Текст книги "Я была Алисой"

Автор книги: Мелани Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Я понимаю вас, но вы даже не представляете, какие замечательные фотографии делает миссис Кэмерон…

– Я сказал: мистер Доджсон.

Никогда прежде я не слышала, чтобы голос Лео звучал так повелительно. Мама тоже. Однако она сразу поняла, что это королевский приказ. Ей ничего не оставалось, как сделать реверанс и объявить гостям, что музыканты вернулись, а потому – просьба всем занять свои места.

Весь оставшийся вечер, сидя рядом с Лео (по другую руку от него мама решительно и сердито посадила Эдит), я притворялась, что наслаждаюсь изящными трелями квартета Моцарта. Но на сердце у меня был камень, а затылок горел от гневного и осуждающего маминого взгляда. Я знала, кого она сделает виноватым за все эти дела, как изволил легкомысленно выразиться мистер Рескин.

Неужели мне не было спасения от прошлого? Я знала, что пока я здесь, его не будет. Однако вырваться из Оксфорда самостоятельно я не могла. Нужен был человек, который бы похитил меня. Я представила себя запертой в сундуке или чемодане, который выносят из ворот двора Том-Куод, скрытую от глаз, от этих любопытных надоедливых глаз.

Я боялась, что руки у Лео слишком слабы. Слишком слабы и непривычны, чтобы нести кого-то.

Особенно того, кто отягощен своей ношей.

Вечером, готовясь ко сну, я услышала стук в дверь.

– Это я, – прозвучал тихий голос Эдит.

– Секунду! – Вздохнув с облегчением, я улыбнулась. В присутствии Эдит становилось спокойно на душе и куда-то улетучивались сомнения. Она могла успокоить мои расстроенные нервы, ибо сама я никак не могла отделаться от неприятного осадка после очередного игривого напоминания мистера Рескина, сделанного им перед самым уходом, о нашем завтрашнем «милом чаепитии». – Можешь идти, Софи, – сказала я горничной, которая, сделав реверанс, подобрала упавшие с меня на пол турнюр с сеткой из ленточек, корсет, нижние юбки, панталоны, шелковые чулки, сатиновое платье. Маленькая и хрупкая, как мышка, с вечно усталым выражением на лице, Софи пошатнулась под тяжестью этой ноши. Облачившись в пеньюар, я открыла дверь и впустила Эдит.

– Мне не спится. – Без булавок и заколок ее волосы казались неким ярким электрическим облаком. Отодвинув розовые парчовые занавески полога, стоявшего на четырех столбиках, она плюхнулась на мою кровать. – Тебе понравился сегодняшний вечер?

– Да. – Устроившись за туалетным столиком, я начала вынимать из прически шпильки, которые со стуком падали на маленькое фарфоровое блюдо с волнистым краем, затем стала расчесывать волосы. Впрочем, времени на это потребовалось немного. Хотя мои так и оставшиеся прямыми волосы были не столь густые, как у Эдит, я с удовольствием ощущала их тяжесть у себя на спине. Я посмотрела на свое отражение в зеркале с золотой рамой. – Почему ты спрашиваешь?

– Просто любопытствую.

– Хочешь сказать, беспокоишься?

– Алиса, повзрослев, ты стала невероятно мнительной. – Заблестевшие глаза Эдит расширились, губы как-то странно поджались, будто она удерживала во рту пригоршню камешков.

– Я и всегда была мнительна. А ты никогда не умела лгать. Ведь тебя прислала ко мне мама, не так ли?

Сестра свесила с кровати свои белые ноги и вздохнула.

– От тебя ничего не скроешь, Алиса. Ты в этом отношении, как мама.

– К несчастью для меня. – Оставив расческу на туалетном столике, я села рядом с сестрой и потянула ее за руку вниз. Мы улеглись, уставившись в полог над кроватью. – Ну что ее беспокоит на сей раз? Я пролила пунш? Разорвала платье? Выдала месторасположение семейного склепа? – Что тревожило сейчас маму, я, конечно, знала, но мне хотелось рассмешить Эдит.

И мне это удалось.

– Алиса! – весело и мелодично засмеялась сестра, будто снова стала девочкой, что мне и было нужно. Слыша ее заразительный смех, расхохоталась и я.

