Текст книги "Я была Алисой"

Автор книги: Мелани Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– У меня никогда не будет детей, – объявила я, чувствуя, как у меня самой из сочувствия к маме к горлу подступает тошнота. – Это все ужасно. А у мамы их уже столько!

– А по-моему, дети – это очень мило. – Ина вскинула голову, однако, услышав душераздирающие звуки из-за двери, побледнела, и мы поспешили прочь.

– Возможно, и мило, но достаются они уж слишком тяжело.

– Откуда ты знаешь? – Повернувшись ко мне, Ина скрестила руки на груди, в точности повторяя Прикс, и с подозрительным прищуром воззрилась на меня.

– Я… ну, я… – Вот оно. То, чего я не знала, для чего была слишком мала и пока не надеялась узнать, но Ина, конечно же, знала. Мне всегда становилось противно, когда она смотрела на меня с таким вот превосходством, потому я солгала: – Ну, конечно же, я все знаю о детях. Знаю об этом уже сто лет.

– И что именно ты знаешь?

– Если честно, Ина, я просто не в состоянии помнить все на свете…

– Тебе кто-то рассказывал?

– Ну…

– Или показывал?

– Да! Точно… кое-кто мне показал.

– Кто-то постарше тебя?

– Конечно!

– И как давно ты знаешь?

– А как давно знаешь ты? – ответила я вопросом на вопрос, за что была вознаграждена потрясенным взглядом Ины и румянцем на ее щеках.

– Я… ну, я не совсем уверена… но все равно знаю.

– Ну и ладно. – Я заторопилась вперед, мимо нее, потому что нам нужно было переодеться для церемонии посадки деревьев. Мама выбрала для нас новые одинаковые платья из синей тафты с черными фестонами посередине лифа и по краю подола. – Мы обе знаем. Представь себе, Ина, ты не одна, кому кое-что известно!

– Я не очень уверена в твоих словах, Алиса. – Ина невозмутимо прошла вслед за мной, затем остановилась перед позолоченным зеркалом на стене и, загадочно улыбаясь, пригладила волосы. – Я знаю, я вижу больше, чем ты. Но скажу только одно: будь сегодня вечером поосторожней с мистером Доджсоном.

– Что? – Сбитая с толку, я застыла на месте. – О чем ты? Чего мне остерегаться?

– Я просто волнуюсь за тебя, Алиса. Ведь я твоя старшая сестра, и я переживаю из-за тебя, из-за нашей семьи… но прежде всего из-за тебя. Помни… помни, что я всегда думаю о тебе.

– Хорошо, но… что ты имела в виду, упомянув мистера Доджсона?

Ина продолжала смотреться в зеркало. Ее взгляд в зеркале встретился с моим, и мне на миг почудилось, будто там, в зазеркалье, за позолоченной рамой находится кто-то совсем мне незнакомый. Какая-то чужая, опасная девочка. Не моя сестра.

И она не желает отвечать на мои вопросы – но лишь прижимает палец к губам и молча улыбается.

Я вспомнила эту улыбку и этот зловещий жест, когда вечером мистер Доджсон зашел за мной со своим братом Эдвином, приехавшим его навестить. Несмотря на теплый плащ, я не могла унять дрожь.

Однако едва мы вышли из дома (где я в последнее время чувствовала себя довольно мрачно вследствие маминой хвори, а также поведения Ины, которому не находилось объяснений; все это усугублялось моими собственными тревожными мыслями в сочетании с обычной нагоняющей тоску серостью оксфордской зимы), как я ощутила, что печаль отступает. Ночь сверкала разноцветными огнями, до сих пор отовсюду слышалась музыка (интересно, подумала я, останавливаются музыканты хоть на минуту, чтобы передохнуть или перекусить?), все вокруг дышало любовью. Принц Уэльский женился! Теперь у молодоженов появятся маленькие принцы и принцессы, а сами принц и принцесса в один прекрасный день станут новыми королем и королевой. Наша нация – величайшая в мире. Британская империя вечна, а Оксфорд – бриллиант в ее короне. Я ужасно гордилась своей страной, гордилась своим домом. Все страхи исчезли, кругом царило веселье.

