Текст книги "Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Ди был ею доволен, и, пока ее разум был успокаиваем тем, что я ей давал, она получала удовольствие от доктора. Они были счастливы несколько месяцев. Счастливее, чем когда-либо прежде, оба. И она убила его, не забывай.

– Ты мог ее спасти.

Его плечи равнодушно дернулись.

– Зачем?

– Значит, ты все еще прежний жестокий Квайр.

– Я все еще практичный малый, я знаю. Сии ярлыки навешивают на меня другие. Меня зовут капитан Артурий Квайр. Я – ученый и солдат из хорошей семьи.

– А равно наимогущественнейший, наизловреднейший негодяй Альбиона. – Она над ним издевалась. – Ты не получишь моего поцелуя, Квайр. Ты – дезертир! Ты бежал. Ты лишил нас опоры.

– Что? При стольких свидетелях обвинения? Я был тактичен, определенно. – Квайр сделал еще шаг вперед.

Она улыбалась.

– Сейчас никто тебя не обвиняет. Такова ирония ситуации. Твои жертвы прощают тебя либо не желают верить в то, что ты – причина их горестей! – Она отступила.

Он остановился. Упер руки в боки.

– Мне нет смысла корчить из себя героя. Мне вечно твердили: тот, кто спас честную девицу от смерти, получит награду. – Его тон посерьезнел. – Я хочу тебя, Глори.

– Тебе не получить меня, капитан Квайр. Я есмь Королева Альбиона. Я не из смертных. Кроме того, ты научил меня ненависти. Прежде я была невинна и не ведала сего чувства.

Он уже терял самообладание:

– Я ждал тебя. Я был терпелив. Я учил тебя силе. И я научился у тебя любви. Возгласи свои условия. Я приму их. Я люблю тебя, Глори.

– Терпение вознаграждается только самим собой, – сказала она, еще полнясь страхом. – Раньше я отдавалась всякому, чьи чресла томились хоть немного, поскольку сама знала, что есть томление. Я так томилась, Квайр. Потом ты его унял, и я утратила себя. Ныне я вновь томлюсь, но ни ты, ни кто-либо иной мне не по сердцу. Лучше я буду томиться, чем утолять чью-то похоть, ибо когда бы сия похоть ни утолилась, я – я томлюсь по-прежнему.

– Романтика вечно сопровождается Виной, – молвил он обыденно. И вновь вытащил меч. Пришел в движение. – Иди ко мне, Глори. – Он глядел свирепо.

– Ныне ты мне угрожаешь. Той самой смертью, от коей меня спас, и с той же гордыней. Великолепно, капитан Квайр. Я возвернусь на плиту ради тебя. – Она стала спускаться.

Он смешался и обнял ее обеими руками, отбрасывая клинок.

– Глориана!

– Капитан Квайр. – Она была камень в его объятиях.

Он опустил руки.

Она прошла мимо, через старые, кишащие призраками коридоры, в сады. Те еще пахли теплой осенью.

Она пересекла их и вышла в личные врата. Миновала лабиринт, свои молчащие фонтаны, свои гибнущие цветы. Вошла в собственную опочивальню.

Он за нею не следовал.

Вспоминая о тревоге, она полагала, за дочь, она вошла в старые секретные апартаменты и предстала пред дверью в сераль.

Оставила ее позади, ступила на податливый ковер, зашагала сквозь успокоительную тьму. Теперь здесь не жил никто. Она припомнила, что отослала дочь в Сассекс. Не стала возвращаться, но замерла. Вдруг на нее нашла тысяча кровавых образов.

– Ох!

В абсолютном мраке сераля она пала на подушки и зарыдала.

– Квайр!

Откуда-то заговорил Квайр:

– Глори.

Почудилось. Она подняла глаза. За арочным проходом в следующий склеп горела свеча. Она маячила, дрейфуя к Глориане, являя страдающее лицо Квайра.

