Текст книги "Герои «безгеройного времени»"

Автор книги: Майя Туровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Прославленная оперная дива Греции приняла предложение знаменитого итальянского режиссера Пьера Паоло Пазолини и отправилась сниматься в роли Медеи в экранизации античного мифа в варианте Еврипида.

А героиня современного мифа Джекки Кеннеди вновь появилась на обложках и первых страницах иллюстрированных еженедельников в качестве Джекки Онасис – супруги одного из богатейших нефтяных магнатов Греции и новой хозяйки знаменитой яхты «Кристина».

Если прав был Шекспир, написавший: «Весь мир – театр, все люди в нем актеры И каждый не одну играет роль»; если правы социологи, цитирующие эту поэтическую метафору в обоснование своей научной гипотезы «ролей», которые один и тот же человек исполняет в различных социальных аспектах своего бытия, то новая роль, принятая на себя Джекки Онасис, сильно отличается от благородной роли первой леди Америки, ее «демократического величества», как и от трагической, скорбной роли вдовы президента.

Молодая женщина, рано потерявшая мужа, привлекательная, обеспеченная, известная, снова выходит замуж – в этом нет ровно ничего из ряда вон выходящего или странного.

Но Джекки Кеннеди, ставшая Джекки Онасис, заняла совсем другое место на современном газетно-журнальном Олимпе, в системе современной мифологии.

Если переложить закон синусоиды общественного мнения в термины литературы, то драматургия сенсации восходит к классической поэтике Аристотеля. Потому что, как и древнегреческая драма, в основе своей она имеет миф.

Комикс, именуемый «светской хроникой» или «колонкой сплетен», не может стоять на месте: его герои входят в поле зрения публики в момент очередной «перипетии» своей судьбы. Именно так случилось с Джекки Кеннеди, ставшей Онасис.

«Перипетия» сопровождалась «узнаванием», то есть переходом от незнания к знанию. Началось обратное развертывание фабулы уже сложившегося трагического мифа куда-то в мещанскую драму с оттенком современного абсурда.

Я пишу о жанре, а не о живых людях, которые где-то там в своих комнатах, в каютах яхт или в уединении сада улыбаются, обмениваются понимающим взглядом, плачут в подушку, дрожат за здоровье детей, мучают друг друга ненужными ссорами, непониманиями, опасениями, ревностями, просыпаются ночью в страхе или отчаянии, пьют снотворное и сердечные капли в напрасном и бессильном сожалении о прошлом, у которых ноет сердце, болит горло, печень, ломит поясницу, которые испытывают внезапную боль нежности к ребенку или радость ласки, близости, преходящее удовольствие от нового платья или даже безотчетное счастье просто существовать, быть...

Я ничего о них не знаю.

А может быть, знаю все, потому что я тоже человек со всем своим «человеческим, слишком человеческим», с теми же пятью чувствами и с тем же шестым чувством ощущать мир и испытывать на себе все удары жизни.

Но я пишу не об этом.

Я пишу о том, что лишенный единого бога, как никогда, нуждается в целом пантеоне божеств и полубожеств, наделенных его же собственными достоинствами и пороками, страстями и слабостями, но поднятых на котурны публичности.

В 1969 году были опубликованы мемуары Мери Галлахер «Мои неправдоподобные годы с Джекки», и за государственным фасадом Белого дома еженедельники открыли читателю обычные и даже пошлые проблемы любого частного дома.

Я не знаю причин, по которым Мери Галлахер, в течение восьми лет исполнявшая официальную должность личного секретаря Жаклин Кеннеди, сочла необходимым вынести на всеобщее обозрение ее банальные семейные тайны. Я лишь констатирую на синусоиде общественного мнения ту точку, где это стало возможно и даже желательно.

Хор репортеров, комментирующий на современной орхестре действия любой знаменитости, одинаково легко оборачивается благосклонными богинями Эвменидами и карающими Эриниями.

