Текст книги "Превращение"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
31
ГРЕЙС
С каждой минутой мы оказывались все дальше и дальше от Мерси-Фоллз и всего, что имело к нему отношение.
Ехать было решено на машине Сэма, потому что она была дизельная и с меньшим пробегом, но Сэм пустил меня за руль, зная, что я люблю водить. В проигрывателе до сих пор стоял один из моих дисков с Моцартом, но я переключила его на альтернативную рок-радиостанцию, которую предпочитал Сэм. Он захлопал глазами от неожиданности, и я немедленно возгордилась, что начинаю постигать его язык. Может, я продвигалась вперед и не с такой скоростью, как он в понимании меня, но все равно была довольна собой.
День выдался погожий и ясный, в низинах дорогу затягивала полупрозрачная дымка, которая, однако, начала рассеиваться, как только солнце поднялось над кронами деревьев. Из динамиков медовым голосом пел под гитару какой-то парень; его манера пения напомнила мне Сэма. Сэм закинул руку на спинку моего сиденья и легонько пощипывал меня за шею, негромко подпевая словам. Несмотря на небольшую ломоту во всем теле, я не могла отделаться от ощущения, что в мире все идет совершенно правильно.
– Ты уже придумал, что будешь петь? – поинтересовалась я.
Сэм склонил голову к плечу и пальцем принялся лениво водить по моей спине.
– Еще нет. Подарок был слишком неожиданный. А последние несколько дней меня куда больше заботил конфликт с твоими родителями. Да спою что-нибудь. Но могу и налажать.
– Не думаю, что ты налажаешь. А что ты пел в душе?
Когда он ответил, в его голосе не было смущения, это было очень непривычно и трогательно. Я начинала понимать, что музыка была единственной кожей, в которой он чувствовал себя по-настоящему непринужденно.
– Одну новую песню. Да, новую. Ну, пожалуй.
Я выехала на шоссе; в это время дня на дороге было пустынно, и мы могли выбирать любую полосу.
– Она была новорожденная?
– Да, новорожденная. Вернее даже, зародыш. У нее, наверное, даже лапок еще нет. Погоди, я, похоже, перепутал человеческих младенцев с головастиками.
Я напрягла память, пытаясь сообразить, какая часть тела первой развивается у человеческих младенцев, но так ничего и не вспомнила, поэтому просто поинтересовалась:
– Обо мне?
– Они все о тебе, – отозвался Сэм.
– Я, если что, не в претензии.
– Ты-то да. Ты просто скользишь по жизни, оставаясь сама собой, а вот мне приходится бежать со всех ног, чтобы угнаться за переменами в тебе в творческом смысле. Ты не из тех, кого можно назвать неподвижной мишенью.
Я нахмурилась. А я-то считала себя до омерзения постоянной.
– Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты сейчас здесь. – Свободной рукой Сэм указал на вытертое сиденье. – Ты не смирилась с домашним арестом, а добилась того, чтобы быть со мной. Такому посвящают целые альбомы.
Он даже половины всего не знал. На меня нахлынуло сложное чувство, состоявшее из угрызений совести, жалости к себе, неуверенности и нервозности, тесно переплетенных друг с другом. Я не знала, что хуже: умолчать о том, что я до сих пор под домашним арестом и что со мной творится что-то очень нехорошее, или рассказать ему. В одном я не сомневалась: не рассказать я не смогу. Но мне не хотелось портить ему этот день, его единственный идеальный день рождения. Может, вечером. Или завтра.
Все оказалось сложнее, чем я думала. Я все равно не понимала, где тут материал для альбома, хотя мне приятно было думать, что я на самом деле совершила что-то, настолько поразившее Сэма, который знал меня куда лучше, чем я сама. Поэтому я слегка изменила тему.
– А как ты свой альбом назовешь?
– Ну, сегодня никакого альбома не будет. Будет демозапись.
Я махнула рукой.
