Текст книги "Превращение"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
8
СЭМ
Я был человеком.
На следующий день после того, как я похоронил волка, ударили холода. Мартовская миннесотская погода снова продемонстрировала себя во всей своей переменчивой красе: сегодня у нас может быть за тридцать, а завтра хорошо если двенадцать-тринадцать градусов. [2]2
Здесь и далее температура указывается по Фаренгейту.
[Закрыть]Просто поразительно, как тепло кажется в тридцать два градуса после того, как два месяца градусник не показывал выше десяти. Мне никогда не приходилось переносить такую стужу в человеческой шкуре. Стоял пронизывающий холод, и весна казалась невообразимо далекой. Если бы не ярко-алые грозди ягод на ветках падубов, в мире не осталось бы цветных пятен. Дыхание клубами стыло под носом, глаза слезились от холода. Воздух пах так, как будто я волк, однако же я им не был.
Эта мысль окрыляла и ранила меня одновременно.
За целый день в книжном магазине побывало всего два человека. Я задумался, чем бы заняться после работы. Обыкновенно, когда смена кончалась раньше, чем Грейс приходила из школы, я устраивался на втором этаже с какой-нибудь книжкой, лишь бы не возвращаться в пустой дом Брисбенов. Без нее он был всего лишь местом, где я ждал ее, баюкая тупую боль в груди.
Сегодня боль увязалась за мной на работу. Я уже написал песню, вернее, отрывок.
Пусть все это тайна, пусть всем наплевать,
пусть знание это никак не мешает тебе
жить, чувствовать… что еще? Да, ну конечно,
дышать —
и знать, что известно тебе обо мне.
Скорее, это лишь надежда на песню. Моя смена подходила к концу, а Грейс сегодня училась допоздна, так что я притулился за прилавком с томиком Ретке, однако сейчас мое внимание занимали кружащиеся за окном снежинки, а не слова поэта.
Я опустил глаза, посмотрел на свои пальцы, держащие книгу, – бесценные сокровища! – и мне стало стыдно за смутную тоску, не дававшую мне покоя.
Стрелки часов подползли к пяти. В это время я обыкновенно запирал главный вход, вешал на дверь табличку «Закрыто» и через служебный вход шел к своему «фольксвагену».
Но на сей раз я не стал этого делать. Запер заднюю дверь, взял гитару в чехле и вышел через главный вход, едва не поскользнувшись на обледенелом пороге. Я натянул шапочку, которую купила мне Грейс в бесплодной попытке защитить меня от холода, но при этом добавить сексуальности моему внешнему виду. Выйдя, я остановился посреди тротуара и стал смотреть, как на пустынную улицу падают снежинки. Повсюду вокруг, точно грязные скульптуры, высились слежавшиеся снежные сугробы. Сосульки придавали витринам магазинов сходство с зубастыми улыбками.
От холода слезились глаза. Я протянул руку; снежинки садились на ладонь и таяли на коже.
Это была какая-то ненастоящая жизнь. Я как будто наблюдал за ней из окна. Или смотрел по телевизору. Я не помнил даже, когда не прятался от всего этого.
Мне было холодно, на ладони у меня лежала пригоршня снега, а я оставался человеком.
Будущее простиралось передо мной, бесконечное и прекрасное, и я был его хозяином. А ведь никогда прежде я на это даже не надеялся.
Меня вдруг охватил беспричинный восторг, лицо расплылось в неудержимой улыбке; мне невероятно, фантастически повезло. Я поставил на карту все и сорвал банк, и теперь мир принадлежал мне, а я ему. Я рассмеялся во весь голос, благо никто вокруг, кроме снежинок, не мог меня услышать, и спрыгнул с тротуара в сереющий сугроб. Меня пьянила реальность моего человеческого тела. Впереди была целая жизнь, полная зим, теплых шапок, поднятых для тепла воротников, покрасневших от холода носов, новогодних ночей. Я вприпрыжку побежал через улицу, размахивая чехлом с гитарой и оскальзываясь на утрамбованном колесами машин снегу, и тут мне засигналила какая-то машина.
