Текст книги "Я была Алисой"

Автор книги: Мелани Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Скажите, кто поднял эту тему, мистер Рескин или мистер Дакворт?

– Оба. Они оба упомянули о некоей… имевшей место в прошлом непонятной истории, которая кончилась разрывом между вашим семейством и мистером Доджсоном. Мистер Рескин, к моему удивлению, был более прямолинеен. Когда я попросил его о помощи, то даже не предполагал в нем такого энтузиазма в выполнении моей просьбы. Однако он поклялся, что действует и в твоих интересах тоже, ибо слышал, что вновь стали расползаться старые сплетни. Однако последнее слово оставалось за мистером Доджсоном, которого попросили либо подтвердить, либо опровергнуть их – как раз сегодня утром.

– И что же?

– Он ни подтвердил их, ни опроверг. Он вообще не пожелал говорить об этом.

– Он промолчал?

– Да.

Во мне вдруг словно что-то щелкнуло, будто недостающая деталь какого-то механизма наконец встала на свое место. Я вспомнила. Я вспомнила тот забытый день.

Вспомнила молчание. Мое собственное молчание в ответ на те же вопросы. Понимая – или, возможно, надеясь, – что нельзя вполне доверять собственной памяти, ибо слова и образы прошлого заполнили мое сознание одиннадцатилетнего ребенка противоречивыми чувствами, я находила убежище в молчании. И именно то молчание (теперь я отчетливо понимала это, несмотря на великодушие, светившееся в его глазах) навсегда ранило мистера Доджсона. Я действительно оскорбила его, поэтому когда пришла очередь мистера Доджсона прояснить ситуацию, он тоже не мог заставить себя говорить. В конце концов получилось так, что он разрушил мое счастье, как я разрушила его.

Ведь нас связывало только одно – Страна чудес. Страна чудес – это то, в чем нам обоим отказано. Я отказала ему в его Стране чудес – он отказал мне в моей.

– Мне очень жаль, – наконец сказала я Лео. Поворачиваясь к нему – собираясь с силами, чтобы встретить его боль и его отказ, – я положила ему руку на плечо и приняла назначенную мне кару.

Наказание настигло меня в виде муки и упрека, стоявших в больших глазах Лео. Глядя на его искривленные губы, можно было понять, какое усилие он делал, чтобы не обвинять меня больше ни в чем. Щеки его впали, и я с болью в сердце осознала, что причинила Лео больше страданий, чем тиф.

– Нет! – Вскрикнув, Лео схватил меня за руку, как тонущий хватается за крепкий канат, поднес ее к губам и страстно поцеловал. – Нет, я не поверю ни единому слову. Ты все еще моя Алиса, мое сердце. Может, мне и нельзя быть с тобой, но я не могу допустить мысли, что ты не та женщина, которую я знаю и люблю. Скажи мне по крайней мере это. Прошу тебя!

Но было ясно: что бы я ни сказала, всего будет мало. Когда ты в Зазеркалье, все совсем не так, как кажется.

– Моя любовь к тебе неизменна. Мое сердце принадлежит тебе, оно твое навсегда. Я не могу изменить ни прошлое, ни сказанное другими. У меня был шанс… позволить… использовать себя… чтобы заручиться молчанием мистера Рескина, ибо он вопреки твоей уверенности вовсе не друг ни тебе, ни мне. Но я не могла пойти на это… а значит, я та самая женщина, которую ты любишь!

Закрыв глаза – то ли от моих слов, то ли от боли, которую они ему причинили, – Лео закусил губу, стараясь удержаться, чтобы не задать еще один вопрос, который в конце концов все равно вырвался наружу:

– Он… он когда-нибудь прикасался к тебе?

– Мистер Рескин? Нет.

– Нет… Доджсон?

Руки на моих плечах, губы на моих…

– Я не помню… ты должен мне верить! Я была ребенком… и я не… я не понимала, что… что происходит. Знаю лишь одно: через какое-то время ему запретили видеться со мной. И с тех пор я и пяти минут не провела в его обществе, пока он не сделал для тебя мою фотографию.