– Когда ты запишешь альбом, как он будет называться?
– Одноименный, – отозвался Сэм.
– Терпеть не могу такое.
– «Сломанные игрушки».
Я покачала головой.
– Это больше похоже на название группы.
Он легонько ущипнул меня за шею, так что я ойкнула.
– «Угнаться за Грейс».
– Пожалуйста, только без моего имени, – отрезала я.
– Тебе просто не угодишь. «Бумажные воспоминания»?
Я задумалась.
– Почему «Бумажные»? А, журавлики! Странно, что я ничего не знала о куче журавликов в твоей комнате.
– С тех пор как я встретил тебя в своем человеческом обличье, я перестал их делать, – напомнил мне Сэм. – Последнего сложил позапрошлым летом. Все те, что были сделаны после этого, хранятся в лавке или у тебя в комнате. А дома у меня что-то вроде музея.
– Теперь нет.
Я покосилась на него. В утреннем свете он казался по-зимнему бледным. Я перестроилась в другой ряд просто ради того, чтобы перестроиться.
– Верно, – согласился Сэм. Он убрал руку у меня из-за головы и принялся водить пальцами по пластиковой решетке вентиляционного отверстия на приборной панели. Потом спросил, не глядя на меня: – Как ты думаешь, за кем твои родители видят тебя замужем? За кем-то получше, чем я?
– Кому какая разница, что они там видят? – фыркнула я, и тут до меня запоздало дошел смысл сказанного.
Что на это ответить, я не знала. И не понимала, серьезно он об этом спросил или нет. Он ведь не спросил, выйду ли я за него замуж. Это было не одно и то же. Я затруднялась определить, какое чувство у меня это вызвало.
Сэм сглотнул и принялся щелкать ползунком на решетке.
– Я все думаю, как сложилась бы твоя жизнь, если бы мы не встретились. Если бы ты закончила школу, получила стипендию и уехала в какой-нибудь крутой университет, или куда там берут математических гениев. И там познакомилась бы с каким-нибудь обаятельным и успешным мегамозгом.
Из всех черт характера Сэма, которые ставили меня в тупик, самое большее недоумение вызывали эти внезапные приступы самоуничижения. Впрочем, мне не раз приходилось быть свидетелем тому, как папа выводил маму из приступов хандры, сценарии которых очень походили на те, что я видела у Сэма. Наверное, это были издержки творческой личности.
– Не говори глупостей, – сказала я ему. – Я же не извожу себя мыслями, как бы все сложилось, если бы ты тогда вытащил из сугроба какую-нибудь другую девочку.
– Правда? Это радует. – Он включил печку на полную мощность и прижал запястья к вентиляционным отверстиям. Солнце уже припекало сквозь лобовое стекло, но Сэм был прямо как кот – для него тепла никогда не бывало слишком много. – Трудно свыкнуться с мыслью, что я навсегда останусь человеком. Думаю, мне стоит подыскать себе какую-нибудь другую работу.
– Другую? Не в книжном магазине?
– Я не знаю точно, как организовано финансирование нашего дома. Какие-то деньги лежат в банке, на них капают проценты, а время от времени на счет поступают дополнительные платежи из какого-то фонда. Все счета оплачиваются из этих денег, но никаких подробностей я не знаю. Мне не хотелось бы спустить эти деньги, поэтому…
– А почему бы тебе не поговорить с кем-нибудь в банке? Они наверняка смогут поднять договор и все тебе объяснить.
– Я не хочу ни с кем разговаривать, пока не буду уверен, что Бе…
Сэм умолк. Это была не короткая запинка, а молчание, которое красноречивее точки. Он отвернулся и стал смотреть в окно.
Только через минуту до меня дошло, что он хотел сказать. Бек. Он не хочет ни с кем разговаривать, пока не будет уверен, что Бек никогда больше не превратится обратно в человека. Прижатые к приборной панели кончики пальцев у Сэма побелели, он весь как-то нахохлился.
