трех шагах от нас.

– Как странно сознавать, что Доджсон – это Льюис Кэрролл. До поездки сюда я воображал Льюиса Кэрролла эдаким добрым старым дядюшкой. Жизнерадостным толстяком с бакенбардами. А он, оказывается, просто придирчивый преподаватель математики, причем весьма посредственный и не имеющий авторитета! Впрочем, Дакворт всегда говорит о нем с теплотой. Они ведь старые приятели, не так ли?

– Полагаю, они до сих пор дружат, хотя я не видела мистера Дакворта много лет, с тех пор как он уехал в Лондон. – Мне с трудом удавалось сдерживать дыхание. С каждым упоминанием о мистере Доджсоне оно все ускорялось и уже почти попадало в такт каплям усиливавшегося дождя, стучавшим по моему зонтику. Но, даже задыхаясь, я не могла сдержать дрожь.

– Старина Дак все тот же… О, бедняжка, да вы, похоже, совсем замерзли! – Лео остановился, с тревогой глядя на меня.

– Да, весьма.

– А это значит, вам надо домой. Я вас провожу. – Он было собрался со мной на противоположную сторону улицы к входу во двор перед колледжем.

– О нет! Не надо… вам пора отдыхать, тем более на улице так скверно. Я прекрасно дойду сама. Если мы с вами распрощаемся здесь, вы скорее окажетесь дома.

– Я увижу вас завтра вечером?

– Конечно! – Я одарила его ободряющей улыбкой. – Мама с восторгом ждет вашего визита. Ведь вечер она устраивает в вашу честь.

– Тогда до завтра. – Лео взял мою руку, прижался к ней губами и поклонился.

Сделав реверанс, я задержалась, глядя вслед его удалявшейся стройной и изящной, но в то же время внушительной фигуре. Он шел под большим черным зонтом, в то время как его угрюмый камердинер тащился следом с непокрытой головой, облепленной мокрыми жиденькими волосами.

Мы с Софи перешли на другую сторону улицы, прокладывая себе путь в море зонтиков. Толку от моего зонта уже не было никакого: юбка, как и туфли, уже промокла насквозь и весила, казалось, не меньше двенадцати стоунов.[7]7
  Стоун – мера веса, равна 14 фунтам или 6,34 кг.


[Закрыть] Как только мы достигли двора перед колледжем, я, подняв голову, посмотрела на окна к северу от башни. Там горел свет, за занавесками что-то темнело, но никакого движения я не заметила.

И все же я не могла отделаться от ощущения, будто за мной – с тех самых пор, как я с сестрами играла в саду в крокет, – кто-то наблюдает. Вот только я уже не ребенок. И теперь играю в гораздо более сложные игры.

– Ну, скажите же, – проурчал мистер Рескин, увлекая меня за руку в угол, – буду ли я в скором времени обращаться к вам Ваше Королевское Высочество?

Мы находились в столовой нашего дома, залитой светом двух громадных люстр с весело блестевшими на них свечами. В промежутках между музыкальными номерами подавали напитки и закуски. Мама, по-прежнему статная, хотя в темных волосах ее теперь серебрилось несколько седых прядей, порхала в изумрудно-зеленом сатиновом платье со смелым декольте, открывавшим ее внушительный бюст. Она внимательно оглядывала выставленные на столе и в буфете закуски и напитки: блюда с холодным языком, пирамиды фруктов в двух низких медных вазах, тонкие фарфоровые тарелки с желе и мороженым и огромные граненые чаши с пуншем. Встревоженно подняв глаза, мама передвинула блюдо с языком как раз в тот момент, когда на него грозила упасть капля воска.

Папа занимал гостей за дверями комнаты рассказами о маленьком Лайонеле, которому всего шесть, но который уже подает большие надежды в науке. Наконец-то у папы появился сын, способный сравниться с ним по интеллекту. Отличавшийся добротой и великодушием Гарри не оправдал его надежд.