Подавляя стон, Лео прижал палец к моим губам и притянул меня к себе, своей нежностью показывая, что прощает меня. Прижимаясь головой к груди Лео, я услышала биение его сердца, выстукивающего мое имя, и на какой-то миг почувствовала, что обрела покой.

– Что же мне делать? – прошептал Лео, касаясь губами моих волос. – Что я буду делать без тебя?

– А я без тебя? – Моя оборона дала трещину. Я подумала о том, что будет завтра, послезавтра, о дне, что последует за ним, о неделях, месяцах и годах, в течение которых я не увижу его, не услышу его голос, не узнаю, о чем он думает, о чем болит его сердце. Никогда больше мне не почувствовать себя такой любимой, как сейчас. И, осознав это, я уже не могла остановить свои устремившиеся вперед мысли, мысли о том, чего я лишаюсь. Мне не придется больше видеть, как он в задумчивости приглаживает усы двумя пальцами, слышать его веселый смех, невинный и чистый, как смех ребенка, наблюдать его ничем не замутненную радость жизни, легкость в общении, реагировать на его юмор, его любовь.

Он называл меня просто Алиса. Никаких других слов не требовалось. Не «дорогая Алиса», не «Алиса, моя радость», не «мисс Алиса». Я просто была его Алисой.

– Я не могу уйти. Не могу тебя оставить. – Объятия Лео стали крепче. – Мне не хватает сил.

– Мне тоже. – Я заплакала, теперь уже тихо, благословляя его своими слезами. На меня снизошла почти умиротворяющая печаль. Мне безумно хотелось забыться в объятиях Лео, пока меня силой не оторвут от него.

– Вот. – Не снимая мою голову со своего плеча, Лео достал из нагрудного кармана что-то блестящее и протянул мне. Ярко блеснули отразившиеся от камней солнечные лучи.

– Что это?

– Твоя заколка. Она упала, когда… когда мы были… Словом, я вернулся и поднял ее.

Я взяла маленькую серебряную заколку, украшенную россыпью бриллиантов, и сжала ее в ладони. Заколка оказалась холодной и на удивление тяжелой.

– Это заколка Эдит, – прошептала я, закрывая глаза. – Она одолжила ее мне. Я была так счастлива… она была так счастлива…

В эту минуту раздался крик, который доносился из противоположного конца сада:

– Алиса, скорее! О, Алиса… иди, пока не поздно!

Звала Рода, стоявшая у калитки сада, она бешено махала руками.

Я вскочила, внезапно почувствовав прилив сил к каждому нерву, к каждому мускулу своего тела. Сердце бешено билось, я знала, что меня ждет, и знала, что делать.

Я побежала. Лео до последней минуты держал меня за руку, мои пальцы касались его пальцев, и вот между нами ничего не осталось. Ничего, кроме правды. Но вот я услышала его крик:

– Беги, я подожду тебя!

– Нет! – Я не стала оглядываться. Я смотрела только вперед. Мои пальцы еще крепче сжали заколку, застежка впилась в ладонь, но я не ослабила хватку. Я бежала, едва касаясь земли, калитка, которую только что захлопнула Рода, еще продолжала болтаться на петлях. – Нет, не жди… Ради Бога, уходи сейчас, пока я в силах держаться!

Тогда я могла держаться. Только вбежав в дом, где уже слышались настойчивые, громкие голоса, хлопанье дверей, отчаянный вопль, я поняла, что у меня нет сил видеть, как и он покидает меня.

В ту минуту мое сердце раскололось надвое. Одну половину взял с собой Лео, другую – моя сестра. Я попрощалась с обоими и знала, что эти потери невосполнимы.

Мою сестру Эдит хоронили в чудесный июньский день. Солнце светило так ярко, а птицы заливались так громко, что это могло либо усугубить боль, либо успокоить ее.

Эдит положили в гроб в свадебном платье, которое доставили накануне. Рода, Вайолет и я шли за гробом, облаченные в платья подружек невесты, которые выбрала для нас сама Эдит. Вместо привычного венка на крышке гроба покоился свадебный букет. Обри Харкурт страдал больше всех. Его рыдания не умолкали на протяжении всей службы.

Принц Леопольд нес гроб среди прочих. На его левом рукаве была черная шелковая лента. Многие из присутствующих, заметив, как он печален и бледен, отметили его привязанность к семье декана.

