Текст книги "Герои «безгеройного времени»"
Автор книги: Майя Туровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Ирония, возникавшая на стыке этих двух стихий, свидетельствовала, что только чудом можно разрешить насущнейшие проблемы повседневного быта – проблему похищенного у безработного велосипеда, пенсии для старика или крыши для влюбленных (вспомним «Похитителей велосипедов», «Умберто Д.», «Крышу» – фильмы тех же Дзаваттини и Де Сика).
С тех пор, как известно, в Италии совершилось так называемое «экономическое чудо», и иные из этих насущных проблем были чем самым решены. Но странно – мотив «чуда» не утратил для экрана своей привлекательности. Он лишь утратил оптимизм...
1. Мадонна и телевидение
И сказал Господь: вот я заключаю завет: перед всем твоим народом соделаю чудеса... и увидит весь народ, среди которого ты находишься, дело Господа...
«Исход», 34
Вот фильм, где «чудо» показано без всякой двусмысленности, помимо аллегории, так сказать, документально. Чудо в точности, как оно происходит в реальной действительности современного большого города и как оно входит в нее.
Двум бедным детям с римской окраины обещала явиться мадонна. Дети рассказали об этом родителям, родители поделились с соседями, весть облетела квартал, достигла вездесущих ушей репортеров. Явление мадонны среди прочих сенсаций дня решила заприходовать какая-то телевизионная компания. На место происшествия срочно были высланы машины с телекамерами, десятки кино-, фото– и просто репортеров ринулись вслед, сотни верующих, больных, жаждущих исцеления, паралитиков, притащенных родными в надежде на чудо, запрудили темнеющую площадь...
Обстановка современного чуда в картине Феллини «Сладкая жизнь» деловита до цинизма и взвинчена до экстатичности. Странно, но одно не мешает другому.
Техники и операторы суетятся у камер, пробуют свет (надо, чтобы телезрители могли хорошенько разглядеть небесную гостью); режиссер отрабатывает с одной из будущих участниц «массовки» традиционную мизансцену коленопреклонения с полотен Возрождения; репортеры лениво переговариваются в ожидании дела; торжественно разубранная девочка деловито указывает место божественного происшествия – нет, кажется, не то: она тащит ошалевшего и растерянного братца на другое...
А толпа, не обращая внимания на чудеса техники – на прожекторы, заливающие площадь мертвенным, мерцающим сиянием, на путаницу телевизионных кабелей под ногами, – не замечая проливного дождя и кощунственности происходящего, шарахается вслед за детьми в жадной надежде на чудо...
Ио мадонна не является. Телепередача откладывается из-за плохой погоды. И только деревце, росшее на месте, указанном девочкой, разорвано верующими, растерзано в клочки, растащено по листочку на реликвии да паралитик, в суматохе забытый родными, умирает на опустевшей площади под проливным дождем...
Для героя картины журналиста Марчелло явление мадонны – одна из сенсаций, которую он не вправе пропустить. Что до него лично, то, как интеллектуал, немножко скептик, и порядочно циник, он не верит, конечно, в наивные, простонародные чудеса римских окраин. Он справляется у священника – верит ли тот россказням детей? Интеллигентному пожилому священнику они тоже не кажутся достоверными. Для журналиста и для священника, как и для техников, операторов, режиссеров телевидения, чудо с мадонной – служба, которую они выполняют добросовестно, но без веры.
Глупенькая мещаночка Эмма, любовница Марчелло, ждет явления мадонны с той же исступленной верой, что и простые женщины бедного квартала. Марчелло с трудом вытаскивает ее из толпы – растерзанную, с безумными глазами, с судорожно зажатым в кулаке обрывком измочаленной ветки.
В сущности, Эмма хочет немногого – женить на себе Марчелло, народить детей, зажить порядочным домом, как люди, – ей невдомек, что для Марчелло все это давно потеряло смысл, постыло, что он живет среди развалин бывших идеалов и разорванных связей, в пустоте своего душевного одиночества...
Она хочет простого и доступного, как многие в этой толпе. Но на что ей надеяться в мире, «вышедшем из колеи», кроме чуда?
О таком же простом и несбыточном чуде мечтают дешевенькая проститутка Кабирия и ее подруга Ванда, когда они отправляются на поклонение мадонне в предшествующей картине Феллини «Ночи Кабирии». И там цинизм обыденности – домовитый пикник проституток и сутенеров после молитвы, выкрики пьяных, игра в мяч – драматически и богохульно соседствует с недавним искренним экстазом, когда исступленные толпы молящихся – молодых, старых, здоровых, увечных, несчастливых – просили, требовали, фанатически жаждали хоть самого пустякового чуда...
