Текст книги "Индейская страсть"

Автор книги: Мэдлин Бейкер

Мадлен Бейкер
Индейская страсть

 
– Красное Перышко.
Слова доносятся откуда-то издалека.
Давно, очень давно не доводилось ей слышать свое имя.
Волосы, когда-то цвета воронова крыла,
Тронуты серебром; звездное мерцание покинуло глаза.
 
 
Одежду из оленьей кожи сменило льняное платье,
На ногах такие чуждые, странные туфли.
Она уже давно не встает на заре и не смотрит в далекий горизонт,
Не сидит у костра, смешивающего языки пламени
С лучами заходящего солнца,
Прислушиваясь к веселому щебету резвящихся детей
И суровым голосам мужчин, готовящихся выйти на охоту.
 
 
Ушло в прошлое все, что она так любила когда-то.
Если закрыть глаза, то, может, удастся вырваться из плена
Времени и хитроумного сооружения,
Которое здесь называется кресло-качалка.
 
 
– Красное Перышко.
Это мог бы быть его голос,
Тихо зовущий ее сквозь шум ветра.
Она прикрывает глаза, она так устала;
Ей надо отдохнуть. Кресло покачивается —
Взад-вперед, взад-вперед.
 
 
– Иди, Красное Перышко, уже пора.
И она уходит. Уходит сквозь время,
Уходит к тем, кого она когда-то любила.
 
 
– Теперь ты дома, Красное Перышко.
 

Глава 1

Территория Вайоминг, 1883 год

Он возвращался домой, в земли Пятнистого Орла, в те края, где растет высокая сочная трава и неторопливо несут свои воды многочисленные ручьи. В края, где он родился.

Домой.

Калеб глубоко вздохнул, наполняя легкие свежим прохладным воздухом, наполненным соками Матери Земли, запахом хвойных лесов и свободного ветра, гуляющего по прериям. Конечно, можно было доехать до Шайенна и поездом, это было бы куда быстрее, но ему хотелось побыть наедине со своими мыслями, снова услышать, о чем нашептывает вольный ветер, вспомнить свои истоки.

Он возвращался домой.

Неужели прошло уже двенадцать лет с тех пор, как он покинул Вайоминг? Да, двенадцать лет назад он ушел из отчего дома, тем самым на части разорвав сердце матери.

Двенадцать лет. Как быстро, как неудержимо быстро летит время!

Внезапно тишину прерии разорвал крик вылетевшего на охоту ястреба, и сердце Калеба наполнилось радостным трепетом. Взглянув вверх, он проследил за полетом птицы, парящей сужающимися кругами. Вот ястреб на мгновение замер и камнем ринулся вниз, а еще через секунду снова взмыл в высокое безоблачное небо, унося в когтях добычу – зазевавшегося зайца.

Жизнь и смерть. Борьба за выживание.

Охотник и добыча. В свое время Калебу довелось побывать в обеих шкурах. Но теперь все было позади.

Осадив жеребца, он вытащил из нагрудного кармана смятый листок бумаги и пробежал глазами написанное аккуратным бисерным почерком послание.

«Уважаемый господин Страйкер!

В июне ваш отец покинул наш бренный мир, тремя месяцами позже за ним последовала ваша матушка. По условиям ее завещания вам отходит дом на 17-й Восточной улице и ранчо «Рокинг-С». Прошу незамедлительно уведомить меня о том, каким образом передать вам унаследованное имущество».

Дата под письмом – 13 сентября, подписано нотариусом Орвиллом Хоугом из Шайенна, Территория Вайоминг.

С тяжелым вздохом Калеб сунул смятую бумажку обратно в карман. Целых пять месяцев искало его это письмо, прежде чем дошло до адресата.

Долго сузившимися от яркого полуденного солнца глазами смотрел он вдаль. Мама умерла, ее больше нет. От одной этой мысли на сердце стало невыносимо тяжело, в мозгу всплыли воспоминания, от которых, казалось, он давно сумел навсегда избавиться.

Красное Перышко, дочь Большого Пса и Прекрасной Ракушки, умерла. В душе Калеба царили пустота и одиночество. Сколько раз она писала ему, умоляя вернуться домой! И сколько раз он обещал навестить ее, зная наперед, что до тех пор, пока жив старик, он не выполнит ее просьбу. Теперь оба ушли в мир иной.