До окончания детородного периода мамы в нашем семействе еще появилось прибавление в лице Вайолет, Эрика и Лайонела. Семья выросла и окончательно сформировалась. Ина в прошлом году вышла замуж за аристократа из Шотландии, Уильяма Скина. К безграничному удовольствию мамы, его семья владела множеством имений, а то, что Уильям принадлежал к академической среде, вызывало отклик в сердце папы. Когда Уильям Скин познакомился с Иной, он был стипендиатом в Колледже Всех Святых. Таким образом, часть года они проводили в Оксфорде.

– Мистер Рескин, – пробормотала я, – если бы нечто подобное произошло, вы бы первым узнали об этом.

– Лукавство, мисс Алиса, вам не к лицу. – Он посмотрел на меня из-под буйно кустившихся бровей. Его голубые глаза ярко блестели. – Я бы узнал об этом последним.

– Из моих уст. Но сначала вы, конечно же, узнали бы об этом от кого-то другого. От одного из ваших источников. – Я озорно улыбнулась и пошла прочь в глубь зала, к лестнице, которую украшали в живописных позах стоящие там пары. Женщины были в ярких вечерних платьях, по цвету сочетавшихся с украшавшими дам драгоценными камнями. Сшитые по последней моде платья имели плотно облегающий лиф и узкую переднюю часть юбки, которая сзади собиралась в ниспадающий каскадом турнюр, украшенный лентами, кружевами и бантами. На груди делался глубокий вырез, на рукавах – крошечные буфы, и дополняли наряд короткие кружевные или сетчатые перчатки. Кавалеры в черных фраках, белых жилетах, белых рубашках с новенькими воротниками-стойками со скошенными концами ухаживали за дамами и держали для них тарелки. От круглых, шарообразных газовых ламп, недавно установленных в нашем доме, на темные цветастые обои падал мутный желтый свет, хотя мама до сих пор не могла отказаться от свечей.

– Не скрытничайте со мной, Алиса, – рокотал мистер Рескин, следуя за мной по пятам и чуть не наступая на шлейф моего переливчато-синего платья от Уорта, подарка на мой день рождения от Ины и мистера Скина. – Я наблюдал за вами на своей лекции. Вам, по-видимому, было очень хорошо вдвоем. Интересно, а королева знает?

– Я уверена, что Лео… принц… ничего сколько-нибудь важного от нее не скрывает.

– Лео? – Брови мистера Рескина взметнулись к линии волос.

– Принц, – твердо повторила я с пылающим от совершенной мной оплошности лицом.

– Хмммпф. Стало быть, королева одобряет?

– Я сказала, что он не скрывает от нее ничего сколько-нибудь важного. Мы с ним друзья, и только.

Сделав над собой огромное усилие, я подавила поднимавшееся во мне смущение и одарила мистера Рескина кокетливой улыбкой, той, которая, как я знала, оказывает на него благотворное воздействие. Я часто прибегала к ней во время наших уроков рисования, когда он склонялся к моему плечу слишком уж низко. Я любила живопись и по-прежнему продолжала брать уроки в неизменной компании не имевшей моих способностей Эдит просто потому, что это было единственным доступным мне образованием. Мои школьные годы завершились Грандиозным Туром. Путешествуя по Европе с сестрами впервые без сопровождения родителей, я волновалась, думая о том, чем займу себя по возвращении. Хорошо, что я хотя бы жила в Оксфорде, где посещение лекций молодыми дамами и чтение книг не вызывали такого шока, как, например, в гораздо более консервативном Лондоне.

Однако из-за своего стремления к искусству я все чаще и чаще оказывалась в обществе мистера Рескина. Оттого-то мне и приходилось терпеть кокетливые улыбки и игривые фразы.

– Вы с принцем просто друзья, дорогая моя? Верится с трудом. Как может мужчина довольствоваться просто дружбой? – Сойдя с моего шлейфа, он вновь приблизился ко мне так близко, что от его дыхания у меня по спине побежали мурашки. – Тем более если речь идет об Алисе из Страны чудес? Как по-вашему, королева в курсе этих дел?

