Текст книги "Превращение"

Автор книги: Мэгги Стивотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

21

ГРЕЙС

Казалось бы, в отсутствие Сэма в моей постели совершенно ничего не изменилось. Матрас оставался все той же формы. Простыни не стали больше. Без мерного звука его дыхания я не чувствовала себя менее сонной, а в темноте мне все равно было бы не различить очертаний его широких плеч. От подушки до сих пор исходил его запах, как будто он всего лишь поднялся взять книгу и забыл вернуться.

Однако же разница была колоссальная.

Живот заныл отголоском вчерашней боли, я уткнулась в подушку и попыталась заставить себя не вспоминать те ночи, когда я думала, что потеряла его навсегда. Представляя, как он там один в доме Бека, я перевернулась на бок и взяла мобильник. Однако звонить ему не стала, потому что вдруг вспомнила, как мы лежали с Сэмом рядышком в этой постели и его колотило, а потом он сказал: «Может, нам стоило бы пересмотреть наши привычки». Потом я вспомнила, как он сказал мне, чтобы я оставалась дома и не вздумала приезжать к нему.

Может, он рад был возможности побыть там в одиночестве, без меня. А может, и нет. Я не знаю. Мне было плохо, плохо, плохо, и это ощущение было совершенно новым и ужасным, настолько, что я даже не могла это описать. Хотелось плакать, и от этого я чувствовала себя глупой.

Я положила телефон обратно на тумбочку, улеглась на подушку и наконец уснула.

СЭМ

Я весь был как открытая рана.

Не находя себе места, я бродил по комнатам; мне отчаянно хотелось позвонить ей еще раз, но я боялся навлечь на нее новые неприятности, боялся чего-то безымянного и огромного. Я ходил до тех пор, пока от усталости не начал валиться с ног, тогда я поднялся к себе на второй этаж. Не зажигая света, я подошел к кровати и лег, обняв холодный матрас; сердце у меня щемило, потому что под боком не было Грейс.

Мысли крутились в голове, хватая себя за хвост. Сон не шел. Сознание пыталось отрешиться от реальности, в которой была пустая постель; мысли сами собой начали складываться в стихи, а пальцы – нажимать на воображаемые лады, подбирая к ним мелодию.

 
Я – уравнение, которое решает она одна,
только иксы и игреки называются у нее по-другому.
Разделить нас было ужасной ошибкой моей,
и дни без нее лишь множат печаль мою.
 

Ночь тянулась невыносимо медленно, бесчисленные минуты накручивались одна на другую и никуда не текли, потом завыли волки, и голова у меня начала наливаться болью. Эти тупые ноющие боли оставил на память о себе менингит. Я лежал в пустом доме, слушал протяжный волчий вой и чувствовал, как в такт ему плещется в черепе боль.

Я поставил на карту все, что имел, и не получил ничего, кроме холодного матраса под рукой.

22

ГРЕЙС

– Пойду прогуляюсь, – сообщила я маме.

Ни один день в моей жизни не тянулся так медленно, как эта суббота. Давным-давно, когда была младше, я душу бы продала за то, чтобы вот так целый день просидеть дома с мамой; теперь же чувствовала себя так, как будто у меня дома кто-то гостит. На самом деле она не мешала мне ничем заниматься, но в ее присутствии ни за что не хотелось браться.

В настоящее время мама изящно возлежала на диване и читала какую-то книжку, которую оставил Сэм. Услышав мой голос, она вскинула голову и вся напряглась.

– Куда-куда ты пойдешь?

– Пойду прогуляюсь, – повторила я, борясь с искушением забрать у нее книгу Сэма. – Мне до смерти скучно и хочется поболтать с Сэмом, но вы же мне не разрешаете. Поэтому мне нужно чем-то себя занять, а не то я начну швыряться во все стороны барахлом, как разъяренный шимпанзе.