– Эдвин, позволь представить тебе мисс Алису Лидделл. – Мистер Доджсон сделал жест в сторону своего младшего брата – бледную, смазанную копию самого себя. У них были одинаково асимметричные глаза, один ниже другого – однако у Эдвина это больше бросалась в глаза, – и одинаково маленькие рты с чуть опущенными книзу кончиками, вот только в отличие от старшего брата рот Эдвина всегда был чуть приоткрыт.

Ранее я уже познакомилась с несколькими братьями и сестрами мистера Доджсона. Два его брата, Скеффингтон и Уилфред, были студентами и иногда участвовали в наших лодочных прогулках. (Никто из них не пел, и всякий раз, как я роняла весло, они оба вздыхали, причем невероятно шумно.) Однажды мистера Доджсона навещали две его сестры. Женщины показались мне чересчур толстыми и любопытными. (Самая толстая из них, Фэнни, поинтересовалась, надевает ли на меня мама шелковые нижние юбки!)

Поэтому насчет Эдвина меня беспокоили некоторые сомнения. Впрочем, я убеждала себя быть беспристрастной.

– Рада знакомству, – проговорила я и, приседая в реверансе, фальшиво улыбнулась, взяв пример с Ины.

– Очень приятно. – Эдвин поклонился.

– Ну, Алиса, куда мы пойдем сначала? – Мистер Доджсон взял меня за руку. Наши ладони скрывались под перчатками, но я до сих пор хранила в памяти ощущение его обнаженной руки в своей в тот день в саду: она была сухой и мягкой, прохладной и одновременно теплой. Я крепко сжала ее сейчас, будто тем самым могла воскресить былое чувство. – В каждом колледже своя иллюминация. И мне сказали, что в Мертоне она особенно хороша.

– А можно просто побродить? Мне не хочется спешить.

– Отличный план! Будем просто гулять, наслаждаться вечером и же-желать королевской чете счастья.

Мы пересекли двор перед колледжем. На круглом бордюре каменного фонтана, скользком от воды, балансируя, стояли студенты. Их было много, и я надеялась, что хотя бы один из них упадет в воду, но, к сожалению, никто так и не упал. Пройдя через большие железные ворота, отделявшие двор перед колледжем от Сент-Олдейт, мы очутились в гуще шумной, оживленной толпы. И нам не оставалось ничего другого, как следовать за ней.

– Алиса, держитесь за меня крепче, – распорядился мистер Доджсон.

– Хорошо.

Эдвин схватил меня за другую руку, и я обрадовалась этому, потому что боялась, как бы меня не унесло толпой. Тогда я, подобно Оливеру Твисту, могла бы стать жертвой похитителей детей, хотя никогда не слышала, чтобы подобное случалось в Оксфорде. Нас окружала прорва народу, и, вглядываясь в толпу, я не заметила ни одного знакомого лица, что было очень необычно и слегка щекотало нервы. Поэтому я решила, что похищение нынешним вечером вполне возможно.

Как только я прониклась этой мыслью (я была уверена, что, если меня схватит шайка похитителей детей, в итоге обнаружится мое благородное происхождение, как это случилось с Оливером, хотя надеялась, что такое произойдет не раньше, чем меня обучат тонкостям карманных краж), мы завернули за угол и очутились на Хай-стрит, где толпа поредела. Вдруг все люди разом как один подняли головы и закричали. Я затаила дыхание. Прямо над нашими головами, над разными по высоте крышами с крутыми скатами с шипением разлетелись ракеты, замелькали вспышки, так что казалось, будто небо в огне. Острый запах обжег мне ноздри изнутри, словно разом вспыхнула тысяча спичек.

– О! – Я резко остановилась, заставив мистера Доджсона и Эдвина споткнуться. Эдвин выпустил мою руку, и я продолжала держаться только за его брата.