Можно было бы сказать, что это излюбленный и часто повторяемый мотив Феллини. Но это еще и отражение действительного положения вещей, и отнюдь не в одной Италии.
А сектанты в громадной каменной, оборудованной по последнему слову техники молельне, с такой жестокой объективностью запечатленные в американском документальном фильме «Гневное око»? Тут уж не вымысел художника, а наиреальнейшая реальность сама создает контрасты, достигающие степени гротеска: деловитые утешения проповедника, нечленораздельное бормотание, переходящее в вой и исступленную тряску, пока вся толпа не сливается в зловещем экстазе...
Это действительность, и от нее не отмахнешься. Ведь не секрет, что после второй мировой войны церковь приобрела множество новых адептов, не говоря уже о размножившихся религиозных сектах с их нелепыми и ужасными обрядами, запечатленными в том же фильме «Гневное око», – несть им числа...
И дело тут едва ли обстоит так просто, как кажется иногда, – трудно предположить столь массовое невежество в век радио и телевидения, кибернетики и полетов в космос.
Неужто людям недостаточно этих вполне реальных чудес?
Оказывается, недостаточно. Для Эммы или Кабирии вмешательство мадонны – это надежда. Единственная в мире, где законы нормальной, житейской, если хотите, обывательской логики, простые законы здравого смысла в значительной степени утрачивают свою силу.
И действительно, в жизни Кабирии «чудо» едва не совершается. Чудо по всем правилам простонародных, ярмарочных чудес. На сцене маленького эстрадного театрика старый гипнотизер – немножко клоун, немножко волшебник – заставляет Кабирию под любопытными взглядами зрителей высказать свою заветную мечту – простодушную мечту о любви, о женихе Оскаре. И Оскар является. Он поджидает Кабирию в опустевшем переулке и предлагает ей свою робкую и восторженную любовь.
Увы, Феллини, подобно Марчелло, не верит в убогие чудеса Эммы и Кабирии; он не склонен брать на себя роль утешителя. Скромный и застенчивый Оскар грабит Кабирию гораздо более радикально, чем это сделал перед тем ее прежний возлюбленный – сутенер. У него не хватает смелости столкнуть ее в воду и попытаться утопить, – он убегает, трусливо оглядываясь и потея от страха. Зато у него хватает жестокости унести с собой все, что она успела накопить за свою жалкую жизнь уличной проститутки: все ее сбережения и деньги, вырученные за собственный домик, все се мечты о любви, всю ее веру в людей.
Единственное «чудо», в которое предлагает нам поверить на этот раз Феллини, – это прощальная улыбка Кабирии, возникающая, как последняя рифма в стихотворении, с той же неотвратимой и обязательной необязательностью...
Многие склонны видеть в этом уступку тому же утешительству. Но, может быть, как раз прощальная улыбка Кабирии, как и финальный монолог чеховской Сони, положенный на музыку Рахманиновым, – эти иллюзорные, эстетические разрешения отнюдь не иллюзорных жизненных драм – они-то более всего свидетельствуют о безнадежности.
На самом деле удивительная улыбка Джульетты Мазины – это всего лишь чудо искусства, горько-неутешительное чудо, творимое большим художником.
Между тем публика в театрике, хохочущая над загипнотизированной Кабирией, в глубине души так же жаждет реального, видимого, а не иллюзорного чуда, как толпа богомольцев, спешащих на поклонение мадонне. Пусть это будет, на худой конец, не явление мадонны, а сомнительные манипуляции ярмарочного гипнотизера.
Публика в театрике и богомольцы, ожидающие явления мадонны, хотят чуда не только эгоистически – здоровья, достатка, замужества, – чуда как личного выхода. Они еще хотят чуда бескорыстно, чуда как такового, как зрелища непостижимого, не познаваемого разумом. Для каждого в отдельности в этой толпе телевизионная трубка – загадка, вероятно, почище сказочных волшебств. Но чудеса техники, доступные разуму, никак не могут удовлетворить их смутного духовного голода.