– Ну разве не хорошо? – грустно вздохнула я, когда мы уже устали от смеха.

– Очень. – Эдит с довольной улыбкой склонила голову мне на плечо.

– Как будто мы снова девочки у себя в детской и рядом с нами Фиби, милая Фиби. Она так постарела. Как она справляется с Вайолет?

– Ей нелегко. Вайолет всем верховодит – настоящая маленькая тиранка.

– Что правда, то правда. Мне не хотелось бы этого говорить, но я почти жалею, что здесь больше нет Прикс. Она бы мигом ее приструнила.

– Прикс на днях справлялась о тебе, – после паузы произнесла Эдит.

– Как это произошло? – Повернув голову, я посмотрела на сестру. Мы лежали так близко, что можно было сосчитать бледные веснушки у нее на носу. Я называла их призрачными, потому что, если не вглядываться, они были почти незаметны.

– Я навещала ее в гостинице. Прикс рада видеть нас… то есть меня и Роду.

– Жена хозяина постоялого двора. Ей это идет.

– Она всегда с теплотой отзывается о тебе, Алиса.

– Теперь-то конечно, после того, как сделала свое черное дело. – Я отвернулась, скрестив на груди руки. – Как же она все-таки нелепа; удивительно, что Прикс в ее возрасте удалось заполучить себе мужа: ведь она буквально кидалась на… на тех, у кого вкус получше.

Эдит в ответ промолчала, просто ждала, когда я снова повернусь к ней и возьму ее за руку, и тогда она пожмет мою руку, выражая поддержку.

– Ты так и не сказала, в чем твоя миссия, – вздохнула я, наконец собравшись с силами, чтобы выслушать ее. Последнее время мама редко говорила со мной напрямую. Да что там последнее время! Она уже долгие годы не разговаривала со мной. Будто боялась проговориться о том, что у нее действительно на сердце. Или боялась, что это сделаю я.

– Я не собираюсь выполнять эту миссию, – объявила Эдит, радуясь и гордясь своим маленьким актом неповиновения.

Не в силах сдержать улыбки, я повернула к ней голову, вдыхая свойственный ее волосам запах розовой воды, напоминающий о лете.

– Она просила, чтобы ты уговорила меня меньше оказывать внимания принцу Леопольду, правда?

– Да, но я не хочу, чтобы ты так поступала, делай как знаешь. О, Алиса, ты кажешься с ним настолько счастливой! Мне нет дела до того, что мама присматривала его для меня. Он мне совсем не нужен, поскольку… мне нравится… другой. А ты, я вижу, и впрямь счастлива, вижу блеск в твоих глазах, улыбку и очень этому рада, потому что не видела ничего подобного давным-давно!

Я обняла сестру. У меня из глаз брызнули слезы, которые намочили розовый фильдеперс пеньюара на плече у Эдит, но она не обратила на это внимания. Сестра была так дорога мне! Так бескорыстна в своей любви! Это был единственный человек, который относился ко мне по-прежнему, как до того разрыва. Ибо именно так я видела свою жизнь – первая ее часть прошла в стране ничем не замутненной радости, краю пряничных домиков, сахарных облаков и солнца в виде лимонного леденца. Но однажды страшное землетрясение перевернуло все вверх дном, я потеряла почву под ногами и оказалась выброшена на какой-то темный, чужой берег.

Я знала, что это смешно. Ни одно детство не проходит без потрясений, и доверять моим воспоминаниям нельзя – ведь именно так все говорили? И все же для меня жизнь разделилась на две половины или две страны. Она разделилась на «до» и «после».

– Я рада, что ты пришла, – сказала я Эдит, в кои-то веки говоря искренне. – Ну ладно! – Я смахнула со своего лица, а также с лица сестры слезы и села, взбив подушку и разгоняя вылетевший из нее пух, затем откинулась на спинку кровати. – Скажи, кто покорил твое сердце: я знаю, этот джентльмен не просто тебе нравится. Ведь слово «нравится» не из твоего лексикона.

На щеках Эдит заиграли ямочки. Она перевернулись на бок и подперла голову рукой.