При этом готовность перемены массового восприятия вовсе не обязательно лежит в сфере идеологии: «и я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал». Скорее, она кроется в капризах эмоций.

Джекки Онасис отбросила свою тень в прошлое Джекки Кеннеди. Коллективный рапсод, именуемый mass media, начал создавать своего рода антимиф. И чем выше был градус энтузиазма, тем ниже роняли теперь прежний кумир.

Я нс буду подробно излагать читателю содержание мемуаров. Они похожи на все сплетни в мире, только ставшие всемирными. Они касаются пристрастия Жаклин к туалетам, ее расходов и прочая и прочая.

Но миф всегда несет в себе типическое содержание. И антимиф Джекки Онасис есть в то же время архетип времени: он выражает общее движение от романтических надежд «новых рубежей» Кеннеди к прагматизму реальных миллиардов Онасиса.

Одни и те же факты допускают в разных версиях мифа разность трактовки. Драматическое у Манчестера путешествие Жаклин по Европе после смерти ребенка приобретает в мемуарах тот же обывательский оттенок. Это создает сенсацию. Сенсация в свою очередь создает миф.

Так или иначе, но если пересчитать масштаб Белого дома на масштаб простого дома или даже квартиры, то весьма сенсационные, даже скандальные записки о «неправдоподобных годах с Джекки» могут быть сведены к правдоподобной, общеизвестной и даже уже набившей оскомину формуле «общества потребителей».

При этом само превращение героини героической саги Джекки Кеннеди в постоянную маску скандальной хроники Джекки Онасис вычисляется по той же формуле. Однажды избирая публичность, человек не просто открывает свою жизнь на всеобщее обозрение. Сознательно или бессознательно он отчуждает ее от себя, превращает в товар, отдает в сферу потребления, притом широкого.

«Эффект публичности» необратим: можно сменить трагическую маску на прагматическую, как это случилось с Джекки, или беспечную улыбку звезды на трагическую гримасу, как это было с Мерилин Монро, но никому не дано добровольно сойти с охрестры в спасительную тень частного бытия.

Да никто этого и не желает по правде: жалуясь на публичность, страдая, спасаясь от нее, за нее платят деньгами, репутацией, даже жизнью, лишь бы не безвестностью.

Мифологический аспект «общества потребления» сказывается в характере самого потребления: вещь оценивается не но качеству своему – эстетическому ли, практическому или функциональному, но по чистой условности, по ярлыку фирмы: «от такого-то».

Тот же механизм действует в сфере потребления сенсаций: погоня за тряпками, допустим, или жажда драгоценностей, свойственные миллионам и миллионам женщин, приложенные к имени Джекки, приобретают скандальность. А скандальность создает в свою очередь нечто вроде ореола: антинимб...

Нарушив некую заповедную черту трагического образа. героиня перешла в сферу бытовой комедии, и Эллочке-людоедке от Капитализма приятно вместе с легкой завистью испытать самодовольную снисходительность: так вот они какие, эти знаменитости...

Следующая точка на синусоиде общественного мнения – статья лауреата Пулитцеровской премии Фреда Спаркса, касающаяся уже образа жизни четы Онасис, достаточно, впрочем, освещенной в нашей печати, так что пересказывать ее финансовые и эмоциональные подробности я не стану тем более.

Итак, я опускаю подробности миллионерской жизни и привожу заключительный многозначительный диалог четы американских туристов, путешествующих по Европе:

– Но он маленького роста! – воскликнул муж, увидев нефтяного короля рядом с рослой Джекки.

– А ты взгляни на него, когда он стоит на своих деньгах, – отпарировала жена.

Миф, таким образом, пока что складывается в трехчастную форму: «у власти», «у гроба», «у денег»...