Она поднялась, камень вновь.

Он со вздохом поставил огонь в бра на выступе стены.

– Я люблю тебя. Я заполучу тебя. Се мое право, Глори.

– Ничего ты не получишь. Ты убивец, соглядатай, обманщик.

– Ты меня ненавидишь?

– Я тебя знаю. Ты – себялюбец. У тебя нет сердца.

– Достаточно, – сказал он. – Я сего не желал. Я предаю всю мою веру. Но ты научила меня верить в любовь, принимать ее. Не примешь ли ты мою?

– Я люблю Альбион. Ничто, кроме Альбиона. А Глориана и есть Альбион.

– Значит, я снасильничаю Альбион? – Он извлек меч и поднес его кончик к ее горлу. Она подалась вперед, бросая вызов: убей меня.

– Ты уже потерпел поражение, – сказала она.

Он рассвирепел. Он взялся за складку ее платья и вырвал кусок ткани. Под нею он нашел сорочку и разорвал ее тоже. Он рвал и рвал, пока все ее одежды не кончились, и она не шелохнулась, уставясь на него с ненавистью. Он сжимал ее груди и ее ягодицы, ее лоно, ее уста. Она не двигалась, только чуть поколебалась, когда он грозил сбросить ее на пол.

Он дернул ее вниз, на подушки. Развел ее ноги. Содрал с себя галифе, являя то, что она видела столько раз. Она отказывалась плакать, хотя слезы подступали к глазам. Он вошел в нее. За его плечом она увидела кинжал, чьи ножны крепились на поясе. Она дотянулась до него, нащупала его. Вынула, пока Квайр кряхтел, и бранился, и целовал, и тужился. Она воздела кинжал, глядя поверх него на огонек свечи и нежданный образ окровавленной каменной плиты, выщербленной, черной, твердой, какой она столь часто видела ее во сне. Образ таял. Ей было безралично все, кроме себя. И тут она стала дрожать, думая, что трясется весь дворец, что вот-вот проломится крыша. И она задохнулась. Тихие, изумленные, детские звуки вылетали из ее горла. Тело полнилось жалящим теплом.

– Ох! – Удивленная, она его поцеловала. – Квайр!

Она содрогалась так мощно и познавала столько удовольствия, будто получая компенсацию за всякий прежний провал, что испустила пронзительный вибрирующий вопль, захлестнувший помещение и звоном разнесшийся по всему дворцу, а то и по всему Альбиону, – и достигла.

И кинжал, кой она не выпускала из руки, был выбит потрясающей силой, пробил мягкий шелк и лязгнул по камням сераля.

Квайр отскочил, позабыв о собственной неоконченной радости, и лицо его вдруг засияло невинностью; словно всякий грех разом сошел с его души. И он засмеялся, и оглушительный хохот его догнал умирающий отголосок ее вопля.

– Ха! Глориана!

Тогда она, захлебнувшись несусветным счастьем, возрыдала.

– Ох, Квайр. Мы искуплены оба.

Глава Тридцать Пятая,
В Коей Альбион Зачнет Новый Век, Что Будет Истинно Веком Златой Умеренности при Романтике и Разуме – в Кои-то Веки – в Равновесии

Тепло Осени в конце концов уступит дорогу хладу Зимы, и Луна Романтики сочтется браком с Солнцем Разума, и Глориана, Королева Альбиона, выйдет замуж за Принца Артура Валентийского, возбуждая празднества по всей Империи, ибо всем откроется, посредством сира Томашина Ффинна, Верховного Адмирала Королевы, что капитан Артурий Квайр был в действительности его подопечным – последним выжившим племянником лорда Монфалькона, чью семью погубил Король Герн. История незнатного воспитания капитана Квайра и того, как прибыл он ко Двору, поучаствовав в зрелище и завоевав внимание, а позднее и любовь Королевы, будет на всех устах, а равно ее продолжение: как враги Квайра ему воззавидовали, как бедный лорд Монфалькон, не ведая о настоящем происхождении Квайра, интриговал против него и других, включая сира Томаса Жакотта, и потом убил себя, осознав истину – он искал уничтожить собственного племянника. Станут говорить о том, как Квайр почти единолично спас Державу и добыл Королеве примирение с соревнующимися кликами, Альбионом и всем миром.