Наши взгляды встретились лишь раз. Когда гроб поставили на постамент, принц отошел назад и сел. Но, прежде чем сделать это, он остановился, повернулся и пристально посмотрел мне в лицо. Увидев в его прекрасных голубых глазах печаль, а на лице безмолвное горе, я поняла, что на самом деле у него на сердце. Не отводя взгляда от его глаз, я поднесла пальцы к губам, поцеловала их и послала ему воздушный поцелуй. Мои глаза обжигали слезы, и я ничего не видела, кроме лившегося через витражи окон великолепного света.

Моя любовь прошествовала по проходу между рядами прочь от меня. Я знала, что никогда больше не увижу его.

Глава 14

Каффнеллз, 1914

– Алиса, ты только послушай: тут один малый пишет книгу о покойном короле. Так по его словам, несчастная старая королева позволила миссис Кеппел посетить короля на смертном одре. Что ты об этом думаешь?

Опустив «Таймс», я приподняла брови и через стол воззрилась на мужа, скрывавшегося за собственной, только что принесенной его дворецким газетой. Я продолжала смотреть на мужа до тех пор, пока он не опустил ее и с робкой улыбкой не посмотрел мне в глаза.

– Королева всегда проявляла большое понимание во всех этих… делах, – сказал муж и снова поспешно спрятался за газетой.

– Да. Разве это не трогательно? Королева проявила такое понимание по отношению к любовнице короля… ко всем им. Она, Александра, очень великодушна.

– Кое-кому не мешало бы последовать ее примеру, – буркнул муж из-за газеты.

– Ты о чем, Реджи?

– Ни о чем. Просто я всегда восхищался королевой, только и всего.

– Да, – фыркнула я, вспоминая. – Она святая. Мама оказалась права: маленькой славной принцессы Берти всегда было мало.

– Твоя мать во многом оказалась права. Она была очень мудрая женщина.

– Хм.

– Я с ней всегда хорошо ладил.

– Да.

– Хотя и не как твой отец.

– Верно.

– А вот еще, послушай! «Нью-Форест» разгромил «Хэмпшир»! Бедняги, им бы хорошего подающего!

– Ммм… Хм. – Теперь, когда он завел разговор о крикете, я уже почти перестала обращать на него внимание. Однако бросив взгляд на его тарелку, заметила, что копченую рыбу он доел. Нажав ногой на искусно закамуфлированный в ковре электрический звонок, я стала ждать появления горничной.

– Мэри Энн, мистер Харгривз желает еще рыбы. А мне еще кофе.

– Слушаю, мадам.

Едва присев (даже приличного реверанса не удосужилась сделать. До чего ж нахальные пошли слуги!), она вышла из комнаты, а я вернулась к своей газете. Я перевернула страницу, и мои глаза выхватили заголовок, от которого сердце будто сковало льдом.

Кайзер угрожает царю.

– Реджи, – прервала я его разбор особенно захватывающих иннингов.[9]9
  Иннинг – часть игры в крикет; в каждом иннинге команды отбивают и подают по одному разу.


[Закрыть] – Когда Алан приезжает в отпуск?

– Не знаю. Кажется, в этом месяце, а как по-твоему?

– Понятия не имею. Поэтому и спросила.

– Ясно. Извини.

– Я только что прочитала заголовок статьи о кайзере и России. Как ты… как ты думаешь, дойдет дело до войны?

– Не могу сказать… О! – Он наконец опустил газету и не мигая уставился на меня. Его бакенбарды поседели, лоб избороздили морщины, а покрасневшим лицом он стал напоминать типичного английского помещика. На его физиономии, как всегда, отразилась работа мысли: вот она прошлась по лбу, приблизилась к выгнутым дугой бровям, подступила к глазам, в которых постепенно загоралось понимание, и наконец достигла губ, растянув их в бесхитростной улыбке. – Беспокоишься? Об Алане? Что ж, как бы то ни было, а, по-моему, долго это все равно не продлится. И потом, он теперь капитан, поэтому ему найдут какое-нибудь тепленькое местечко. В конце концов, он уже не мальчик. Сколько ему? Уже почти сорок?