– Помнишь мою детскую мечту о том, чтобы жить в таком же роскошном доме, как Ньюнем-Кортни?

– Да, но… Эдит! Не хочешь ли ты сказать, что влюбилась в Обри Харкурта?

Эдит залилась краской, а ее светящиеся, как звезды, глаза подтвердили мою догадку.

– О, это так чудесно! Он достойный молодой человек, ну и, конечно, все его состояние, включая Ньюнем-Кортни!.. Мама будет без ума от радости! Ты правда его любишь?

– Да. – Эдит намотала левой рукой на безымянный палец прядь своих волос, которая стала похожа на обручальное кольцо. – Он не принц, конечно – по-настоящему блестящую партию я оставляю тебе, – но, думаю, я ему нравлюсь. Очень нравлюсь. А он нравится мне.

– Тогда я тоже буду думать о нем с нежностью. Хотя даже мысль о том, что мы с тобой расстанемся, мне нестерпима. – Я потянулась к сестре и ухватила ее за руку, словно цепляясь за свое детство. Как быстро мы все-таки выросли.

– Но не навеки же ты со мной расстаешься, к тому же по крайней мере до лета ничего такого не произойдет. Скорее это я расстанусь с тобой. Боюсь и надеюсь. – Она улыбнулась, устраиваясь под моей рукой.

Я ничего не ответила. У меня в сердце действительно жили и страх, и надежда. Вот только вместе уживались они плохо, думала я, кладя руку на грудь, чтобы успокоить поднимавшуюся внутри бурю.

– Не знаю, – в конце концов прошептала я, желая рассказать сестре о своих страхах в надежде, что, озвучив их, я, возможно, пойму, что они безосновательны. – Боюсь, к тому много препятствий.

Эдит кивнула, вынужденная согласиться. Моя сестра была милой маленькой оптимисткой, но отнюдь не глупышкой. Она тотчас поняла, что я имела в виду.

– Мама говорила, что нам надо сфотографироваться? – поинтересовалась я.

– Да. И чтобы это сделал мистер Доджсон?

Я кивнула, не в силах взглянуть сестре в глаза.

– Странная просьба со стороны принца, не правда ли? – Эдит говорила очень мягко, очень осторожно.

Я снова кивнула.

– Значит, как видно, до его ушей не дошли никакие сплетни… то есть никакие разговоры. Наверное, поэтому мама решила устроить сеанс. Она, кажется, видит в этом некую возможность.

– Возможность унизить меня перед принцем? – вырвалось у меня. Я вскочила с кровати и принялась расхаживать по комнате, машинально то завязывая, то развязывая пояс на пеньюаре, но осознала это, лишь обнаружив, что моя рука крепко обмотана шелком.

– Возможность показать, что оснований для… для разговоров, которые кто-то вел в прошлом, сейчас нет. – Эдит, свесив ноги с кровати, наблюдала за мной.

– Но этот кто-то продолжает вести их по сей день. – Я вспомнила мистера Рескина с его полуприказом-полуприглашением явиться к нему на чай.

– Значит, для этого фотосеанса еще больше причин, Алиса. Принц по-настоящему любит тебя. Я это вижу!

– Однако все мамины хлопоты только о тебе. Она желает тебе счастья. Не мне.

– Это не так, Алиса.

– Это так. Принц предназначен не мне. Если она так стремится показать сплетникам, что Лидделлы не боятся общаться с мистером Доджсоном, то вовсе не с целью восстановить мою репутацию: слишком уж тут далеко зашло дело – а для тебя, для того, чтобы обелить доброе имя семьи.

– Но разве ты не понимаешь, что в результате будет все то же самое?

– Нет. Потому что я не знаю, что будет… как можно к этому вернуться… к нему… к… ох, я не знаю. Не знаю! – Я снова бросилась на кровать. Моя голова оказалась на коленях у Эдит, и она стала гладить мои спутанные волосы. Наконец мое дыхание выровнялось, руки и ноги отяжелели, и я, зевая, почувствовала, как уже поздно.

– Алиса, Алиса. Я знаю, что тебе было ужасно трудно, и уверена, что все худшее у тебя позади. Ты сильная… очень сильная! Гораздо сильнее меня.