...А я и не скрываю, что слово «миф» – не более как развернутая метафора, которую кто только и куда только теперь не горазд употреблять. Это не более как придуманная мною литературная форма. Я надеюсь, что у каждого мало-мальски грамотного человека название «Орестея» вызывает хоть какие-то воспоминания или ассоциации. Но едва ли кто, кроме детей и специалистов, может удержать в памяти все те бесчисленные свары и склоки на Олимпе между сребролуким Аполлоном, златой Афродитой, светлоокой Афиной Палладой и, наконец, Громовержцем-Зевсом и его законной Герой, которые вызвали вероломное похищение Прекрасной Елены (секс-бомбы, как сказали бы теперь) Парисом из царственного дома ее мужа Мене лая, игру оскорбленных самолюбий в клане Атридов, а также среди прочих греческих героев, что в конце концов привело их под стены Трои под предводительством старшего из Атридов – Агамемнона.

Выбор литературного приема подчас происходит безотчетно, по какому-то бессознательному инстинкту. И когда я написала «Орестея» – «рок Кеннеди», то употребила просто броскую аналогию, не думая еще о том, что за ней скрывается.

Между тем форма мифа – особенно античного – это есть то перечисление событий, в котором отсутствие очевидных причинно-следственных связей взывает к божественным склокам и вмешательствам, а общее неотвратимое движение событий вызывает к жизни понятие «рока» и «трагической вины»...

При этом побуждения психологические, так сказать, личностные вообще остаются величиной неизвестной: каждый по-своему волен толковать, почему царица Клитемнестра – сводная сестра Прекрасной Елены, – устроив достойную встречу своему супругу Агамемнону после девятилетней осады Трои, тут же зарезала его в бане с помощью своего любовника Эгисфа. Была ли это женская оскорбленность из-за его известных грешков по женской части? Ревность к пленнице Кассандре? Желание сохранить за собой власть? Или старая, затаенная обида за дочь Ифигению, которую отец согласился принести в жертву Троянской войне? А может быть, она обыкновенно, по-бабьи была влюблена в Эгисфа – лучшего любовника, наконец, более доброго, по-человечески преданного, чем высокородный сын Атрея?

Миф не дает ответа на эти вопросы, как не может их дать и колонка светских сплетен, – они остаются достоянием сравнительно узкого круга близких, самого человека или даже его бессознательным побуждением. Зато светский комикс с его классической перипетией-сенсацией в точности повторяет форму мифа: неумолимую самотипизацию событий в сторону «архетипа» при отсутствии причинных связей, при господстве случайности, не поддающейся прямому социальному или социологическому анализу внутри этого устойчивого «архетипа» общественного бытия. Вот почему Уильям Манчестер – создатель фамильной версии мифа об убийстве президента – приводит статистику насилий и преступлений в Остине, все угрозы, адресованные Джону Кеннеди: все, что делает убийство возможным и вероятным.

И разводит руками, сообщая, что Ли Хореи Освальд ко всему этому отношения не имел.

С другой стороны, Гаррисон, собирая разрозненные факты, упорно ищет между ними прямую причинную связь, не зная точно, идет ли дело действительно о цепи подстроенных смертей и аварий или о чем-то более общем, что можно назвать образом жизни или, если хотите, роком...

Ведь недаром в наши дни на той же унавоженной историческими страстями земле Эллады разыгрывается заурядный фрагмент античного мифа: на острове Спетсопоула, принадлежащем шестидесятилетнему нефтяному королю Ниархосу, обнаружен труп его жены Евгении с изрядной дозой барбитуратов в желудке и следами жестоких побоев на теле.

В наши дни демографического взрыва королей больше, чем во времена Троянской войны, и оказывается, что Ниархос, соперник нефтяного Агамемнона Онасиса, женился третьим браком на Евгении, дочери нефтяного же Атрея или Приама Ливаноса, дабы увеличить фамильный капитал. Тогда Онасис взял в жены вторую дочь того же Ливаноса – Кристину.