Я помахал водителю, заскочил на тротуар и зашагал дальше, стряхивая снег с каждого стояночного счетчика, мимо которого проходил. В ботинки набился снег, так что штанины внизу обледенели и встали колом, пальцы занемели от холода и покраснели, а я все равно оставался собой. Навечно.
Я бродил вокруг квартала, пока холод не утратил своей новизны, потом вернулся к машине и посмотрел на часы. У роки у Грейс еще не закончились, а ехать к ней домой с риском нарваться вместо нее на кого-нибудь из ее предков мне не улыбалось. Сказать, что подобные встречи заканчивались взаимной неловкостью, значит ничего не сказать. Чем меньше мы с Грейс скрывали наши отношения, тем меньше общих тем находилось у ее родителей со мной, а у меня – с ними. Так что я направился к дому Бека. Рассчитывать на то, что кто-то из новых волков уже превратился в человека, не приходилось, но я решил, что прихвачу оттуда кое-какие свои книги. Детективы, которыми были забиты книжные полки у Грейс, мне не особенно нравились.
Я выехал на шоссе и покатил вперед в отгорающем свете пасмурного дня. С обеих сторон к обочинам подступал Пограничный лес. Вскоре я очутился на пустынной улице, которая вела к дому Бека.
Подъездная дорожка была пуста, я выбрался из машины и полной грудью втянул в себя воздух. В здешнем лесу он был не такой, как около дома Грейс: терпко пахло березами и тянуло озерной сыростью. Я уловил и резкий мускусный дух стаи.
По привычке я направился к задней двери. Свежий снег скрипел под подошвами, забивался в штанины джинсов. Я провел ладонью по заснеженным верхушкам кустов перед домом, подспудно ожидая – сейчас нахлынет волна тошноты, всегдашней предвестницы превращения. Но она не нахлынула.
Перед дверью я заколебался, еще раз оглядел заснеженный двор и опушку леса. С этим пятачком земли у меня были связаны тысячи воспоминаний.
Я обернулся к двери и понял, что она не открыта, но и не заперта полностью, а скорее прикрыта так, чтобы ее не распахнул случайный порыв ветра. Дверная ручка была в чем-то красном. Должно быть, кто-то из волков превратился в человека раньше времени – больше некому. Так рано это мог быть только кто-то из новообращенных волков, да и те едва ли могли задержаться в таком виде сколько-нибудь надолго, пока весь двор был покрыт настом.
Я толкнул дверь и крикнул:
– Привет!
Ответом мне был какой-то шорох из кухни. Звук был странный, как будто на кафельном полу происходила какая-то возня, и я встревожился. Я попытался придумать что-нибудь такое, что прозвучало бы ободряюще для волка, но в то же время не показалось бы полным бредом человеку.
– Кто бы ты ни был, я свой.
Я вошел в темное помещение и как вкопанный остановился перед кухонным островом в центре – в нос мне ударил запах озерной тины. Я щелкнул выключателем и спросил:
– Кто здесь?
Первое, что я увидел, это нога – человеческая, босая и грязная; когда она дернулась, я тоже вздрогнул от неожиданности. Подойдя ближе, я увидел на полу парня; он лежал скрючившись, его сильно трясло. Темно-каштановые волосы слиплись от грязи, распростертые руки покрывали ссадины, свидетельствовавшие о том, что ему пришлось пробираться через чащу. От него разило волком.
Умом я понимал, что это должен быть один из новых волков, которых Бек инициировал в прошлом году. Однако при мысли о том, что Бек специально его выбрал и что передо мной новообращенный член стаи, первый за бог знает сколько времени, меня пробрала странная дрожь.
Он повернул ко мне лицо; несмотря на то что сейчас должен был испытывать боль – а я помнил, что это за боль, – он выглядел вполне спокойным. А еще я где-то его видел. Что-то в резких очертаниях его скул и разрезе ослепительно зеленых глаз казалось до боли знакомым, связанным с каким-то именем, брезжившим на краю сознания. При более обыденных обстоятельствах я бы вспомнил его, но тогда не стал напрягать память.
– Я сейчас превращусь обратно в волка? – спросил он, слегка ошарашив меня своим голосом.