– Мне бы не хотелось, чтобы вы называли меня так, – прошипела я, морщась и порываясь уйти. Но мистер Рескин, с которым мы стояли в углу за лестницей, преградил путь, и мне ничего не оставалось, как выслушать его до конца. – И будьте добры, объясните, что вы подразумеваете под «этими делами».

Мистер Рескин самодовольно улыбнулся, приподняв уголки своего огромного рта, наполовину скрытого буйными бакенбардами, щедро политыми сладковатыми духами, по запаху напоминавшими какой-то перезрелый плод. Почувствовав тошноту, я отвернула голову.

– Ну, ну, Алиса, не смотрите так. Мы же с вами друзья. У нас много общего, и, мне кажется, я могу вам помочь.

– Помочь? – Я посмотрела на мистера Рескина сверху вниз: с возрастом он начал горбиться, а я за последние годы превратилась в высокую девушку. Окинув взглядом его фигуру – мистер Рескин был широк как в плечах, так и в бедрах, но до странности тонок в талии, что наводило на мысль о корсете, – я подавила усмешку. – А я и не знала, что мне нужна помощь.

– Милая Алиса… милая, невинная, наивная Алиса, – проговорил, посмеиваясь, мистер Рескин на манер доброго, старого ученого, каковым его многие считали. – А мистеру Доджсону известно об этой вашей новой дружбе?

Я вся подобралась, выпрямившись в полный рост – ведь как-никак я была дочерью своей матери, – и постучала веером по плечу мистера Рескина, вынуждая пропустить меня.

– Мне нет смысла лгать. Я уверена, что мистер Доджсон, как и все мои друзья, лишь пожелал бы мне счастья. Если бы на то была причина, но ее нет.

– Как мило, – проурчал мистер Рескин, отступая в сторону, – что вы до сих пор верите в Страну чудес. Это одно из множества качеств, что делают вас такой очаровательной, дорогая моя.

Я резко развернулась, собираясь возразить ему, ибо давно уже перестала верить в страну, где реальность не вмешивается в ход дел, но остановилась, поскольку поняла, что снова позволила себе в нее поверить – ведь Лео вошел в мою жизнь, в мое сердце.

Его Королевское Высочество, принц Леопольд, появился со всеми подобающими ему церемониями, очередная царственная особа в качестве студента, которой отец должен был оказать радушный прием в Крайстчерче. Я, кстати, до сих пор помнила, как мне еще совсем маленькой принц Уэльский рассказывал о своем младшем брате. Помня о прошлом и прислушиваясь к маминым предостережениям на будущее, я поначалу смирилась с тем, что останусь в тени, и с интересом наблюдала, как мама подталкивает Эдит к щеголеватому принцу, сажает их рядом за ужином и на концертах, устраивает, как сегодня, романтические музыкальные вечера.

Однако принц не пожелал следовать назначенной ему роли. Увидев меня, державшуюся на вторых ролях, он проигнорировал мою мать, которая не привыкла к подобному обращению с ней, и вытащил меня на свет. И тогда я, к своему великому удивлению, поняла, что все еще хочу верить в сказки.

Но как сказки могли обернуться реальностью, когда я по-прежнему находилась здесь, в Оксфорде, во власти своего прошлого и даже во власти собственного имени? Во власти глаз, смотревших на меня отовсюду, некогда добрых. А сейчас… я не знала. И не желала знать. Я хотела лишь одного – забыть то самое прошлое.

– Алиса, где ты была? – Ко мне подплыла Эдит. Ее волосы, теперь темно-рыжие, были уложены в ниспадающие каскадом локоны, собранные с ее гладкого белого лба назад и закрепленные бриллиантовыми заколками. Ее ярко-зеленые глаза сразу же заметили, что мне не по себе. Эдит накрыла ладонью руку мистера Рескина и очаровательно улыбнулась ему, отчего на ее щеках заиграли ямочки. – Мистер Рескин! А я вас разыскиваю повсюду! И очень сержусь на Алису за то, что она вас монополизировала!

– Милая девочка! Милая, милая девочка! – приосанившись, затараторил мистер Рескин, как злобная сорока. Поглаживая бакенбарды, он пошел было прочь, увлекаемый Эдит.