Увы, династические браки не принесли счастья дочерям Ливаноса, как не принесли они счастья дочерям Леды – Клитемнестре и Прекрасной Елене: Онасис оставил Кристину, а Ниархос был заподозрен в убийстве Евгении.

И кто скажет, что дело не стоит Орестеи?

Есть версия о самоубийстве Евгении из ревности к двадцативосьмилетней Шарлотте Форд, дочери автомобильного короля.

Есть версия об убийстве в припадке гнева, по которой Ниархос требовал развода, чтобы жениться на молоденькой француженке, а Евгения не давала развода.

Есть версия об убийстве в припадке гнева, по которой, напротив, Евгения требовала развода с выделением доли имущества, а Ниархос не давал развода.

Состоится ли людской суд и сколь окажется он объективен и есть ли божий суд, на котором истина будет взвешена на весах справедливости?

А пока – факты, версии, слухи, сплетни. «Илиада», как и «Эдда», как и «Библия», сохранила нам некоторое количество фактов, а также версий, слухов и сплеген дописьменных времен в монументальных и непреложных формах книг бытия...

Всякое, даже частное существование в той или иной мере публично – в масштабе ли отдела, учреждения, дома, улицы, района, деревни – и стоит в обратной связи с этой публичностью. Среди своих пророчеств Мак-Люен обмолвился, что с вмешательством радио и телевидения весь мир стал одной большой деревней. В урбанистических терминах можно сказать, что он стал одной большой общей кухней.

С момента убийства Бобби Кеннеди и замужества Джекки Кеннеди рок клана почти целиком отошел в область разрозненных фактов, сплетен, версий, слухов, которые продолжают движение по общей траектории рока.

Я обрываю историю светской маски, носящей ныне имя Джекки Онасис, на этом вполне случайном месте, не зная, какое продолжение последует, ибо, как поется в старой песне, «судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то сбросит в бездну без следа».

Я обрываю ее со стесненным сердцем, не зная, какие истинные душевные движения и семейные отношения скрываются за «последними» и «самыми последними» слухами, ибо в лучшем случае миф предлагает нам разрозненные факты.

Я обрываю ее со стесненным сердцем еще оттого, что кроме фактов существует рок: публичность, подобно прорицаниям древних оракулов, имеет в себе «эффект Эдипа» (термин современной футурологии): временами они сбываются или не сбываются лишь оттого, что были высказаны.

«Мысль изреченная есть ложь», – сказал поэт, но подчас она обнаруживает неизреченную тенденцию материализоваться в факт, ибо, будучи изречена, она сама становится фактором действительности...

Смерть в Голливуде

Найдена мертвой семнадцатилетняя студентка Марина Хабе. Ее отец – известный немецкий писатель Ганс Хабе только что закончил роман, рассказывающий об убийстве на сексуальной почве и послал корректуру дочери, которая проходит курс на Гаваях, а на каникулы приехала к матери в Голливуд. Книга обещала стать бестселлером. Через два месяца Марина Хабе сама стала жертвой убийства на сексуальной почве.

Место действия – Ньюкасл, Англия

Одиннадцатилетняя девочка Мери Белл совершила два убийства – мальчика трех лет и мальчика четырех лет, своих соседей. Ее сестра Норма Белл тринадцати лет не принимала в этом участия – она была лишь любопытной наблюдательницей. Суд вынес Норме Белл оправдательный приговор. Ньюкасл занимает первое место в Англии по преступности. На 100 тысяч его жителей за истекший год приходится 5 тысяч преступлений. Район Уайтхаузрод, где проживает Мери Белл, занимает первое место по преступности в Ньюкасле.

Развод по-французски

Знаменитый французский киноактер Ален Делон и его жена актриса Натали Делон разошлись после того, как им пришлось многократно давать показания по делу об убийстве их личного охранника югослава ,Марковича. Это уже второй личный охранник Алена Делона родом из Югославии, найденный мертвым. Первым был Милош Милошевич. Соучастие Алена Делона и его жены не. доказано.