Не только тембром, который оказался довольно резким и более взрослым, чем я ожидал, но и тоном. Произнесено это было совершенно хладнокровно, несмотря на то что плечи у него содрогались, а пальцы под ногтями начинали наливаться синевой.
Я присел рядом с ним, примеряясь к словам и чувствуя себя ребенком, нацепившим отцовский костюм. Еще год назад все это объяснял бы новичку Бек, а не я.
– Да. Еще слишком холодно. Послушай, когда превратишься в человека в следующий раз, найди в лесу такой сарайчик…
– Я его видел, – отозвался он голосом, срывающимся на рык.
– Там внутри есть обогреватель, кое-какая еда и одежда. Загляни в ящик с надписью «Сэм» или «Ульрик», там должно отыскаться что-нибудь подходящее. – Впрочем, откровенно говоря, я не был так уж в этом уверен: незнакомец был широкоплечим и мускулистым, как гладиатор. – Там, конечно, победнее, чем здесь, зато не надо продираться через колючки.
Он вскинул на меня блестящие насмешливые глаза, и я запоздало подумал, что он не давал мне повода полагать, будто ему плевать на раны.
– Спасибо за совет, – сказал он, и все дальнейшие напутствия застряли у меня в горле.
Бек говорил, эти трое новичков согласились стать волками добровольно, они знали, на что идут. До сих пор я не задумывался, каким человеком надо быть, чтобы выбрать такую жизнь. Чтобы по доброй воле согласиться с каждым годом утрачивать свою суть на все большее и большее время и в конце концов потерять ее окончательно. По сути своей это было что-то вроде самоубийства, и как только я подобрал слово, оно заставило меня взглянуть на незнакомца в совершенно ином свете. Пока он корчился на полу, сохраняя все то же хладнокровное, если не сказать ждущее выражение, я успел разглядеть у него на руках «дорожки», прежде чем его кожа превратилась в волчью шкуру.
Я поспешил открыть дверь, чтобы волк, темно-серый с бурым отливом, мог выскочить из чересчур человеческой обстановки кухни на свободу. Волк, однако, не бросился к выходу, как поступил бы любой другой его собрат. Во всяком случае, как поступил бы я в волчьем обличье. Вместо этого он неторопливо прошествовал мимо меня, низко опустив голову, потом остановился и взглянул мне прямо в глаза. Я не отвел взгляда, и в конце концов он выскользнул за дверь и уже во дворе остановился во второй раз, чтобы смерить меня взглядом.
Долго еще после того, как новый волк скрылся, перед глазами у меня стоял его образ: следы от инъекций на внутренних сгибах локтей, высокомерный взгляд, знакомое лицо.
Я вернулся в кухню, чтобы протереть заляпанный кровью и грязью пол, увидел на полу запасной ключ и пошел вернуть его на место, за косяком задней двери.
В этот момент я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся, ожидая увидеть на опушке нового волка. Однако там стоял совсем другой волк, крупный серый самец, знакомый мне до мельчайшей черточки.
– Бек, – прошептал я.
Он не двинулся с места, лишь повел носом, чуя тот же запах, что и я: запах нового волка.
– Бек, кого ты к нам притащил?
9
ИЗАБЕЛ
После уроков я осталась на заседание школьного совета. Заседание было смертельно скучное, к тому же меня совершенно не волновало, какой принцип организации изберет наша школа, однако оно давало мне законный повод, во-первых, не идти домой, а во-вторых, сидеть на задней парте с безмолвной усмешкой и прищуром густо подведенных глаз, демонстрируя абсолютную недосягаемость. Вокруг меня восседала моя обычная свита из девиц; глаза у них были подведены в точности как у меня, и они тоже пытались казаться недосягаемыми, однако казаться – одно дело, а быть – совершенно другое.
Завоевать популярность в крохотном городишке вроде Мерси-Фоллз – раз плюнуть. Надо лишь твердо верить, что все вокруг от тебя без ума, и дело в шляпе. Не то что в Сан-Диего, где для поддержания популярности приходилось выкладываться, как на полноценной работе. Отсидев на этом дурацком заседании час, я могла не беспокоиться о популярности бренда «Изабел Калперер» еще как минимум неделю.