– Тридцать три. Нашему старшему сыну в октябре исполнится тридцать три.

– Точно. Боже правый, неужели столько лет прошло?

– Да, столько. – Я не удержалась от улыбки. Его реакция всегда проявлялась с опозданием, но зато трогательно и искренне. Как только он осознал, сколько прошло времени, то просто онемел от изумления.

Я снова взялась за газету, но уже не могла сосредоточиться. Боже мой, а ведь и правда – как давно это было!

Я завтракаю напротив Реджи каждый день вот уже тридцать четыре года, с 1880-го. К тому времени минуло четыре года после смерти Эдит. Четыре года после того, как на ее похоронах я в последний раз видела Лео.

Все эти четыре года, оставленная теми, кого любила, я прозябала, словно беспомощно увязая в болоте, не в силах избавиться не только от их призраков, но и от призраков высоких, изящных шпилей самого Оксфорда. Я становилась старше – студенты моложе. Я уже не была прекрасной принцессой Крайстчерча, королевой бала в День поминовения. На меня бросали косые взгляды, обо мне шептались. Синий чулок. Старая дева.

После смерти Эдит мамина феноменальная энергия пошла на спад. Или это случилось после отъезда Лео? Не знаю точно, что послужило тому причиной. Знаю лишь одно: когда я осталась одна, мама прекратила свою бурную деятельность. Ина вышла замуж, Эдит умерла, а я «разочаровалась» – этим словом в те дни обозначали брошенную возлюбленным женщину. Не было больше трех маленьких принцесс. А Рода и Вайолет к браку почему-то никогда не стремились.

Однако в итоге те четыре года пошли мне во благо, ибо за это время поблекли воспоминания, исчезли люди, затянулись сердечные раны. Мистер Рескин наконец сорвался – однажды во время одной из лекций начал выкрикивать непристойности, и его силой вывели из зала. А то, что случилось в давний летний день между требовательным преподавателем математики и дочерью декана, синим чулком, абсолютно никого не интересовало. Все королевские отпрыски закончили образование, и королеве больше некого было отсылать в Оксфорд.

А Алиса из Страны чудес жила себе дальше. Переиздания, театральные постановки, всевозможные игрушки и игры. Никого не волновало – никто, кажется, и не знал, – что Алиса давно выросла и впереди ее ждет одинокая старость.

Реджинальду Джервису Харгривзу, эсквайру, все было нипочем. Реджи Харгривз книгами вообще не интересовался. Они его так мало занимали, что у него вместо обычных четырех лет ушло целых шесть на то, чтобы закончить Оксфорд.

Когда же я впервые встретила Реджи? Даже не припомню, хотя он настаивает, что случилось это на том роковом балу 1876 года в День поминовения. По его словам, он видел меня под руку с принцем и никогда в жизни не встречал создания прекраснее. Он смотрел на меня с благоговением, но понимал, что принцу не соперник. А потому дожидался благоприятного момента и, кажется, не замечал, что я уже порядком перезревший фрукт. Он ждал, пока я упаду с дерева, чтобы поднять меня.

Типичный английский помещик, Реджи занимался спортом, играл в крикет. Для меня это было чем-то совершенно новым, не имевшим места в моей жизни и абсолютно безынтересным. Реджи не имел титула, но его состояния хватило даже на то, чтобы впечатлить мою маму. Его семейство сделало деньги коммерцией. Всего поколение назад они торговали текстилем, и этот факт, бесспорно, немного портил его репутацию. Или, вернее сказать, портил бы, будь на моем месте какая-то другая женщина. В моем же случае мама с готовностью закрыла глаза на это досадное обстоятельство.

Реджи был высок, широк в плечах и хорош собой. Шатен, он небрежно причесывался на прямой пробор, его кожа имела красноватый оттенок. Чуть неправильный прикус он скрывал под жесткими усами. Я знала, что никогда не полюблю его так, как Лео. Знала, что никогда не смогу так же разговаривать с ним, смеяться и шутить. Реджи даже в молодости не отличался особым чувством юмора, и я быстро привыкла держать свои острые, саркастические замечания при себе, иначе рисковала провести полвечера, растолковывая их.