Подозрение падало на близкого друга Делонов корсиканского гангстера Франсуа Маркантони, известного в преступном мире под кличкой «мсье Франсуа». Он категорически отрицает свою вину.

Через три месяца после убийства Шарон Тэйт

Английский фотограф Дэвид Бейли составил книжку портретов знаменитостей: «Коллекция бабочек безумных 60-х годов». На сотой странице Шарон Тэйт обнимала Романа Полянского. К моменту, когда книжка была готова, все ее персонажи были мертвы: убиты, утонули, разбиты дикой жизнью. Портретная галерея стала мемориальной с мрачной титульной надписью: «Гуд-бай, бэби, – и аминь».

2

Трагедия есть подражание не только законченному действию, но также страшному и жалкому,, а последнее происходи; особенно тогда, когда случается неожиданно, и еще более, если случится вопреки ожиданию и одно благодаря другому, ибо, таким образом, удивительное получит большую силу, нежели если бы оно произошло само собой и случайно, так как и из случайного наиболее удивительным кажется все то, что представляется случившимся как бы с намерением, например то событие, что статуя Миги я в Аргосе убила виновника смерти этого Мития, упав на него в то время, как он на нее смотрел; подобные вещи кажутся случившимися не без цели.

Аристотель

Даль в «Толковом словаре» определяет «факт» как «происшествие, случай, событие» и еще как «данное, на коем можно основаться». Противоположностью факту он называет ложь, вымысел, сказку.

Между тем ни на чем не основывается в наше время так много вымыслов и лжи, как на фактах, и факты, как данные, на коих можно основаться, позволяют рассматривать их в самых разных системах координат – политической, социальной, социологической, мифологической, наконец. Этим и заняты буржуазные еженедельники, отлично иллюстрированные фотографиями в большом формате, поставляющие то, что условно можно назвать пищей духовной и безусловно – манипулированием человеческими душами.

Я отсылаю читателя к предыдущей главе, где «безмотивное убийство» рассмотрено в системе его социальных связей.

Нашумевшее дело Шарон Тэйт укладывается в предложенную систему координат непротиворечиво, и если нужно практическое подтверждение гипотезы, то «самотипизирующаяся действительность» не замедлила его дать.

Здесь я рассматриваю в сфере сенсации, в системе координат современной творимой мифологии «оргию убийств в Голливуде», естественно, опуская ранее уже написанное и числя его «в уме».

9 августа 1969 года на шикарной вилле, оборудованной электронной сигнализацией, были убиты пять человек: молодая кинозвезда Шарон Тэйт, жена известного режиссера Романа Полянского, фешенебельный парикмахер Джей Себринг, дочь кофейного миллионера Эбигайл Фолджер, ее возлюбленный Войцех Фриковский и – совсем уж случайный персонаж – восемнадцатилетний Стивен Пэрент, мальчик гомосексуального склада, заехавший навестить своего друга, смотрителя на вилле. Роман Полянский снимал в это время фильм в Лондоне.

Потрясли воображение чудовищные обстоятельства убийства.

Мужчины были кастрированы. Шарон Тэйт, на девятом месяце беременности, вспороли живот и разрезали грудь. Трупы Эбигайл Фолджер в ночной рубашке и Войнеха Фриковского в пижаме были найдены на лужайке, в парке. Тела Шарон Тэйт и Джея Себринга, ее бывшего возлюбленного, были связаны вместе нейлоновым шнуром и повешены. На голову мужчины был накинут черный капюшон. Стивен Пэрент был застрелен в машине, по-видимому, в момент, когда он собирался уезжать с виллы «Белл Эйр». Количество ножевых ударов и пулевых ран на каждом из трупов далеко превосходило то, что нужно для простого лишения человека жизни. Телефонный кабель был перерезан. На дверях кровью написано «свиньи».