Но в конце концов ехать домой все же пришлось. К моему огромному удовольствию, обе родительские машины стояли перед домом. Я была вне себя от радости. Остановив джип у обочины, я открыла томик Шекспира, которого нам задали, и врубила музыку на полную мощность, так что даже зеркало заднего вида задрожало. Через десять минут в окне показалась мама и сердито замахала мне рукой.
Вечерок обещал удаться на славу.
Едва я вошла на кухню, как предки немедленно принялись разыгрывать спектакль «Семейка Калперер».
Мама: «Уверена, наши соседи жить не могут без твоей дебильной музыки. Надо было сделать погромче, вдруг они не слышали?»
Папа: «И вообще, где ты была?»
Мама: «На заседании школьного совета».
Папа: «Я спрашиваю не тебя, а нашу дочь».
Мама: «Честное слово, Томас, не все ли тебе равно, кто ответил?»
Папа: «Такое впечатление, что заставить ее разговаривать со мной можно только под дулом пистолета».
Я: «Мне уже можно начинать бояться?»
Теперь оба готовы были испепелить меня взглядами. На самом деле я могла вообще не подавать никаких реплик; спектакль прекрасно шел без моего участия и обычно растягивался на весь вечер.
– Я же тебе говорил, не надо было отдавать ее в государственную школу, – упрекнул отец мать.
Дальнейший сценарий был мне прекрасно известен. Следующей репликой мамы должна была стать: «А я говорила тебе, не надо было переезжать в Мерси-Фоллз», после чего папаша принимался швыряться вещами и они расходились по разным комнатам, где накачивались каждый своей излюбленной маркой алкоголя.
– У меня много уроков, – прервала их я. – Я иду наверх. Увидимся на следующей неделе.
– Постой, Изабел, – окликнул папа, когда я уже двинулась к лестнице.
Я остановилась.
– Джерри говорит, ты общаешься с дочкой Льюиса Брисбена. Это правда?
Вот теперь я обернулась, чтобы взглянуть на выражение его лица. Он стоял, скрестив руки на груди и прислонившись к бесцветной столешнице, в своей безукоризненной, как будто только что отутюженной сорочке с галстуком.
– А что? – поинтересовалась я, вздернув бровь под стать его выражению.
– Не говори со мной таким тоном, – отчеканил отец. – Я всего лишь задал тебе вопрос.
– Ну ладно. Да. Я общаюсь с Грейс.
Он сжал кулаки, потом снова разжал их и опять сжал. На руке у него выступила синяя жила.
– Я слышал, она вечно крутится возле волков.
Я сделала неопределенный жест, что-то вроде «это кто тебе такое сказал?».
– Говорят, она их подкармливает. В последнее время я частенько вижу их поблизости, – продолжал он. – И вид у них подозрительно холеный. Думаю, пришла пора устроить им небольшое прореживание.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Я хотела понять, знает ли он, что на самом деле это я кормлю волков, и таким образом пытается вынудить меня проговориться.
– Конечно, папа, – произнесла я наконец. – Перестрелять волков – отличная идея. И главное, поможет вернуть Джека. Славно придумано. Попросить Грейс, чтобы подманила их поближе к дому?
Мать уставилась на меня, этакая ожившая картина «Портрет женщины с бокалом шардоне». У отца сделался такой вид, как будто он собирался меня ударить.
– Может, хватит уже? – осведомилась я.
– О, с меня уже совершенно точно хватит, – процедил отец.
Он бросил на мать многозначительный взгляд, однако она этого не заметила: была слишком занята тем, что готовилась заплакать.
Я решила, что моя роль в этом акте пьесы завершена, и удалилась из кухни.
– Я перебью их всех до единого, – сказал отец мне в спину.
– Делай что хочешь, Том, – со слезами в голосе отозвалась мать.
Вот и все. Наверное, пора было прекращать кормить волков.
Чем ближе они подбирались, тем большая опасность грозила всем нам.
