Текст книги "Герои «безгеройного времени»"
Автор книги: Майя Туровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Пессимистическая формула, выведенная Полянским, обретает в мэнсоновской «семье» жуткую достоверность: добровольное подчинение злу есть единственная форма поисков духовности, а единственное содержание этой духовности – зло.
Ужасы, которые Роман Полянский искусно провоцировал на экране и искусственно воспроизводил в жизни, – ужасы, имеющие невымышленную предысторию в невымышленном аду лагерей смерти, – через двадцать лет снова обрели реальность в повседневном быту.
...Не простодушный Митенька, ободравший в кровь •душу, прорываясь сквозь бездны страстей карамазовских, а высокоумный Иван, искушаемый интеллектуальным познанием бездн, оказался повинен в крови отца своего: так с грубой прямотой объяснил ему сводный карамазовский братец лакей Смердяков, ставший мелким бесом великого карамазовского богоотступничества. Увы, с тех пор как Иван провозгласил с безрассудной отвагой мысли свое «все дозволено человеку-богу», спровоцировав тем самым ублюдка Смердякова на убийство мерзейшего папаши, заглядыванье, подглядыванье и кокетливое заигрыванье с безднами стало прямо-таки интеллектуальным аттракционом, а про великое богоборчество карамазовское и думать позабыли, потому что с кем же бороться, если бога нет давно, а есть только звезды и идолы, «думающие» электронные машины и племенные культы местных божков?
Опять-таки я не говорю здесь о большом и общественном кризисе официальной церкви, имею в виду ту усушку и утруску в сфере духовной, которая от Раскольникова ведет к современному убийце «скуки ради», а от Ивана Карамазова – к неисчислимо размножившемуся потребителю всякого рода бездночек.
В той же Калифорнии – да разве в Калифорнии только? – экстатически молятся Христу, Будде, Сатане, бьются головой об пол и поют евангельские гимны в ритме рока и бита. Здесь есть секты ведьм, средневековых «морлоков», здесь можно купить зеленые свечи, чтобы призывать ведьм, и черные, чтобы призывать дьявола, и даже дерьмо Сатаны можно купить, не говоря уж о самом Сатане, Люцифере и прочих пророках множества сект, подобных Мэнсону...
Ницше часто называют пророком фашизма. Да разве одинокий мыслитель, силой духа своего сумевший разорвать рутину выродившейся и измельчавшей буржуазной морали и заплативший за это горькое познание величайшими страданиями плоти и духа, повинен в том пошлом и страшном прагматическом употреблении, которое сделали из его чисто духовных откровений государственные деятели третьего рейха?
Нет, не повинен.
Да, повинен.
Ибо «мысль изреченная», как я уже говорила, имеет в пору цивилизации неизреченную тенденцию становиться фактом. Так «прекрасная физика» расщепления атомного ядра стала Хиросимой.
За мучительно выстраданное кем-то богоборческое «все дозволено» миллионы людей заплатили прозаической и деловито обсчитанной бухгалтерами смертью в газовых камерах, ибо было принято буквально и к исполнению – все дозволено...
В связи с Нюрнбергским процессом, с делом Эйхмана и многими другими местными судебными делами пришлось поневоле, в процессуальном порядке, опять заглянуть в бездны (недаром Лев Гинзбург так и назвал свою книгу о Краснодарском процессе «Бездна»).
Самос кошмарное, что бездн не оказалось на месте. Был страшный полурасстрелянный-полуживой ров Бабьего Яра. Был оживший ад Освенцима, Бжезинки, Майданека, Гросс-Розена, Дахау, Маттхаузена, Бухенвальда и других лагерей смерти. Был осадок человеческих костей, пепел на дне ручьев и озер и вклад из золотых зубов в швейцарских банках. Были отдельные клинические случаи садизма или, напротив, нервных расстройств у надзирателей лагерей. Была огромная и добросовестная бухгалтерская и бюрократическая отчетность – неизвестно кому и зачем нужные «личные дела», фотокарточки и анкеты на каждого сожженного, приказы, сводки, финансовые документы, материальная часть, составившая ныне экспозиции музеев. Был слой добросовестных и исполнительных чиновников.