Медицинская экспертиза установила, что четверо убитых (кроме мальчика) находились в состоянии наркотического опьянения. Все это вместе, по словам репортеров, «напоминало мрачные фантазии Романа Полянского».

Действительно, фантазии Романа Полянского нельзя отказать в некоей кошмарной изобретательности. Вот вкратце история, рассказанная им в фильме «Отвращение», снятом в Англии.

Из двух сестер, маленьких косметичек, живущих вместе, одна испытывает необъяснимое отвращение к мужчинам. Может быть, тому виной роман ее сестры с пошловатым молодым человеком, все самые интимные перипетии которого доносятся до нее через тонкую перегородку. Так или иначе, но она не в состоянии ответить взаимностью влюбленному, робко и преданно ухаживающему за ней. Отвращение к мужчинам переходит в отвращение к грубому миру вещественности вообще – оно как бы материализуется в ободранной и приготовленной для кухни тушке кролика и горке картошки, оставленных ее сестрой, которая уезжает с любовником в отпуск.

Кролик, забытый на тарелке, из мяса для жаркого превращается в труп, протухает, разлагается – это первый труп в квартире, где героиня фильма заключает себя в добровольном одиночестве. Картофель прорастает длинными, бледными, немощными плетями. Постепенно отключаются газ, свет, телефон, за которые она не платит, хотя сестра оставила инструкции, квитанции, финансы. Ее увольняют с работы. Влюбленный, встревоженный ее исчезновением, приходит, выламывает дверь. В панике, чтобы соседи не всполошились, она убивает его подсвечником и прячет в ванну, баррикадирует дверь. Это уже второй труп в пустой квартире, где она слоняется по запущенным комнатам. Наконец является домохозяин узнать, что происходит. Девушка (ее играет Катрин Денёв), уже донельзя истощенная, все же чем-то привлекает его. К тому же она одна, беспомощна. Но в квартире странный запах – кролик превратился почти что в слизь, в ванне разлагается труп бывшего влюбленного. В страхе перед обнаружением трупа и перед грубым посягательством домохозяина она убивает и его. Это уже третий труп. Так находят ее сестра и ее возлюбленный, вернувшиеся из отпуска, – в квартире без света, без газа, без телефона, без двери, с трупами, гниющими по углам. Искусством режиссера все постепенно обращается в труп: кролик, мужчина, мебель, сама квартира... Впрочем, это еще не те «фантазии» Романа Полянского, о которых писали репортеры, – это пока лишь психологическая штудия одного чувства, быть может, чуть-чуть условная по теме, но вполне реалистическая по форме – наглядное выражение некрофилии.

Естественно было, коль скоро речь идет о преступлении, да еще таком страшном, как убийство на вилле «Белл Эйр», начать поиски с самих убитых.

Версия их образа жизни из показаний свидетелей позволяла предположить мотивы самые странные и неожиданные.

Вилла, которую арендовали Полянские, была знаменита своими вечеринками, на которые приглашали до двухсот гостей – из тех, кого называют приличным обществом (Establishment) и из хиппи с Sunset-strip, которых иногда подбирали просто на улице. Здесь курили марихуану и другие наркотики, занимались астрологией, спиритизмом, черной магией, сексом, вызывали дьявола.

Шарон Тэйт, дочь офицера, была очень хороша собой, шестнадцати лет ее сняли впервые для обложки журнала, потом она стала фотомоделью, играла в телевизионных сериях, начала сниматься в кино, ее первым возлюбленным был Джей Себринг, с которым по иронии судьбы так страшно связала ее смерть.

Джей Себринг был и сам по себе фигурой достаточно примечательной. Он начал солдатом в Корее, где, по его словам, заработал 30 тысяч долларов продажей героина и морфия. Его небольшая модная парикмахерская – скорее, клуб кинозвезд – приносила до 50 тысяч дохода в год. Стареющие любимцы публики – Фрэнк Синатра, Генри Фонда – охотно заходили сюда поболтать, между тем как хозяин «стилизовал» их уже редеющие прически под густые и пышные. Это был его бизнес и его искусство. К концу Джей Себринг имел на своем счету уже полмиллиона. Но, став богатым, он остался тем же, кем был, – чем-то вроде состоятельного хиппи.