10
ГРЕЙС
К тому времени, когда вернулся Сэм, мы с Рейчел уже полчаса пытались приготовить цыпленка пармезан. У Рейчел не хватило бы терпения, чтобы заниматься панировкой, так что я приставила ее помешивать томатный соус, а сама принялась один за другим погружать куски цыпленка сначала во взбитое яйцо, а потом в сухари. Я делала вид, что раздражена, но на самом деле это монотонное действо оказалось в некотором роде успокаивающим, к тому же было какое-то изысканное тактильное удовольствие в том, как тягуче колыхался вокруг ломтиков куриного мяса глянцево-желтый яичный льезон и с мягким шорохом терлись друг о друга крошки сухарей.
Еще бы не болела так голова, все было бы совсем прекрасно. И все же приготовление ужина и присутствие Рейчел помогало отвлечься и от головной боли, и от по-зимнему густых сумерек за окном над раковиной, и от того, что Сэм до сих пор не вернулся домой.
«Он больше не превратится в волка. Он исцелился. Все кончилось», – словно мантру, твердила я про себя.
Рейчел подтолкнула меня бедром, и я, очнувшись, поняла, что она врубила музыку на полную громкость. Рейчел снова наподдала мне бедром в такт музыке, а потом выскочила в центр кухни и, вскинув руки над головой, принялась дергаться, как ополоумевший Снупи. В сочетании с ее нарядом, состоявшим из черного платья и полосатых леггинсов, и двумя хвостами на голове впечатление этот танец производил самое что ни на есть смехотворное.
– Рейчел, – окликнула я ее, и она взглянула на меня, однако дергаться не прекратила. – Вот почему у тебя до сих пор никого нет.
– С таким ни один парень не справится, – заверила меня Рейчел, указывая на себя подбородком.
Она крутанулась на месте и едва не врезалась в Сэма, который стоял на пороге. Должно быть, в таком грохоте мы не услышали, как хлопнула входная дверь. Душа у меня ухнула куда-то в пятки; наверное, эту странную смесь облегчения, нервозности и предвкушения я теперь обречена была испытывать до конца жизни.
Глядя Сэму в глаза, Рейчел выставила в стороны указательные пальцы и принялась исполнять какой-то дикий танец; должно быть, его изобрели в пятидесятые, когда нельзя было друг до друга дотрагиваться.
– Привет, мальчик, – заорала она, перекрикивая музыку. – Мы готовим итальянскую еду!
Не выпуская из рук кусок курицы, я обернулась и громко фыркнула в знак протеста.
– Моя коллега просит внести уточнение, – провозгласила Рейчел. – Я смотрю, как Грейс готовит итальянскую еду!
Сэм улыбнулся мне своей всегдашней печальной улыбкой, как будто чуть более напряженной, чем обычно, и что-то сказал.
Рукой, не измазанной в сухарях, я попыталась убавить громкость.
– Что?
– Я спросил, что ты делаешь, – повторил Сэм. – А потом сказал: «Привет, Рейчел. Можно мне пройти в кухню, Рейчел?»
Рейчел грациозным движением освободила ему дорогу, и Сэм подошел ко мне. Его желтые волчьи глаза были прищурены, и он, похоже, забыл, что до сих пор не снял куртку.
– Цыпленка пармезан, – сказала я.
Он захлопал глазами.
– Что?
– Ты спросил, что я делаю. Цыпленка пармезан. Чем ты таким занимался?
– Я… я был… в магазине, – запинаясь, произнес Сэм. – Читал. – Он покосился в сторону Рейчел и сжал губы. – Не могу говорить. Губы замерзли. Когда уже наконец будет весна?
– Хрен с ней, с весной, – встряла Рейчел. – Когда уже наконец будет ужин?
Я помахала у нее перед носом ожидающей панировки цыплячьей ножкой, и Сэм оглянулся на разделочный стол.
– Тебе чем-нибудь помочь? – спросил он.
– Да мне надо поскорее закончить обваливать в сухарях эти восемь миллионов кусков курицы, – сказала я. В голове у меня начинало стучать, и один вид разделанного на порции цыпленка вызывал ненависть. – Я и не подозревала, во что превращаются два фунта курятины, если ее хорошенько отбить.
Сэм осторожно протиснулся мимо меня к раковине, вымыл руки и потянулся за полотенцем, прижавшись своей щекой к моей.
– Я закончу их обваливать, а ты пока начинай жарить. Хорошо?