– Разве это не великолепно?! – восхитился мистер Доджсон, проследив за моим взглядом.

Я только и смогла, что кивнуть. Никогда и нигде, даже в Лондоне, я не видела, чтобы небо освещали так ярко. Повсюду, где только можно, виднелись громадные свечи: они висели на стенах домов, были прикреплены к кормушкам для лошадей и даже воткнуты в землю. И все они так ярко горели, что, проходя мимо, я чувствовала исходивший от них жар.

Вдруг пылающее колесо в небе накренилось, и на толпу посыпались искры. Послышались крики и смех. «Артур, я горю!» – воскликнула какая-то женщина, на что Артур так же громко ответил: «А разве ты не всегда горишь, любовь моя?» За его словами снова последовал смех.

Мистер Доджсон крепче сжал мою руку.

– Идемте дальше.

– Но ведь бедняжка горит… – Я повернула голову, пытаясь разглядеть, кто в толпе мог воспламениться.

Но мистер Доджсон с неожиданной силой потянул меня сквозь гущу людей. Эдвин шел следом. Его лицо стало ярко-малиновым, и я гадала, от чего – не от фейерверков же ему стало так жарко.

Люди ночью выглядели совершенно иначе. Днем они, разрядившись во все самое лучшее, даже бедняки в ужасающе старых коротких сюртуках и вышедших из моды узких платьях, изо всех сил старались соблюдать приличия. Однако вечером все держались более непринужденно: мятые воротнички, мятые юбки, устало свисавшие со шляп сломанные перья. Утром людское ликование выглядело довольно сдержанным, являя карикатуру на королевское достоинство. Сейчас все, забыв про гордость, кричали от радости и танцевали, выражая свое восхищение королевской чете.

Находились и смелые романтики. Мы прошли мимо пары, притаившейся в темном дверном проеме. Мужчина, стоя за спиной дамы, целовал ее в шею. Глаза женщины были закрыты, и я не могла определить, нравится ей это или нет. Затем она развернулась к мужчине и потянулась к нему губами, изящно обхватив его рукой за шею. Никто, кроме меня, эту пару не видел, и я почувствовала себя ответственной за сохранность ее секрета и исполнилась важностью взятой на себя миссии. Однако я не могла не оглянуться назад. При виде прижавшихся друг к другу мужчины и женщины в дверном проеме мне стало жарче, чем от фейерверков.

– В чем дело, Алиса? – Мистер Доджсон взглянул на меня, не выпуская моей руки. Эдвин шел на несколько шагов впереди.

– Ничего, просто… просто все кругом влюблены! – выпалила я, не в состоянии хранить секрет.

Мистер Доджсон приподнял брови, но улыбнулся:

– Все вокруг дышит любовью, как говорится?

– Все сегодня такие милые. Все так замечательно. Не правда ли? Разве это не чудо?

От окружавшей красоты у меня закружилась голова. Фейерверки, музыка (каждый оркестр, казалось, играл какой-то свой венецианский вальс), иллюминации, светившиеся буквально повсюду. Некоторые из иллюминаций представляли собой набор подсвеченных изображений принца и принцессы, другие – их имена или поздравления им, буквы которых были составлены из пылающих свечей в разноцветных стеклянных лампах.

Но особенно меня привлекали пары, которые прогуливались, взявшись за руки, сидели и со счастливым видом беседовали на скамейках… стояли с закрытыми глазами в темных дверных проемах.

– Да, это самое настоящее чудо. Видели бы вы себя сейчас. – Голос мистера Доджсона звучал мечтательно – так же, как тогда, в саду. До меня вдруг дошло, что мы с тех пор ни разу не оставались наедине… до настоящей минуты. – Блестящие волосы, горящие глаза, пламенное сердце.

Я не знала, что сказать, ибо именно нечто подобное и желала услышать. Мне так хотелось стать частью волшебства этой ночи. Я жаждала быть особенной, красивой… я жаждала быть любимой.