Он сделал мне предложение во время нашей лодочной прогулки по Айзис в июле после Дня поминовения. Звучало оно в духе Реджи:

– Здорово мы с вами плывем, как вы думаете?

– Да, пожалуй.

– А что, если нам с вами так и плыть вместе по жизни? Ну, я о том, чтобы пожениться. Вы меня понимаете?

– Ну что ж, можно и пожениться.

– Отлично!

Несмотря на комичную сжатость этого диалога, я была тронута. Он по крайней мере попытался быть поэтичным, и по тому, сколько раз Реджи повторял этот обмен репликами друзьям, я поняла, что он собой очень гордился.

Мы поженились в сентябре, по моему настоянию – в Вестминстерском аббатстве, а не в соборе Крайстчерча. За два дня до венчания (замысловатая церемония, скорее позабавившая меня, чем завладевшая моим вниманием, к которой я отнеслась как к своему прощальному подарку маме) Лео прислал мне брошь в виде маленькой бриллиантовой подковки на счастье. Я приколола ее к своему свадебному платью из серебристой парчи и белого сатина. Эту брошь я ношу и по сей день.

Реджи, далекий от ревности, гордился, что принц такого высокого мнения о его невесте, что даже прислал ей личный подарок. Он так благоговел перед королевским домом, что, думаю, не стал бы возражать, если б Лео – или лучше сам принц Уэльский – предложил ему лишить меня девственности в первую брачную ночь. Реджи, наверное, даже вырезал бы объявление об этом знаменательном событии из «Таймс», а комнату после той славной ночи оставил бы в ее первозданном виде.

Мистер Доджсон тоже прислал мне свадебный подарок – маленькую акварель с изображением двора Том-Куод. Двор был передан очень точно, и я не видела причин скрывать ее в отличие от многих других свадебных подарков. Эта акварель сейчас красуется на стене моей спальни.

Через год Лео женился на довольно блеклой принцессе с европейской периферии. Свою первую дочь он назвал Алисой, а я своего второго сына – Леопольд Реджинальд, хотя мы звали его Рекс. За два месяца до рождения своего второго ребенка, сына, Лео во время пребывания во Франции, упав, умер от внутреннего кровотечения. Мистер Дакворт был так великодушен, что тотчас телеграфировал мне – еще до того, как я прочитала об этом в газетах.

Узнав о смерти Лео, я заперлась у себя в спальне от Реджи и мальчиков с их безмятежной гармонией. Они и понятия не имели, что в это время солнце упало с небес. Ибо даже зная, что никогда больше не увижу Лео, я все же каждое утро просыпалась с мыслью о том, что он существует на этой земле, что, пробудившись, видит тот же розовый рассвет и спит подтем же ночным небом. Мы редко писали друг другу, а когда такое все же случалось, то наши послания всегда были крайне учтивы и официальны. Тем не менее я постоянно ощущала его присутствие в своей жизни и знала, что и он все время чувствует меня. Рассматривая какую-то картину, читая книгу, наблюдая за редкой птицей или любуясь прекрасным цветком, я знала, что он воспринимал бы все это точно так же, как я. Наши сердца бились в унисон. Я жила и наслаждалась жизнью только потому, что делила ее с ним.

После смерти Лео я лишилась части своей души. Именно так, по-другому и не скажешь. Реджи мог держать меня в объятиях, целовать, заявлять о своем супружеском праве на меня – и я никогда не могла упрекнуть его в недостатке нежности, – но никогда он не был частью меня, как Лео. Когда Лео покинул этот мир, меня стало меньше.

Не хочу, чтобы создалось впечатление, будто я была совсем равнодушна к Реджи. Вовсе нет, я хорошо относилась к нему. Он был последовательной личностью. Его единственным недостатком являлось то, что он не Лео. Человек мягкий, Реджи редко давал повод для ссор. Но если временами потворствовал своим слабостям, как и большинство мужчин его сословия и поколения, то по крайней мере старался делать это незаметно и потом всегда заглаживал свою вину поездкой к ювелиру, с которым мы хорошо друг друга понимали. (Реджи, к сожалению, не мог похвастаться хорошим вкусом. Вообразите, однажды он купил мне кольцо с бирюзой! Мистер Соломон, однако, вскоре научился склонять его к менее вычурным драгоценным камням, например, к аметистам и изумрудам.)