Я посмотрела в ее милое, встревоженное лицо.

– Ты ничуть не слабее меня. И ты, и я – мы дочери своей матери и навсегда ими останемся.

– Не сомневаюсь, что она желает тебе счастья, Алиса. Я искренне в это верю.

– Знаю, что веришь.

– А я знаю, что ты знаешь. Я молюсь, каждый вечер усердно молюсь, чтобы ты была счастлива, – прошептала Эдит, потом нежно поцеловала меня в щеку и подняла мою голову со своих колен. Затем встала и бегом направилась из спальни к себе.

– Да будем мы счастливы, – пробормотала я, не вполне сознавая, что говорю – просто фраза показалась мне знакомой. Призрачное послание из страны детства, подумала я сонно, вставая, чтобы задуть свечу на туалетном столике. Задержавшись возле него, я взглянула на себя в зеркало, выискивая в своем отражении признаки той маленькой девочки, которой была прежде.

Я до сих пор носила челку и имела все тот же решительный подбородок. Но в остальном в бледной деве, серьезно взиравшей на меня из зеркала, не осталось и следа от той юной победительницы. Что такого разглядел в этой деве Лео, что так его очаровало? Какую добродетель, какую невинность? Я не могла понять. Я видела себя такой, какой видели меня другие, какой видела меня моя мать. Стоит ли мне молиться, чтобы и он увидел меня такой же и своей любовью смог меня оправдать? Или молиться о том, чтобы я неким чудесным образом освободилась от своего прошлого и стала такой, какой видел меня он?

– Да будем мы счастливы, – повторила я и задула свечу. Снова забираясь под одеяла, я подумала, что было бы хорошо, если бы Софи принесла мне грелку: ночи становились все холоднее. – Да будем мы все счастливы, – пробормотала я в подушку.

Затем с потрясающей ясностью – при этом по всему моему телу распространился холодный, липкий ужас – я наконец вспомнила, где слышала эти слова, вспомнила, кто сказал их мне.

И поняла, что никакая медная грелка нынешней ночью не приведет меня в чувство.

Глава 8

На следующий день я, надев свое самое строгое платье – бордовой шерсти с узкими рукавами на пуговицах, высоким воротом и кружевной отделкой, приколов к прическе самую невыразительную шляпку, вышла из дома в сопровождении семенившей за мной Софи и порадовалась, что не придется идти по двору перед колледжем, где я каждую минуту ощущала бы на себе его взгляд.

Несколько лет назад мистер Доджсон переехал в другие комнаты, попросторнее. Теперь он жил не через сад за нашим домом, а через двор перед ним.

Прошли годы после того достопамятного летнего дня, и все это время мы виделись редко, а когда все же такое случалось, чувствовали себя в высшей степени скованно. Встречи наши всегда происходили на людях и потом обязательно обсуждались в обществе. Мистеру Рескину хватило деликатности сообщить мне об этом. Понятно, что совсем избежать толков было невозможно: ведь мы жили рядом. А Оксфорд, хотя и пользовался заслуженной репутацией научного центра, по сути являлся деревней. Приезжали и уезжали студенты, из бедных слоев постепенно вырастал и креп новый энергичный средний класс, требующий к себе внимания, но костяк оксфордского общества оставался незыблемым. Тут ссорились, ревновали, завидовали и интриговали, как в обычных деревнях, описанных в романах мистера Троллопа.

Мистер Доджсон наконец постарел. Причем значительно. Он поседел и стал заметно прихрамывать, его худое тело окончательно утратило гибкость. Встречаясь в публичных местах, что было неизбежно, мы всегда держались с ним корректно. Но никогда не смотрели друг другу в глаза. Разве что издали, из противоположных концов двора перед колледжем, или забитого до отказа лектория, или в полной прихожан церкви. И я всегда ощущала, как его глаза выхватывают меня из толпы во дворе перед колледжем и провожают до самого моего дома, до тех пор, пока я не скроюсь в нем. Теперь меня это не радовало. Теперь я не чувствовала себя от этого особенной и любимой. Теперь я этого боялась. Боялась, что он может наконец увидеть меня – увидеть такой, какая я есть на самом деле, что часто делал его фотоаппарат, – и узнать правду.