Правда заключалась в том, что в отсутствие школы и Сэма мне необходимо было вырваться из этих четырех стен. Именно так я всегда поступала летом до того, как появился Сэм, – сбегала на качели на заднем дворе с книгой в руке. Чтобы заполнить тревожную пустоту внутри, мне нужен был шум леса.

– Если ты разгромишь комнату, я убирать не стану, – предупредила мама. – И никаких прогулок. Мы только позавчера ездили в больницу.

– С вирусом, который уже прошел, – напомнила я.

За окном виднелось небо, ярко-голубое и теплое, а под ним тянулись к солнцу какого-то беременного вида ветки деревьев. Мне до дрожи захотелось поскорее оказаться на улице, вдохнуть запах наступающей весны.

– И потом, витамин D очень полезен больным вроде меня. Я ненадолго.

Она ничего не сказала, и я, отыскав в коридоре свои сабо, сунула в них ноги. Повисла тишина, больше относившаяся к тому, что произошло в ту ночь, чем к нашему короткому обмену репликами.

– Грейс, думаю, нам нужно поговорить. О… – она помолчала, – вас с Сэмом.

– Ох, давай не будем, – откликнулась я кисло.

– Мне самой не хочется. – Мама закрыла книгу, не взглянув на номер страницы, и я немедленно вспомнила Сэма с его привычкой обязательно запоминать страницу или закладывать ее пальцем, прежде чем оторваться от чтения. – Но я должна поговорить об этом с тобой, и если ты поговоришь со мной, я скажу папе, что мы уже все обсудили, тогда тебе не придется разговаривать с ним.

Я не очень понимала, с какой стати вообще должна говорить с кем-то из них. До сих пор их не слишком заботило, чем я занимаюсь и куда хожу в их отсутствие, а через год я вообще уеду в колледж, ну или, по крайней мере, из-под их крыши. Меня так и подмывало сбежать, но я скрестила руки на груди и молча обернулась к ней.

Мама без предисловий приступила к делу.

– Вы предохраняетесь? – спросила она.

Я вспыхнула.

– Мама!

Но мама не намерена была отступать.

– Предохраняетесь?

– Да. Но это не то, что ты думаешь.

Мама вскинула бровь.

– Да? А что же?

– То есть не совсем то, что ты думаешь. Это… – Я силилась найти нужные слова, чтобы объяснить, донести до нее, почему ее вопросы и ее тон немедленно заставили меня ощетиниться. – Он не просто парень, мама. Мы…

Я не знала, как закончить свою мысль, когда она смотрела на меня, заранее недоверчиво вскинув бровь. Я не понимала, как сказать ей слова вроде «любовь» и «на всю жизнь», а потом вдруг поняла, что не хочу их говорить. Подобную откровенность нужно заслужить.

– Вы – что? Любите друг друга? – В маминых устах эти слова прозвучали пошло. – Тебе всего семнадцать, Грейс. А ему сколько? Восемнадцать? Сколько вы с ним знакомы? Несколько месяцев. Послушай… до него у тебя не было мальчиков. У вас с ним просто постельные отношения. Спать с кем-то еще не значит любить. Это просто постельные отношения.

– Но вы же спите с папой. Разве вы не любите друг друга?

Мама возвела глаза к потолку.

– Но мы-то женаты.

Почему я вообще пытаюсь ей что-то объяснить?

– Когда мы с Сэмом будем навещать вас в доме престарелых, ты сама поймешь, каких глупостей сейчас наговорила, – произнесла я холодно.

– Хотелось бы надеяться, – отозвалась мама и вдруг весело улыбнулась, как будто мы с ней болтали о всяких пустяках. – Впрочем, сомневаюсь, что мы вообще когда-нибудь будем о нем вспоминать. Скорее всего, от Сэма в лучшем случае останется фотография с выпускного бала. Я прекрасно помню себя в свои семнадцать, и, поверь мне, любовь там и не ночевала. К счастью, у меня всегда была голова на плечах. Иначе у тебя были бы братья и сестры. Помню, в твоем возрасте…

– Мама! – рявкнула я. Все лицо у меня пылало. – Я – не ты. У нас с тобой нет вообще ничего общего. Ты понятия не имеешь, что творится у меня в голове, как устроены мои мозги и влюблена ли я в Сэма, а он в меня или нет. Так что не пытайся даже вести со мной такие разговоры. Не пытайся… тьфу. Знаешь что? С меня хватит.