У меня не было желания показывать мистеру Доджсону, как он меня осчастливил, а потому я молча уставилась в землю. Удивительным образом мои чулки не сползли, а черные кожаные туфли по-прежнему выглядели аккуратно – очередной признак взросления. Последнее время то же стало происходить и с моей одеждой, моей прической и вообще со всей моей внешностью.

– Я скоро стану юной леди, – пробормотала я, внезапно возненавидев себя за то, что мои слова точь-в-точь повторяют слова Ины. Зачем, ради всего святого, я это сказала? Слова сами сорвались у меня с языка.

– Да. – Мистер Доджсон подвел меня к незанятой скамье. Вытащив носовой платок, он протер ее, поскольку на подлокотнике стоял полупустой бокал эля. Мистер Доджсон поставил бокал на землю, и мы сели. Эдвин пошел вперед, к киоску, где торговали чашками и прочими сувенирами, посвященными знаменательному событию.

– Мне так сказала мама, – продолжила я, тут же пожалев о сказанном, но не в силах остановиться. – Вы знаете, скоро мой день рождения, мне исполнится одиннадцать. Я почти уже взрослая для того, чтобы… – Закончить свою мысль я не сумела, ибо она не окончательно оформилась у меня в голове. Там вертелось столько всего. А для чего я еще не повзрослела?

– Почти уже взрослая? Разве может человек быть достаточно взрослым? Или всегда будет чего-то недостаточно?

Мистер Доджсон улыбнулся, забавляясь, и если в другое время я бы приняла его игру, в эту ночь она вызвала во мне лишь досаду. Она показалась мне нелепой, ведь нам нужно обсудить столько всего более важного. На минуту я почти увидела его мамиными глазами: чудак, живущий фантазиями, говорящий нонсенс.

Но это продлилось лишь миг. Мистер Доджсон задержал дыхание, словно лишь сейчас осознал смысл сказанного мной. Затем он закрыл глаза. А когда открыл, его поразительно голубые глаза всецело сосредоточились на моем лице. Мне пришлось отвести взгляд, ибо сейчас, я знала, он видел меня совсем по-другому, и, хотя именно этого я и добивалась, произошедшая с ним перемена меня испугала.

– Достаточно взрослая, чтобы думать о л-л-любви? Как принц и принцесса Уэльские?

Наши колени соприкасались. Через его шерстяные брюки я чувствовала тепло и твердость его тела. И не решалась посмотреть ему в глаза.

– Да, я действительно думаю, что… что сегодня ночью невозможно… невозможно о ней не думать.

– Стало быть, это естественно, не так ли? Фантазировать, питать надежды? – Мистер Доджсон снизил голос так, что мне пришлось поднять на него глаза, чтобы убедиться, что он действительно это сказал. Теперь он на меня не смотрел. Вообще казалось, что он разговариваете кем-то другим. Однако, кроме меня, рядом никого не было. – Грезить – это естественно.

– Такое ведь случалось с вами прежде? Когда вы говорили о своих головных болях и снах о… обо… – Я почему-то не могла произнести вслух то, что настойчиво нашептывал мой смелый внутренний голос: «Обо мне».

– Да, в некотором смысле. – Мистер Доджсон наконец повернулся ко мне. В его сияющих ласковых глазах отражались волшебные огни: мерцающее пламя свечи в фонаре за нами, звезды, разноцветные фейерверки, то и дело вспыхивавшие в небе над головой. – Теперь мои грезы о другом, – продолжил мистер Доджсон монотонным голосом, так не похожим на тот, что звучал на реке, когда он рассказывал мою историю. – Сначала они меня пугают. Но потом я вижу их в истинном свете, чистыми и священными, как любовь, какой она может быть, и я думаю… я надеюсь… что все может сложиться именно так, но эта мысль меня тоже пугает.

– Вам не стоит бояться, – порывисто сказала я, гадая, сколь часто он терзался, ощущая, как разрывается мое сердце оттого, что я не могла быть с ним в самые трудные для него минуты.