Была нормальная боязнь получить взыскание за плохое исполнение предписания. Было естественное желание сколотить капиталец для семьи. Было понятное рвение продвинуться по службе. Порою просто страх и желание выжить.
Бездн душевных, как правило, не было.
Это парадокс, о который спотыкается каждый, кто так или иначе пытается проникнуть в психологический феномен нацизма: повседневность, нормальность, упорядоченность, – одним словом, «обыкновенный фашизм».
С годами смысл этого парадокса становится объяснимей: нельзя жить ц аду с сознанием ада. По мере сил – те в особенности, кому была поручена работа непосредственно у сковородок, – засыпали душевные бездны кто чем мог: бумагами приказов, жизненными блага ми, идеями, карьеристскими соображениями. Иногда заливали шнапсом. Ад не возник сразу, он складывался день за днем, постепенно.
Казалось бы, новый парадокс: интерес к безднам взорвался, как бомба, пятнадцать-двадцать лет спустя.
В годы сравнительного благополучия.
Но за ним не было уже ни богоборчества, ни великого богоотступничества пророков.
Было богоотсутствие.
Быть может, здесь и лежит простая разгадка парадокса, предсказанная еще Иваном Карамазовым.
Вот два читательских отклика на деле Шарон Тэйт:
«Зверское убийство, совершенное «семьей» Мэнсона так пугает, потому что оно было самоцелью. Общественно-опасно, что убийство может стать символом пробы мужества, – это есть симптом болезни цивилизации нашего общества процветания. Мы еще будем грезить о тех временах, когда гангстеры пытали и убивали только ради денег».
«А что, собственно, может поразить в этом убийстве? Разве государственно-организованное истребление других народов или смертные пытки собственных граждан не в сто раз страшнее этой эскапады сумасшедшего?»
На дне обоих откликов, как до сих пор не размытый осадок человеческих костей на дне ручьев и озер, опыт прагматически осуществленной утопии: все дозволено.
За личной трагической виной Романа Полянского, искусившего дьявола и вкусившего от дьявола, более общая трагическая вина: все показано, рассказано, обезболено, обезбожено, обезморалено, обезреалено кругооборотом Сенсации, ежедневно осуществляющей с действительностью прямую и обратную связь...
Какая-то цепная реакция вины и возмездия, случайности и закономерности, кристаллизующаяся, как в истории Кадма, убившего дракона и посеявшего зубы дракона, в каком-нибудь деле Шарон Тэйт...
Каннибалы
Пока идет процесс над Сатаной Мэнсоном, его последователи множатся. Стэнли Пин Бэкер двадцати двух лет съел человеческое сердце. В штате Монтана Бэкер и его друг остановили машину с одиноким водителем, которая шла в Иеллоустонский парк. Все трое переночевали на берегу реки Иеллоустон, а наутро Бэкер застрелил подобравшего их человека из револьвера, ножом расчленил труп, отрубив голову и конечности, спустил их в реку, вырезал сердце и съел его. Авто Шлоссера было задержано, и Бэкер, похожий обликом на Мэнсона, заявил, что он приверженец культа Сатаны и съел сердце убитого во славу дьявола.
В Санта-Ана (Калифорния) четверо молодых людей убили учительницу тридцати одного года, мать пятерых детей. При эксгумации трупа было обнаружено отсутствие сердца, легких, правая рука отрублена. Хард, двадцати лет, заявил, что это священный акт. В день он принимает от 50 до 75 наркотических таблеток.
На бульваре Сансет можно купить пластинку Мэнсона «Культ любви и террора».