Ему нисколько не было жаль Дункана Страйкера, он чувствовал только облегчение от того, что никогда больше не увидит человека, который его породил.

Выругавшись сквозь зубы, он послал жеребца в галоп, раздумывая о том, что будет делать на 17-й улице в огромном доме, насчитывающем двадцать одну комнату. Он, метис, рожденный от индианки и белого, наемник-полукровка, который последние восемь лет метался по обеим сторонам мексиканской границы, выслеживая преступников…

Глава 2

Весна, 1883 год

Калеб ехал по 16-й улице мимо оперного театра и «Межокеанского отеля», дивясь на происшедшие с городом перемены.

Шайенн был цветущим городом, богатство которого как на дрожжах росло от продажи крупного рогатого скота, пасущегося на обильных пастбищах, расположенных вокруг. Он был заложен летом 1867 года Тихоокеанским железнодорожным союзом в ста милях к северу от Денвера. Здесь находился конечный пункт «железки». Тогда жители вполне обоснованно называли громыхающие на рельсах поезда «адом на колесах». Однако вскоре шайеннцы начали богатеть: земельные участки, которые Союз с самого начала продавал за сто пятьдесят долларов, уже через пару месяцев перепродавались за двести и больше, и цена на них постоянно возрастала.

В 1869 году Шайенн стал столицей Территории Вайоминг, и в том же году страшный пожар уничтожил его практически до основания. А теперь его и не узнать! Никаких следов разрушения.

Калеб удивленно покачал головой и свернул на 18-ю улицу.

В центре Шайенна теперь провели электричество – новшество, еще незнакомое в большинстве городков к западу от Миссисипи. «Межокеанский отель» установил в помещении новомодное изобретение под названием «туалет», по два на каждом этаже, и народ валом валил отовсюду, чтобы поглазеть на невиданное чудо. «Надо же, – подумал Калеб, – до чего они додумаются в следующий раз?»

Он нашел нотариальную контору Хоуга и Линдермана, зажатую между торговым домом Бакли и оружейным магазином Холмэна.

Спешившись, Калеб тщательно отряхнул одежду от дорожной пыли, поправил на голове шляпу и толкнул стеклянную дверь.

Офис оказался небольшой квадратной комнатой, большую часть которой занимал величественных размеров письменный стол. Сидящий за ним человек казался карликом. У стены стоял шкаф с четырьмя ящиками для деловых бумаг, слева от Калеба от пола до потолка возвышались книжные полки, заваленные всевозможными книгами по юриспруденции.

Орвилл Хоуг оторвался от изучения какого-то толстенного талмуда и взглянул на мужчину огромного роста, заслонившего собой дверь. Внешность незнакомца внушала смутную тревогу: запыленная черная шляпа, выгоревшая на солнце черная рубаха, грубые штаны из оленьей кожи, высокие, до колен, сапоги. Хоуг выпрямился на стуле, чтобы казаться выше ростом, и распрямил плечи.

– Чем могу служить? – поинтересовался он.

– Мне нужен Орвилл Хоуг.

Нотариус тяжело вздохнул. Оставалось надеяться, что этот метис не имеет дурных намерений. По крайней мере вид у него был такой, будто он без труда сможет свалить с ног быка.

– Вы его нашли, – сообщил Хоуг, в глубине души сомневаясь, не допустил ли он только что самую большую ошибку в жизни. – Я и есть Орвилл Хоуг.

Калеб промычал что-то нечленораздельное и уставился на Хоуга.

Нотариус был человеком средних лет с волнистыми каштановыми волосами, простодушными голубыми глазками и мягкими пухлыми руками. Одет он был в добротный темно-синий костюм, полосатый жилет, на шее повязан франтоватый шелковый галстук.

Орвилл Хоуг осторожно прокашлялся.

– Я могу чем-то помочь, мистер…

– Страйкер.