– Не стоит? – Его глаза… в них светилась надежда. Он вглядывался в мое лицо в поисках ответа, который я вряд ли знала.

И все же я отрицательно покачала головой.

– Ах, если б я только могла вам помочь. – На глазах у меня выступили слезы, слезы отчаяния, ведь я никогда не могла оказать реальной помощи тем, кого любила.

– Милая Алиса. – Губы мистера Доджсона изогнулись в грустной улыбке, более печальной, чем обычно. – Знаете ли вы, как помогаете мне всего лишь тем, что существуете на свете?

– Правда?

– Да. Только тем, что существуете, тем, что никогда не повзрослеете, тем, что останетесь моей цыганочкой-дикаркой.

– Но я взрослею… Я только что вам об этом сказала. Да вы и сами знаете. Я уже почти юная леди.

– Но вас ведь это не изменит, правда, Алиса? Не изменит, как всех остальных? Вы особенная. Вы уже были зрелой, будучи юной, а значит, останетесь юной, даже когда состаритесь.

Я ничего не могла на это ответить. Следовать его логике – означало предаться собственной мечте, мечте, скорее всего мне не дозволенной. Поэтому я просто взяла его руку, затянутую в перчатку, и ощутила длинные, сужающиеся к концам пальцы, которых так жаждала коснуться, поводить по ним своими пальцами, сравнить, насколько они длиннее моих. Я забавлялась с его рукой, переворачивала ее ладонью кверху, прижимала к его ладони свою, затянутую, как и у него, в мягкую кожу перчатки, и, несмотря на два слоя кожи, чувствовала тепло живой мужской руки.

Он судорожно сглотнул, словно у него вдруг пересохло в горле. Его запястье с бьющимся пульсом коснулось моего, но мне этого было мало. Почему нас разделяет столько преград – одежда, приличия, время, возраст и благоразумие? И все же разве не я его маленькая дикарка? Цыганочка, о которой он мечтал? Раньше мне требовалось позволение кататься по траве, почувствовать жизнь своей обнаженной кожей. Теперь мне никакого позволения не нужно.

Я выгнула руку, совсем чуть-чуть, и наши запястья вновь соприкоснулись – плоть коснулась плоти. Мистер Доджсон резко вдохнул и задержал дыхание.

Я же продолжала дышать ровно. С восхищением глядя на наши соприкасавшиеся обнаженные запястья – мое розовое и нежное, его бледное и мускулистое, с мягкими коричневыми волосками, щекотавшими мне руку, – я поражалась своей смелости. Что еще мне оставалось? Что еще могла я получить? Я вновь почувствовала себя победительницей, ибо мне принадлежало сердце мужчины и его рука. Я это знала так же верно, как и то, что принц и принцесса Уэльские будут жить долго и счастливо. Я знала, что мистер Доджсон будет аплодировать любым моим словам и даст мне все, чего бы я ни попросила. Сознание этого освобождало меня от всяческих запретов.

– Дождитесь меня, – прошептала я, раскрывая свою мечту.

Губы мистера Доджсона затрепетали. Рука тоже. Я накрыла ее своей и сжала, чтобы остановить дрожь.

– Ч-что?

– Дождитесь меня.

– Я не… о чем вы меня просите?..

Оставив его руку, я опустила свою ладонь себе на колени, затем бесстрашно и спокойно, не мучаясь более никакими детскими сомнениями, подняла на него глаза. Твердо встретив его взгляд, я впервые не стала дожидаться, пока он мне скажет, что со мной, что мне делать и как себя вести. В глазах мистера Доджсона стояли слезы. Он был изумлен. Я понимала его состояние, ибо чувствовала то же самое.