Дебют Карлино
София Лорен в постели роженицы позирует ста пятидесяти фотографам со всего света со своим сыном Карлино.
В день, когда Карло Понти II исполнилось два месяца, он получил в подарок от отца охотничий замок ценой в 2,5 миллиона долларов.
В своем парке счастливое семейство – София Лорен, Карло Понти и маленький Карло позируют фешенебельному фотографу лорду Сноудону. Его собственная семейная жизнь с принцессой Маргарет, сестрой королевы, пришла к краху.
Интервью Брижитт Бардо после развода с Гунтером Саксом
Знаменитый немецкий плейбой и Брижитт Бардо решили разойтись, так как «потеряли друг друга из виду», по словам французской звезды. В своем интервью она сказала: «Я остаюсь символом чистоты. Современную молодежь я нахожу нездоровой. Она не пережила ни войны, ни лишений и не знает, каким идеалам следовать. Среди них много бездельников. Я тоже люблю свободу, но я работаю».
В день, когда Гунтер Сакс женился снова, Брижитт Бардо получила французский приз «Триумф популярности». Она вышла в очень короткой мини из металлических бляшек эксцентричного модельера Пако Рабоне и сказала: «В следующем фильме меня откроют».
Брижитт Бардо подает в суд на бульварную газетку, которая объявила, что она собирается ложиться в клинику, чтобы подтянуть кожу. «Разве я так стара? Я просто посещала свою парикмахершу, которая лежит в госпитале, – вот и все».
Лиз Тэйлор в пятом браке
Американская кинозвезда Элизабет Тэйлор чувствует себя счастливой в браке с Ричардом Бартоном, она заявляет, что можно быть толстой и сексуальной.
Лиз Тэйлор устраивает скандал Ричарду Бартону, который, снимаясь в очередном фильме, по ее мнению, слишком страстно целовал партнершу. Супруги швыряются стульями и томами Шекспира.
Бартон купил Лиз Тэйлор бриллиант в 69,42 карата за миллион долларов и заказал копию за три с половиной тысячи. Фирма заявляет, что разница лишь в цене.
3
Так как поэт есть подражатель, подобно живописцу или какому-нибудь другому художнику, то необходимо ему подражать непременно чему-нибудь одному из трех: или он должен изображать вещи так, как они были или есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть.
Аристотель
Принято считать, что жизнь, как она есть, бессюжетна; «синема веритэ» снимает в лучшем случае интервью и подробности повседневности, а всякого рода дневники или мемуары запечатлевают поток действительности. И только искусство вносит свои организующие элементы: сюжет, композицию, типизацию, идею.
Но между тем как искусство тщилось и тщится постигнуть у жизни эту свободу и непринужденность внутреннего ее движения, видимую эту и пленительную необязательность сюжетных сцеплений вне строгих канонов всяческих правил и поэтик, действительность обнаруживает вдруг в самой себе ту классическую завершенность фабулы, ту античную строгость композиции, ту степень абсолютной полноты самовыражения, которая не частную какую-нибудь идею приводит на ум, а нечто более общее, что я назвала условно «архетип» на научном жаргоне и метафорически: миф.
История сохранила нам немало такого рода фигур, житейских историй и исторических жизней – по большей части в формах все того же искусства, а отчасти и в формах самой истории. И если я называю «самотипизирующуюся действительность» явлением существенно новым, это означает лишь вмешательство mass media, которые ежечасно, ежедневно, еженедельно предлагают зрелище жизни «в формах самой жизни», что вовсе не тождественно «жизни, какова она есть». Это может означать также, что в свете разнообразных катаклизмов – моральных, научных, политических – растворенные в повседневной реальности закономерности бытия кристаллизуются вдруг в каких-то лицах или судьбах до твердости и внутренней собранности молекул алмаза.