Рыцарство расцветет вновь, однако сделается несколько более практичным под влиянием Принца Артура, ибо он убавит чуток романтики (ощущая, быть может, что в собственной его истории ее уже в достатке) и усугубит реализм, так что честь станет одновременно и чем-то более чуждым, и чем-то более привычным, нежели была ранее для многих и многих.

Они поженятся в ноябре, как раз вовремя, чтобы отправиться в Странствие по Державе, всеобъемлющее сезон Йоля. И, пока они будут в отъезде, стены великого дворца будут взломаны, и все их античные покои явлены, дабы свет пролился в каждый уголок, и обитающие там бродяги все будут устроены на специально для них созданных постоялых дворах, и большие секции некогда сокрытого дворца откроются для лондонцев, для их активного отдыха.

Принц Артур и Королева Глориана приступят к Странствию, взойдя на Государственный Барк, старинный Златой Барк предков Королевы, и устремятся вниз по реке к морю, дабы воспользоваться гостеприимством сира Амадиса Хлебороба и его родственников Жакоттов, чьи земли во множестве обрамляют великое устье. Артур и Глориана отплывут из дока Чаринг-Кросса на высоком золотом судне, скользя меж набережных с шеренгами голых вязов. Сквозь густую мертвую листву, прячущую копыта их бурых и вороных коней, по обе стороны поскачут рыцари, что эскортируют барк. Они облачатся в доспехи темно-золотые и серебряные, накидки их будут орельдурсовыми, и копья их, несомые отвесно, продемонстрируют все великие рыцарские гербы Альбиона. И Королева, когда барк минует стены Лондона, взглянет на реку, на холмы, темно-зеленые и желтые, и она обернется к консорту, облаченному в черный бархат, в неловкой короне – чернеющие рубины и золото, – и она обнимет его и молвит ему:

– Ах, любовь моя! Сколь трезвомыслящим корольком сделался ты!

А позади них пребудет дворец, чьи купола блестят и крыши взмывают и ниспадают чарующим приливом; чьи башни и минареты дыбятся мачтами и остовами погибших кораблей.

Послесловие к изданию 2014 года.
Дворцы с призраками и кубки с отравой. Мир Глорианы

Несмотря на всю лестную прессу и несколько наград, в 1978 году, когда этот роман был издан в Англии, его приняли не бог весть как. Литературное приложение к «Таймс» возненавидело его достаточно пространно и, кажется, зарядило кое-кого из знаменитостей отправиться на телевидение и сообщить, как же сильно они эту книгу презирают. Жермен Грир, кривя губы так, как удается только ей, и Иегуди Менухин[1]1
  Жермен Грир (род. 1939) – английская писательница-феминистка. Иегуди Менухин (1916–1999) – американский скрипач и дирижер. (Здесь и далее прим. пер., кроме оговоренного.)


[Закрыть], дрожа от неприязни так, как удавалось лишь ему, сочли «Глориану» положительно омерзительной, признавая при этом, что они ее не читали. Я начал было думать, что породил барахло, но дела поправились – и появились более позитивные рецензии. Анджела Картер, Кэролин Слотер и Д. М. Томас были к книге очень добры, а Питер Акройд[2]2
  Анджела Картер (1940–1992) – английская писательница и журналистка. Кэролин Слотер (род. 1946) – английская писательница. Д. М. Томас (род. 1935) – британский писатель и поэт. Питер Акройд (род. 1949) – английский писатель, поэт и критик.