– Вы знаете, о чем, – едва прошептала я, не в силах произнести вслух то, о чем просила. Я не могла сказать, чтобы он подождал, пока я повзрослею. Тогда бы мы смогли быть вместе, как многие мужчины и женщины. Правда, я еще не знала точно, что там между ними происходит, но он уже касался меня дрожащими руками; он уже видел меня и в порыве страсти, а также мягкой и женственной. На мой взгляд, во всем этом не было ничего неестественного или запретного, но я все же понимала, что другие могут со мной на сей счет не согласиться – если принять в расчет, что мне одиннадцать, а ему тридцать один.

Однако когда я наконец повзрослею и мне исполнится пятнадцать, а ему тридцать пять (ну вот, я снова возвращаюсь к своим подсчетам!), никому до этого не будет дела. Никаких объяснений не потребуется. Мы будем свободны.

– О, Алиса, – прошептал он, склоняя свою голову к моей, и его теплое дыхание коснулось моего лба. Я закрыла глаза, как та дама в дверном проеме.

– Алиса? Мистер Доджсон?

Он ахнул и отстранился от меня. Мы оба подняли головы и увидели…

Прикс. Она стояла и взирала на нас сверху вниз. Прикс тяжело дышала, раздувая ноздри.

– Мисс Прикетт! – Мистер Доджсон одернул жилет и вскочил на ноги. Его лицо побагровело, кончики волос наэлектризовались. Мистер Доджсон так крепко сжал свою шляпу, что я испугалась, как бы он ее не сломал. Затем, суетливо поклонившись, он чуть не ударился головой о край скамейки.

– Здравствуйте, Прикс, – холодно приветствовала я ее. Отчего мне удалось остаться такой же сдержанной и спокойной, как Ина, было непонятно. Но одно я знала точно: в тот момент я оказалась сильнее мистера Доджсона. – Как ваш отец? Ему лучше?

– Да, намного.

Прикс переводила взгляд с меня на мистера Доджсона. Ее маленькие – поросячьи, подумалось мне – глазки были широко раскрыты от испуга. Я чувствовала ее страх, хотя и не понимала его причины. Она то теребила в руках и одергивала свою широкую юбку, то подтягивала перчатки, то ощупывала пуговицы на изношенном плаще.

– Простите… Ваш отец нездоров? – Самообладание мало-помалу возвращалось к мистеру Доджсону, хотя теперь он старался не встречаться взглядом ни со мной, ни с Прикс. Он смотрел куда угодно, но только не на нас.

– Спасибо за участие. Да, он был болен, но теперь ему лучше. Поэтому я приехала посмотреть на праздник. Там, у нас дома, знаете ли, очень тихо. Мы живем вдали от людей, очень обособленно. – Прикс отчаянно, как-то дико улыбнулась мистеру Доджсону, приоткрыв рот.

– Какое счастье для нас, – машинально произнес мистер Доджсон. – Теперь нас четверо.

– Четверо?

– Да, с нами мой брат Эдвин. А вот и он. Эдвин, позволь мне представить тебе мисс Прикетт, гу-гу-гувернантку Алисы.

Эдвин, нагруженный чашками с надписями, посвященными торжественной дате, ленточками и чехлами для чайника, приблизился к нам. Поклонившись, он с улыбкой указал на свою шляпу, желая сказать, что не может ее снять.

– Очень приятно, – произнес Эдвин.

– Посмотрим еще иллюминации? – Я поднялась и застегнула верхнюю пуговицу шерстяного плаща: похолодало.

– Не хочу вам мешать, – начала было Прикс. Опустив голову, она снизу вверх сквозь бледные тонкие ресницы смотрела на мистера Доджсона.

– Чепуха. Вы сделаете нам честь, – без выражения ответил тот.

– Да, – подтвердила я, затем шагнула к мистеру Доджсону и взяла его под руку. Он крепко прижал мой локоть к себе.

– Эдвин, разреши помочь тебе с твоими подарками. Чего ты там понакупал? – обратился мистер Доджсон к брату.

Эдвин снова улыбнулся и очень понравился мне в эту минуту. Казалось, ему так легко угодить. К тому же я завидовала его покупкам и надеялась, что он подарит мне что-нибудь, хотя и сознавала, что принять этот подарок будет дурным тоном. И все же чашка с инициалами принца и принцессы была очень недурна.