– О, Алиса! Рескин! Вот вы где! – Принц Леопольд присоединился к нам, к несчастью, прежде, чем Эдит успела увести мистера Рескина. При виде меня лицо Лео озарилось искренней и счастливой улыбкой. И я в очередной раз удивилась, что такого особенного он видел во мне, что вызывало в нем эту улыбку.

– Ваше Королевское Высочество. – Мистер Рескин поклонился, а мы с Эдит присели в реверансах.

– О, ради Бога, перестаньте. Ведь мы постоянно общаемся здесь с вами, а потому давайте без формальностей.

– Не помню, чтобы ваш брат, принц Уэльский, будучи студентом, предлагал что-то подобное, сэр, – заметил мистер Рескин.

– Конечно, Берти ничего такого бы не предложил. Я так рад, что застал вас обоих, – сказал Леопольд с озорной улыбкой. – Мы тут с мисс Алисой заключили пари – оказывается, я очень дурно на нее влияю – и должны довести дело до конца.

– О, принц! – Я со смехом покачала головой, пытаясь увести его от мистера Рескина.

– Ну будет, Алиса. Я свое слово держу.

– Что? Вы заключили пари насчет меня?

Слова принца были излишни, поскольку пробудили в мистере Рескине гипертрофированное самомнение.

Я покачала головой, глядя на Лео, который, в свою очередь, уставился на меня невинными глазами, в глубине которых плескался смех.

– Мистер Рескин, – начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал весело и беззаботно, – как вы изволили заметить, вчера я имела удовольствие присутствовать на вашей блестящей лекции. Тем не менее я не поняла, какое отношение имеет ваше мнение о разложении современного английского общества – и это мнение, кстати, едва ли является оригинальным – к речам сэра Джошуа Рейнолдса. Ну вот. Где мои полкроны? – Я протянула руку Лео.

Тот рассмеялся, достал из кармана монетку и, положив ее на мою ладонь, медленно и уверенно сложил на ней мои пальцы. Эта церемония не укрылась от проницательного взгляда мистера Рескина.

– Что ж, как всегда, приятно услышать женское, едва ли оригинальное, мнение относительно научного предмета. – Мистеру Рескину не вполне удалось скрыть свое презрение под улыбкой. – Мисс Алиса, сделайте одолжение, просветите меня. Мне бы очень хотелось продолжить нашу беседу. – Он вскинул кустистые белые брови. – Может быть, завтра днем? У меня в комнатах за чаем?

– О Боже! У меня, кажется, на это время назначена встреча с портнихой? – Я посмотрела на Эдит, которая тут же слишком оживленно закивала. Она не умела лгать так искусно, как ее старшая сестра.

– Да, точно, Алиса. Встречу с портнихой назначили уже давно.

– Ну, полагаю, ради старого друга вы можете ее отменить, не так ли? – Рескин поклонился, наконец позволив Эдит увести себя… но, уходя, успел шепнуть мне на ухо: – Одна.

Меня передернуло. Я повернулась к Лео, мечтая схватить его за руку и убежать… А куда, собственно? Нам некуда было идти. На нас смотрело множество глаз. В том числе и мамины, встревоженные. Я видела, как она хмурит брови, как сжимает губы, стоя в дверях столовой. Я отвела взгляд. Мне не хотелось прочитать подтверждение собственным мыслям на ее лице.

– Странный малый. Что он имел ввиду? – Лео наблюдал, как Эдит ловко ведет мистера Рескина к столу с закусками.

– Не могу сказать.

– Алиса, вам нездоровится? Вы бледны.

– Нет-нет, я совершенно здорова. Но мне достанется от мамы, если я монополизирую вас: ведь ей тоже хочется насладиться вашим обществом.

– Я сидел возле нее во время квинтета Баха, потом принес ей бокал пунша и обещал стать почетным гостем на ее зимнем балу. Теперь же требую вознаграждения за мое терпение.