Мне почти не на что жаловаться. Бог свидетель, я была не самой нежной женой, но благодарность моя Реджи за то, что он спас меня, поистине безмерна.

Ибо в конечном итоге не кто иной, как он похитил меня из Оксфорда и умчал в Страну чудес, где меня знали лишь под одним именем – миссис Реджинальд Харгривз. Реджи принадлежали сто шестьдесят акров земли и добротный загородный дом, Каффнеллз, в деревне Линдхерст, в самом центре Хэмпшира. Дом располагался на покрытой буйной растительностью плодородной земле. С верхнего этажа дома открывался вид на Солент. У нас имелось даже маленькое озеро с рыбой. Во время летних каникул мальчики любили жить там в разбитом ими лагере, самостоятельно разделывали и жарили рыбу себе на завтрак.

Сам дом оказался гораздо роскошнее, чем даже могла желать мама, хотя, увидев его в первый раз, она лишь фыркнула и сказала, что для меня это совсем неплохо. Не скрою, я втайне злорадствовала, показывая ей двухэтажный особняк из светлого камня, балкон, тянущийся вдоль всего верхнего этажа, огромную оранжерею, впечатляюще широкую лестницу, бильярдный зал, библиотеку, громадную столовую с высокими потолками, гостиную, украшенную фризом работы итальянского художника. И все это я получила лишь за согласие выйти замуж за человека, которого не любила, но который в конечном итоге оказался единственным, кто сделал мне предложение.

В общем и целом сделка вышла выгодной для нас обоих.

Я управляла большим хозяйством – наконец-то и я смогла похвастаться проблемами с собственными слугами! – и это занимало большую часть моего времени, чему я даже радовалась.

В Линдхерсте жизнь протекала очень спокойно; дни, казалось, шли медленнее, чем где бы то ни было. Вместо оксфордского неумолкаемого жужжания голосов здесь словно бы стоял сомнамбулический храп. Если кому-то вдруг приходила охота поразмышлять над прошлым, настоящим и будущим, то времени здесь на это хоть отбавляй.

Я не была склонна к подобным размышлениям, а поэтому с жаром занялась превращением Каффнеллза в веселый, бурлящий центр культуры и светской изысканности, пытаясь превзойти мамины достижения в Крайстчерче. Она могла пригласить струнный квартет играть на лестничной площадке дома декана. У меня оркестр играл в оранжерее. Музыканты, как эльфы, скрывались между освещенными деревьями. Мама развлекала королеву за чаем. Я в Каффнеллзе с наслаждением демонстрировала гостям комнату, обставленную и отделанную исключительно золотом – там была позолоченная мебель, золотистые парчовые занавески, ковры, – в которой провел одну ночь король Георг III и которая после этого осталась в неприкосновенности, чтобы и будущие поколения могли прикоснуться к высокому.

Мама довольствовалась организацией лодочных прогулок по Айзис, а я однажды снарядила украшенную фонариками шхуну для путешествия по Соленту в «летнюю ночь». Гостей я попросила нарядиться шекспировскими персонажами, а кульминацией вечера явился полуночный пикник на острове Уайт. Этот вечер впечатлил даже Ину. Она, по собственному настоянию, все-таки нарядилась Титанией,[10]10
  Персонаж комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь».


[Закрыть] хотя походила не на бесплотную королеву фей, а скорее на пухлую пчелку.

Реджи, человек весьма общительный, был рад моим изыскам, хотя шекспировским празднествам предпочел бы тихие уик-энды или охоту. Человек простой и бесхитростный, он гордился своей светской и образованной женой.

Тридцать четыре года пролетели, как один миг, рассеялись, как туман. В моей памяти сохранились все подробности разговоров с Лео, мелкие детали наших совместных прогулок – все это вставало передо мной так же живо, как в тот день, когда происходило наяву. Например, я отчетливо помню ту странную, идущую от реки каменную дорожку, которую мы с Лео однажды обнаружили. Все камни были одинакового белого цвета, одинаково выпуклые и очень тщательно уложенные. Однако длиной эта дорожка была всего футов десять и резко обрывалась в канаве.