И еще это означает ту тайну дня завтрашнего, ту завораживающую неизвестность за ближайшим поворотом времени и пространства, которая одна в глазах современного человека, перепичканного информацией всех родов и срыванием всех и всяческих масок, остается прибежищем любопытства, надежды или отчаяния.
Короче, если Шекспир справедливо сказал: «весь мир театр», то в наши дни справедливо будет сравнить его еще и со стадионом, где нетерпеливые зрители, заприходовав все исходные данные игроков и команд, все же не в состоянии предугадать даже ближайшие повороты игры, игру темпераментов, воль, и волю случая, решающую вдруг исход поединка и странным образом прочерчивающую траекторию рока. Вот почему спорт отнимает популярность у искусства, держа первенство в сфере Сенсации.
Иллюстрированный еженедельник, отработанный издателями за долгие годы изучения читательского спроса, прилежного усвоения уроков телеэкрана, дитя рекламы, моды и глобальных проблем века – классический жанр «самотипизирующейся действительности», осуществляющей свои сюжеты в формах Сенсации23.
Здесь есть непременная хроника быта царствующих – и находящихся в изгнании – августейших фамилий и скандалы из жизни кинозвезд.
Есть из ряда вон выходящая криминальная история и серьезные статьи, очерки, опросы, советы, посвященные проблемам современного брака и «сексуальной революции». Есть проблемы революции политической – демонстрации, забастовки, столкновения с полицией, студенческие волнения, «малые войны» на всех континентах. Есть кризис церкви во всех его вариантах. Есть новости спорта и новости «бита» – музыкальных дерзаний молодежи. Есть чудеса науки и техники. Есть этнография и тайны жизни животных.
Кроме того, есть комикс, «крими», испытания автомобилей, кулинарные советы и советы, где провести отпуск, есть «служба здоровья» и реклама, реклама, реклама...
Перечень рубрик – перечень потенциальных точек пространства и времени, тех «волн вероятности», на которых скорее всего может вспыхнуть Сенсация.
Сенсация часто выполняет роль перипетии большой фабулы мифа, роль узнавания; но порой она сама имеет свою малую фабулу. Происходят самые странные сдвиги из одной сферы бытия в другую, и часто большое и серьезное сводится к смешному и пошлому благодаря лихорадочной мании публичности.
Не только спорт, кино, полицейский отчет – это, так сказать, естественное ее достояние, – но сама наука в самом высоком смысле может попасть в сферу Сенсации и даже стать модой.
Одним из великих мифов XX века останется навсегда история Альберта Эйнштейна.
Как могло случиться, что теория относительности – одна из самых труднодоступных научных идей – стала первой всемирной научной сенсацией XX века? Быть может, тут сыграло роль побочное обстоятельство: предсказанного Эйнштейном астрономического эффекта – отклонения перигелия Меркурия, которое должно было подтвердить либо опровергнуть его невероятную теорию, ждали, как ждут исхода матча века. Автор теории относительности выиграл матч и стал научной сенсацией номер один. Личные, человеческие чудачества Эйнштейна – простые, нерекламные, естественные проявления его гениальной и необычной личности сделали его живой легендой и стали впоследствии прототипом для многих и многих, желавших создать в сфере публичности свой образ чудака и гения.
Разочарование, постигшее творца физики XX века после Хиросимы, и проклятие своей профессии завершили фабулу великого и трагического мифа, говорящего о мощи и о проклятии человеческого познания...
Эйнштейн не всходил на орхестру и не претендовал на роль протагониста – сдвиг в сферу Сенсации произошел почти случайно, – но история разыграла с его участием одну из самых величавых духовных драм современности.
Доктор Кристиан Барнард осуществил в клинике в Кейптауне пересадку человеческого сердца. Не он один занимался этой проблемой, и даже не он пока достиг наибольших результатов. Но он был первым, и он стал Сенсацией номер один – еще бы, у человечества появилась надежда на еще один крошечный шаг в сторону бессмертия!