Я тоже наблюдала за ним. Наблюдала, как он ходит на пикники с другими девочками. Наблюдала, как он водит их к себе в сопровождении гувернанток. Наблюдала, как он катает их по Айзис, и не могла не спрашивать себя: а рассказывает ли он им свои истории? Фиксирует ли своей камерой их души, их желания?

Ощущал ли и он на себе мой взгляд?

Этого я не знала, но знала другое: от него нет спасения. После публикации сказки «Приключения Алисы в Стране чудес», которую Льюис Кэрролл решил назвать «Приключения Алисы под землей», наши судьбы соединились навеки. Это произведение тут же стало классикой, и мистер Доджсон прилежно высылал мне каждое новое издание, включая иностранные. Опубликованное «Зазеркалье» он прислал мне тоже и в своей странной, уклончивой манере посвятил обе книги мне.

И что мне с этого? Только то, что благодаря человеку, из-за которого повзрослела скорее, чем мне хотелось бы, я навсегда осталась семилетней девочкой? У меня ушли годы, чтобы решить его последнюю, самую запутанную головоломку. Но я сомневалась, что разгадала ее до конца.

И все же воспоминания о нем преследовали меня. Везде, куда бы я ни направлялась. Его глаза, его слова всегда были со мной. Алиса в Стране чудес. Я чувствовала, что мне никогда не стать кем-то другим.

Даже в угоду Лео, вздыхая, думала я. Ведь он приехал в Оксфорд, уже готовый влюбиться в меня, я это знала. Инвалид, до последнего времени живший взаперти. Не естественно ли то, что он влюбляется в девушку, сотканную из его грез, из слов и картинок в книге, а не из плоти и крови и сомнительного опыта?

Порой я задавалась вопросом, о ком он мечтал – обо мне такой, какая я есть, бледной девушке с прямыми черными волосами и челкой? Или о златокудрой девочке в передничке? Я не могла спросить его об этом. Ибо боялась услышать ответ.

– Софи, не отставай! – резко бросила я горничной, шагая по дороге мимо библиотеки.

Свернув направо, я очутилась на Мертон-стрит, намного более узкой и менее людной, чем Хай-стрит или Сент-Олдейтс. Тут в основном располагались университетские здания, магазинов почти не имелось. Мне было ненавистно всюду появляться в чьем-то сопровождении, но что делать – я больше, чем другие девушки, могла подвергнуться риску общественного осуждения. К счастью, от Софи легко отделаться, хотя бы в гостях – она была существом бесхитростным, и ее внимание легко отвлекалось на сплетни прислуги. Обещание чая с пирожным в обществе экономки мистера Рескина, такой же сплетницы, как и он, займет Софи на время моей неизбежной встречи с самим хозяином.

Я быстро дошла до Корпус-Кристи, небольшого колледжа, примыкавшего к Крайстчерчу (оба граничили с Медоу), где жил мистер Рескин. Каблуки моих ботинок громко стучали по камням: я шагала по укромному мощеному дворику в форме прямоугольника к зданию Феллоуз, самому большому зданию Корпус-Кристи. Мне его фасад напоминал Букингемский дворец с крутой крышей по центру над имитацией колонн.

Я остановилась, хотя, даже в туго зашнурованном корсете, ничуть не запыхалась, и поправила шляпку. Софи, однако, вытерла лоб рукавом пальто.

– Ну и быстро же вы ходите, мисс!

– Ты просто не в форме. Ну-ка, живо поднимись по лестнице и постучись в дверь.

– Слушаю, мисс.

Я последовала за ней по ступеням на первый этаж. Софи постучала, и дверь открыла Полная краснолицая экономка с царственной, до смешного, осанкой.

– Мисс Алиса Лидделл к мистеру Рескину! – задыхаясь, объявила Софи.

– Входите, – произнесла нараспев экономка.

Проскользнув мимо нее в дверь, я передала ей мою визитку, затем, сняв шляпку и пальто, бросила их на руки Софи и стала ждать, когда меня проведут в гостиную к мистеру Рескину.