Давя друг друга, они мечутся по площади под проливным дождем в шипящем, призрачном свете юпитеров, толкаются и теснятся в бесконечной процессии. И в этой тесноте, давке, в этой всеобщей ходынке, где ничего не стоит невзначай затоптать какого-нибудь незадачливого калеку или разорвать в клочья живое деревце; в исступленных выкриках и коленопреклонениях, в душных испарениях тел; в этом фанатическом экстазе назло окружающей деловитой прозе телепередач и радиофицированных соборов; в этом антицинизме, иногда более жестоком и разрушительном, чем самый циничный цинизм; в этих надсадных порывах духовной общности, вырастающих из почти физиологического ощущения своей множественности, – они ищут какого-то катарсиса, пусть минутного, но освобождения от индивидуальных и логических неразрешенностей существования в общем акте нерассуждающей веры.
Не интимное евангельское чудо благовещения, в которое каждый волен верить или не верить наедине с собой, а всенародное, театрализованное – пусть даже грубое, с привкусом бутафории, – но зато видимое, само себя утверждающее и показывающее дивное диво, освобождающее от груза личной ответственности...
Вот почему, не обращая внимания на новоявленное чудо телевидения, толпа нетерпеливо ждет старомодного чуда явления мадонны...
2. Чудо для Марчелло
...тогда я увидел все дела божий и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, – он не может постигнуть этого.
Екклезиаст, 8
– Тут дело касается летающих тарелок, – говорит один из героев фантастического рассказа польского писателя Станислава Лема своему приятелю.
– И... еще кое-чего. Йети, например.
И еще... В общем, иногда пишут, что может произойти нашествие на Землю и могут сюда прилететь существа с какой-нибудь другой планеты....
Таков краткий и неполный перечень вопросов и проблем научного свойства, которые занимают в последние несколько лет умы критически настроенных современных Марчелло, в то время как Эммы и Кабирии простодушно и жадно уповают на мадонну.
Широта научных интересов современного человека, который хочет знать и о теории относительности, и о кибернетике, понять механизм упрямой устойчивости наследуемых признаков и оценить возможность разумной жизни на других планетах и инопланетного вторжения на Землю, – естественна в эпоху, когда наука и техника каждый день поражают воображение новыми открытиями и возможностями.
И, однако... И, однако, не надо быть слишком проницательным, чтобы уловить чуть-чуть ироническую закономерность, по которой писатель подбирает ассортимент проблем для своего немножко фантастического, немножко пародийного рассказа.
Летающие тарелки, йети – ужасный снежный человек с Гималаев, – пришельцы из космоса – эти сенсационные гипотезы, потрясшие умы наряду с вполне реальными достижениями кибернетики и ракетостроения, имеют один общий признак: до сегодняшнего дня, во всяком случае, они легендарны.
Я хочу сразу разъяснить одно могущее возникнуть недоразумение: речь идет ни в коем случае не о реальном состоянии современной науки, а лишь о состоянии умов ее среднего потребителя (ведь наука тоже является предметом «потребления») – постольку, поскольку это состояние можно уловить из некоторых очень и очень косвенных данных, предоставляемых искусством, с одной стороны, и литературой, не составляющей собственно искусства, скорее документальной или даже научной, – с другой. Самая популярность и обширность подобной литературы – уже не раз отмеченная – очень показательна. Еще существеннее характер этой популярности у широкого читателя.
Повторяю: я не беру, разумеется, на себя смелость судить о научной стороне тон или иной проблемы, будь то йети или пришельцы из космоса. Ведь наука то и дело вводит в обиход новые факты и представлении, которые поначалу кажутся фантастичными, чтобы со временем стать привычной реальностью; и разве не естественно, например, что при начале космической эры обостряется внимание к возможности вторжения с других планет – уже бывшего или еще будущего?
Время и прогресс науки ответят на вопросы, которые сегодня одним кажутся просто чепухой, других интересуют как серьезная научная проблема, третьих (их большинство, и о них-то, собственно, речь) занимают как интригующая и опасная загадка.
Итак, речь не о йети или летающих тарелках – речь о той мифологии, которую извлекает из этих научных гипотез современный Марчелло, не верящий в бога (во всяком случае, сколько-нибудь серьезно), зато верящий в телевизор, телескоп, телепатию.
Тот колоссальный интерес, сенсация, ажиотаж, которые сопровождают в последние годы всякий новый сколько-нибудь таинственный или непонятный факт – будь то опыты по передаче мыслей на расстояние, находка в пустыне Сахаре древнейших фресок с изображением «марсианского бога» или нашумевшая история со странной картой адмирала Пири Рейса, якобы содержащей новейшие сведения об Антарктиде, – вызван не только естественным и всегдашним стремлением к научному познанию, но и явственно усилившейся тягой к «таинственному».