Я схватила с кухонного стола запрещенный телефон, надела пальто и выскочила за дверь. Мне должно было быть стыдно за то, что накричала на маму, но я не чувствовала ни грамма раскаяния.

Я до боли скучала по Сэму.

23

СЭМ

Когда я вышел из магазина, на улице было необыкновенно тепло, теплее даже, чем накануне. Я вернулся к дому Бека и открыл дверцу машины, наслаждаясь теплыми лучами солнца на лице. Потом выбрался из машины, широко раскинул руки и стоял так с закрытыми глазами, пока не появилось ощущение, что я падаю. Когда не было ветра, воздух казался такой же температуры, как мое тело, и возникало чувство, словно у меня вообще нет кожи, как будто я бесплотный дух.

Птицы, убежденные, что весна наконец-то прочно утвердилась в своих правах, пели как ошалелые. Меня тоже переполняла песня; я безмолвно произнес слова, пробуя их на вкус.

 
Во все времена года
Птицы поют о любви.
И когда мы рядом с тобой,
                   абсурдом кажется мне,
что могу я завидовать сойкам
                   и голубям.
 

Мне вспомнились теплые весенние деньки, которые извлекали меня из волчьей шкуры, деньки, когда пределом счастья для меня было снова обзавестись пальцами.

В том, что сейчас я один, было что-то глубоко неправильное.

Я решил снова наведаться в сторожку. Коула я сегодня еще не видел, но знал, что он должен быть где-то в человеческом обличье – в такую-то погоду. И вообще, в такую теплынь еще кто-то из новых волков мог превратиться в человека. Это позволяло занять себя хоть чем-то полезным, вместо того чтобы без конца бродить по дому в ожидании завтрашнего дня, гадая, попаду ли я в студию и будет ли со мной Грейс.

К тому же Грейс была бы только «за», если бы я попытался высмотреть Оливию.

Даже не дойдя до сторожки, я уже понял, что в ней кто-то есть: дверь была приоткрыта, из-за нее доносились какие-то звуки. Обоняние у меня ни в какое сравнение не шло с тем, каким я обладал, когда был волком, однако нюх все же подсказал мне, что там один из наших: мускусный волчий дух мешался с запахом человеческого пота. В былые времена я смог бы определить, кто именно скрывается в сторожке. Теперь же я все равно что ослеп.

Я подошел к сторожке и трижды постучал костяшками в дверь.

– Коул! У тебя там все нормально?

– Сэм?

В голосе Коула прозвучало… облегчение? Вот уж не ожидал от него. Чьи-то когти проскребли по полу, послышался стон. Крохотные волоски у меня на загривке встали дыбом.

– Все в порядке? – переспросил я и осторожно приоткрыл дверь.

Внутри буквально все источало волчий запах, как будто он исходил от самих стен. Коул, одетый, стоял рядом с корзинами в нерешительной позе. Потом я проследил за направлением его взгляда и увидел в углу сторожки скорчившегося на полу парня, прикрытого ярко-голубым флисовым одеялом.

– Это кто такой? – прошептал я.

Коул переступил с ноги на ногу и отвел взгляд от парня, но на меня тоже не взглянул.

– Виктор, – бесцветным тоном произнес он.

Услышав свое имя, тот обернулся к нам. Его вьющиеся светло-каштановые волосы были спутаны. Он казался лишь немногим старше меня самого. Я немедленно вспомнил, где его видел. Он сидел на заднем сиденье джипа Бека со связанными руками и смотрел на меня, и его губы шептали безмолвное «помогите».

– Вы знакомы? – спросил я.