– А я вскипячу воду для спагетти, – вызвалась Рейчел. – В этом деле я спец!
– Кастрюля в кладовке, – сказала я.
Рейчел скрылась за дверью маленькой кладовки и принялась грохотать посудой, а Сэм склонился ко мне, так что его губы оказались прижаты к моему уху.
– Я сегодня видел одного из новых волков Бека, – прошептал он. – В человеческом обличье.
Какое-то время я пыталась сообразить, что стоит за словами «новые волки». Оливия уже превратилась в человека? Сэм вынужден был отправиться на поиски остальных волков? Что случилось на этот раз?
Я резко обернулась. Он стоял ко мне практически вплотную, так что я едва не уткнулась в него носом; он еще не успел отогреться с мороза. Лицо у него было встревоженное.
– Эй, давайте вы не будете лизаться в моем присутствии, – возмутилась вернувшаяся Рейчел. – Мне нравится наш мальчик, но смотреть, как вы целуетесь, я не собираюсь. Жестоко целоваться на глазах у одинокой девушки. И вообще, вы, кажется, собирались что-то жарить?
Мы вернулись к приготовлению ужина. Я не могла не думать о том, что Сэм хочет что-то мне сказать, но не может говорить при Рейчел, и время тянулось невыносимо медленно. Вдобавок, что было совсем уж мучительно, меня начала заедать совесть. В конце концов, Рейчел тоже была подругой Оливии. Если бы она знала, что Оливия может скоро вернуться, она прыгала бы до потолка от радости и забросала бы меня вопросами. Я изо всех сил старалась не поглядывать на часы; мать Рейчел должна была заехать за ней в восемь.
– А, Рейчел. Привет. Ммм, пахнет едой.
В кухню вплыла мама. Пальто она, по своему обыкновению, бросила на стулья у стенки.
– Мама? – изумилась я. – Что ты делаешь дома в такую рань?
– Возьмете меня в компанию? А то перекусила в студии, но что-то не наелась, – сказала мама.
Ну еще бы. Аппетит у моей мамы на редкость не соответствовал ее хрупкому телосложению; видимо, она умудрялась сжигать все калории, беспрестанно двигаясь. Она обернулась и увидела Сэма.
– А, Сэм. Ты опять здесь? – Тон у нее стал многозначительный и несколько менее добродушный. – Привет.
У Сэма порозовели щеки.
– Ты скоро совсем у нас поселишься.
Мама обернулась и поглядела на меня. Очевидно, в этот взгляд она вкладывала какой-то намек, но я его не уловила. Сэм, впрочем, отвернулся от нас обеих с таким видом, как будто для него все было яснее ясного.
Когда-то Сэм моей маме вполне нравился. Она даже по-своему заигрывала с ним, просила спеть ей что-нибудь и позировать для портрета. Но все это было давно, когда он был просто мальчиком, с которым я встречалась. Теперь, когда стало очевидно, что Сэм в моей жизни всерьез и надолго, мамино дружелюбие куда-то улетучилось и мы с ней перешли на язык молчания. Продолжительность пауз между предложениями таила в себе больше смысла, чем слова, из которых они были составлены.
Я стиснула зубы.
– Клади себе спагетти, мама. Ты сегодня еще будешь работать?
– Хочешь куда-нибудь меня сплавить? – осведомилась она. – Я могу уйти наверх. – Она побарабанила меня по лбу черенком вилки. – Вовсе не обязательно делать мне страшные глаза, Грейс. Я все понимаю. Пока, Рейчел.
– Не делала я никаких страшных глаз, – сказала я, когда она удалилась, и пошла повесить ее пальто. Весь разговор оставил у меня неприятный осадок.
– Не делала, – подтвердил Сэм печально. – Просто у нее рыльце в пушку.
Лицо у него было задумчивое, плечи поникли, как будто на них легло бремя, которого не было еще сегодня утром. Внезапно я задумалась, не усомнился ли он в правильности решения, которое принял тогда, стоил ли того риск. Я считаю, что стоил, хотелось мне сказать ему. Я готова была кричать об этом на каждом углу. Именно тогда я и решила открыться Рейчел.