– Софи, сейчас время вечернего чая, а потому я уверена, ты не против пройти на кухню и полакомиться пирожными с экономкой мистера Рескина.

– О, благодарю вас, мисс! Это было бы замечательно!

– Ну ступай. – Я кивнула ей, а экономка между тем, чопорно присев в реверансе, отворила передо мной дверь в гостиную.

– Мой дорогой дружок! – Мистер Рескин поднялся с большого удобного кресла перед камином и, встречая меня, вышел на середину комнаты. Он был в своем обычном наряде: черном старомодном сюртуке, ярко-синем галстуке и жестких твидовых брюках.

– Только умоляю, не разыгрывайте, пожалуйста, удивление. Ведь я явилась к вам по вашему приказу, не так ли? – Я позволила ему поцеловать меня в обе щеки по континентальной моде, удивляясь, откуда только у него взялась эта привычка. Должно быть, из последнего путешествия в Италию.

– И давно вы стали так мнительны, моя милая? С каждым днем вы все больше и больше напоминаете мне вашу дорогую матушку. – Посмеиваясь от удовольствия, он жестом пригласил меня к стоящему в паре с другим креслу у камина. Кресла разделял стол, сервированный к чаю двумя хрупкими чашками с явно итальянским узором, таким же чайником, тарелками, серебряными приборами и маленькими пирожными.

Сняв перчатки, я оглядела гостиную. За четыре года, что мистер Рескин жил в Оксфорде, я ни разу не посетила его. Мы с Эдит обычно занимались с ним в нашем доме. Признаюсь, мне было любопытно взглянуть на его жилище, ибо я много слышала о том, как странно оно обставлено. Я увидела комнату, переполненную книгами, гравюрами и прежде всего картинами и фотографиями. Все это висело на стенах, стояло на мольбертах, прислоненных к мебели, на полу. Кроме того, здесь размещалось два застекленных шкафа с камнями всех форм и цветов, и каждый экспонат был снабжен аккуратной этикеткой с подписью. Словом, не комната, а музейная экспозиция.

С улыбкой – ибо в соседстве холодных научных артефактов, каждый из которых имел краткое описание, с близкими к абстрактным, пронизанными светом пейзажами Тернера, так любимыми мистером Рескиным, было что-то до странности привлекательное – я направилась к креслу, чтобы сесть, но застыла на месте.

Возле кресла, на низеньком круглом столике, в простой серебряной рамке стояла сделанная мистером Доджсоном фотография, где я была снята в роли попрошайки.

– Откуда она у вас? – Трясущимися и внезапно похолодевшими руками я взяла снимок. С него на меня смотрела я сама в семилетнем возрасте, одетая в цыганское платье. Упираясь одной рукой в бок и лениво протягивая другую вперед, я, дерзко усмехаясь, устремила победоносный взгляд ребенка, открывшего в себе женщину, в объектив.

Закрыв глаза, я прижала холодную и тяжелую фотографию к груди и оказалась во власти воспоминаний, от которых комната вокруг меня закружилась в бешеном темпе. В отличие от снимка, который так очаровал Лео, эта фотография вдруг заставила меня отчетливо вспомнить каждую деталь того прохладного осеннего дня. Я вспомнила, как на глазах у мистера Доджсона, но скрытая от посторонних глаз, переодевалась за тентом, снова ощутила его обнаженную руку у себя на плече, на моей талии, вспомнила, как нежную кожу между пальцев ласкала мягкая трава. Кажется, это было так давно! Как мало я тогда знала о жизни, и, глядя в эти блестящие темные глаза – так непохожие на те, что каждое утро устало взирают на меня из зеркала, – видела сейчас, насколько тогда была самонадеянна, считая, будто знаю очень много. О мужчинах, о женщинах, о грезах и желаниях. О будущем.

Мне вспомнились его письма – письма, что он писал мне потом: Помните ли Вы, как Вы валялись в траве, а я наблюдал за Вами? – непрошеные обрывки мыслей, снов.

Давно уж нет и этих снов, и этих писем. Я сама видела, как они горели в камине детской. Мама, в ярости разорвав письма на клочки, все подталкивала их зажатой в руке кочергой, при этом бранясь и рыдая, однако запрещая плакать мне.