– Ах, так вы мистер Страйкер! – Хоуг почувствовал огромное облегчение. Слава Богу, этот парень пришел по делу. Он встал и пожал Калебу руку. Потом указал на обитый кожей стул, стоящий с другой стороны стола и снова уселся на свое место. – Садитесь, пожалуйста. Надеюсь, вы хорошо доехали?

– Прекрасно.

– Мм… да. Ваша мама оставила вам в наследство великолепный дом. Вам надо будет подписать кое-какие бумаги, сейчас найду их. Только… я… я хотел спросить, думаете ли вы остаться в Шайенне?

– Я еще не решил. А что, это имеет какое-то значение?

– Нет, конечно. Просто… здесь есть некоторые люди, очень заинтересованные в покупке ранчо «Рокинг-С».

Калеб нетерпеливо кивнул. Сейчас у него не было ни малейшего настроения принимать серьезные решения.

– А если дело дойдет до продажи вашего дома, – продолжил Хоуг, – я уверен, в покупателях отбоя не будет. Обе ваши недвижимости расположены на самых лучших землях.

– Помимо вашей основной деятельности вы занимаетесь продажей недвижимости, мистер Хоуг?

– О нет, сэр.

– Значит, не терпится поскорее выдворить меня из города? – сухо осведомился Калеб, ставя вопрос ребром. Он знал, что множество белых не желало уживаться с полукровками, но не бороться же ему с каждым!

Под пронизывающим взглядом метиса Хоуг покраснел.

– Нет, конечно, нет… Я…

– Могу я взглянуть на бумаги?

– Да, безусловно. – Хоуг порылся в наваленных на столе папках. Прошло несколько минут, во время которых холодные серые глаза метиса неотрывно следили за каждым его движением.

Наконец нотариус нашел нужную папку. Чуть дрожащими руками пододвинул ее к Калебу Страйкеру и терпеливо откинулся на стуле, ожидая, когда клиент закончит знакомиться с ее содержимым.

– Уверяю вас, бумаги в полном порядке, – в конце концов заметил Хоуг. – По завещанию вашего отца, составленному 10 апреля 1871 года, все состояние оставлялось вашей матери.

На щеке Калеба дернулся мускул. Итак, старик вычеркнул его из завещания в тот самый день, когда он покинул Шайенн.

Хоуг облизнул губы и поправил тесный воротник.

– Первоначально ваша матушка хотела, чтобы все осталось мужу, а в случае, если она его переживет, дом должен был быть продан, а деньги пересланы в Англию его сестре. В завещании вашего отца говорилось о том же.

Задумавшись о том, что же вызвало трещину в отношениях между этим наемником и Дунканом Страйкером, Хоуг помедлил.

– Весной восемьдесят первого года ваш отец заболел, и вскоре после этого его жена изменила свое завещание. Теперь оно было составлено так, что если бы что-нибудь случилось с мистером Страйкером-старшим, вы становились единственным наследником всего имущества.

– Старик знал об этом?

– Нет, не думаю. – Хоуг окунул ручку в чернильницу, стоящую на углу стола, и передал ее Калебу. – Будьте добры, распишитесь тут. И еще тут.

Хоуг снова откашлялся. Ему уже не терпелось поскорее закончить дело Страйкера и забыть о нем.

– Ну вот, теперь все улажено. – Он промокнул обе подписи, аккуратно сложил один экземпляр документов и положил в большой коричневый пакет, лежавший в общей папке. – Вы найдете здесь все бумаги по дому и ранчо, тут же ключи и копия завещания вашей матери. Джо Бригмэн все еще работает управляющим на ранчо. Он там за всем присматривает с тех пор, как ваша матушка умерла.

– Благодарю.

– Советую заглянуть в банк. Без сомнения, вексель «Рокинг-С» в этом году значительно поднялся в цене. Вам лучше навести справки по этому вопросу.

– Вексель?

– Да. Ваша мать взяла деньги под залог ранчо и выслала их в Вашингтон. – Хоуг удрученно покачал головой в знак величайшего неодобрения того, что женщины иногда берутся заниматься делами, в которых ничего не смыслят. – А еще прошлым летом она отправила в резервацию больше сотни голов скота. Кое-кто пытался ее отговорить, но она сказала, что индейцам очень нужно свежее мясо.