– Сходил бы ты, переставил куда-нибудь свою машину, – сказала я Сэму.
Он бросил обеспокоенный взгляд на потолок, как будто мама могла прочитать его мысли сквозь пол своей домашней студии. Потом покосился на Рейчел. Потом на меня, и в его взгляде явственно виделся невысказанный вопрос: «Ты серьезно решила все ей рассказать?»
Я пожала плечами.
Рейчел недоуменно поглядела на меня. Я сделала ей знак: подожди, сейчас все объясню. Сэм подошел к лестнице и крикнул в пролет:
– Всего доброго, миссис Брисбен!
Повисла долгая пауза, потом мама отозвалась не предвещающим ничего хорошего тоном:
– До свидания.
Сэм вернулся на кухню. Он не стал говорить, что чувствует себя виноватым, но это было видно без всяких слов. У него это было на лбу написано. Он немного помолчал, потом произнес нерешительно:
– На тот случай, если я не вернусь до твоего отъезда, пока, Рейчел.
– «Если я не вернусь»? – переспросила Рейчел изумленно, когда Сэм, позвякивая ключами, вышел за дверь. – Куда он собрался возвращаться? Зачем ему понадобилось переставлять машину? Постой… Наш мальчик что, ночует у тебя?
– Тише! – шикнула я поспешно и бросила взгляд в коридор. Взяв Рейчел за локоть, я отвела ее подальше от двери, в угол кухни, потом выпустила ее и взглянула на свои пальцы. – Ты что такая холодная?
– Это ты горячая, – возразила она. – Так что здесь происходит? Ты что… с ним спишь?
Я против воли вспыхнула.
– Все не так, как ты думаешь. Мы просто…
Рейчел не стала дожидаться, пока я придумаю, как закончить фразу.
– Ни хрена себе… ни хрена себе… не знаю даже, что тебе и сказать, Грейс. Вы просто… что? Чем-чем вы занимаетесь? Нет, стой, не надо, не говори!
– Тише, – повторила я снова, хотя она говорила вовсе не громко. – Мы просто спим друг с другом. И все. Да, я понимаю, что это звучит странно, но я просто…
Я силилась подобрать слова, чтобы объяснить ей. Дело было не только в том, что я чуть не потеряла Сэма и не хотела отпускать его от себя. И не только в физическом желании. Мне нужно было засыпать, прижимаясь спиной к груди Сэма и ощущая, как его сердце замедляет свое биение в такт моему. Я стала взрослой и начала понимать, что в кольце рук Сэма, окруженная его запахом и убаюканная его дыханием, чувствую себя уютно и надежно, что это все и есть именно то, что необходимо мне на исходе дня. Но я не знала, как донести это до Рейчел. И что мне вдруг стукнуло в голову рассказать ей?
– Не знаю, как это объяснить. Когда он спит рядом, все совсем по-другому.
– Ну еще бы.
Рейчел сделала большие глаза.
– Рейчел, – одернула ее я.
– Прости-прости. Я пытаюсь держать себя в руках, но моя лучшая подруга только что сообщила мне, что она каждую ночь проводит со своим парнем, а ее родители об этом ни сном ни духом. Значит, он приходит к тебе тайком? Ты испортила нашего мальчика!
– Думаешь, я поступаю плохо? – спросила я, морщась; может быть, я и вправду испортила Сэма?
Рейчел ненадолго задумалась.
– Я думаю, это страшно романтично.
Я рассмеялась, чувствуя неимоверное облегчение.
– Рейчел, я так его люблю! – Однако когда я произнесла эти слова вслух, они прозвучали как-то фальшиво. Слащаво, как в рекламе. У меня не получилось выразить всю искренность и глубину чувств, которые я испытывала. – Дай слово, что никому не скажешь!
– Буду нема как рыба. Я далека от мысли разлучить юных любовников. Господи! У меня в голове не укладывается, что вы на самом деле юные любовники.
Сердце у меня гулко бухало после моего признания, но на душе было легко; не нужно больше было скрывать от Рейчел эту тайну. Когда через несколько минут за ней приехала мама, мы уже дурачились как ни в чем не бывало. Быть может, пришло время открыть ей еще кое-какие секреты.