Но снимок «цыганки» сохранился как реальное напоминание о прошлом. Раньше я так жаждала его увидеть. Но так и не смогла заставить себя спросить мистера Доджсона о нем. Будучи по-детски наивной, я верила, что он никому не отдаст ту фотографию – ведь создание этого образа было чем-то очень интимным. Мне не хотелось, чтобы посторонние – тем более мистер Рескин! – видели его.

Я мечтала навсегда остаться цыганочкой, я хотела остаться маленькой девочкой, стремительно летящей вниз, в кроличью нору. Но возможно, благодаря этим двум желаниям я так и не получила пропуска в будущее и оказалась закована в цепи, крепко-накрепко связавшие меня с прошлым.

– Да, это вы, – сказал мистер Рескин.

– Я узнала… просто испытала потрясение, увидев это через… через столько лет.

– Прелестно, не правда ли? Фотография покорила меня сразу, как только я ее увидел.

– Когда это было?

– О, давно, много лет назад. Вскоре после того, как фотография была сделана, если не ошибаюсь.

– Он… мистер Доджсон… ее подарил вам?

– Он напечатал много копий. Среди почитателей фотоискусства вы весьма известная личность, дорогая моя.

– Так ее видели и другие? – Я в тревоге подняла на него глаза, борясь с желанием прикрыться, словно не семилетняя девочка, а я сейчас, в свои двадцать три, оказалась вдруг полуодетой и оттого уязвимой.

– Отчего вы так удивлены? – Склонив лицо со своим аристократическим носом, мистер Рескин, взглянув на меня, улыбнулся. Улыбка получилась недоброй. Такая могла быть у кота, загнавшего в угол мышь и еще не решившего, что с ней делать – поиграть или съесть.

– Не знаю, наверное, это нелепо… Но, конечно, я должна была бы понять, что он покажет ее другим.

– Не сердитесь, Алиса. – Странно, но мистер Рескин как будто обиделся на мои слова. Недовольно надувшись, он склонил голову и с мольбой посмотрел на меня. Его театральные приемы, очевидно, не ограничивались залом лектория. – Мне и в голову не приходило, что вас это огорчит. Если б знал, никогда бы не принял сию фотографию. Но вы с мистером Доджсоном такие добрые друзья… или, может, прошедшее время здесь уместнее?

– Думаю, вы знаете ответ на свой вопрос. – Мне не хотелось играть в его игры. Я подавила эмоции и холодно и спокойно поставила фотографию на место. Теперь я превратилась в обычную скромную девушку. Но Ина пришла бы в восторг, знай она, насколько я была близка к обмороку.

Возвращая фотографию, я заметила рядом на столике еще одно маленькое изображение – портрет молоденькой девушки с выгнутыми дугой бровями, бледно-голубыми глазами и рыжевато-золотистыми волосами. Ее бледное, какое-то бесплотное лицо производило впечатление почти неземного. Мне оно показалось знакомым. В Оксфорде этот секрет был известен всем.

У мистера Рескина имелся свой скелет в шкафу, своя собственная скандальная любовная история. Ее обстоятельства были ужасающи: молодая женщина, детский портрет которой я сейчас созерцала, недавно скончалась, лишившись рассудка. Поговаривали, будто она являлась религиозной фанатичкой и отвергла мистера Рескина ради Господа. Однако я отчего-то не могла найти в своем сердце ни капли жалости к мистеру Рескину. Мне никак не удавалось убедить себя в искренности его чувств. Слишком уж с большой готовностью он всегда обращался к любой стороне своей жизни – не важно, насколько она была трагичной, – как к средству подогреть к себе интерес.

– Присаживайтесь, Алиса, и сделайте одолжение, выслушайте меня. – Заняв свое место, он наблюдал за тем, как я устраиваюсь в кресле.

– С удовольствием. – Я взяла чайник и разлила по чашкам чай, добавив в чашку мистера Рескина, по его просьбе, лимон.

– Ну вот, – проговорил он, погружаясь в кресло с высокой спинкой. Оно было таким глубоким, что человек мог запросто в нем исчезнуть. – Разве не уютно?