[Закрыть] не только похвалил ее в печати, но и похвалил ее снова на ТВ, и на радио. Затем «Глориана» стала бестселлером в Великобритании и Польше, обзавелась множеством зарубежных изданий, и я счастлив сказать, что с тех пор она не прекращала допечатываться в Англии. На деле сейчас есть два английских издания «Глорианы» – ее включили, к немалому моему удовольствию, в отличную серию «Шедевры фэнтези». Надеюсь, я говорю обо всем этом с надлежащей скромностью, ведь «Глориана» была замыслена по ассоциации с двумя книгами, которыми я премного восхищаюсь, обе они – неоспоримые шедевры, ставшие вехами каждая в свою эпоху; одну отделяет от другой около четырехсот лет. Первая – «Королева Духов» Спенсера[3]3
  Эдмунд Спенсер (1552?—1599) – английский поэт и политик, автор незаконченной поэмы «Королева Духов» (или «Королева Фей», «The Faerie Queene», 1590–1596). На русский поэма переведена фрагментарно.


[Закрыть], вторая – «Титус Гроан» Пика[4]4
  Мервин Лоренс Пик (1911–1968) – английский писатель и художник. «Титус Гроан» («Titus Groan», 1946) – первая книга трилогии о замке Горменгаст.


[Закрыть].

Само собой разумеется, я не имел удовольствия встречаться со Спенсером, однако я хорошо знал Пика, и он был добр ко мне, когда я, еще будучи подростком, познакомился с ним в 1950-х. Впоследствии мы стали друзьями, и, когда он очень тяжело заболел, я счел своей святой обязанностью не давать другим забыть его имя и его книги – он тогда временно вышел из моды. Я особенно горжусь тем, что вместе с Оливером Колдкоттом (он умер несколько лет назад) всячески способствовал изданию трилогии о Титусе в серии «Новая классика» издательства «Пенгуин» – мы наконец донесли ее до массового читателя. Пик был самым настоящим гением, его графика и живопись были талантливы не менее, чем поэзия и проза. Мне более чем повезло познакомиться с ним и его семьей. Его жена Мейв Гилмор также была выдающейся художницей, не обделен талантами и его сын Фабиан, и в данный момент я подготавливаю личные воспоминания с участием детей Пика – Себастиана, Фабиана и Клэр – о любви, которую Мервин и Мейв делили на двоих, и о том, каким испытаниям подверглась эта любовь в его последние годы. Пик был образцовым человеком и творцом, он служил мне примером всю мою сознательную жизнь. Именно благодаря ему я понял, что посредством фэнтези можно решать настоящие проблемы живых людей, и, хотя в основном мое раннее фэнтези было характерной героико-приключенческой беллетристикой, я хотел написать по меньшей мере одну книгу, которой сказал бы Пику «спасибо».

В своем раннем цикле статей «Аспекты фэнтези», написанном для британского журнала «Сайенс Фэнтези»[5]5
  Британский журнал «Science Fantasy» издавался с 1950 по 1967 год теми же издательствами, что и журнал «Новые миры» («New Worlds»), редактором которого стал в 1964 году Майкл Муркок.


[Закрыть]я размышлял над тем, что Гарри Левин[6]6
  Гарри Левин (1912–1994) – американский критик и литературовед.


[Закрыть] называет «призрачный дворец сознания». Эта идея принадлежала поколению, которое осознало, что у сюрреалистических притч Кафки есть психологический и философский смысл, и анализировало почти все фантастическое искусство с той точки зрения, как оно связано с подсознанием и влияет на общество. Подобно Пику, я вырос на «Пути паломника», великой моральной аллегории Баньяна[7]7
  Джон Баньян (или Буньян, 1628–1688) – английский писатель и баптистский проповедник. Его книга «Путь паломника» (или «Путешествие пилигрима», «The Pilgrim’s Progress») вышла в двух частях в 1678 и 1688 годах.