СЭМ
На улице было восемнадцать градусов. Луна плоским бледным диском висела над голыми ветвями деревьев, заливая все вокруг ярким светом. Я стоял, обхватив себя руками и разглядывая собственные носки, и ждал, когда мать Грейс освободит кухню. Я негромко выругал морозную миннесотскую зиму, но слова белыми облачками растаяли в темноте. Непривычно было вот так стоять на морозе и дрожать от холода, не в силах даже пошевелить закоченевшими пальцами, чтобы смахнуть с глаз выступившие слезы, и при этом не думать превращаться в волка.
Из-за двери доносился чуть слышный голос Грейс; они с матерью говорили обо мне. Ее мать осторожно поинтересовалась, появлюсь ли я и завтра тоже. Грейс пробормотала что-то нечленораздельное в том духе, что, скорее всего, появлюсь, иначе какой же из меня ухажер. Мамаша заметила куда-то в воздух, что кое-кому наши отношения могли бы показаться слишком стремительными. Грейс спросила ее, хочет ли она еще цыпленка пармезан или можно убирать его в холодильник. В ее голосе явственно слышалось нетерпение, однако ее мамаша не торопилась уйти из кухни, и я вынужден был торчать на морозе в одних джинсах и тоненькой футболке с битлами на груди. Я принялся рисовать в своем воображении картины, как я женюсь на Грейс и мы с ней заживем жизнью двух юных хиппи на заднем сиденье моего «фольксвагена» без всяких родителей. Сейчас, когда от холода у меня зуб на зуб не попадал, а пальцы на ногах и уши уже начинали потихоньку неметь, эта идея казалась мне прекрасной как никогда.
– Покажешь мне, что ты сейчас рисуешь? – донесся из-за двери голос Грейс.
– Хорошо, – с легким подозрением согласилась ее мать.
– Сейчас, только свитер возьму, – сказала Грейс.
Она подошла к стеклянной двери на веранду и бесшумно отодвинула щеколду, а другой рукой потянула к себе лежащий на столе свитер. Через стекло я увидел, как она беззвучно прошептала мне: «Прости». Потом произнесла чуть погромче:
– Что-то здесь холодно.
После того как они вышли из кухни, я досчитал до двадцати и осторожно пробрался внутрь. Я дрожал от холода, но продолжал оставаться Сэмом.
Я получил все необходимые мне доказательства, что мое исцеление – не мираж, но все еще ждал чего-то такого, что поставило бы в моей истории точку.
ГРЕЙС
Когда я вернулась к себе в комнату, Сэма все еще так трясло, что я напрочь позабыла о головной боли. Не включая света, я захлопнула за собой дверь комнаты и на голос Сэма двинулась к постели.
– М-может, нам стоило бы п-пересмотреть наши привычки, – прошептал он, клацая зубами, когда я забралась в постель и обняла его.
Я погладила его по руке; пупырышки гусиной кожи чувствовались даже сквозь ткань футболки. Я с головой укрыла нас обоих одеялом и уткнулась в его ледяную шею.
– Я не хочу спать без тебя.
Я произнесла эти слова вслух и немедленно почувствовала себя последней эгоисткой.
Он свернулся клубочком – пятки у него, несмотря на носки, были холоднющие – и пробормотал:
– Я т-тоже. Но у нас впереди ц-целая… – Он запутался в словах и вынужден был умолкнуть, чтобы потереть замерзшие губы, и только потом продолжил: – У нас с тобой впереди целая жизнь. Успеем еще побыть вместе.
– Целая жизнь начинается с этого момента, – возразила я.
За дверью послышался папин голос – должно быть, он вернулся с работы, когда я вошла в комнату; родители двинулись по лестнице к себе в спальню, шумно топоча и натыкаясь друг на друга. На миг я позавидовала их свободе – возможности приходить и уходить когда захочется, не оглядываясь ни на родителей, ни на школу, ни на дурацкие правила.
– Ну, то есть, я хочу сказать, вовсе не обязательно оставаться на ночь, если тебе это неудобно. Если тебе не хочется. – Я помолчала. – А то получается, я вцепилась в тебя, как репей, и не отпускаю.