Коротко кивнув, Калеб сгреб со стола пакет и вышел из офиса. «Молодец, мамочка, – думал он, – какая же ты умница!»

Некоторое время Орвилл Хоуг смотрел вслед Страйкеру. Итак, это и есть наследник. Раньше он много слышал об этом человеке, да и что удивительного – все в городе слышали о нем. Работая на правительство, он за последние восемь лет заслужил неплохую репутацию. Поговаривали, что в случае опасности он хватается за ружье с быстротой молнии и что ему безразлично, доставит ли он преступника в седле или же перебросит его через конскую спину, только уже мертвого.

Хоуг покачал головой. Парень больше смахивал на индейца, чем на белого. Кожа смуглая, длинные черные волосы падают до плеч, глаза холодные и серые, как ружейная сталь. Хоуг снова качнул головой. Да, глядя в такие глаза, поверишь всему, что о нем рассказывали.

Выйдя из нотариальной конторы, Калеб остановился на дощатом тротуаре, размышляя, что делать дальше. Привлекательней всего показалась идея чего-нибудь выпить. Он взял коня за поводья и перешел дорогу к салуну «Три королевы». Торопиться незачем, он еще успеет в свой дом.

Он привязал жеребца к выступающему каркасу, сделал глубокий вдох и вошел внутрь.

Салун «Три королевы» располагался в большом прямоугольном здании. При входе Калеб остановился, поразившись, что все здесь осталось, как до его отъезда из города.

Тускло мерцающая стойка бара красного дерева обхватывала всю стену против дверей, над баром висел портрет рыжеволосой женщины, задрапированной в полупрозрачный голубой пеньюар, трехъярусные стеклянные полки ломились от обилия всевозможных бутылок и бокалов самой причудливой формы. Имелась здесь и небольшая сцена, слева от входа, на которой стояло пианино, справа – стол для игры в фараон, а между ними – около дюжины столиков для покера.

Удовлетворенно кивнув, Калеб подошел к стойке, заказал порцию виски и одним глотком осушил стакан. Отличное виски, такого он уже давно не пробовал.

Купив целую бутылку, он направился к столику у противоположной стены. Уселся, налил виски в стакан и стал медленно, маленькими глотками попивать пахучий напиток, оглядываясь по сторонам. По телу начало разливаться приятное тепло.

Недалеко от него, сдвинув головы, сидели Эразмус Нэйгл, И.С.Уиппл и У.Роббинс. Интересно, что эта троица замышляет на этот раз?

Нэйгл появился в Шайенне в 1868 году и вскоре стал известен под кличкой Вайомингский король лавочников. В семьдесят пятом он вместе с У.И.Хаббардом основал Телеграфную компанию Шайенна и Блэк-Хиллз. Все эти люди были сказочно богаты.

Калеб сухо усмехнулся. За последние восемь лет он и сам немало заработал. Чертовы деньги, как говаривала его мать. Но раньше у него никогда ничего не было, только добрый конь да хорошее ружье. Все деньги тратил на виски и женщин, а иногда с легкостью проигрывал в кости.

Наполнив доверху свой стакан, он негромко хмыкнул. Как все изменилось! Теперь у него есть дом, ранчо, и все потому, что маме удалось пережить отца.

Старик наверняка переворачивается в гробу и умоляет черта выпустить его из преисподней, чтобы поджечь ранчо и отравить колодцы, прежде чем сын вступит во владение.

– Слишком поздно, старый распутник, – пробормотал Калеб сквозь зубы, – слишком поздно.

Прикрыв глаза, он на мгновение вернулся на пятнадцать лет назад, когда, уворачиваясь от безжалостных ударов хлыста, он изо всех сил старался не разрыдаться, потому что прекрасно знал, какое удовольствие доставят его слезы отцу.

«Не смей больше говорить на этом варварском языке, слышишь?» В голове до сих пор звучал крик старика: «Запомни, ты не дикарь, ты мой сын!»

Калеб вспомнил тихий, умоляющий голос мамы: «Дункан, перестань, пожалуйста, прекрати. Ты же его убьешь».