[Закрыть], и невинно полагал, что все книги пишутся так, чтобы их можно было прочесть по крайней мере на двух уровнях. В этом свете я читал и романы о Горменгасте (хотя сам Пик отрицал намерение создать какой-либо второй план), и Лавкрафта и иных фантастов (которые также отрицали, что намеренно сочиняют аллегории). В «Аспектах фэнтези», которые много позднее легли в основу моего длинного эссе «Колдовство и дикая романтика», я обратил внимание на то, что Горменгаст может олицетворять собой голову человека, а лабиринты и катакомбы замка – это внутренние процессы психики.

Точно так же я читал Спенсера как намеренную аллегорию, отдавая себе отчет в том, что поэма повествует о рыцарской христианской добродетели, олицетворяемой, как считал Спенсер, Глорианой, Королевой Духов, Елизаветой I Английской. Читатели-современники во многих случаях узнавали в обитателях ее волшебного двора конкретных людей, и Спенсер восхвалял Елизавету за идеальные, с его точки зрения, добродетели, которые, соответственно, были и добродетелями всей Англии. Редко кто оспаривал тот факт, что «Королева Духов» – документ политический, созданный с целью утвердить рождение Британской империи, какой мы ее знаем; ту же цель преследовали и другие елизаветинские тексты, воспевавшие разнообразные «артуровские» Круглые столы и прочее рыцарство. «Неистовый Роланд» («Неистовый Орландо») Ариосто – образец более полный и, возможно, лучший, и с его автором я спорить не могу. Однако, будучи ярым антиимпериалистом, я не мог не спорить со Спенсером, тексты которого, по большей части, люблю.

И Спенсера, и Ариосто я изначально прочел в изданиях для юношества. В то время я, разумеется, без единого вопроса принял предлагаемые ими описания рыцарства (истории о благородном самопожертвовании трогают меня по сю пору). Естественно, я впитал, как впитывает всякий английский школьник, аргументы Шекспира и Марло касательно божественности королей. Взрослея, я не терял страсти к этим писателям, однако мир вокруг становился все сложнее, и я научился подвергать сомнению некоторые из их допущений. Я стал понимать, что предлагаемый ими идеализм несколько расходится с моим опытом, ибо взрослел в эпоху, когда вся основа британского империализма подверглась сомнению. Помпезность и торжественность викторианцев уступали место рациональности людей вроде Олдоса Хаксли и Джорджа Оруэлла, понимавших, как легко наш идеализм можно запрячь в карету особых интересов властей.

В первые 15–20 лет жизни я наблюдал за свертыванием Британской империи, по мере того как все больше и больше ее территорий провозглашали независимость. Мои современники видели, как наши войска выполняли «надзорные» обязательства в странах, где были нежеланными гостями в то время, и, в большинстве случаев, всегда. С империей было покончено, и мы осознавали, сколь острую нелюбовь местного населения вызывали все годы, пока нас кормили рассказами о том, как благодарны «варварских племен сыны»[8]8
  Из стихотворения Редьярда Киплинга «Отпустительная молитва», пер. О. Юрьева.


[Закрыть] за милостивую протекцию британского флага. Все чаще СМИ писали о том, какой смесью иллюзий и силы поддерживалось это впечатление.

Начав сочинять собственную беллетристику, я наполовину подсознательно писал о древних империях (вроде Мелнибонэ из цикла об Элрике), почти растерявших власть; о помпе и церемониале, оберегающих иллюзию силы и славы; о лжи и насилии, подавляющих инакомыслие. Мои книги о лейтенанте Бастейбле и гигантских дирижаблях Pax Britannica[9]9
  Британский мир (с лат.).


[Закрыть], о Джерри Корнелиусе и циничных аргументах скомпрометированной власти, о жестокой империи Гранбретани были вариациями на схожие темы; точно так же «Глориана» повествовала о женщине, что олицетворяет Государство для народа, но полна боли, фрустрации и замешательства в частной жизни.