Моя жизнь с Реджи в противоположность прошлой – и несмотря на наши экстравагантные развлечения – представлялась одноцветной и как бы шла с одной скоростью. Порой мне казалось, что я вряд ли смогу вспомнить, как выглядит Реджи, если он не будет ежедневно сидеть со мной за столом.

Со вздохом свернув газету, я аккуратно положила ее возле своей тарелки: в голову не шло ничего, кроме удручающе многочисленных заголовков о возможном начале войны. Я угрюмо пила кофе.

– Реджи, значит, Алан приедет в отпуск? Раз уж пошли разговоры о войне, хотелось бы надеяться, что он все-таки приедет домой, а не пустится в какие-то глупые авантюры вроде организации поросячьих бегов в Индии. Или что он там делал в прошлый раз? Как ты думаешь?

– Дорогая, ты, я вижу, и впрямь волнуешься? – На его лице снова отразилось по-детски наивное удивление, которое, впрочем, не помешало ему оставить газету и с аппетитом наброситься на копченую рыбу.

– Да, очень. Через бурскую войну мы с ним уже прошли. Я-то полагала, что мы достигли того возраста, когда нам уже не придется беспокоиться о наших сыновьях, и вот тебе раз. Если Алана мобилизуют, что станет с другими мальчиками? Рекс тоже непременно отправится на фронт, хотя бы для того, чтобы досадить мне, это в его стиле. – Я помешала кофе с такой силой, что он чуть не выплеснулся на блюдце. Рекс с самого рождения только и делал, что стремился мне досадить.

Какая ирония, иногда думала я: одна из трех принцесс Крайстчерча родила трех маленьких принцев. Алана, Рекса, Кэрила. Трех маленьких мужчин, одного за другим. Привыкшая к обществу сестер, я поначалу, недоумевала: что же я буду делать с мальчиками? Спортсменами, охотниками, нерадивыми школьниками, точь-в-точь такими, как их отец?

Однако Алан, старший из всех, бесспорный лидер, не доставлял мне особых хлопот. А самый младший, Кэрил, так стремился угодить, что это даже немного раздражало – впрочем, хватало одной улыбки или взгляда, чтобы его успокоить. Но Рекс! О, Рекс, средний сын, о котором мой отец с ласковой усмешкой говорил: «Когда дело дошло до этого, Господь отступил от правил».

Второй ребенок в точности повторял меня в его возрасте, что всегда забавляло мою мать, которая никогда не уставала указывать на это.

– Что же мне делать с твоим чубом? Его никак не пригладишь, – говорила я, когда он был маленький, почти каждое воскресенье, пока мы стояли в ожидании кареты, собираясь ехать в церковь. – Пожалуй, нужно просто состричь его, и дело с концом.

– Ну давай, – обычно отвечал он, равнодушно пожимая плечами. – Это всего лишь волосы. Правда, я буду похож на заключенного, но я не против. Это на самом деле может быть Даже интересно. Так что стриги, если хочешь.

– Конечно, не хочу! Всего лишь волосы? Заключенный? Ну уж нет! Иди домой и намочи его, как это и следовало сделать. Сейчас же!

И обычно Рекс повиновался, напоследок бросая на меня такой насмешливый взгляд, что мне приходилось сжимать руки в кулаки, чтобы не броситься вслед за ним.

Или вот еще…

– Рекс, каким образом тебе в ботинки попала штукатурка? – Я изумленно наблюдала за тем, как он, преспокойно сидя на моем лучшем чиппендейловском стуле, с торжествующей улыбкой снимает с ноги тяжелый, промокший ботинок, из которого на мой обюссонский ковер стекают вязкие потоки штукатурки. – Да как же такое вообще может случиться с ребенком?

– Неудивительно, что не знаешь, – отвечал он, скупо покачивая головой с видом умудренного жизнью человека. – По-моему, ты и ребенком-то никогда не была.

– Вы говорите дерзости, молодой человек. Уверяю вас, что ребенком я была… Однако не пытайтесь уклониться от ответа! Отвечайте!

– Он пытался перепрыгнуть через стену, которую сейчас строят в саду, и увяз, – услужливо подсказал Кэрил, с интересом наблюдавший за сценой.