– Сэм, – позвала я, искоса глядя на него, чтобы не отрывать глаз от дороги. – Что с тобой?
Сэм положил руки на колени, накрыв один кулак другим.
– Зачем ему понадобилось инициировать новых волков, Грейс? – спросил он наконец. – Все сразу стало настолько сложнее. Мы ведь справлялись.
– Он не мог знать про тебя, – сказала я, снова косясь на него. Он медленно водил пальцем по переносице. – Он думал, что…
Теперь я не смогла произнести вслух то, что собиралась: «Это был твой последний год».
– Но Коул… Я не представляю, что с ним делать, – признался Сэм. – У меня такое чувство, что я не понимаю о нем чего-то, что должен понимать. Видела бы ты его глаза, Грейс! Ох, там с одного взгляда ясно, что с ним что-то неладно. Какой-то внутренний надлом. А кроме него их еще двое, да еще Оливия, а я хочу, чтобы ты поехала в колледж, но мне нужно… кто-то должен… не знаю, чего от меня ждут, но это такая ответственность. Я не знаю, чего именно хотел от меня Бек и чего я жду от себя сам. Я просто…
Он не договорил, а я не знала, как его утешить.
В молчании мы проехали несколько долгих минут; лишь из динамиков лился негромкий гитарный перебор да убегали вдаль нескончаемые белые полосы по обочинам. Сэм сидел, прижав ко рту пальцы, как будто признание в собственной неуверенности оказалось неожиданностью для него самого.
– «Каждое новое утро».
Он посмотрел на меня.
– «Каждое новое утро». Название для твоего альбома.
Он глядел на меня со странным выражением. Наверное, был удивлен, что я попала в яблочко.
– Именно так я себя и чувствую. В точку. Когда-нибудь я привыкну, просыпаясь с утра, быть уверенным, что до конца дня останусь человеком. И так будет завтра, послезавтра и вообще всегда. А пока что я спотыкаюсь на каждом шагу.
Я снова покосилась на него, поймала его взгляд.
– Но через это проходит каждый. Все когда-нибудь осознают, что не вечно будут оставаться детьми и неизбежно вырастут. Просто ты подошел к этому моменту немного позже, чем большинство людей. Ты справишься.
Сэм улыбнулся, печально, но искренне.
– Вы с Беком просто два сапога пара.
– Наверное, поэтому ты нас обоих и любишь, – отозвалась я.
Сэм молча кивнул, потом произнес задумчиво:
– «Каждое новое утро». Когда-нибудь, Грейс, я напишу для тебя песню и так ее назову. И весь альбом тоже.
– Это потому, что я очень умная, – сказала я.
– Да, – подтвердил Сэм.
Он отвернулся к окну, а я порадовалась этому обстоятельству: наконец-то я получил возможность незаметно для него вытащить из кармана платок. У меня пошла носом кровь.
32
ИЗАБЕЛ
Я бежала, на каждом третьем шаге с шумом выдыхая воздух. Шаг – глотнуть холодного воздуха. Шаг – выдохнуть. Шаг – не дышать.
Я не бегала слишком давно, а на такую дистанцию – вообще не помню когда. Бег я любила, потому что он давал возможность подумать, побыть в одиночестве вдали от дома и предков. Но после того, как умер Джек, думать мне не хотелось.
Теперь все начинало меняться.
Поэтому я снова стала бегать, хотя температура на улице была далека от комфортной, а я отвыкла от физических нагрузок. Несмотря даже на новенькие пружинистые кроссовки, икры нещадно болели.
Я бежала к Коулу.
Я не смогла бы добежать от нашего дома до дома Бека, даже когда совершала пробежки регулярно, поэтому оставила машину в трех милях от него, сделала разминку в полупрозрачном тумане и побежала.
За эти три мили у меня было навалом времени, чтобы передумать, однако же дом уже виднелся впереди, а я все бежала. Видок у меня, наверное, был еще тот, но какая разница? Если я явилась только поговорить, не важно, как я выгляжу.