Сначала доктор Кристиан Барнард появился на страницах еженедельников в белом халате и шапочке хирурга, в окружении своих пациентов. Отчеты о здоровье Блайберга печатались, как сводки боев, – давление, температура, вес, пульс, настроение. Потом Блайберг все же умер.
Но к этому времени доктор Барнард – уже не Кристиан, а фамильярно Крис – снял белый медицинский халат и его открытая вполне кинематографическая улыбка замелькала в светской хронике, на модных курортах, среди звезд экрана и представителей титулованной и финансовой элиты.
Между тем оказалось, что пересадка сердца поставила человечество перед новыми и мучительными моральными проблемами.
Между тем оказалось, что человечество еще не определило простейших и важнейших истин своего общественного бытия.
Еще не так давно французский писатель Анри Веркор написал фантастический роман «Люди или животные?», пытаясь побудить человечество выработать определение, или, как говорят в науке, дефиницию: что же оно такое – человек, именуемый «homo sapiens»? Прошло совсем не много времени, и жизнь сама, разыграла фантастический сюжет, требующий дефиниции другого, не менее фундаментального понятия...
Знаменитейшего хирурга доктора Дентона Артура Кулей в Техасе, коллегу доктора Барнарда, совершившего пока что наиболее удачные пересадки сердца, прокуратура штата привлекла к ответственности по обвинению в... краже сердца. Оказалось, что не существует не только определения, что же такое человек, но и определения, что такое смерть.
Смерть просто констатируется врачом, а так как на этот раз врачи принадлежали к бригаде доктора Кулей и, следовательно, могли считаться заинтересованными лицами, то...
Следует создать точную дефиницию смерти.
Каждый волен прожить свою судьбу, как он желает. Быть может, вполне достаточно, что доктор Кристиан Барнард отважился совершить пересадку человеческого сердца первым. И, хотя он опубликовал мемуары «Гакова моя жизнь» – а может быть, именно оттого, что он опубликовал эти мемуары, – я не намерена писать о нем, «как он есть». Я пишу о том бегстве в сферу чистой публичности, которое добровольно совершил доктор Кристиан Барнард из Кейптауна, первым совершивший пересадку человеческого сердца.
Отныне никто уже не обсуждал его работу в клинике. Сенсацией стало сообщение о его разводе с первой женой Алеттой Гертрудой Лоув (Ловти), медсестрой, с которой он прожил двадцать лет и прижил двоих теперь уже взрослых детей.
Сенсацией стали его отношения с Джиной Лоллобриджидой и тяжба по поводу ее писем, которые грозилась опубликовать брошенная Ловти.
Сенсацией стал роман, а затем брак сорокатрехлетнего Криса Барнарда с девятнадцатилетней дочерью африканского миллионера Барбарой Цёльнер...
Теперь уже пресса обсуждает, не приведут ли размолвки между молодыми супругами к новому разводу. И это значит, что Крис Барнард отдал свою жизнь на всеобщее обозрение и вступил в ту прямую и обратную связь с публичностью, которую он уже не волен порвать. Он получил прозвище «Караян от медицины», и оно насмешливо и иронично, хотя кто же усомнится в том, что Караян – замечательный, редкий, серьезный музыкант?
По его общеизвестные претензии на светскость... Но его спортивная самореклама... Но туалеты его супруги... Но его страсть мелькать на страницах...
Эйнштейн был сенсацией своего времени, он стал великим мифом столетия, но никогда, ни на минуту не становился он звездой светской хроники.
Крис Барнард, «Караян от медицины», как и многие другие Караяны от... – замечательные, талантливые, иногда даже великие в своей области искусства или науки – становятся звездами, обуреваемые жаждой публичности.