«Оберегает рыцарство Державу», – пел Ингльборо в незаконченной музыкальной версии «Глорианы», которую сочинили мы с Питером Павли,[10]10
  Несколько ранних записей вышли на компакт-диске «The Entropy Tango & Gloriana Demo Sessions», Noh Poetry Records, 2008. (Прим. автора.)


[Закрыть] намеренно сохранив название оперы Бриттена, но подавая материал совсем в ином ключе. «Муж государственный есть маг, творящий для Короны чудеса, он кланяется и ухмыляется, уравновешивает и изощряется», – продолжал я, став, вероятно, одним из первых людей, которые употребили глагол to spin в отношении политтехнологов[11]11
  В оригинале spin doctors, «специалисты по кручению-верчению»; в песне Ингльборо поет «to bow and to grin, to balance and spin».


[Закрыть] и предвидели то, что современные СМИ будут подобно умелым иллюзионистам манипулировать нашими чувствами в своих интересах, оправдываясь тем, что на самом деле это наши интересы (не исключено, что так оно и есть). В популистской, неспоримо прозрачной демократии правительство вынуждено изгибаться все изощреннее, чтобы убедить нас в добродетельных намерениях своей реальной политики. В «Глориане» я задался вопросом, может ли цель вообще оправдывать средства – или же чарующий конструкт неизбежно уничтожит то, что призван защищать, каким бы совершенным он ни казался.

«Глориана» – не моральная история в узком смысле слова; на деле она предлагает довод против благородного спенсеровского идеала, против принципов ренессансного рыцарства, которые время от времени по-прежнему предлагают нам наши крупные деятели. Сегодня очень немногих умных людей трогает риторика благородных имперских крестовых походов или даже героического самопожертвования, о котором в 1930-х снимали кино Александр Корда и Джон Форд. Реалисты в наших правительствах все читали свою порцию романов Джона Ле Карре или смотрели «Западное крыло»[12]12
  Александр Корда (1893–1956) – британский режиссер венгерского происхождения, первый кинорежиссер, возведенный в рыцарство Британской империи. Джон Форд (1894–1973) – американский кинорежиссер, мастер вестерна. Джон Ле Каре (род. 1931) – британский писатель, автор шпионских романов. «Западное крыло» («The West Wing», 1999–2006) – американский политический телесериал.


[Закрыть]. Мы осознаём, что такое просвещенный эгоизм, даже если не всегда понимаем что-либо в войнах, в которые себя вовлекаем. Мы даже знаем кое-что об изуверстве и фанатизме – и о том, что они якобы защищают. В этом смысле «Глориана» вряд ли могла открыть глаза хоть кому-то. Этот роман в некоторой степени касается самообмана и в то же время постулирует необходимость равновесия между высокой нравственностью и низким реализмом.

Прототипом самой Глорианы стала моя бывшая возлюбленная, дворянка, облеченная унаследованной властью и наделенная либеральным сознанием; что до Квайра, в нем было нечто от Марло; других персонажей я списал с различных друзей, врагов и знакомых. Пик был вторым писателем после Баньяна, вдохновившим меня на сочинение взрослого фэнтези, и я хотел отдать ему должное, сказать спасибо за все, что он для меня значил. Пик вдохновил многие мои ранние героические фантазии, а также аллегорический роман «Золотой барк», но я чувствовал, что не отблагодарил его как следует.

