Текст книги "Превращение"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
16
СЭМ
В ту ночь, когда Грейс увезли в больницу без меня, я наконец вновь обратил свой взор на волков.
То была ночь множества крошечных совпадений, которые переросли в нечто большее. Не стань Грейс плохо именно в ту ночь, не вернись в тот вечер ее родители домой раньше обычного, не застукай они нас, не реши я поехать обратно к Беку, не услышь Изабел на заднем дворе Коула, не привези она его ко мне, не будь в Коуле поровну от торчка, придурка и гения – как сложилась бы жизнь?
У Рильке есть стихи:
Я уже тосковал по ощущению руки Грейс в моей руке.
С тех пор ничто больше не было как прежде. Ничто.
После того как мы с отцом Грейс уселись в машину, он довез меня до узкого переулка за магазином, где я оставил свой «фольксваген». Маневрируя, чтобы не задеть зеркалами за выстроившиеся по обеим сторонам мусорные бачки, он молча остановился прямо за моей машиной. Моргающий свет фонаря озарял его лицо. Я тоже молчал; мой рот был накрепко запечатан едкой смесью вины и гнева. Какое-то время мы просто сидели в машине, потом вдруг пришли в движение дворники, и мы оба вздрогнули от неожиданности. Видимо, он случайно установил их на работу в периодическом режиме, когда включал поворотники на въезде в переулок. Дворники еще раз проехались по уже чистому стеклу, прежде чем он спохватился и отключил их.
В конце концов, не глядя на меня, он произнес:
– Грейс была идеальным ребенком. За семнадцать лет у нее ни разу не возникло проблем в школе. Она никогда не баловалась ни наркотиками, ни выпивкой. Она круглая отличница. Всегда само совершенство.
Я молчал.
– До этого года. Нам не нужно, чтобы кто-то плохо на нее влиял. Я не знаю тебя, Сэмюель, зато знаю свою дочь. И знаю, что это все из-за тебя. Я не собираюсь угрожать, но не позволю тебе испортить мою дочь. Советую серьезно пересмотреть свои приоритеты, прежде чем пытаться увидеть ее снова.
Я попытался сформулировать в уме ответ, но выходило либо слишком резко, либо слишком честно, чтобы произнести это вслух. Поэтому я вышел в ледяную ночь, оставив все слова при себе.
Он немного подождал, чтобы убедиться, что моя машина заведется, и уехал, а я остался сидеть в своем «фольксвагене», положив руки на колени и глядя на заднюю дверь книжного магазина. Казалось, много дней прошло с тех пор, как мы с Грейс вышли из нее: я в полном восторге от подарка Грейс и она в полном восторге от моей на него реакции и от удовольствия, что угадала мое заветное желание. Только теперь я не мог воспроизвести в памяти ее довольное лицо. Перед глазами упорно вставала Грейс, корчащаяся от боли на постели, раскрасневшаяся, пахнущая волком.
Это просто вирус.
Я твердил себе эти слова всю дорогу до дома Бека. Свет фар был единственным, что нарушало непроницаемую ночную тьму, выхватывая из мрака черные стволы деревьев по обочинам. Я повторял их снова и снова, пытаясь заглушить внутренний голос, нашептывавший, что это не так, и руки у меня чесались выкрутить руль и поехать обратно к дому Брисбенов.
На полпути к дому Бека я вытащил свой мобильник и набрал номер Грейс. Затея была дурацкая, и я сам это понимал, но ничего не мог с собой поделать.
Послышались длинные гудки, потом в трубке раздался голос отца Грейс.
– Не звони больше, – сказал он. – Серьезно, Сэмюель, если у тебя есть голова на плечах, ты должен понять, что на сегодняшнюю ночь хватит. Я не желаю с тобой больше разговаривать. И не желаю, чтобы Грейс разговаривала с тобой. Просто…
– Я хочу знать, как она.
Я подумал, что нужно бы добавить «пожалуйста», но не смог выдавить это из себя.
Возникла пауза, как будто он слушал кого-то другого.
– Это просто вирус, – произнес он наконец. – Не звони больше. Я изо всех сил стараюсь не наговорить тебе чего-нибудь такого, о чем потом пожалею.