– Уютно. – Я размешала свой чай и сделала глоток. Чай был отличный, чуть пряный и бодрящий. В радушии мистеру Рескину нельзя было отказать. Он, безусловно, умел подготовить сцену, расставить декорации.

– Мы с вами старые друзья, не так ли?

– Раз вы так считаете.

– Я так считаю? Алиса, отчего вы стремитесь быть какой-то загадочной? Впрочем, это часть вашего очарования. И все же я порой задаюсь вопросом: нравлюсь ли вам хотя бы чуть-чуть?

– Ну, такому известному и влиятельному человеку, как вы, незачем подвергать сомнению преданность кого-то вроде меня.

– Вот, вы снова увиливаете от ответа! – Он с восторгом ударил ладонью по колену. Я сдержанно улыбнулась, глядя в свою чашку, теперь уже уверенная в том, что он в моей власти. – Алиса, не скрою, вы мне нравитесь, и я считаю своим долгом сказать, что вас на вашем нынешнем пути подстерегает множество опасностей. Ну вот, наконец-то откровенная реакция! Я вижу в ваших глазах сомнение. Желаете, чтобы я продолжил?

Я поставила чашку и сложила руки на коленях. Уставившись на завораживающее пламя в камине, исполняющее некий гипнотический танец заклинаемой змеи, я задумалась над вопросом мистера Рескина. Хотелось ли мне, чтобы он продолжил? Нет, решительно не хотелось. Однако я ему нравилась – мне это было известно еще с детства, – а потому, если я откажусь его слушать, он может повести себя, как отвергнутый воздыхатель. И потом, следовало учитывать его большое влияние, причем не только здесь, в университете, но и в королевской семье. Некоторые из ее членов являлись покровителями новой школы рисунка, которая была учреждена мистером Рескиным. Сам Лео входил в ее совет попечителей.

Я взглянула на мистера Рескина, так мило устроившегося в кресле. Ходили слухи, множество слухов о моей дружбе с мистером Доджсоном – что послужило причиной разрыва между ним и нашей семьей. Слухи эти пока не достигли ни ушей Лео, ни ушей его придворных. Вчерашний вечер тому подтверждение. А кто был источником большей части слухов, гулявших по священным коридорам университета?

Человек, сидящий напротив. Он помешивает чай, вот он слегка проливает его себе на брюки и, сокрушаясь по поводу своей неловкости, качает головой. При этом он продолжает улыбаться, как некий кот из одной любимой детской книжки.

Неужто я никогда от этого не избавлюсь?

– Продолжайте, – царственно кивнула я.

– Ну вот и умница! – Мистер Рескин погладил бакенбарды, и на меня пахнуло ароматом его духов. – Во-первых, позвольте мне удовлетворить мое давнее любопытство. Правда ли, что мистер Доджсон много лет назад просил у ваших родителей вашей руки?

Я испытала потрясение. Сердце мое забилось так оглушительно, что я уже не слышала ничего, кроме шума собственной крови в ушах. Было трудно себе представить, что он поведет себя столь прямолинейно. Подобные разговоры находились за пределами наших тем общения.

Увидев мое смятение, мистер Рескин даже не попытался его унять, а просто сидел в кресле и наблюдал за мной. Его глаза блестели, отражая огонь в камине. Он взял пирожное и, отправив его в рот, со вкусом прожевал.

– Я… то есть мне кажется, с вашей стороны довольно неучтиво задавать подобные вопросы!

– Знаю, знаю и прошу меня извинить. Но я не смогу вам помочь, если у меня на руках не будет всех фактов.

– Фактов? Каких фактов?

– Фактов о вашем прошлом, дорогая моя. Не будьте дурочкой. Не можете же вы думать, что вас допустят до королевской семьи в качестве невесты сына королевы Виктории, не привлекая пристального внимания к вашим прошлым поступкам?

– Я вам уже сказала, что не думаю об этом. Мы с принцем Леопольдом просто хорошие друзья.

– Но что касается вашей несравненной матушки, то я о ней более высокого мнения. Никогда не поверю, чтоб она без боя выпустила из рук такую партию, как Леопольд.

– Наверное, всем известно, что королева для своих детей ищет лишь отпрысков королевских домов.