Машины перед домом видно не было; Сэм уже уехал. Не знаю, обрадовало это меня или расстроило. Во всяком случае, это означало, что я с большой вероятностью никого дома не застану, потому что Коул, возможно, бродил где-то в волчьем обличье.
И снова я не могла понять, обрадовало бы это меня или расстроило.
Когда до дома оставалось несколько сотен футов, я перешла на шаг, держась за бок. К тому времени, когда я добралась до задней двери, дыхание почти восстановилось. Я наудачу подергала за ручку; она подалась, и дверь открылась.
Я переступила через порог и замерла в нерешительности. Я совсем уже было собралась подать голос, когда сообразила, что превратиться в человека мог не только Коул, поэтому так и осталась стоять в темном закутке у двери, глядя на залитую ярким светом кухню. Мне вспомнилось, как я сидела в этом доме, когда умирал Джек.
Легко Грейс говорить, что я ни в чем не виновата. Подобные слова вообще ничего не значат.
От внезапно раздавшегося грохота я вздрогнула. На какое-то время наступила тишина, потом откуда-то снова послышались стук и какая-то возня. Это походило на бессловесный спор. Я долго стояла на месте и не могла решить, не лучше ли мне развернуться и отправиться в обратный путь до машины.
«Ты уже один раз просидела в этом доме, сложа руки», – мрачно напомнила я себе.
Поэтому я двинулась вперед, к двери в кухню. Из коридора я заглянула в гостиную и заколебалась, не понимая, что там происходит. Я увидела… воду. На деревянном полу поблескивали маленькие, неправильной формы лужицы, похожие на островки льда.
Я оглядела комнату. В ней творился полный содом. Торшер со сбитым набекрень абажуром валялся на диване, по полу были разбросаны рамы от картин. С одного из столиков свисал коврик, который я раньше видела на кухне, а рядом красовался перевернутый стул, словно случайный прохожий, не удержавшийся на ногах от потрясения. Я медленно переступила порог, настороженно прислушиваясь, но дом погрузился в тишину.
Разгром был настолько причудливым, что явно его устроили сознательно: раскрытые книжки валялись в лужицах воды с вырванными страницами; смятые банки консервов раскатились по углам, из цветочного горшка торчала перевернутая вверх дном пустая винная бутылка, со стен полосами была содрана краска.
Снова послышался тот же самый грохот и знакомая возня, и не успела я что-либо предпринять, как из коридора слева показался волк; он нетвердо держался на ногах, и его шатало от стены к стене. Теперь мне стало ясно, каким образом гостиная пришла в такое состояние.
– Черт побе… – начала я и попятилась в направлении кухни.
Волк, впрочем, похоже, не собирался на меня нападать; с его боков ручейками стекала вода. Серовато-бурая мокрая шерсть липла к телу, он казался каким-то маленьким и совсем не страшным, не страшнее собаки. Между нами была пара шагов, когда волк остановился и вскинул на меня дерзкие зеленые глаза.
– Коул, – ахнула я, и сердце мое заколотилось с удвоенной частотой. – Ты псих ненормальный.
Как ни странно, звук моего голоса заставил его отпрянуть. Это напомнило мне – на самом деле он всего лишь волк, и все его инстинкты, должно быть, сейчас кричат о том, что я перегораживаю ему путь к отступлению.
Я попятилась, но не успела даже решить, стоит ли открывать ему дверь, как Коула начала бить дрожь. Когда между ним и мной осталось всего несколько шагов, его уже крутило и корежило по полной программе. Я отошла на несколько шагов, чтобы его не вырвало на мои новенькие кроссовки, и, скрестив руки на груди, принялась наблюдать за его превращением.
Когти Коула оставили на стене еще несколько свежих борозд – я представляла себе, как им «обрадуется» Сэм, – и он завалился на бок. А потом с его телом произошло волшебство. Шкура пошла пузырями и растянулась, волчья пасть широко раскрылась от боли. Он перекатился на спину, тяжело дыша.