На этот раз я расслышал на заднем плане чей-то голос, не то Грейс, не то ее матери, и в ухо мне ударили гудки отбоя.
Я ощутил себя бумажным корабликом в безбрежном океане ночи.
Ехать в дом Бека не хотелось, но больше податься было некуда. Мне не к кому было пойти. Я был человеком, но без Грейс у меня не осталось ничего, кроме этой машины, книжной лавки и дома с кучей пустых комнат.
Поэтому я поехал к дому Бека – пора было уже отвыкать называть его в мыслях домом Бека – и оставил машину на пустой подъездной дорожке. Когда-то давным-давно, когда Бек еще был человеком, а я на зиму выпадал из числа людей и превращался в волка, в летние месяцы я работал в книжном магазине. По вечерам я подъезжал к дому, когда было еще светло, потому что летом и ночей-то толком не бывает, и выходил из машины Бека под несущийся с заднего двора смех и запах жарящегося мяса. Странное это было чувство – вылезать из машины в безмолвную ночь, ежась от пронизывающего холода и зная, что все голоса из моего прошлого теперь заперты в лесной чаще. Все, кроме меня.
Грейс.
Очутившись в доме, я зажег свет на кухне, потом в коридоре. В голове у меня прозвучал голос Бека, выговаривающего мне, девятилетнему: «Зачем устраивать в доме полную иллюминацию? Мы что, подаем сигнал инопланетянам?»
Я двинулся по дому, включая каждую лампу, и из каждой комнаты навстречу мне вставали воспоминания. Ванная, где я чуть не превратился в волка после того, как познакомился с Грейс. Гостиная, где мы с Полом играли на гитаре – его видавшая виды «Фендер» до сих пор была прислонена к каминной полке. Комната для гостей на первом этаже, куда Дерек таскал свою подружку из города, пока Бек не устроил ему головомойку. Я включил свет на лестнице, ведущей в подвал, и в библиотеке внизу, потом поднялся и зажег в кабинете Бека лампу, которую пропустил. В гостиной я задержался ровно настолько, чтобы на полную громкость включить дорогущую стереосистему. Ульрик купил ее к моему десятому дню рождения, чтобы я «мог слушать „Джетро Талл“ так, как его полагается слушать».
На втором этаже я щелкнул выключателем торшера в комнате Бека, где он практически никогда не спал, предпочитая складировать на кровати книги и газеты, а спать в кресле в подвале с какой-нибудь раскрытой книгой на груди. В тусклом желтом свете ожила комната Шелби, девственно-чистая и нежилая, лишенная каких бы то ни было следов пребывания ее хозяйки, за исключением старого компьютера. На краткий миг я заколебался, сражаясь с искушением расколотить монитор, просто потому что мне хотелось что-нибудь ударить, а уж кто-кто, а Шелби этого заслуживала, но она этого не увидела бы, и в таком случае удовлетворение было бы неполным. В комнате Ульрика время, казалось, остановилось. На кровати валялся его пиджак и лежали аккуратно сложенные джинсы; на тумбочке до сих пор стояла пустая чашка. Следующей была комната Пола; на комоде красовалась стеклянная банка с двумя зубами: один принадлежал ему самому, другой – мертвому белому псу.
Собственную комнату я оставил напоследок. С потолка свисали на нитках журавлики-воспоминания. По стенам тянулись книжные полки. Пахло затхлостью и запустением; мальчик, который вырос здесь, не жил в этой комнате уже давно.
Что ж, теперь я буду тут жить. Одиночка, слоняющийся по дому в надежде на возвращение остальных членов семьи.
Однако за миг до того, как я протянул руку к выключателю на стене темной комнаты, до меня донесся рев мотора.
Я больше не был один.
– Ты что, пытаешься посадить тут самолет? – поинтересовалась Изабел.
Зрелище она представляла собой совершенно нереальное, стоя посреди гостиной в шелковых пижамных штанах и дутом белом пальто с меховым воротником. Я никогда еще не видел ее без макияжа; она казалась намного моложе.
– Дом видно за милю. Тут, наверное, не осталось ни одной незажженной лампочки.