Несколько книг, переведенных у нас в последние годи, как «Потерянная пирамида» египетского археолога М.-З. Гонейма, «В поисках фресок Тассили» французского ученого Пьера Лота, «По следам снежного человека» английского журналиста Ральфа Иззарда, «О летающих тарелках» американского астрофизика Дональда Мензела, – извлечены из огромного потока литературы, так или иначе связанной с этого рода потребностью, и могут засвидетельствовать, сколь велика эта потребность.
Это не значит, что авторы названных книг стремятся к сенсации (такие книги тоже существуют, но не о них речь). Напротив. Сенсацию ищут и отыскивают в них сами читатели.
Открытие в Тассили сокровищницы первобытной культуры само по себе событие, которое трудно переоценить. Но, честно говоря, эта единственная в своем роде находка так и осталась бы, вероятно, достоянием ученых, искусствоведов, любителей древнейшей истории человечества, в лучшем случае – поклонников редких путешествий, если бы не удивительные круглоголовые фигуры с рожками, странно напоминающими современные антенны, если бы не «Большой Белый Бог из Джаббарена», получивший также название «марсианского бога» за свое действительно обескураживающее сходство с громадной фигурой в скафандре.
Надо отдать справедливость руководителю экспедиции и автору книги «В поисках фресок Тассили» Пьеру Лоту: он подробно описывает историю нахождения и расчистки каждой группы фресок, условия жизни маленького отряда в пустыне и судьбу вымирающего племени кочевых туарегов: он делает попытку хотя бы в первом приближении создать периодизацию фресок; он размышляет о стилях древней живописи и об уровне культуры первобытных народов. Но он воздерживается от спекулятивных теорий или поверхностных умозаключений по поводу странных людей в скафандрах.
С этой точки зрения, его в высшей степени интересная книга, пожалуй, даже разочарует читателя, заинтригованного таинственными марсианскими фигурами, украшающими многочисленные репродукции фресок.
И, однако, именно эта смутная, дразнящая воображение возможность «пришельцев из космоса» в незапамятные времена земной истории больше, чем действительная научная и художественная ценность первобытных фресок, питает любопытство публики к находке в Тассили.
Ральф Иззард, предпринявший на деньги «Daily Mail» серьезно оснащенную попытку доказать существование в Гималаях снежного человека, тоже достаточно объективен в своих выводах, вопреки распространенному мнению о журналистах. Репортаж о поисках неуловимого йети перемежается с описаниями обычаев и нравов шерпов, флоры и фауны высокогорной зоны Гималаев и обрядов буддийских монастырей – книга представляет собой столь распространенный в последнее время жанр путешествия.
Но атмосфера ажиотажа, окружавшая экспедицию, проглядывает сквозь скупые информационные строки: «3 декабря мы смогли опубликовать первое официальное сообщение о нашей экспедиции. То была сенсационная передовица на два полных столбца с огромными «шапками» подзаголовков...
На следующее утро по двум нашим телефонам беспрерывно звонили люди, жаждавшие принять участие в экспедиции... Та же история, что и с телефонными звонками, повторилась, когда нас стали засыпать телеграммами и письмами... Один из крупнейших цирков предложил нам поистине баснословную сумму за исключительное право демонстрации снежного человека, если мы привезем его живым в Европу...»
Легендарная сторона проблемы йети стала очевидна, когда «со всех концов света посыпались газетные заметки и сообщения телеграфных агентств, посвященные снежному человеку»:
«...Хемиш Мак-Иннес, молодой шотландский альпинист, сегодня прибывший в Новую Зеландию, убежден, что снежный человек проходил мимо его палатки в базовом лагере в Гималаях на высоте 5500 метров».
«...Как сообщило сегодня вечером малайское радио, волосатые существа с клыками, по-видимому, являющиеся полулюдьми и полуобезьянами, появились из густых джунглей в Северной Малайе и напугали деревенских жителей...
Затем снежный человек покинул Малайю, чтобы столь же внезапно появиться на далеком западе Канады».
Еще большим ажиотажем сопровождалось вскрытие усыпальницы дотоле неизвестной пирамиды неизвестного фараона Сехемхета, найденной Гонеймом.