Виктор закрыл глаза; плечи у него ходили ходуном.

– Я… постойте…

Не успел я и глазом моргнуть, как он превратился в светло-серого волка с темными подпалинами на морде. Никогда еще мне не доводилось видеть таких стремительных превращений. Нельзя сказать, чтобы оно далось ему совсем без усилий, однако все произошло совершенно естественно, как змея высвобождается из старой кожи или цикада сбрасывает хрупкий кокон своего прежнего «я». Ни рвотных позывов. Ни боли. Ни мучений, сопровождавших все прочие превращения, которые я видел или пережил лично.

Волк встряхнулся, так что шерсть встала дыбом на загривке, и недобро взглянул на меня карими глазами Виктора. Я отодвинулся в сторону от двери, чтобы пропустить его к выходу, но Коул каким-то странным голосом произнес:

– Не заморачивайся.

И тут, словно по команде, волк уселся на задние лапы. Уши у него подрагивали. Он зевнул, негромко заскулил, а потом по его телу пробежала волна дрожи.

Мы с Коулом как один отвернулись в стороны, а Виктор, громко ахнув, превратился обратно в человека. В один миг. Туда и обратно. У меня в голове это не укладывалось. Краешком глаза я увидел, как он натянул на себя одеяло. Думаю, скорее для тепла, чем из стыдливости.

– Твою мать, – негромко выругался Виктор.

Я покосился на Коула. Тот смотрел на все происходящее с отсутствующим выражением; я уже понял – таким образом он реагирует на все, что имеет для него значение.

– Виктор? – позвал я. – Меня зовут Сэм. Ты меня помнишь?

Теперь он сидел на корточках, покачиваясь вперед-назад, как будто не мог решить, то ли сесть на пол, то ли встать на колени. Судя по всему, его мучила боль.

– Не знаю, – сказал он. – Нет, наверное. А может, да.

Он бросил взгляд на Коула, и тот слегка поморщился.

– В общем, я сын Бека, – произнес я. Недалеко от истины и не так долго объяснять. – Я помогу тебе, если сумею.

КОУЛ

Сэм управлялся с Виктором куда ловчее, чем это получалось у меня. Мне оставалось лишь молча стоять у двери, готовясь выпустить его, если ему все-таки удастся удержаться в волчьем обличье.

– Ничего себе… Как ты умудряешься превращаться туда-сюда с такой скоростью? – спросил его Сэм.

Виктор поморщился, перевел взгляд с Сэма на меня, потом обратно. Я видел, что ему немалых усилий стоит говорить спокойно.

– Из волка в человека сложнее. Из человека в волка просто. Слишком просто. Я все время превращаюсь обратно в волка, хотя сейчас не холодно. Ведь дело в температуре.

– Сегодня самый теплый день с начала весны, – ответил Сэм. – Всю остальную неделю не должно быть так тепло.

– Господи, – покачал головой Виктор. – Я не думал, что это будет так.

Сэм взглянул на меня, как будто я имел к этому какое-то отношение. Потом взял складной стул и уселся напротив Виктора. Неожиданно он напомнил мне Бека. Все в нем прямо-таки излучало интерес, заботу и искренность – от разворота плеч до нахмуренных бровей над полускрытыми под нависшими веками глазами. Интересно, на меня, когда я только превратился из волка в человека, он тоже так смотрел? И что я ему говорил? Я не помнил.

– Ты сегодня первый раз превратился в человека? – спросил он Виктора.

Тот кивнул.

– Да, насколько я помню.

Он уставился на меня, и мне немедленно стало неловко за то, что я человек. За то, что я просто стою тут, не испытываю боли, не пытаюсь превратиться в волка, а просто стою.

Сэм продолжал, как будто происходящее здесь было чем-то совершенно обыденным, вроде прогулки по парку.

– Есть хочешь?

– Я? – переспросил Виктор. – Постой. Я умираю с…

И превратился обратно в волка.