Я ничего не ответил. В голове у меня до сих пор не укладывалось, каким образом Изабел очутилась здесь в четыре утра в компании с парнем, которого я в последний раз видел на полу у нее на кухне – он превращался в волка. Теперь он стоял здесь в потрепанной толстовке и мешком висящих джинсах, из-под которых выглядывали опухшие босые ноги жуткого сизого оттенка, и вид у него был такой, как будто все это его совершенно не заботит. То, как он смотрел на Изабел и как она из кожи вон лезла, чтобы не смотреть на него, наводило на абсурдную мысль о том, что их что-то связывает.
– Ты обморозился, – сказал я ему первое, что пришло в голову. – Нужно отогреть тебе пальцы, иначе приятного потом будет мало. Изабел, ты не могла этого не знать.
– Я же не идиотка, – отозвалась Изабел. – Но если бы мои родители застукали его у нас в доме, ему была бы крышка, и тогда приятного было бы еще меньше. Я решила, что в такой ситуации лучшим выходом будет привезти его сюда, тем более шанс, что они посреди ночи заметят отсутствие моей машины, ничтожный. – Если Изабел и заметила, что я сглотнул, она не сделала паузу. – Кстати, это Сэм. Тот самый.
Я не сразу сообразил, что теперь она обращается к самоуверенному обмороженному типу.
«Тот самый Сэм». Интересно, что она наговорила ему про меня? Я взглянул на парня, и снова его лицо показалось мне до боли знакомым. Не по-настоящему знакомым, когда где-то встречал человека лично, а скорее напоминающим какого-то актера, имени которого не можешь вспомнить.
– Значит, ты теперь здесь за главного? – сказал он с улыбкой, которую я бы определил как сардоническую. – Я Коул.
«Ты теперь здесь за главного». А ведь так все и было.
– Ты не видел, еще кто-нибудь из волков уже превращался? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Я думал, мне еще слишком рано превращаться.
Вид его пальцев настолько беспокоил меня, что я вышел в кухню и отыскал там флакончик с ибупрофеном. Вернувшись, я бросил его Изабел, и та, к изумлению моему, его поймала.
– Это потому, что тебя укусили совсем недавно. То есть в прошлом году. Сейчас температура не имеет для тебя такого большого значения. Какое-то время превращения будут… непредсказуемыми.
– Непредсказуемыми, – эхом отозвался Коул.
«Сэм, прошу тебя, не надо так больше, прекрати». Я заморгал, и голос матери заглох, вернувшись в прошлое, туда, где ему было самое место.
– Это еще зачем? Для него? – Изабел взглянула на флакончик с таблетками и кивнула в сторону Коула.
И снова у меня промелькнуло ощущение, что этих двоих что-то связывает.
– Ага. Когда пальцы начнут отходить, боль будет адская, – сказал я. – Так будет терпимо. Ванная там.
ИЗАБЕЛ
Коул взял ибупрофен, но я видела, что он не собирается его принимать. То ли воображал себя крутым мачо, то ли из религиозных соображений, то ли еще почему, уж не знаю. Но когда он скрылся в ванной, я услышала, как он щелкнул выключателем и поставил бутылочку, не открывая ее. Потом в ванну полилась вода. Сэм отвернулся с выражением странного отвращения на лице, и я поняла, что Коул ему не понравился.
– Ну, Ромул, – произнесла я, и Сэм обернулся, вытаращив на меня свои желтые глаза. – Что ты делаешь здесь в одиночестве? Я думала, вас с Грейс придется отделять друг от друга хирургическим путем.
Проведя последний час с Коулом, который демонстрировал исключительно те эмоции, которые считал нужным демонстрировать, странно было увидеть на лице Сэма неприкрытую боль. Одни только его густые темные брови сами по себе были воплощением страдания. Мне пришло в голову, что они с Грейс могли поругаться.
– Ее родители спустили меня с лестницы, – сказал Сэм и на миг улыбнулся, как делают люди, когда им совсем не до смеха, но нет желания показывать это. – Грейс… э-э… стало плохо, и они… э-э… обнаружили нас вдвоем и спустили меня с лестницы.
– Сегодня ночью?
Он кивнул, совершенно потерянный и искренний. Я не могла заставить себя взглянуть на него.