«Последние несколько дней были сплошной нервотрепкой. В газетах замелькали заголовки вроде «Сияние золота из гробницы фараона» или «Золотые россыпи недостроенной пирамиды»...»
Последняя стадия раскопок происходила под аккомпанемент газетной, радио– и телешумихи. И, однако, едва ли не больший интерес к книге Гонейма, чем надежда на сокровища фараона, увы, тщетная, вызвала тайна пустого саркофага, несчастный случай во время раскопок, а затем трагическая гибель автора, которая вкупе с легендой о «проклятии фараона» придала истории археологического открытия ореол таинственного и ужасного.
Каждая из этих историй не похожа на другую. Разные науки, разные проблемы, разные задачи. Но общее, что привлекает к ним жадное внимание публики, это «обаяние неизвестного», как проницательно назвала свою статью об «ужасном снежном человеке» «Daily Mail».
Обаяние неизвестного – это обаяние непознанного, которое должно быть познано; это тяга к раскрытию тайн природы, которая свойственна человеку вообще и кажется столь естественной в эпоху бурного развития науки и техники.
И гораздо больше «обаяние неизвестного» – это обаяние непознанного и непознаваемого, обаяние тайны, которую нельзя открыть ключом разума, которая не становится знанием, а, напротив, принимает очертания чуда.
«Многие, я знаю, будут радоваться нашей неудаче в достижении основной цели, – пишет в заключение своего отчета Иззард, – тому, что одна из последних великих тайн в нашем слишком хорошо изученном мире остается нераскрытой и по-прежнему бросает вызов любителям приключений. Это чувство в какой-то степени разделяю и я сам, ибо жизнь на нашей планете не будет более привлекательной после того, как на ней не останется ничего неизведанного».
Новый прилив этого своеобразного романтизма, этого научного мистицизма, который присущ человеку всегда, так же как всегда ему присуще стремление к точному знанию, отразился и в книге профессионального ученого-археолога Гонейма: «О раскопках древнеегипетских гробниц написано столько романтической чепухи, что теперь многие археологи, по-видимому, в знак протеста, «замораживают» свои отчеты, стремясь быть строго научными...
Стараясь писать холодно и бесстрастно, я изменил бы самому себе. Поэтому скажу честно: когда через две недели после катастрофы (обвал шахты с человеческими жертвами при раскопках пирамиды, который местные жители приписали сверхъестественным причинам. – М. Т.) я собрал рабочих и мы снова приступили к расчистке входной галереи, мне было как-то не по себе...
Тот, кто ни разу не ползал в одиночестве по безмолвным темным ходам под пирамидой, никогда не сумеет по-настоящему представить, какое ощущение временами охватывает тебя в этих подземельях. Мои слова могут прозвучать неправдоподобно, однако я знаю, что каждая пирамида имеет свою душу, в ней обитает дух фараона, который ее построил».
Здесь «тайна» совсем иного рода, но, кажется, загадки древних цивилизаций привлекают в последнее время не меньшее внимание, чем загадки природы и вселенной.
И вот на поверку оказывается, что какой-нибудь интеллектуал вроде Марчелло так же нуждается в чуде, как дурочка Эмма и бедняжка Кабирия...
Конечно, ему нужна не мадонна в бумажных розах, не раскрашенные ангелочки, разлапистые подсвечники и деревянные спасители в лавчонках церковных принадлежностей – весь этот наивный реквизит, столь излюбленный Феллини в его фильмах.
Для того чтобы современный Марчелло согласился поверить в чудо, надо, чтобы оно было обставлено по всем правилам науки и техники: фотографиями, фактами, формулами, философией.
Только в этом случае он, которому смешны мещанские суеверия Эммы или невежественное легковерие Кабирии, со своей стороны готов поддаться гипнозу чуда. Кстати, и церковь, в особенности католическая, идет навстречу Марчелло: она больше не настаивает на буквальном понимании своих эсхатологических легенд. Она готова придать им символическое значение и совместить Библию с астрофизикой. Но каковы бы ни были условия Марчелло принять чудо, готовность его от этого не становится меньше.
3. Убийца Санта-Клауса
И отверзся храм божий на небе и явился ковчег завета его... и произошли молнии и громы и землетрясение и великий град.