В машине его на вилле «Белл Эйр» полиция обнаружила «Speed» – эротический возбудитель, вызывающий параноические аффекты садизма, насилия, мазохизма. Он не только перепродавал, но и сам постоянно употреблял наркотики. Он устраивал странные вечеринки – то в индийском стиле, то в духе средневековья, с экзекуциями. В таком средневековом представлении он отвел себе однажды роль повешенного – ему закрывали лицо капюшоном, читали приговор, связывали руки, надевали петлю на шею...

Можно было бы предположить, что эффектный эпизод репетиции собственной смерти – последующая легенда в духе «обратного предвидения». Но что из того, если развлечения в виде экзекуций, экстазов, заклинаний дьявола, извращенного секса всех родов и наркотиков – просто быт, который не начался и не кончился со смертью бедной Шарон? Маленькая звездочка экрана, попавшая в призрачный мир, где как-то неудобно быть «out» и каждый торопится быть непременно «in»²¹, – свобода от предрассудков истэблишмента, едва ли не более деспотическая, чем сами эти предрассудки...

Но продолжим данные репортажей.

Когда Джей Себринг стал возлюбленным Шарон, он приучил ее к ЛСД и она сделалась самой ревностной и простодушной поборницей наркотиков. Потом она вышла замуж за Романа Полянского и сменила ЛСД на марихуану. Но образ жизни остался прежним.

Полянский принадлежал к той блестящей международной элите «Плейбой-клуба», к той формации современных художников, которые странным образом соединяют весьма высокий жизненный статус с замашками и формами поведения, которые некогда именовались богемой, а теперь имитируют хиппи. Как и Джей Ссбринг, он был «богатым хиппи», только на более высоком и изощренном уровне.

Впрочем, между старой артистической богемой и этой новой ее формацией пролегает рубеж не только словесный. Если прежде Люсьены Шардоны гибли на своих чердаках и лишь Растиньяки выбивались в люди, то нынешние художники успешно соединяют талант с деловитостью. Общество охотно платит им именно за то, ‘за что уничтожало их прежде: за чудачество, за отклонение от принятой нормы. Время выворачивает наизнанку историю Растиньяка, который, поднявшись в сферу богатства и публичности, обязан имитировать на орхестре нравы чердака. Речь идет именно об имитации хиппи – достаточно искусной, но и достаточно искусственной.

Вилла за 2 тысячи в месяц, лейб-охрана за 75 долларов в день, вечеринки с черными свечами, «черной магией» – ежедневный маскарад собственной биографии.

Была ли счастлива Шарон Тэйт в этом браке? – спрашивает Джоэ Хиэмс, сосед и приятель Полянских, в своем репортаже. И отвечает: не более, чем все девушки в Голливуде.

«Меня потрясла их смерть, но в ней был своего рода рок, так как наркотики, секс, волна насилия и жестокости рано или поздно дают свои плоды».

Рок... Этот термин древнегреческой трагедии снова возникает на страницах еженедельника, где на обложке с сильно округлившимся животом, с ушедшим в себя ликом современной мадонны из Голливуда – Шарон Тэйт.

«Трагическая вина» – такой же термин мифологии, как и «рок». Казалось бы, стоит ли повторяться. А между тем даже за той незначительной частью подробностей «дела Шарон Тэйт», которую я кратко перелагаю, читатель вдруг запамятует: я рассматриваю это дело, как и историю Джекки Онасис, в системе координат современной мифологии. Это означает, во-первых, что я пишу не о Полянском, не о Шарон, не о плейбое Джее Себринге со странными наклонностями, а о масках, созданных отчасти ими самими в целях саморекламы, отчасти Эриниями и Эвменидами современного репортажа.