Но, назло старику, Калеб выжил, не умер под его ударами. Ни тогда, ни позже, когда тот теми же методами пытался «лечить» сына. Продолжая говорить на языке племени лакота, как только Дункан оказывался рядом, он бросал отцу вызов. С той, же целью упорно отказывался носить брюки и рубашку, облачаясь в мокасины и облегающие штаны из оленьей кожи. Но старик все-таки посчитался с ним; он всегда знал, как это сделать.

Никогда Калеб не сможет забыть тот день на ранчо, когда Дункан откромсал его длинные волосы. Четверо ковбоев удерживали Калеба. Когда Дункан наконец отбросил ножницы, на голове сына остался жалкий чубчик. Это было самым большим оскорблением в его жизни. Двумя годами позже, как только ему исполнилось семнадцать, он сбежал из дома. Мать умоляла его остаться, обещала, что все наладится, но Калеб знал, что поступает правильно. Надо немедленно уехать, иначе он задушит отца собственными руками.

Едва он отъехал тогда от Шайенна, ему захотелось присоединиться к племени, из которого вышла мать… Но он пошел другой дорогой, а потом стало слишком поздно. Долго, очень долго длилось его возвращение…

Открыв глаза, Калеб сдвинул на затылок шляпу и провел пальцами по волосам, черным, густым, как у мамы, ставшим своеобразным символом его независимости.

Он глубоко вздохнул и налил себе еще виски. Посмотрев стакан на свет, он тихо улыбнулся уголками губ.

– Пью за тебя, Дункан Брэдли Страйкер, – промычал он сквозь зубы, поднося стакан к губам. – Гори огнем в преисподней за все, что ты сделал.

Глава 3

От Келли Макгир не укрылось, как красивый метис входил в двери салуна «Три королевы». Он приостановился, помедлил, а потом прошел к дальнему столику. Да, подумала девушка, он, конечно, сын Дункана Страйкера, в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Тот же блеск в холодных стальных глазах, ничего не забывающих и не прощающих, та же гордая поступь, словно вся земля, по которой он шел, принадлежала ему, и только ему одному.

Таких неимоверно высоких, с широченными плечами мужчин ей еще не доводилось видеть в жизни. А ноги! Длинные, безупречно прямые… Четкий профиль, крупный нос, выступающие скулы говорили об индейской крови, бурлящей в этом человеке. Рот крупный, четко очерченный, брови вразлет.

Для нее не имело значения, что это был красивейший человек, которого она когда-либо встречала. Он интересовал ее только с одной стороны – теперь она наконец-то могла бросить работу горничной в пансионе миссис Колтон и прислуги в примыкающем к нему ресторане.

Когда он оседлал огромного жеребца и направил его прочь от салуна, в душе девушки появилось беспокойство. Он что, собирается уехать из города? Так скоро? Но нет, она увидела, что он свернул на Дубовую аллею. Вздохнула с облегчением. Без сомнения, он направляется к себе домой. Отлично. В конце концов не имело смысла говорить о делах в самом центре 18-й улицы.

Подобрав широкую юбку, Келли устремилась в пансион. Как только она закончит подавать на стол, отправится к сыну Дункана, поведает свою историю, и все будет кончено.

Калеб молча взирал на дом, который отгрохал его отец. Он стоял на 17-й улице, сложен был из красного кирпича, высотой был в три этажа. Широкий портал, высокая круглая башня у северного входа, балкон, опоясывающий здание сверху, там, где раньше располагалась спальня его матери.

Он спешился, накинул поводья на стальной крюк и замер, вспоминая, как они впервые сюда приехали. Тогда мама согласилась принять образ жизни белых людей. Она так гордилась этим домом, самым красивым во всем квартале.

Да, она им гордилась. Калеб не мог это забыть. Но никогда, никогда она не была здесь счастлива. Дункан одевал ее в дорогие шелка, нанял преподавателя английского языка, чтобы она научилась правильно говорить, ревностно следил за ее успехами, за тем, чтобы она хорошо писала и читала по-английски и стала подобающим образом вести себя в хорошем обществе. Удовлетворяя все прихоти мужа, она прилежно училась всем этим премудростям. Стала хорошей хозяйкой, жила в роскошном доме, развлекала гостей, разъезжала по бесконечным вечеринкам, но… первобытная грусть таилась в ее глазах, тоска по старым, таким прекрасным временам.