Апокалипсис, II
...В одно прекрасное воскресенье американские радиослушатели, включив свои приемники, услышали внеочередное сообщение чрезвычайной важности: неподалеку от Гроверс-Милл (штат Нью-Джерси) в 20 часов 50 минут приземлился странный летательный снаряд. На место происшествия срочно выехали специалисты. Из снаряда начали высаживаться неизвестные существа явно не земного происхождения.
Началась паника. Во все концы зазвонили телефоны. Кто кинулся звонить на радио в надежде получить какие-нибудь дополнительные сведения, кто справляться о судьбе своих родственников, на беду проживающих в указанном штате; одни бросились спасать свои вклады в банках, другие – жизнь своих близких. Дороги и телефонные линии были забиты до отказа.
По радио продолжали поступать тревожные сообщения. Вот уже первая жертва марсианского нашествия открыла недружелюбные намерения пришельцев. Паника, разрастаясь, охватила миллион американцев...
Что это – начало научно-фантастической повести? Нет, это факт, приведенный американским астрофизиком Дональдом Мензелом в его книге «О летающих тарелках».
То есть фактом является, конечно, паника, достигшая столь устрашающих размеров (миллион из шести миллионов радиослушателей – такова статистика веры в чудо). К научно-фантастическому жанру относилась лишь радиопередача, осуществленная режиссером Орсоном Уэллесом по роману Герберта Уэллса «Война миров».
Допустим даже, что радиопостановка по знаменитому роману была сделана автором знаменитого фильма «Гражданин Кейн» со свойственным ему размахом и силой. Но миллион американцев, без труда поверивших в нашествие межпланетных чудовищ? Тут есть над чем задуматься...
Мензел приводит результаты обследования, проведенного по этому случаю, и разнообразие мотивов, от мелочных до великих, оказывается безгранично – один радуется, что страх перед марсианами будет стоить его теще десяти лет жизни, другой думает поправить при этом свои пошатнувшиеся дела, третий надеется, что нападение с иной планеты объединит наконец жителей Земли, четвертый считает – пусть уж лучше марсиане, чем фашизм...
Но как бы ни были разнообразны индивидуальные мотивы, статистика обнаруживает скрытую готовность поверить в чудо, которая носит уже не индивидуальный, а очевидно массовый характер. Тот несколько повышенный интерес ко всему таинственному, который угадывался за интересом познавательным в связи с йети или марсианскими фигурами фресок Тассили, приобретает здесь уже откровенно мифологический уклон.
Одному из современных мифов и посвящена книга Дональда Мензела:
«Первобытный человек верил в демонов, духов, эльфов, домовых, драконов, морских змеев и в другие сверхъестественные существа, созданные его фантазией... Мы больше не верим ни в духов, ни в драконов...
И вот теперь мы наблюдаем летающие тарелки. Что это за штуки?
...Средний американец хочет верить, что тарелки – это космические корабли и что целые стаи тарелок с экипажами на борту непрерывно носятся над Землей.
Тот, кто пытается разоблачить межпланетную теорию тарелок и разъясняет, что это просто явления природы, признания не получит. Мы, американцы, любим предаваться иллюзиям. И не любим, когда нам говорят, что Санта-Клаус – это сказка».
Так пишет профессор Мензел, как бы суммируя эту странную, но очевидно обнаружившуюся потребность современного образованного человека в чуде.
Книга имеет двоякую задачу.
Вниманию тех, кто хотел бы выяснить действительную научную подоплеку таинственных явлений, известных под названием летающих тарелок, Мензел предлагает свою гипотезу миражей и оптических обманов. Верна ли она или нет, пусть решают коллеги Мензела.
Но так ли уж многие его читатели действительно хотели бы убедиться, что летающие тарелки – миф, возникший из оптического обмана?
Мензел сам подробно и обстоятельно отвечает на этот вопрос, ибо «своеобразный случай массового психоза» интересует его, по-видимому, не меньше, чем разнообразные случаи появления летающих тарелок. Его книга посвящена столько же исследованию оптических миражей, порожденных стечением атмосферных условий, сколько миражей, являющихся порождением определенных общественных условий. Итак, оставим специалистам доводы Мензела-астрофизика и обратимся к доводам Мензела-социолога.
Снова, как и прежде, западный человек обращает (вынужден обращать) свои надежды к небесам, не имея возможности реализовать их на земле, хотя небеса заселены теперь совсем иначе... Не оттого ли, что «для веселия планета наша» – все еще! – «мало оборудована», – как невесело шутил когда-то Маяковский?
Впрочем, понятно, отчего люди легко верят в чудеса в момент, когда наука из мира изученного и знакомого снова вывела их на рубеж неизвестного.