Это еще означает, что за вычетом суммы социальных мотивов, которые я со всей добросовестностью, со всей доступной мне пристальностью, со вниманием к источникам и даже с некоторым количеством цитат из них рассматривала в главе «Раскольников и массовая цивилизация», остается еще нечто необъяснимое, что называется «случаем», или «стечением обстоятельств», или еще не раскрытой «обратной связью», или «роком», или как хотите и где маленькая книжечка Аристотеля о правилах поэтики применима пока что успешнее, чем тома социологии с целыми словарями терминов, кстати сказать, заимствованных нередко из той же мифологии или просто из греческого.

В основе знаменитого мифа о царе Эдипе, который стал невольным убийцей своего отца – царя Лая и невинным кровосмесителем, вступив в брак со своей матерью Иокастой, который послужил, сам того не зная, причиной бедствий своих родных семивратных Фив, а впоследствии – раздора и смерти обоих своих сыновей и дочери Антигоны, – в основе всей этой страшной цепи вины и возмездия лежит крошечный факт. Однажды Лай, будучи царем Фив, поехал в гости к другому царю – Пелопсу, и, так как ему приглянулся сын Пелопса Хрисипп, он с той легкостью вероломства и нарушения моральных норм, которые вообще свойственны всякой мифологии, похитил юношу; Пелопс проклял его, и с этого происшествия, о котором потом все забыли, начались великие беды рода Лабдакидов (Лай был сыном царя Лабдака), ставшие на вечные времена легендой страдания Эдипа и скорбная жертвенность Антигоны.

Современный трагический поэт, который захотел бы написать сагу клана Кеннеди, в виде «человеческой комедии» ли, эпоса или драматического цикла (если, конечно, предположить, что современные литераторы способны на столь монументальные формы), вероятно, мог бы отыскать первое звено подобия «трагической вины» в этом мифе, предложенном самой действительностью.

Для одного это стал бы какой-нибудь похороненный в анналах случай финансового предательства, сомнительной сделки, без которой едва ли обойдется хоть одна история скорого обогащения, особенно в памятную эпоху кризиса, а именно тогда создавал свои миллионы Джозеф Кеннеди, сын Патрика Кеннеди и отец братьев Кеннеди.

Для другого это была бы историческая вина, доставшаяся в наследие сыновьям от времен, когда Джозеф был послом в Англии при правительстве Чемберлена и способствовал не только Мюнхену, но и дальнейшему изоляционизму США в уже начавшейся войне, пока в 1940 году ему не пришлось уйти в отставку.

Для третьего это был бы «грех гордыни», с каким Джозеф Кеннеди стремился стать «отцом президентов», одного за другим принося своих сыновей в жертву фамильному честолюбию...

Так или иначе, но фигура старого Джо, уже парализованного, пережившего смерть обожаемого первенца на войне, убийство Джона, вовсе не предназначавшегося им для поприща президента, и, наконец, гибель Бобби, – не менее драматична, чем история Лая. А цепная реакция убийств, катастроф, смертей, аварий, начавшаяся выстрелом в Далласе, не уступает ни «Орестее», ни злосчастьям многострадальных семивратных Фив.

Множество дельцов зачали свои миллионы в годы кризиса, десятки государственных мужей причастны мюнхенскому пакту и мало ли отцов хотели бы видеть своих 'Сыновей президентами США – героями мифа жизнь избирает немногих, и тут-то стечение случайностей, с постоянством закономерности преследующее этих избранников, складывается в некую последовательность сенсаций, имеющую все признаки рока.

Каждый человек имеет свою судьбу, свой домашний рок, слагающийся из случайностей и закономерностей его бытия; но именно сенсация – перипетия жизненной драмы, выходящая за рамки обычного, по положению ли действующих лиц, по экстраординарности ли обстоятельств, – превращает маленький рок для себя в миф для всех.