Калеб негромко выругался. Да, он тоже выучился одеваться и разговаривать, как белый, но это и его не сделало счастливей. Он сделал это только ради нее, своей мамы.

Наконец он вошел в ворота, поднялся по четырем ступеням, ведущим на веранду, вставил ключ в замочную скважину и открыл входную дверь.

Какое-то мгновение он постоял в нижнем холле, прислушиваясь к призрачным голосам предков, потом глубоко вздохнул и прошел дальше. Шаги гулким эхом отдавались в пустом доме.

Холл был отделан великолепным темным деревом, по стенам расставлена добротная мебель того же дерева. Над камином висело огромное зеркало, на противоположной стене красовалась литография матери и отца. С минуту Калеб молча стоял, отмечая слой пыли на мебели и прислушиваясь к обступившей его тишине.

Потом прошел в столовую. Стены здесь были оклеены голубыми с золотыми полосками обоями, длинный прямоугольный стол в центре окружен восемью стульями, обитыми под цвет обоев. С потолка неким сказочным пауком свисала люстра.

Кухня всегда была любимым местом маленького Калеба. Только потому, что отец никогда здесь не показывался. Калеб помедлил в дверях, скрутил сигарету, припоминая блаженные времена, когда он сиживал тут за столом и подначивал кухарку Фанни. Это была добрая душа, ее единственную во всем доме не пугали вспышки гнева господина Дункана.

Прикончив сигарету, он вышел из кухни и направился в «музыкальную комнату». Губы тронула едва заметная улыбка. Ни у кого в семействе Страйкеров не было таланта к музыке, однако в комнате стояло пианино, имелась скрипка и даже виолончель, а в дальнем углу примостились военный полковой барабан и флейта, которой когда-то Дункан привораживал свою суженую.

В комнате, где мама долгие часы коротала за шитьем, он провел больше времени. Следующую сигарету выкурил в библиотеке, размышляя над тем, можно ли прочитать все книги, собранные на этих полках. Потом неторопливо прошелся по всему гнездышку отца, заглянул в бильярдную, до сих пор хранящую запах табака Дункана Страйкера, а затем по покрытой ковром лестнице поднялся наверх.

А голоса из прошлого звучали все громче, все настойчивей.

Он открыл дверь своей комнаты и вошел внутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как двенадцать лет назад он покинул этот дом. В углу стол со стулом орехового дерева, шкаф с четырьмя отделениями, где по-прежнему хранилась его одежда. С окон свисали все те же сине-коричневые шторы, такое же покрывало накинуто на кровать.

Сколько бессонных ночей провел он тут, желая только одного – как можно скорее вернуться в племя лакотов, которому принадлежала его мать. Жизнь там была намного примитивней, но… Родители казались там такими счастливыми… Почему отец решил покинуть племя? Ведь ему так нравилось разделять с этими простыми людьми радость и горе!

Голоса зазвучали еще отчетливее.

О прошлом отца ему было известно немного. Когда-то Дункан заблудился в страшном буране, прибился к лагерю лакотов, провел с ними остаток зимы, остался и на лето, а осенью женился на Красном Перышке, гордой дочери вождя.

Летом шестьдесят шестого что-то изменилось в Дункане. Он стал раздражителен, беспокоен. Может, чувствовал, что жизнь проходит мимо, а может, просто устал от монотонности и однообразия. Так или иначе, он решил вернуться в привычный ему мир, к привычным людям.

В любом городе к западу от Миссисипи туго пришлось бы мужчине, вздумавшему привезти с собой индианку-жену и полукровку-сына. Но Дункан Страйкер не был каким-то нищим фермером. К тому времени, как семейство обосновалось в Шайенне, Дункан уже славился своим богатством.

Перед тем он проявил недюжинную твердость характера и мужскую сметку ума. Начал с продажи бобровых шкурок, сколотил небольшое состояние, но значительную часть быстро спустил за столом для игры в покер, за которым иногда проводил ночи напролет. Однако вовремя взял себя в руки и купил маленькое стадо бычков. Продал его за приличную цену, купил стадо побольше и породы получше и выручил за него достаточно денег, чтобы приобрести ранчо на Вороньем Ручье.