Вопрос в другом: почему многие люди сегодня так настаивают на чуде? Настолько, что для них Мензел, предлагающий прозаически-научную расшифровку мифа, – «почти убийца Салта-Клауса», по его собственному выражению.
«Уважаемый доктор Мензел!
Некоторое время я жила прекрасной мечтой и надеялась, что когда-нибудь она осуществится. И вот появились вы и развеяли в прах все мои надежды. Как можно быть таким жестоким!
Ведь вы знаете, что в Вашингтоне почти нет мужчин? Немногие стоящие мужчины все женаты, остаются только матросы и мальчишки, слишком молодые!
Для девушки, которая работает машинисткой в военно-морском министерстве, не так-то просто встретить в наши дни подходящего молодого человека, и единственное, что ей остается, – это мечтать. И вот я создала прекрасную романтическую мечту, основанную на многих прочитанных мною статьях о летающих тарелках, это мечта о человеке из другого мира, высоком брюнете, красивом, очень умном и обаятельном: он приземляется на летающей тарелке неподалеку от моего дома.
...Утверждая, что летающие тарелки – это просто отражение, поднятые в воздух клочки бумаги, воздушные шары и т. д., а вовсе не космические корабли с разумными существами из других миров, вы разрушили мою прекрасную мечту».
Как до смешного легко узнать в этом горестном и трогательном письме молоденькой американки Ширли Увоиль души той же Эммы или Кабирии, ту же простодушную и отчаянную надежду на чудо!
Нужды нет, что там чудо представляется в виде благословляющей мадонны с улыбкой на устах, а здесь – в духе новейших достижений науки и техники – в виде межпланетного чудовища, управляемого высоким брюнетом. И то и другое сверхъестественное вмешательство нужно для исполнения мечты – самой простой, житейской, обыкновенной для естественнейшей из человеческих надежд...
Увы, вера в чудеса науки и техники зиждется подчас на той же элементарной человеческой надобности, что и просто вера. Парадоксально, но факт: она сама подчас превращается в свою противоположность – в подобие наукообразной религии.
«...Легенда о летающих тарелках держится не только на желании людей увидеть, как научная фантастика становится былью, – пишет Мензел. – К своему удивлению, я обнаружил, что существует своего рода «культ летающих тарелок». Нам неизвестны имена верховных жрецов этой организации и как возникли догматы этой веры. Но тысячи людей, несколько ревностных теоретиков и множество истинно верующих, считают летающие тарелки настоящими космическими кораблями, которыми управляют их экипажи. И десятки весьма солидных журналов приобщили немало заблудших душ к новой пере.
Легенда о «маленьких человечках» (жителях Венеры. – М. Т.) таинственно оживает вновь и вновь. Пусть это неправда, но это должно быть правдой!»
Итак, летающие тарелки стали своего рода культом. Для многих нерелигиозных или не слишком религиозных людей гипотетические пришельцы из космоса фактически заменили собой мадонну и ангелов. Они стали мифом современного человека. Именно мифом, если даже принять увлекательные теории ученых Агреста и Сагана о том, что космические корабли действительно появлялись на Земле (Агрест рассматривает в свете этого предположения библейские, Саган – шумерийские легенды) .
Но тут речь идет о наших днях, о легенде, создавшейся буквально на наших глазах, и, если бы даже космическая станция «Марс-1» обнаружила на соседней планете очевидные следы разумной жизни (что, кажется, пока противоречит предположениям ученых), это ничего не изменило бы в мифологическом характере проблемы.
«Мы, живущие в век науки, знаем, что на мир нужно смотреть рационально и научно... Чем больше мы верим в науку, тем меньше придаем значения суевериям», – пишет Мензел, предлагая читателю свое – рациональное и научное – объяснение тайны летающих тарелок. По множество неопровержимых фактов, приведенных нм же самим, заставляет профессора тут же сделать неутешительную оговорку: «Хотя люди и претендуют на научность мышления, лишь немногие отдают себе отчет, в какой мере предрассудки все еще отравляют, наше сознание». «Все еще», пишет Мензел, сам невольно отдавая дань распространенному предрассудку, что противоречия сегодняшнего дня есть не более как пережитки дня вчерашнего. Между тем размышления самого Мензела о социально-психологических причинах, ежедневно порождающих мифы, приходят в противоречие с этой довольно наивной версией.