Он погладил мою руку поверх сатиновой перчатки, прижимая ее к своей груди. Я не препятствовала этой вольности до тех пор, пока не почувствовала ладонью биение его сердца, и тогда деликатно высвободила руку.

– О, Лео, – произнесла я, жалея, что не могу уткнуться лицом ему в плечо, чтобы скрыть свой стыд, свое прошлое, свои страхи.

– Что? Алиса… вы плачете? В чем дело, дорогая моя? – Он притянул меня к себе и, тревожно округлив глаза, заглянул мне в лицо. На его лоб упала прядь золотистых волос, сделав его похожим на мальчишку.

Я покачала головой, сморгнула слезу и обвела взглядом зал, отчаянно пытаясь обнаружить что-нибудь забавное, что помогло бы мне прогнать мрачные мысли.

Однако ничего подобного не нашла. Тут до меня дошло, что мы слишком долго оставались наедине, и спокойно и целенаправленно двинулась по направлению к прихожей, где на стенах рядами висели семейные фотографии, в том числе трех одинаково одетых девочек Лидделл в раннем детстве.

– Какая замечательная фотография! – Лео остановился перед нашим изображением. Ина, Эдит и я были в одинаковых коротеньких кружевных платьицах, в панталонах и носочках с крошечными гитарами. Из нас троих я единственная смотрю прямо в камеру или, вернее, на мистера Доджсона. Как нас фотографировали, я не помнила. Скорее всего это было у мистера Доджсона и, наверное, по маминой просьбе.

– Мама любила наряжать нас для фотографий, – сказала я Лео. – В те времена она ничего не имела против мистера Доджсона.

– Это фотографировал мистер Доджсон? – Лео по-прежнему внимательно разглядывал снимок.

Я улыбнулась, гадая, что такого интересного он увидел в том ребенке, которым я была когда-то.

– Да, он отличный фотограф.

– Человек многих талантов. И большой прозорливости, поскольку снова и снова выбирал своей музой вас! – Не отрывая глаз от фотографии, Лео скользнул рукой вниз и сжал мою ладонь, а я, прежде чем отстраниться, позволила ему задержать ее на минуту дольше положенного.

– Необязательно – просто тогда мы были близкими друзьями, жили практически бок о бок, – тихо проговорила я, наблюдая за мамой, которая двинулась в нашем направлении.

– Я хочу вашу фотографию. – Лео повернулся ко мне как раз в тот момент, когда к нам присоединилась мама.

Она почтительно склонила голову. Ее лицо побледнело: должно быть, мама слышала, что сказал принц.

– Сэр? – обратилась она к нему, вроде бы улыбаясь нам обоим, хотя в мою сторону ни разу не взглянула.

– Я говорил Алисе, что хочу иметь ее фотографию. У меня нет ни одной. При этом я только что узнал, что рядом с нами живет одаренный фотограф! Не соблаговолите ли вы, мадам, попросить мистера Доджсона сделать снимок Алисы? Можно по этому поводу устроить вечеринку: процесс фотографирования меня необыкновенно увлекает. У меня самого есть фотоаппарат, но я весьма неловок в обращении с ним.

– Сэр, я буду рада заказать фотографии моих дочерей – ибо уверена, вы имели в виду и Эдит тоже – одному прекрасному фотографу, что живет тут, в Оксфорде. Вы, конечно же, слышали о миссис Кэмерон? Девочки уже и раньше ей позировали. У нас в библиотеке висит очаровательная фотография Эдит. Если позволите, я вам ее покажу. – Уверенно, но почтительно положив руку на руку принца, мама пригласила его жестом пройти вдоль холла к библиотеке.

– Почту за величайшее одолжение, если вы все же попросите мистера Доджсона, – твердо сказал Лео. – Не могу упустить возможность получить фотографию Алисы из Страны чудес, сделанную Льюисом Кэрроллом.

Я застыла на месте с приклеенной к лицу учтивой улыбкой, чувствуя себя совершенно беспомощной и не в силах смотреть маме в глаза, полные осуждения, поскольку не могла попытаться заставить Лео отказаться от его прихоти. Во всяком случае, не здесь, не в присутствии мамы.