Уже через год Дункан удвоил свое состояние, а еще через шесть месяцев выстроил в городе огромный дом – поместье, где можно было уютно проводить длинные холодные зимние вечера.

Как только все трое поселились в этом доме, поведение Дункана, его отношение к семье резко изменилось. В худшую сторону. Он велел Красному Перышку сменить имя и стал называть ее Фэйт, заставил учиться хорошим манерам, чтобы во всем походить на белых женщин. Постоянно выбивал из Калеба все, чему мальчик научился в племени. Будучи богачом и к тому же чрезвычайно гордым человеком, Дункан не испытывал стыда от того, что его жена и ребенок были индейцами. Наоборот, никогда не скрывал этого, напротив, даже подчеркивал сей факт и в конце концов заставил всех друзей уважать свою семью. И жители Шайенна раскланивались с индейской скво, потому что она приходилась супругой самого богатого человека в городе.

Калеб знал, что было немало мужчин, сквозь зубы посылавших проклятия в адрес отца, но… тихо, так, чтобы он не услышал. Ему давали всевозможные обидные прозвища, поносили «нечистую» индианку и ее выкормыша, но никто не осмеливался сказать все это в глаза гордому Дункану Страйкеру.

Однако Калеба это затрагивало, постоянно он слышал насмешки, издевательства и подначки; он возненавидел белых людей, потешавшихся над индейской кровью, бурлящей в его жилах, возненавидел и отца за то, что он увез их из родного племени.

Вполне вероятно, Дункан догадывался, что шепчут за его спиной мальчику, но никоим образом этого не показывал. Однако от чуткого внимания ребенка не укрывалось, что если раньше отец им гордился, то теперь начинал стыдиться. Стыдиться сына-полукровки, стыдиться жены из индейского племени лакотов, пусть она и была самой красивой женщиной в городе. Сознание этого стыда разрывало на части сердце юного Калеба, разъедало наподобие незаживающей гноящейся раны…

Сдвинув шляпу на затылок, Калеб вышел из комнаты, пересек просторный холл и подошел к маминой спальне. Сделал глубокий вдох, как ныряльщик на большую глубину, отворил дверь и вошел внутрь. Мамы не было в живых уже много месяцев, в последний раз он видел ее двенадцать лет назад, но ему казалось, что в комнате до сих пор витает слабый аромат дикорастущих трав, всегда исходивший от ее прекрасных волос и даже от одежды.

Он медленно прошелся по спальне, осторожно проводя рукой по покрывалу на кровати, лаская ручку кресла-качалки, в котором она так любила проводить время, дотрагиваясь до щетки для волос, которую он сам подарил ей за год до своего бегства из Шайенна. Прикрыл глаза, вспомнив, как обрадовалась она подарку.

Когда Дункана не бывало дома, они вдвоем проводили тут великолепные вечера в тиши и уюте; мальчик усаживался в кресло-качалку напротив камина и часами слушал ее рассказы о детстве, о Ловком Койоте, о призраке с двумя лицами, о Метком Стрелке. Мать говорила на лакотском наречии, мягкие, чуть гортанные звуки заставляли испытывать тоску по его народу, по свободной жизни, которой оба лишились.

Сколько раз он умолял мать оставить Дункана, но она только отмахивалась. Дункан ее муж, говорила она, и она его любит.

Тихо выругавшись, Калеб вышел из спальни. На лестничной площадке остановился, поглядел на витиеватые резные украшения на перилах дубовой лестницы. На третьем этаже располагалась огромная бальная комната с альковом для оркестра, с солидной позолоченной цепи свисала внушительных размеров люстра.

Немало времени он провел в этом зале, зажатый в тесный строгий костюм, белую рубашку с жестким воротничком и черным галстуком, и наблюдал за вальсирующими парами. Самые состоятельные люди города кружились по этому до блеска отполированному полу. Джозеф Мол Кэри, ставший в 1871 году заместителем прокурора Территории; М.Е.Пост, приехавший в Шайенн в 1867 году, будучи преуспевающим банкиром, который впоследствии приобрел сперва ранчо, а затем и прозвище Овечий король; его жена, прибывшая в город в расхлябанной крытой повозке, а теперь разъезжающая в новомодном экипаже с ливрейным лакеем на запятках. Такие влиятельные, такие богатые люди, усмехнулся Калеб. Чего, например, стоит Натан Бэйкер, издатель «Шайеннского листка», или Александр Сван, прославившийся по всей стране в качестве «Западного короля скота».