– Угу. Я приехал сюда незадолго до вас.
Залитый ослепительным светом дом, в котором не осталось ни одной незажженной лампы, внезапно обрел новое значение. Я не знала, то ли восхищаться Сэмом за то, что он чувствует все так остро и болезненно, то ли презирать за чрезмерные эмоции, которые выплескивались через край. Я не понимала, что творится у меня внутри.
– Только… э-э… – произнес Сэм, и эти слова сказали мне, что он снова взял в себя в руки, собрался, как конь, который сначала подтягивает к себе ноги, прежде чем встать с земли. – Неважно. Расскажи мне про Коула. Каким образом он оказался с тобой?
Я буравила его взглядом, пока не поняла, что он хотел сказать: «Каким образом он оказался с тобой здесь?»
– Долго рассказывать, – произнесла я и плюхнулась на диван. – Мне не спалось, и я услышала, как он бродит вокруг дома. Было совершенно ясно, кто он такой, и совершенно ясно, что превращаться обратно в волка он не собирается. Я не хотела, чтобы мои предки обо всем узнали и распсиховались. Ну и вот.
Губы Сэма сложились в непонятную гримасу.
– Как мило с твоей стороны.
Я натянуто улыбнулась.
– Со мной такое случается.
– Правда? – спросил Сэм. – Думаю, мало кто впустил бы к себе в дом голого незнакомца.
– Мне не улыбалось по пути к машине завтра утром наткнуться на кучку его пальцев, – пожала плечами я.
Такое впечатление, что Сэм пытался подтолкнуть меня признаться еще в чем-нибудь, как будто каким-то образом догадался, что мы с Коулом видели друг друга всего во второй раз, а первый закончился тем, что мой язык оказался во рту у Коула, а его, соответственно, в моем. Я ухватилась за возможность сменить тему.
– Кстати, о пальцах. У него там все в порядке, хотела бы я знать?
Я покосилась на дверь ванной.
Сэм заколебался. Я вдруг вспомнила, что из всего дома ванная оставалась единственным помещением, где не был включен свет.
– Так постучись к нему и выясни, – произнес он наконец. – А я пойду на второй этаж, подготовлю для него комнату. Мне… мне нужно собраться с мыслями.
– Ладно, как скажешь, – отозвалась я.
Он кивнул и развернулся, чтобы идти наверх, и в этот миг я уловила промелькнувшее на его лице непонятное выражение. Пожалуй, я поторопилась решить, что он для меня открытая книга. Мне захотелось остановить его и попросить заполнить пробелы в нашем разговоре: что случилось с Грейс, почему не горел свет в ванной, что он намеревался делать, – но было уже слишком поздно, да и вообще, тогда это было еще не в моем духе.
КОУЛ
Боль в отмороженных пальцах уже немного отпустила, и я просто нежился в воде, положив ладони на поверхность и воображая себя спящим, когда в дверь ванной постучали.
От стука незапертая дверь слегка приоткрылась.
– Ты там что, утонул? – послышался голос Изабел.
– Ага, – отозвался я.
– Можно войти?
Впрочем, дожидаться моего разрешения она не стала, а просто вошла в ванную и уселась на крышку унитаза. Пухлый капюшон пальто с меховой опушкой делал ее похожей на горбунью. Пряди подстриженных лесенкой волос ниспадали на щеки. Ее можно было хоть сейчас снимать в рекламе. Унитазов. Пальто. Антидепрессантов. Все равно чего – я бы тут же купил. Она взглянула на меня.
– Я голый, – предупредил я.
– И я тоже, – пожала плечами Изабел. – Под одеждой.
Я ухмыльнулся. В чувстве юмора ей не откажешь.
– Как ноги? Еще не отвалились? – поинтересовалась она.
Из-за размеров ванны мне пришлось сначала приподнять ногу, а потом распрямить ее, чтобы взглянуть на пальцы. Они все еще были красноватыми, но я мог пошевелить ими и чувствовал их, за исключением мизинца – к нему чувствительность еще не вернулась.
– Да нет вроде. В другой раз.
– Ты собираешься торчать здесь до скончания века?