Судя по потрясенному выражению Сэма и тому, как озадаченно он почесал бровь, это было ненормально, и мне немного полегчало. Виктор в волчьем обличье настороженно смотрел на дверь и на нас с Сэмом, и уши у него стояли торчком.

Мне вдруг вспомнилось, как мы с Виктором сидели в нашем номере в гостинице, после того как я познакомился с Беком. «Ну как, Вик, ты готов к новым большим делам?» – спросил я его тогда.

– Коул, – не сводя с него глаз, сказал Сэм. – Давно он так? Сколько ты уже здесь?

Я пожал плечами, пытаясь напустить на себя небрежный вид.

– Да с полчаса. Он все время превращается туда-обратно. Это нормально?

– Нет, – отрезал Сэм, все еще глядя на волка. Тот припал к полу у самой двери, глядя на него в ответ. – Нет, это ненормально. Если тепло настолько, что он может быть человеком, он должен быть способен оставаться в человеческом облике более продолжительное время. А не так… то есть…

Волк снова уселся на задние лапы, и Сэм не договорил. Он убрал колени в сторону, на тот случай, если Виктор надумает рвануть к двери, но тот внезапно снова навострил уши и задрожал. Мы оба отвернулись в другую сторону и не смотрели на него, пока он снова не превратился в человека и не натянул на себя одеяло.

Виктор негромко простонал и обхватил голову руками.

Сэм обернулся к нему.

– Больно?

– Э-э. Не очень. – Он помолчал, втянул голову в плечи да в таком положении и остался. – Господи, я сегодня весь день так. Когда это все наконец закончится?

На меня он не смотрел; эта откровенность предназначалась Сэму.

– Хотел бы я знать ответ, Виктор, – ответил тот. – Что-то мешает тебе остаться в каком-то одном виде, а что именно, я не знаю.

– И так теперь будет всегда? Выходит, я попал. Зря я тебя послушал, Коул. Давным-давно пора было понять, что именно так всегда и выходит.

На меня он по-прежнему не смотрел.

Мне вспомнился тот день в отеле. У Виктора был тяжелый отходняк после очередной дозы. В последнее время они все у него проходили так тяжело, что даже я при всем своем напускном безразличии начал бояться, как бы в один прекрасный день он не склеил ласты. Когда я уговаривал его превратиться вместе со мной в волка, то пытался ему помочь. Я делал это не только из эгоизма. Не только потому, что не хотел идти на это в одиночку.

Если бы не Сэм, я сказал бы все это Виктору.

Сэм ткнул его кулаком в плечо.

– Эй. Поначалу все иначе. Новые волки всегда нестабильны, а потом все устаканивается. Да, сейчас тебе хреново, и тебе кажется, что хреново все вокруг, но, когда потеплеет по-настоящему, все это останется позади.

Виктор угрюмо посмотрел на Сэма; это выражение я видел уже миллион раз, потому что сам его придумал. Наконец он взглянул на меня.

– Сволочь, это ты должен быть на моем месте, – сказал он и снова превратился в волка.

Сэм всплеснул руками и с досадой в голосе вопросил:

– Как… как… как…

Я понял, каких усилий стоило ему все это время держать себя в руках. Внезапный переход от воплощенного спокойствия к полной растерянности стал для меня почти таким же потрясением, как произошедшее у меня на глазах превращение Виктора. Это означало, что все это время Сэм был вполне способен при общении со мной изображать благожелательность, однако почему-то не захотел. Отчего-то это заставило меня взглянуть на него в совершенно ином свете.

Возможно, это и побудило меня заговорить.

– Что-то перевешивает температуру, – произнес я. – Мне так кажется. От тепла он превращается в человека, но это что-то дает его телу команду оставаться волком.

Сэм посмотрел на меня. В его взгляде не было недоверия, но и веры тоже не было.

– Что это может быть? – спросил он.

Я покосился на Виктора. Вечно с ним одни неприятности! Что ему стоило превратиться в волка, а потом обратно, как это было задумано? И понес же меня черт в сторожку!