Это не так просто дается. Над этим надо работать – изо дня в день. Появляться везде, где появляться положено, метаться из конца в конец света. Создавать свою Легенду в поте лица, свой образ, свои чудачества. Этому приходится жертвовать – не бояться показываться в смешном, не очень достойном виде: никто не знает, в какой точке может начаться вдруг обратное развертывание фабулы и где синусоида общественного мнения изменит свое направление. Жизнь на орхестре всегда риск. Она всегда гонка: быть приглашенным к...: показаться на...; получить последнюю модель от...; быть сфотографированным для...; выйти в свет с...; всегда быть «in» и не оказаться «out». И главное – не быть, не быть, не быть забытым!
Между тем публика, ежедневно, ежечасно получающая оглушающую дозу сенсаций, безмерно устает от своих еще вчерашних, еще сиюминутных идолов и кумиров.
Брижитт Бардо, переросшая амплуа полуребенка-полуженщины и мечущаяся в поисках нового экранного, но и светского амплуа; Джекки Онасис, добровольно сложившая нимб вдовы президента и ставшая всесветной покупательницей; бывший биттл Джон Леннон со своей японской женой Иоко Оно, исповедующий буддизм, любовь на публике, социальный протест; бывший биттл Мак-Кэртни, заявивший, что предпочитает лоно семейной жизни былому содружеству; эксцентричный наследник английского престола, приспосабливающий кухонный стул для катанья на водных лыжах, и снова Крис Барнард, и снова Караян и Лиз Тэйлор с Бартоном – эти вечные маски светского комикса – все это длится и длится, и уже все невкусно, пресно, постно, временем охлаждено...
Каждое время имеет свои великие движущие пружины, свои страсти; страсть публичности – одна из самых фанатических страстей нашего времени; как демоническое честолюбие леди Макбет; как романтическая любовь Вертера; как разрушительная жажда познания Ивана Карамазова; как воля к власти, провозглашенная Ницше.
Американский писатель Норман Мейлер назвал свою книгу бравирующе и иронично: «Самореклама». Он угадал, быть может, modus vivendi – дух времени – больше, чем думал сам.
Исследующий, наблюдающий луч меняет движение электрона. Средства массовой коммуникации возвели Сенсацию в ранг божества.
...что касается содержания, то трагедия из ничтожных мифов и насмешливого способа выражения... уже впоследствии достигла своего прославленного величия.
Аристотель
Если верить словарям, то сенсация – всего лишь «сильное впечатление от какого-либо события», либо же «событие, производящее такое впечатление».
Но в наши дни сенсация такой же наркотик, как ЛСД или марихуана, такой же род познания, как научно-популярная книга, такая же компенсация всякого рода комплексов, как сплетня, такая же весть о подвиге, как ода, такой же разрез действительности, как социологический анализ, такая же духовная потребность, как религия, которая, утратив единого бога, воздвигла на его месте – миф.
Медее понадобилось убить собственных детей, чтобы отомстить неверному мужу; Танталу – сварить на обед сына, испытывая всеведение богов; Эдипу – прикончить отца и стать супругом матери; Клитемнестре – зарезать мужа и пасть от руки сына, – чтобы стать героями мифа. Гераклу – совершить двенадцать легендарных подвигов; Персею – уничтожить смертоносную Медузу Горгону; Тезею – освободить остров Крит от Минотавра.
В наше время такого уже не случается. Но по-прежнему Сенсация требует человеческих жертвоприношений, подвигов и легенд.
Я знаю много человеческих биографий, почти неправдоподобных.
Что можно сказать о женщине, у которой отец умер скоропостижно, муж разбился, сама она попала в аварию и стала калекой, внука, которого она вырастила, забрала невестка, а сын покончил с собой?
Что можно сказать о парне, который из наивного рыцарства к девушке совершил убийство, попал в лагерь, женился на другой девушке, которая из наивного благородства поехала за ним, а выйдя из лагеря, полюбил, оставил семью и разбил в автомобильной катастрофе насмерть этого единственного близкого человека, а сам остался жить?