– Наверное. – Я погрузился поглубже в воду, чтобы продемонстрировать твердость своих намерений, и вскинул на нее глаза. – Не хочешь ко мне присоединиться?
Она многозначительно вздернула бровь.
– Размерчик маловат.
Я снова улыбнулся и прикрыл глаза.
– Очень остроумно.
С закрытыми глазами я чувствовал себя невидимым; в теплой воде собственное тело казалось невесомым. Вот бы изобрели наркотики, вызывающие такие ощущения.
– Я скучаю по моему «мустангу», – сказал я. Главным образом потому, что это было высказывание того рода, на которое она должна была отреагировать.
– Ты лежишь голышом в ванне и думаешь о своей машине?
– Там убойная печка. Если ее включить, можно зажариться, – пояснил я. С закрытыми глазами разговаривать с ней тоже было проще. Не так похоже на бесконечную пикировку. – Сегодня ночью он бы мне очень пригодился.
– И где он сейчас?
– Дома.
Она сняла пальто: я услышал, как оно с шорохом опустилось на кафельный пол.
– И где это?
– В Нью-Йорке.
– В городе?
– В штате Нью-Йорк.
Я подумал о моем «мустанге». Черный, блестящий, навороченный, он стоял в гараже у моих родителей, потому что меня вечно не было дома и водить его было некому. Я купил его с первого же крупного гонорара, но, по иронии нашего времени, слишком много разъезжал по гастролям, чтобы садиться за руль.
– Я думала, ты из Канады.
– Я там был на… – Я едва не произнес «на гастролях», но вовремя прикусил язык, слишком уж дорога была мне моя анонимность. – На каникулах.
Я открыл глаза и по ее напряженному выражению понял, что она уловила ложь. Похоже, она вообще мало что упускала.
– Ничего себе каникулы, – протянула она. – Хорошо же тебе отдыхалось, если ты согласился стать волком.
Ее взгляд был прикован к застарелым следам от уколов на внутреннем сгибе моего локтя, но выражение у нее было совершенно не такое, какого я ожидал. Она смотрела не осуждающе, а скорее жадно. Учитывая, что под пальто на ней оказалась лишь маечка на тонких бретельках, сосредоточиться я мог с большим трудом.
– Угу, – согласился я. – А ты? Откуда ты узнала про волков?
В глазах Изабел что-то промелькнуло, так быстро, что я не понял, что именно. Это выражение и ее ненакрашенное лицо, юное и беззащитное, заставили меня пожалеть о своем вопросе.
Интересно, с чего это вдруг меня так взволновали чувства этой девушки, которую я едва знал?
– Я дружу с девушкой Сэма, – сказала Изабел.
В своей жизни я достаточно врал или, по крайней мере, говорил полуправду, чтобы различать ее на слух. Но коль скоро она не стала ловить меня на моей собственной полуправде, я решил отплатить ей тем же.
– Ясно. Сэм, – отозвался я. – Расскажи мне о нем.
– Я уже говорила тебе, что Бек воспитал его как своего сына и теперь он вместо Бека. Что еще ты хочешь узнать? Я же все-таки не его девушка.
Однако в ее голосе слышалось восхищение; он явно ей нравился. Я пока что не решил, какие чувства он у меня вызывает.
Вслух я сказал то, что не давало мне покоя с тех самых пор, как я впервые столкнулся с ним.
– Сейчас холодно. А он в человеческом обличье.
– Ну и что?
– Вообще-то из слов Бека я сделал вывод, что этого очень трудно добиться. Практически невозможно.
Изабел явно что-то обдумывала, – я видел в ее глазах отголоски безмолвной внутренней борьбы, – потом пожала плечами и сказала:
– Он вылечился. Заразился менингитом, и высокая температура его вылечила.
Это был ключ. К Изабел. Что-то в ее голосе, когда она произнесла эти слова, было не так, но я не очень понимал, какое место это занимает в общей картине.
– Я думал, мы – новички – были нужны Беку, чтобы заботиться о стае, потому что в ней практически не осталось тех, кто еще превращается в людей, – сказал я. По правде говоря, я вздохнул с облегчением. Мне не нужна была ответственность, я хотел спрятаться в волчьей шкуре и пребывать там как можно дольше. – Почему тогда он просто не вылечил всех остальных?