«Глориана» должна была стать моим последним фэнтези. Я планировал книгу, которая стала в итоге романом «Византия терпит» и его продолжениями, текст о мире, позволившем случиться нацистскому Холокосту. Также в работе был роман «Бордель на Розенштрассе» о сексуальной одержимости и языке, который привел нас к войне и ее неконтролируемым последствиям, о понимании того, что контроль над риторикой – еще не контроль над миром; кроме того, я думал о романе «Лондон, любовь моя», еще одном оммаже, на сей раз – родному городу. Фэнтези, которое я писал впоследствии, все больше походило на моральные притчи, будь то «Пес войны и боль мира» или «Война меж ангелов». В каком-то смысле «Глориана» отметила водораздел и остается чем-то вроде лебединой песни, моим страстным прощанием с витиеватостью и экзотикой, с фантазией в классическом определении Кольриджа, хотя и не с воображением. Практически все, что я сочинил после этого романа, ставило фантазию на службу воображению. «Завтрак в развалинах» был осознанной попыткой дать бой любым призракам и демонам моего подсознания, а в «Глориане» я распрощался с большей их частью.

Альбион с его платоновскими храмами и чокнутыми алхимиками вроде Джона Ди – никак не «альтернативная Англия» в привычном смысле этих слов, но невероятный конструкт, повествование о лучшей части нации, как ту описали бы в XVII веке. Я не пытался подражать языку и мысли елизаветинской эпохи, обратившись вместо этого к нравам и стилю Англии поздних Каролингов. Большое влияние на меня оказали писатели вроде Дефо и Марвелла[13]13
  Даниэль Дефо (1660–1731) – английский писатель, предприниматель и разведчик. Эндрю Марвелл (1621–1678) – английский поэт-метафизик, сатирик и политик.


[Закрыть]. Мои пародии на Спенсера (особенно на «Песни переменчивости») и придворную поэзию XVI века сочинялись с точки зрения эпохи, когда практические, коммерческие интересы стали главенствовать в мышлении самых первых империалистов.

Книга вызвала, как я уже сказал, разнородные отзывы, одни критики ее поняли, другие нет, однако никто, даже Жермен Грир (скорее вялая, чем ярая), не возражали против конкретной сцены изнасилования, которая меняла ход событий в книге. Лишь несколько лет спустя женщины стали говорить мне, что не одобряют скрытый мессидж. Моя дорогая подруга, неизменно поддерживавшая меня Андреа Дворкин[14]14
  Андреа Дворкин (1946–2005) – американская радикальная феминистка.


[Закрыть], сказала, что любит книгу, однако эта сцена ее тревожит. Соответственно, как только появилась возможность переписать ее, я это сделал. Хочу повторить и здесь: ничто не оправдывает изнасилования! А так как однажды некий юноша заявил, что другой мой персонаж вдохновил его на подобное преступление, я с тех пор делал что мог, дабы не усугублять свою ошибку даже неумышленно. Я из тех, кто считает, что сочинительство – это действие, и что мы в разной степени несем ответственность за свои действия и должны иметь дело с их последствиями настолько серьезно, насколько это в наших силах. Та сцена, однако, была единственной измененной, что бы ни говорили отдельные критики; все остальное в книге осталось таким, каким было. Для сравнения я включил в настоящее издание обе сцены, одну в качестве приложения к основному тексту. Повторю еще раз: изнасилование нельзя оправдать ничем, – однако я уверен в том, что добро может получиться из зла, так же как зло из добра.

Напоследок я хотел бы воспользоваться возможностью выразить признательность за помощь, вдохновение и поддержку ряду людей, которые связаны с этой книгой, включая Питера Акройда, Эдварда Блишена, Андреа Дворкин, Анджелу Картер, Джона Клюта, Джайлса Гордона, Майка Харрисона, Эмму Теннант и Энгуса Уилсона[15]15
  Эдвард Блишен (1920–1996) – английский писатель и радио журналист. Джон Клют (род. 1940) – английский фантастиковед. Джайлс Гордон (1940–2003) – шотландский писатель. М. Джон Харрисон (род. 1945) – английский писатель-фантаст. Эмма Теннант (род. 1937) – британская писательница. Энгус Уилсон (1913–1991) – английский писатель.


[Закрыть]. Книга спорит, как я сказал, со Спенсером и посвящена – с великой любовью и обожанием – памяти Мервина Пика.

Майкл Муркок

Техас, декабрь 2003 года