Обращенный в человека, он лежал передо мной на полу, точно выброшенный на берег кит, и на руках у него выделялись нежные розовые шрамы – воспоминания о ранах. Потом он открыл глаза и посмотрел на меня.
У меня засосало под ложечкой. Коул вновь обрел свое человеческое лицо, но глаза на этом лице все еще были звериные, обращенные куда-то в глубь собственной волчьей сути. Наконец он заморгал, брови у него изломились, и я поняла, что теперь он видит меня по-настоящему.
– Классный фокус, – произнес он хрипловатым голосом.
– Видала и получше, – холодно отрезала я. – Ты что творишь?
Коул даже не сменил позы, разве что разжал кулаки и распрямил пальцы.
– Научные эксперименты. На себе. В истории тому есть множество славных примеров.
– Ты что, пьян?
– Не исключено, – с ленивой улыбкой обронил Коул. – Я еще не понял, каким образом превращение влияет на уровень алкоголя в крови. Впрочем, чувствую я себя вполне сносно. А ты что здесь делаешь?
Я сжала губы.
– А меня здесь и нет. То есть я как раз уходила.
Коул протянул ко мне руку.
– Не уходи.
– По-моему, тебе тут и без меня не скучно.
– Помоги мне разобраться, – сказал он. – Помоги мне выяснить, как остаться волком.
В своих воспоминаниях я вновь сидела в ногах постели, на которой лежал мой брат – брат, который поставил на карту все, лишь бы остаться человеком. Я видела, как утрачивают чувствительность пальцы у него на руках и ногах, как он всхлипывает от боли в раскалывающейся голове. У меня сейчас не нашлось бы слов, чтобы выразить все свое отвращение к Коулу.
– Разбирайся сам, – отрезала я.
– Не могу, – ответил Коул, лежа на спине и глядя на меня с пола. – У меня получается только вызвать у себя превращение, но удержаться в волчьем обличье не удается. Холод служит толчком к превращению, но так же действует и адреналин, если я все правильно понял. Я пытался сидеть в ванне со льдом, но она не действовала, пока я не полоснул себя ножом, для адреналина. Но эффект не держится. Я все время превращаюсь обратно в человека.
– Какое горе, – отозвалась я. – Сэм будет в ярости, когда увидит, во что ты превратил его дом.
Я развернулась в сторону выхода.
– Пожалуйста, Изабел. – Голос Коула устремился мне вслед, хотя тело осталось лежать на месте. – Если не смогу остаться волком, я покончу с собой.
Я остановилась. Только не оборачиваться!
– Я не пытаюсь давить на жалость. Просто это так и есть. – Он поколебался. – Я должен каким-то образом спрыгнуть с этой карусели, а выхода всего лишь два. Я просто не могу… мне необходимо в этом разобраться, Изабел. Ты знаешь о волках больше моего. Пожалуйста, помоги.
Я обернулась. Он все так же лежал на полу, прижав одну руку к груди и протягивая ко мне другую.
– Ты сейчас только что попросил меня помочь тебе покончить с собой. Не надо делать вид, будто это что-то иное. Что, по-твоему, значит навсегда превратиться в волка?
Коул закрыл глаза.
– Ну, тогда помоги мне сделать это.
Я рассмеялась. Я отдавала себе отчет, как жестоко прозвучал этот смех, но не стала смягчать впечатление.
– Я расскажу тебе одну вещь, Коул. Я сидела в этом доме, в этом самом доме, – он открыл глаза, и я ткнула в пол, – в той комнате, и смотрела, как умирает мой брат. Просто сидела сложа руки. Знаешь, как он умер? Его укусили, и он пытался не превратиться в оборотня. Я заразила его бактериальным менингитом, от которого у него поднялась страшенная температура, мозг практически поджарился, отнялись пальцы на руках и ногах, и в конце концов он умер. Я не отвезла его в больницу, потому что знала, что он лучше умрет, чем будет жить оборотнем. И в конечном итоге так оно и случилось.