– Доносчик! – с усмешкой огрызнулся Рекс.

– Рекс! Сейчас же извинись и шагай в детскую переодеваться… и ради Бога, только не снимай здесь второй ботинок!

Рекс слез со стула, оставляя после себя пятна грязи, с улыбкой маленького чертенка залихватски отдал мне честь и убежал, пока ему не досталось еще. Пока я не расхохоталась. Этот ребенок всегда вызывал во мне противоречивые чувства! Почему он не мог себя вести, как братья, например, как Алан, который никогда не пачкался?..

Поджав губы и вцепившись в складки юбки, словно старалась удержать себя, чтобы не броситься вслед за Рексом вверх по лестнице, я оглядывала испорченный стул или разбитую вазу, порванную портьеру или еще какой-то нанесенный им ущерб, а потом звонила Мэри Энн, чтобы та все исправила. После этого я искала убежища в гостиной, где брала иголку и набрасывалась на наволочку для подушки, которую вышивала, чуть ли не разрывая материю, не зная, на кого больше злюсь – на Рекса или на себя.

Даже вот сейчас, вспоминая это, я уже почти разорвала салфетку. Несмотря на все попытки заполнить свою жизнь какой-то деятельностью, я обнаружила, что последнее время, когда мальчики выросли, я не в силах держать прошлое на замке. Как и будущее. Меня вдруг осенило, что если Рекс пойдет в армию, то и Кэрил сделает то же, просто чтобы не отставать от брата.

Вот и будет у меня тогда три мальчика-солдата.

Кажется, Реджи почувствовал мое беспокойство (должно быть, я вздохнула). Он отложил в сторону вилку и нож и, потянувшись ко мне через стол, накрыл мою руку своей грубой, сухой лапищей.

– Они уже не юные мальчики, не забывай… не такие, каких предпочитают в армии. Так что вряд ли им там сильно достанется.

– Думаешь? – Мне редко требовалось, чтобы муж меня успокаивал, но в ту минуту я в этом нуждалась.

– Думаю. И потом, долго это не может продлиться! Один малый в клубе говорит, что сами немцы ненавидят кайзера, и скорее всего у них там начнется гражданская война.

– Правда? – Я в это не верила. Подобное утверждение было похоже на те слова, которые мужчина говорит женщине, лишь бы успокоить ее. Но мне так хотелось поверить, что я все равно кивнула, пытаясь убедить себя в этом.

– Правда. Почему бы тебе не заказать себе новое платье, или шляпку, или еще что-нибудь? Это тебя немного взбодрит. – Он просиял, радуясь, что нашел средство от моих страданий.

Мне не удалось подавить вздох.

– К сожалению, вряд ли покупка нового наряда остановит кайзера от нападения на Россию.

– А я и не говорил, что остановит, – проворчал Реджи, и на его лице отразилось уныние.

Я почувствовала досадный укол совести. Реджи был очень добр. Он по-своему, бесхитростно, как умел, пытался отвлечь меня от тревожных мыслей.

– Но все равно спасибо тебе. Пойду поговорю с поварихой относительно ужина, а потом у меня встреча с комитетом по поводу шоу цветов. Как ты думаешь, к тому времени ничего не случится? Мне бы ужасно не хотелось отменять его. Сельчане ждут не дождутся, когда смогут провести день в Каффнеллзе, осмотреть владения. Это для них такой подарок.

– Да разрази меня гром, если я позволю этому старому фрицу отменить мое цветочное шоу! Нет, не волнуйся. Мы все равно проведем его, что бы ни случилось. И вряд ли вообще что-то случится. Не беспокойся так, а то у тебя опять между бровей появилась эта морщина. Не могу же я спокойно смотреть, как волнуется моя девочка, правда?

– Правда. Заказать на ужин баранину?

– Отлично!

Я поднялась из-за стола и направилась к двери, однако, дойдя до нее, остановилась. Угрызения совести продолжали меня терзать, и я чувствовала, что это надолго. Развернувшись, я быстро подошла к мужу и поцеловала его в щеку. Он поднял на меня карие глаза, в которых сначала отразилось удивление, а потом удовольствие.