– Что-то в биохимии мозга? – предположил я. – У Виктора какие-то проблемы с гипофизом. Возможно, они как-то влияют на его способность изменяться?

Сэм как-то странно на меня посмотрел, но не успел ничего сказать, потому что лапы волка снова начали дрожать. Я отвел взгляд, и Виктор опять превратился в человека. Без предупреждения.

СЭМ

У меня было такое ощущение, что я присутствую при превращении двух человек: Виктора в волка и Коула в кого-то другого. И только я один ни в кого не превращался.

Я не мог заставить себя бросить Виктора одного в таком виде, поэтому остался, и Коул остался тоже; минуты текли, превращаясь в часы, а мы все ждали и ждали, когда он стабилизируется.

– Способа вернуть все назад нет, – ровным тоном произнес Виктор на исходе дня. Это был даже не вопрос.

Мне с замиранием сердца вспомнилась последняя зима перед тем, как я воссоединился с Грейс. Вспомнилось, как я лежал в лесу, царапая ногтями землю, с раскалывающейся от боли головой. Как стоял по щиколотку в снегу и меня выворачивало наизнанку до тех пор, пока у меня не оставалось сил стоять. Как трепала меня лихорадка и мучительно резал глаза солнечный свет. Как я призывал к себе смерть.

– Нет, – солгал я.

И поймал на себе острый взгляд Коула. Если это твой друг, почему я вместо тебя сижу сейчас рядом с ним, хотелось мне спросить его.

Так мы сидели, ожидая очередного превращения Виктора. Сквозь приоткрытую дверь в сторожку медленно вползали прохладные сумерки; день клонился к вечеру, температура падала.

– Виктор, я пока что не знаю, как заставить тебя остаться человеком, – признался я. – Но, думаю, на улице сейчас достаточно холодно, так что если ты выйдешь из сторожки, то, скорее всего, сможешь остаться волком. Ты хочешь этого? Хочешь получить передышку, пусть даже не в человеческом облике?

– Господи, конечно, – сказал Виктор с таким чувством, что у меня защемило сердце.

– К тому же, кто знает, – добавил я. – Может, когда ты немного стабилизируешься, то…

Заканчивать фразу смысла уже не было, потому что Виктор успел превратиться обратно в волка и попятиться от меня.

– Коул! – сказал я торопливо, вскакивая на ноги.

Тот бросился к двери и распахнул ее. Наградой мне был ударивший в лицо холодный воздух, который заставил меня поморщиться. Волк выскочил за дверь и помчался к лесу, метя хвостом по земле и прижимая к голове уши.

Мы с Коулом стояли на пороге и смотрели, как он мелькает среди деревьев. Очутившись на безопасном расстоянии, он остановился и оглянулся на нас. Голые ветви деревьев у него над головой дрожали на порывистом ветру, почти касаясь кончиков ушей, но он не сводил с нас глаз. Несколько долгих минут мы смотрели друг на друга.

Он продолжал быть волком. Я должен был бы радоваться за него, но к радости примешивалось беспокойство. Я уже думал о следующем теплом дне и о том, что будет с этим парнем.

Коул стоял рядом со мной, склонив голову набок и не сводя глаз с Виктора.

– Если так ты обращаешься с друзьями, которым нужна твоя помощь, не хотел бы я видеть, как ты ведешь себя со всеми остальными, – произнес я первое, что пришло в голову.

Коул не улыбнулся в полном смысле этого слова, однако краешки губ у него дрогнули, а лицо приняло непонятное выражение, нечто среднее между презрением и безразличием. Он не спускал глаз с Виктора, однако сострадания в них не было.

Я подавил искушение сказать что-нибудь еще, что угодно, лишь бы заставить его ответить. Мне хотелось, чтобы он испытал боль за Виктора.

– Он был прав, – произнес Коул, все так же глядя на Виктора. – На его месте должен был быть я.

Я решил, что ослышался. Я его недооценивал.