Коул смотрел на меня. Это был тот же самый мертвый взгляд, который я уже видела у него. Я ожидала хоть какой-то реакции, но так и не дождалась. Глаза у него были тусклые. Пустые.
– Я говорю тебе все это только для того, чтобы ты знал: после этого мне миллион раз хотелось покончить со всем этим. Я думала про выпивку и наркотики – в конце концов, помогает же это моей мамаше, – думала взять какое-нибудь из восьми миллионов папашиных ружей и разнести себе башку к чертовой матери. Но знаешь, что самое грустное? Все это даже не потому, что мне не хватает Джека. Ну, то есть его мне действительно не хватает, но дело не в этом. Дело в том, что я постоянно чувствую себя виноватой в том, что убила его. Ведь это я его убила. Бывают дни, когда я просто не в состоянии жить с этими мыслями. Но ведь живу же. Потому что это жизнь, Коул. Жизнь – это боль. Нужно просто терпеть, сколько можешь.
– А я не хочу, – просто сказал Коул.
Такое впечатление, что он всегда пускал в ход честность, когда я меньше всего этого ожидала. Я отдавала себе отчет, что тем самым он заставляет меня сочувствовать себе, даже когда мне этого совсем не хотелось, но сопротивляться я могла не больше, чем желанию поцеловать его в тот раз. Я снова скрестила руки на груди; мне казалось, что он пытается вытянуть у меня какое-то признание. А я не знала, есть ли мне еще в чем признаваться.
КОУЛ
Я лежал на полу, совершенно раздавленный, и был абсолютно уверен, что сегодня тот самый день, когда я наконец найду в себе мужество покончить со всем этим.
А потом эта уверенность куда-то делась – глядя на лицо Изабел, когда она рассказывала о своем брате, я понял, что напряжение отступило. Я был словно воздушный шар, который все раздувался и раздувался перед тем, как лопнуть, а потом появилась она и умудрилась лопнуть первой. А воздух при этом почему-то вышел из нас обоих.
Выходило, что у каждого в этом доме была причина сбежать, но я один пытался это сделать. До чего же я устал.
– Я и не догадывался, что ты тоже человек, – сказал я. – С настоящими эмоциями.
– К несчастью.
Я принялся разглядывать потолок. Куда двигаться дальше, было не очень понятно.
– А знаешь, чего я больше не хочу? – первой нарушила молчание она. – Смотреть, как ты валяешься тут голышом. – Я скосил на нее глаза, и она добавила: – Такое впечатление, что ты вообще не носишь одежду. Каждый раз, когда я тебя вижу, ты голый. Ты точно уверен, что не собираешься в ближайшее время превращаться в волка?
Я кивнул; движение отдалось гулом в голове.
– Это хорошо; значит, мне не придется краснеть за тебя, когда мы окажемся на людях. Найди себе какую-нибудь одежду; поехали пить кофе.
Я одарил ее взглядом, в котором явственно читалось: «О да, это мне поможет». Она улыбнулась своей жестокой улыбкой.
– Если после кофе ты не передумаешь кончать с собой, у тебя для этого будет в полном распоряжении весь вечер.
– М-да, – протянул я, поднимаясь на ноги.
Перспектива встать и оглядеть гостиную и коридор, которые я разгромил, застала меня врасплох. Не думал, что когда-нибудь доведется сделать это еще раз. Спина разламывалась от многочисленных превращений за столь короткое время.
– Надеюсь, кофе там приличный.
– Не слишком, – призналась Изабел. Теперь, когда я поднялся, на лице у нее отразилось непонятное чувство. Облегчение? – Впрочем, он лучше, чем можно ожидать от такой дыры. Надень что-нибудь удобное. Нам еще до моей машины три мили пилить.