– Просто несколько сувениров. Не мог удержаться – их кругом продают.

– Что ж, мы с Алисой поможем тебе все это донести, чтобы ты мог сопровождать мисс Прикетт. – Мистер Доджсон передал мне чехол для чайника с вышитым на нем портретом принцессы.

– Сказать правду, я порядком устала. – Вид у Прикс действительно был усталый: плечи поникли, уголки рта опустились книзу. – Благодарю вас, мистер Доджсон, но я, пожалуй, пойду в дом декана. Алиса, может, ты проводишь меня? Уже очень поздно.

Она пыталась. Она пыталась оставаться моей гувернанткой. Сдвинув брови, Прикс склонила голову набок в этой учительской манере, словно ждала, пока я проспрягаю глагол. Однако в эту ночь она была мне не наставница. И даже мне неровня. Ибо я умела то, что ей недоступно. И это было важнее всего.

Я умела заставить мистера Доджсона трепетать. Я умела вызвать в нем изумление. Я умела заставить его ждать.

Ибо он, конечно же, будет ждать меня. Я твердо это знала, когда мы попрощались с Прикс, которая одиноко побрела сквозь толпу мимо гуляющих пар, мимо пар, державшихся за руки, мимо пар, неподвижно застывших и просто молча смотревших друг на друга. Она куталась в свой уродливый зеленый плащ, обхватив себя за локти – от холода или для того, чтобы хоть как-то притупить чувство одиночества. Мне стало ее очень жаль.

А вот я была не одна. И никогда не буду одна.

Мы с мистером Доджсоном, разглядывая иллюминации, остановились полюбоваться одной, устроенной в маленьком дворике перед каменными экзаменационными корпусами. Из ярких разноцветных лампочек была составлена фраза: «Да будут они счастливы». Пока мы восхищались этим зрелищем (ни одна из иллюминаций на огромной платформе не затмевалась другой, а ловко устроенные между лампами и листьями в гирляндах маленькие зеркала создавали некий волшебный ореол), мистер Доджсон прошептал:

– Да будем мы все счастливы.

– О, мы будем достойны счастья! – Я подняла на него глаза. Мои щеки горели от жара, исходившего от огней. В эту минуту, держась за руку моего избранника, я была так разумна, так уверена в себе. Меня переполняло счастье: я ощутила могущество любви и ее поразительную способность делать сильных слабыми, а слабых сильными.

Но вот сердце у меня оборвалось: я увидела лицо мистера Доджсона. Взгляд его глаз, казавшихся темными в янтарном свете танцующих огней, был направлен на меня. Мистер Доджсон не разделял мою радость. Уголки его глаз, его губы, даже его подбородок были горестно опущены. Он так печально смотрел на меня, будто я не находилась с ним рядом, будто я не держала его за руку. Его веки дрожали, как у человека, который вот-вот проснется и расстанется с заветной грезой.

– Ну, теперь вы запишете мою историю? – вдруг растерявшись и даже испугавшись за него, спросила я. Мне стало так страшно, что захотелось напомнить ему о том, как крепка между нами связь, а наша история стала первым, что пришло мне в голову. – Вы помните начало?

– Это не трудно, милая Алиса. – Мистер Доджсон грустно улыбнулся. Он смахнул с моего плеча кусочек обгорелой бумаги: в воздухе, на земле – повсюду носились жженые клочки. – Трудность в том, чтобы понять, чем все закончится.

Я сердито, но все же снисходительно покачала головой. Ну что за человек! Отчего он так переживает из-за этой истории? Ведь что тут нужно? Всего ничего – просто записать ее, прожить ее. Быть ею.

Я отвернулась от иллюминации. Одна из гирлянд загорелась, и какой-то человек стал забрасывать ее песком. Второпях он опрокинул еще несколько ламп, и слово «счастливы» слегка накренилось.

Так вышло, будто оно более не являлось частью целого.