Нахмурившись, Калеб спустился по лестнице на первый этаж. Интересно, сколько этих богачей-нуворишей осталось в Шайенне? Он снял шляпу, бросил ее на стол, уселся на широкий диван и провел рукой по густым волосам. Что он делает? Воскрешает умерших? Бередит воспоминания? При мысли о матери волна вины накатила с новой силой. В этом доме она умерла. В той самой кровати, до которой он только что дотрагивался. Одна. Его с ней не было.

В дверь постучали. Калеб недовольно сдвинул брови. Кого еще там несет?

«Притворюсь, что дома никого нет», – решил он и снова откинулся на диванные подушки, но стук раздался снова, уже громче и настойчивей.

Бормоча проклятия, он подошел к двери и распахнул ее. На пороге стояла молодая девушка.

– Что вам надо? – не очень вежливо поинтересовался Калеб.

Келли растерянно моргала. Вблизи Калеб Страйкер казался еще выше, стройнее, шире в плечах и… уверенней в себе, чем она представляла его себе накануне. Серая шерстяная майка облегала мощный торс, мускулистые ноги туго обтягивали штаны из оленьей кожи. Так туго, будто их не было совсем.

– Ну, что вы молчите?

– Я Келли Макгир.

Взгляд Калеба оценивающе прошелся по ее фигурке. Молодая. Тоненькая. Копна непослушных рыже-золотистых волос обрамляет прелестное продолговатое лицо. Ну и что?

– Ваше имя должно для меня что-то значить? Ясные глаза, чистые, как прозрачный горный источник, смотрели в его лицо.

– А разве нет?

– Нет, – покачал он головой.

– Мою мать звали Лейла Макгир.

– Счастлив это слышать. Что из того?

Келли невольно отпрянула, пораженная его огромным ростом, внушительностью фигуры, присутствием кольта, прекрасно сочетающегося со всем его обликом, и явным неодобрением в серых глазах.

– Я… Это моя мать… Я думала…

– Давай же выкладывай, что у тебя на уме. Ты чего-то от меня хочешь?

– Да, деньги, – не задумываясь о приличиях, выпалила девушка.

– Деньги? – На его губах заиграла насмешливая улыбка. – Вот уж не думал, что шайеннские проститутки начали ходить по домам.

Лицо Келли мгновенно побледнело. Он принял ее за проститутку! Она привстала на цыпочки, размахнулась и ударила его по щеке. Звук пощечины эхом пронесся по просторному холлу, разрывая тишину.

Калеб удивленно ругнулся и дотронулся ладонью до покрасневшей щеки. Было совсем не больно, эта крошка не могла нанести большой вред. Но все же…

Девушка смотрела прямо в его лицо, глаза, расширившиеся от безумного страха, уставились на розовую полоску на его смуглой коже. В ужасе от того, что она сделала, Келли развернулась на каблуках и опрометью ринулась вниз по ступеням, проклиная себя, что пришла в этот дом, к этому проклятому дьяволу, чей насмешливый взгляд долго теперь не сможет забыть.

Калеб проводил глазами убегающую девушку, прижимая руку к поврежденной щеке. Недоуменно потряс головой, спустился по лестнице, отвязал коня и отвел его на конюшню, расположенную прямо за домом.

Отец обожал лошадей и не желал держать их в платной городской конюшне. Калеб сухо усмехнулся, привязал вожжи к специальному выступу. Да, прекрасный дом, подумал он, оборудован всем необходимым. Молодец старик, все продумал, обо всем позаботился.

Убедившись, что жеребец хорошо устроен, Калеб вышел из конюшни и вернулся в дом. В холле он снова уселся на диван, сбросил сапоги, свернул сигарету и уставился в камин. Какого черта! Кто эта Лейла Макгир, и почему ее дочь заявилась с требованием дать ей денег?