– Это ведь я хочу выбраться к черту из своего тела, – добавил он вдруг.

Нет, Коул положительно не переставал меня поражать.

Я взглянул на него и ответил холодно:

– А я-то уже было решил, что тебе не плевать на Виктора. Ты стал волком, чтобы сбежать от своих проблем. Тебе ведь не терпится выбраться из собственной головы?

– Если бы это была твоя голова, тебе бы тоже не терпелось, – сказал Коул; вот теперь он улыбался – жестокой кривой улыбкой, из-за которой его лицо казалось перекошенным. – Вряд ли я единственный, кто предпочел быть волком.

Он не был единственным.

Шелби тоже пошла на это добровольно. Бедная Шелби, человеческого в ней почти ничего не было даже тогда, когда она бывала в девичьем облике.

– А вот представь себе, ты единственный, – сказал я вслух.

Улыбка Коула превратилась в беззвучный смех.

– До чего же ты наивен, Ринго. Ты хорошо знал Бека?

Я посмотрел на него, на его снисходительное выражение, и мне захотелось, чтобы он провалился сквозь землю. Зачем Бек вообще притащил его сюда? Зря он не оставил их с Виктором в Канаде, или откуда они там приехали.

– Достаточно, чтобы понять, что он был куда лучшим человеком, чем это светит тебе, – сказал я.

Выражение лица Коула не изменилось; такое впечатление, что язвительные слова просто-напросто пролетали у него мимо ушей. Я скрипнул зубами, злясь на себя за то, что позволил ему задеть меня за живое.

– Желание быть волком само по себе еще не делает человека плохим, – мягко произнес Коул. – Равно как желание быть человеком не делает хорошим.

Мне снова было пятнадцать лет, и я сидел в своей комнате в доме Бека, обхватив колени руками и пытаясь спрятаться от волка внутри меня. Неделю тому назад зима уже предъявила свои права на Бека, а вскоре и Ульрик должен был последовать за ним. А потом и я. Моим книгам и гитаре предстояло до весны пролежать нетронутыми, как уже лежали осиротевшие книги Бека. Погруженные в забвение, имя которому было волк.

Разговаривать об этом с Коулом мне не хотелось.

– Ты не чувствуешь признаков скорого превращения?

– Ни малейших.

– Тогда будь так добр, возвращайся в дом. Я приберу здесь. – И я добавил, убеждая не только его, но и себя: – Ты плохой человек не потому, что хочешь быть волком. А из-за того, что ты сделал с Виктором.

Коул взглянул на меня с уже знакомым отстраненным выражением на лице и молча зашагал к дому. Я развернулся и пошел обратно в сторожку.

Как делал прежде Бек, я сложил брошенное Виктором одеяло, подмел с пола пыль и шерсть, проверил запас воды, заглянул в корзины со съестным и отметил для себя, чего еще надо бы прикупить. Потом взял блокнот, который мы держали рядом с лодочным аккумулятором; там были нацарапаны имена, кое-где – даты, иногда – описания деревьев: они помогали определить время, когда мы этого не могли. Этот способ учета, кто и когда превратился в человека, придумал Бек.

Блокнот до сих пор был открыт на странице с прошлогодними именами. Последним шел Бек; список был намного короче, чем позапрошлогодний, а тот, в свою очередь, чем позапозапрошлогодний. Я сглотнул и перевернул страницу; надписал наверху год, вывел имя Виктора и рядом – дату. Вообще-то имя Коула тоже должно было там быть, но я сомневался, чтобы Бек объяснил ему, каким образом мы ведем нашу летопись. Я записывать Коула не хотел. Это означало бы официально признать его членом стаи, частью моей семьи, а этого мне не хотелось.

Я долго-долго стоял, глядя на чистую страницу, на которой значилось только имя Виктора, потом подписал под ним свое собственное.

Я знал, что больше не принадлежу к стае, не принадлежу по-настоящему, но это ведь был список тех, кто был человеком.

А кто был человеком больше, чем я?