Счастье, злосчастье, перипетии, узнавания, страдание – у каждого хватает в жизни этих повседневных драм, стечения невероятностей, где-то в поколениях скрытых трагических вин и незаслуженных кар. Под каждой крышей есть свой домашний, личный рок, недаром были у древних домашние, охраняющие от него боги – лары.
Действительность и вправду самотипизируется с какой-то пугающей готовностью, с той ежедневностью, как будто Парки утомились прясть свою нить и то и дело запутывают ее в узлы семейных драм и личных катастроф.
И все же эти роковые сцепления обстоятельств частного существования, эти домашние трагедии «как они есть» в полном объеме их бытовой обыкновенности и неповторимой конкретности еще не переходят в общезначимый миф. Его не составляют ни громкое имя, ни происшествие.
Необходимым элементом современного мифа является прямая и обратная связь с публичностью. Миф представляет нам события «какими они должны быть» или «как о них говорят или думают». Таково обратное развертывание мифа Джекки Кеннеди – Джекки Онасис.
Немногим место на орхестре предназначено изначально, рождением и судьбой. Так были обречены ей Атриды. Так Мойры призвали к исполнению сыновнего долга принца Гамлета.
В наше время есть еще принцы крови, как принц Чарльз, наследник английской короны, или король Иордании Хусейн – прямой потомок Магомета; есть принцы и принцессы финансовых династий – Фордов, Тиссенов, Крупное. Есть политические' лидеры и великие художники – Пабло Казальс и Пабло Пикассо, Игорь Стравинский. Есть светила науки и первые люди, вышедшие в космос. Они попадают под прожекторный луч невольно, иногда прячась от него, стараясь охранить свое частное существование, иногда безвольно отклоняемые им в сферу Сенсации; платя по счетам титулов, дерзаний, таланта. Их немного.
Есть другие, для которых публичность, легенда, маска входят в институт их профессии, ремесла, ежедневного существования. Таковы звезды экрана, спорта, джаза. Они вызывают массовые психозы подражания – так тиражировались в миллионах Экземпляров облик биттлов, манера поведения Брижитт Бардо, так подражали самоубийству Мерилин Монро и смерти Джеймса Дина.
К ним же принадлежат звезды дизайна и моды, те, кто раньше пренебрежительно именовался «обслуживающим персоналом»: модные портные, модные парикмахеры, модные фотографы.
Джей Себринг – фешенебельный парикмахер – был такой же «звездой», как те звезды кино, которые у него причесывались. Он был не «обслуживающим персоналом», а равноправным партнером, другом, известным в известных кругах плейбоем.
Если прежде было лестно быть поставщиком такого-то, то теперь столь же лестно не только одеваться или причесываться у такого-то, но и числиться среди его друзей. И нынче уже не скажут: «Суди, дружок, не выше сапога». Напротив, манекенщицу Твигги спрашивают, как она относится к экзистенциализму.
Произошло знаменательное уравнение в правах бывшего персонала с клиентом – и это тоже феномен публичности, ставший манией общества потребления, где самое главное – любой ценой протолкнуться на орхестру, получить ведущую роль; а последствия – что ж, последствия...
Изучая по репортажам в еженедельниках судебное разбирательство «дела Тэйт», я иногда ловлю себя на странной мысли, что Сьюзен Дениз Аткинс, зная, как все, обстоятельства убийства по телевизионным передачам, просто-напросто свои показания выдумала в надежде славы.
Я, естественно, далека от того, чтобы высказывать это как криминалистическую версию. Тем более что после многих месяцев «дело» закончено, приговор вынесен и Мэнсон, а за ним его девочки, числится кандидатом номер 196 в газовую камеру штата. Я рассматриваю эту возможность как версию сугубо мифологическую, как потенциальную психологическую возможность.
Но и предположим на минуту, что это психическая фантазия Сьюзен Аткинс, девочки, не желавшей быть «как другие» и любой ценой мечтавшей взойти на орхестру.