– Он не знал, что Сэм излечился. Если бы он знал, то никогда не стал бы делать новых волков. К тому же это средство действует не на всех.
Голос Изабел стал резким, и у меня возникло такое чувство, что она разговаривает не со мной, а с кем-то другим.
– Вот и славненько тогда, что я не хочу исцеляться, – произнес я легкомысленным тоном.
Она взглянула на меня и с презрением повторила:
– Вот и славненько.
Внезапно я почувствовал какую-то обреченность. Как будто в конце концов она все равно узнает обо мне всю правду, что бы я ей ни говорил, потому что так уж она устроена. Она узнает, что без «Наркотики» я всего лишь Коул Сен-Клер, пустое место.
Я ощутил знакомый сосущий голод внутри, как будто у меня медленно истлевала душа.
Мне нужна была доза. Я представил, как вонзается под кожу игла и растворяется под языком таблетка.
Нет. Нужно поскорее снова стать волком.
– Неужели ты не боишься? – неожиданно спросила Изабел, и я открыл глаза.
Я и не подозревал, что закрыл их. Ее взгляд был прикован ко мне.
– Чего?
– Потерять себя.
На этот раз я сказал ей правду.
– На это я и надеюсь.
ИЗАБЕЛ
На это мне было нечего сказать. Я не ожидала от него откровенности и не знала, куда это все приведет, потому что не готова была ответить ему тем же.
Он вытащил из воды руку; подушечки пальцев у него слегка сморщились.
– Хочешь посмотреть, как поживают мои пальцы? – спросил он.
Я с замирающим почему-то сердцем взяла его мокрую руку и провела пальцами по ладони. Глаза у него были полузакрыты, и, когда я закончила, он забрал у меня руку и уселся в ванне, так, что вокруг него заколыхалась и заплескалась вода. Ухватившись за край ванны, он приблизил свое лицо к моему. Я понимала, что сейчас мы опять будем целоваться, и осознавала, что делать этого не следует, потому что он уже был на пределе, а я стремительно к этому приближалась. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня тянуло к нему как магнитом.
Губы у него пахли волком и солью, а когда он обхватил меня за шею, чтобы притянуть к себе, остывшая вода потекла по груди в вырез майки.
– Ой, – выдохнул он, не отрываясь от моих губ, и я отстранилась.
Вид у него, впрочем, когда он посмотрел на плечо, где остался след от моих ногтей, был не слишком озабоченный. Я все еще не опомнилась от поцелуя, и, по крайней мере на этот раз, он, похоже, тоже почувствовал мое состояние, потому что, когда его чуть влажная рука скользнула от моей шеи вниз к груди и остановилась там, где начинался вырез майки, прикосновение стало настойчивым.
– Ну и что мы будем делать дальше? – поинтересовалась я.
– Найдем кровать.
– Я не собираюсь с тобой спать.
Воздействие поцелуя начинало рассеиваться; все было в точности так же, как в тот раз, когда мы с ним впервые встретились. Почему я вообще позволила ему задеть меня за живое? Что на меня нашло? Я встала, подняла с пола пальто и натянула его. Внезапно мне стало панически страшно, вдруг Сэм узнает, что мы целовались.
– Ну вот, мне снова дали понять, что я плохо целуюсь, – прокомментировал Коул.
– Мне нужно домой, – сказала я. – Мне завтра в школу… вернее, уже сегодня. Я должна вернуться домой до того, как папа поедет на работу.
– Ужасно плохо целуюсь.
– Просто скажи мне спасибо за то, что все твои пальцы остались при тебе. – Я взялась за дверную ручку. – И не будем больше развивать эту тему.
Я ждала, что Коул будет смотреть на меня как на сумасшедшую, но он просто смотрел на меня. Как будто до него не дошло, что это отказ.
– Спасибо тебе за то, что все мои пальцы остались при мне, – пробурчал он.
Я закрыла за собой дверь и вышла из дома. Не пошла даже искать Сэма. Лишь на полпути домой я вспомнила, как Коул сказал мне, что надеется потерять себя. При мысли о том, что он сломлен, мне почему-то стало легче.