Если бы даже так, это не отняло бы у рассказа Сьюзен Аткинс, у быта мэнсоновской «семьи» его обобщающего мифологического смысла, а у семейной драмы Романа Полянского категорий трагической вины и рока. Потому что все равно – нелепая реальность ли бытия или психопатические фантазии Сьюзен Аткинс, как экранные фантазии или жуткая реальность бытия Романа Полянского, восходят к одному из существенных архетипов действительности: тяготению к безднам. Причем не к безднам, так сказать, «в себе», а к безднам «для нас», для широкого потребления в сфере Сенсации.
Именно в наше время появился – или как никогда возрос – класс героев и героинь сенсации, которые известны тем, что они известны, и сенсационны тем, что они сенсационны. Это звезды ни света, ни экрана, »и преступного мира, ни джаза, ни спорта – это звезды самих mass media, продукт публичности как таковой.
Так возникла странная и мифическая профессия, которая по-русски неуклюже пишется «манекенщица», а на прочих языках без суффиксов и окончаний: «mannequin» – «манекен».
По старому словарю Даля манекен – это «истуканчик, деревянная кукла...»; по новому словарю Ожегова – «фигура в форме человеческого туловища для примерки платьев».
Я не хочу умалить искусство и труд манекенщиц, демонстрирующих нам новинки моды, – эту практически необходимую профессию бытовой эстетики.
Я говорю о двойственности самого термина «манекен», помимо прагматического смысла демонстрации мод заключающую в себе понятие полного отчуждения человеческой личности.
Эпиктет как-то сказал, что «человек – это душонка, обремененная трупом».
Манекен, фотомодель – это не личность, не лицедей даже, это лишь видимость, образ личности, «image», который предлагается нам как обобщенный тип времени, года, часа, минуты.
Образ личности минус сама личность, ее «внутренний человек» минус «душонка».
Это чистая публичность, лишенная иного содержания. кроме самой публичности.
В нее не входит даже эстетика, ибо эстетические категории в наше время размыты до такой многозначности, что только сама размноженность манекена – то есть та же самая публичность – делает его эталоном того, что сегодня следует считать «красивым» и что «некрасивым». Фотомодель, раздетая на миллионах обложек, поднимается на орхестру сама, по выбору фотографа, но и по добровольному согласию. В чаянии денег, славы, иногда просто из моды или от нечего делать.
Фиона Кемпбелл-Уолтер, дочь английского адмирала, была манекенщицей, прежде чем вернуться в свет женой барона Тиссена и, разойдясь с мужем-миллионером, снова вернуться к профессии манекена.
Графиня Верушка фон Лендорф, одна из самых знаменитых фотомоделей, которую в этом именно качестве – безымянном и сенсационном – снял Антониони в своем фильме «Блоу-ап» («Фотоувеличение»), теперь вместе с бывшим своим любовником снимает историю их интимных отношений и разрыва.
Сенсацию экранизируют; из нее извлекают очередной бестселлер. Но в действительности проникновение ее в сферу искусства гораздо шире и тотальнее этих отдельных случаев: тазз те(Па, а с ними и сенсация, сами становятся частью массовой культуры, они берут на себя функции искусства, заменяют его собой. Процесс «документализации» искусства все больше становится обратным процессом «дедокументализации» факта, превращения его в миф.
Сенсация перестает уже быть производным чего-то внележащего, она начинает угрожающе самовоспроизводиться, заполняя зияющий духовный вакуум, как эпиктетовский труп, освобожденный даже от самой пустейшей «душонки». «Ну что ж, пренебрегай, пренебрегай собой, душа! Ведь отнестись к себе с должным вниманием ты уже скоро не сможешь», – воскликнул что-нибудь тысячу семьсот лет назад с отчаянием, не свойственным его философскому стоицизму, Марк Аврелий.
