Текст книги "Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Скольких вы убили, капитан, на Монфальконовой службе?

Квайр сделался смутен:

– Вы задаете политический – не личный вопрос.

– Скольких вы убили? Сколько жизней забрали за вашу карьеру?

– Сотню, не меньше. Возможно, и более. В смысле – я сам. Десятки мерли в схватках и прочем. Но я запомнил немногих.

– Моего племянника?

Квайр поднес сложенную в пригоршню руку к скрытому уху:

– Ага. Думаю, я узнал мотив упомянутой мною песни.

Лорд Шаарьяр помотал головой:

– Я допускаю, что вы помните его смерть, ибо она случилась недавно.

– Я помню только лучшую мою работу, а не смерти, каких тринадцать на дюжину. Была маленькая девочка – член семьи, – кою я насадил на шпагу, уговаривая поделиться сведениями ее мамашу. Однако в пересказе суть теряется, и мне не хватит поэзии, дабы оживить ее для вас.

– Как вы оправдываете свои убийства нравственно? – Лорд Шаарьяр вопросил искренне, хотя и нейтральным тоном. – Я желал бы знать.

– Нравственно? Никак. Нравственность не играет здесь никакой роли. Се было бы оскорбительно, милорд. Я убивал по любым возможным причинам – удовольствие, и золото, и щекотанье чувств; любопытство, месть, чтоб спасти свою шкуру и так далее, – кроме единственной: я никогда не убивал из-за нравственности.

– Монфалькон, должно быть, отлично вам платит. Куда идет ваше золото?

Квайр вспоминательно рассмеялся:

– Мне задают тот же вопрос дважды. Се день расследований. Моя бедность далека от спартанской. Ничем не владея, я не могу ничего утратить. Я беру внаймы и занимаю то, в чем нуждаюсь в данный момент. Деньги я распределяю щедро, но довольно прихотливо – покрываю возможные пути отхода – вымащиваю серебряную дорогу в спокойствие, если вы меня понимаете. Деньги делаются лучшим из активов, коими я могу обладать, – властью. Оттого я одалживаю их не с целью вернуть, но чтобы у меня появились должники.

– Сие я понимаю. – Лорд Шаарьяр был приятно изумлен. – Я задавался вопросом, каковы ваши слабости, капитан Квайр, и теперь мне известна одна из них. Вы склонны к велеречивости, не так ли?

Квайр открыл рот для ответа, но лорд Шаарьяр вернулся к изначальной теме:

– Я слышал, ваш меч хорош.

– Лучший клинок на планете. Закаленная в крови иберийская сталь. Мой меч и мои кинжалы – единственное мое сокровище. Се мои рабочие инструменты – и еще мой быстрый ум.

– Значит, других слабостей у вас нет, капитан Квайр. – Лорд Шаарьяр нахмурился, отворачиваясь, палец застыл у челюсти.

– Я, как вы говорите, склонен рассуждать о природе и практике моего искусства. Я достаточно горд, – добавил Квайр, как бы содействуя мавру. – Я расположен заканчивать работу, даже если она явно провалена, будучи завершена наполовину. Я требую твердых решений. Я возмущен критикой, когда временами ее заслуживаю. О, я уверен, найдутся и еще слабости.

– Но ни одной общепринятой. Женщины?

– Я удовлетворен в части половых нужд.

– Статус?

Квайр заржал.

Лорд Шаарьяр отступился от аргументов сего рода.

– Что бы вы сделали, чтобы спасти свою жизнь?

– Почти что угодно, сир, я полагаю.

– Поступились бы честью?

– Ваша интерпретация чести может отличаться от моей, милорд. Я верен себе, верен своему искусству.

Лорд Шаарьяр стал светлеть, будто вдохновленный.

– Я и правда начинаю вас понимать. Монфалькон нанимает вас ради особых дарований, сие очевидно. Вы – не простой наемный убивец.

Квайр переменил позицию за столом.

– Лорд Монфалькон – уже не мой наниматель.

– Что? Наконец-то я уразумел первые ваши слова. Он выставил вас вон!

– Нет, милорд. Я отказался от его покровительства.

Лорд Шаарьяр кивнул:

– Вот почему вы сочли, что он предал вас, отдав мне.

– Теперь я знаю, что он не предавал меня напрямую, – возможно, лишь по легкомыслию. Я ожидал большей верности.

– От него? – Мавр шлепнул рукой воздух. – Не от Монфалькона. Он не уважает никого. Он давным-давно отверг человечность ради идеализма.

– Сие я и понял сегодня.

– Значит, вам потребен свежий покровитель, да?

– Я сего не говорил, сир. Но вот что я вам скажу: если вы согласны пощадить меня и позволить мне уйти неповрежденным, я окажу вам любую затребованную услугу, за исключением цареубийства.

– Любую услугу, Квайр?

– Одну, сир. Не больше. В благодарность за сохранение жизни. Так будет честно.

– Сие вы мне и так должны. В обмен на жизнь моего племянника.

– Я не сказал, что заколол его, сир.

– Однако же вы его закололи. Я потратил огромную сумму на расследование злодеяния, едва получив первый ключ.

– Карль сидит за убийство в Ньюгейте – или уже выслан.

– А вы с вашим приспешником на свободе.

Квайр пожал плечами:

– Допустим, я согласен на сию сделку. Услуга за его жизнь, услуга за мою. Вы уже нарастили прибыль на сто процентов. Какие две услуги я могу оказать, лорд Шаарьяр?

– Никакие. Я не согласился ни с чем из вами предложенного. Вместе с тем я, быть может, готов списать все дебеты и кредиты вплоть до сего момента. И предложить вам взамен мое покровительство. – Лорд Шаарьяр залился довольным смехом, оборачиваясь к Квайру с вытянутыми руками, как если бы подставлял грудь под его нож. – Патрон, что будет уважать вас, капитан Квайр! И предложит вам величайшие из существующих возможности практиковать и отшлифовывать ваше Искусство. Монфалькон вас не уважил бы. Я – другое дело.

– Но каково поручение, лорд Шаарьяр?

Мавр сделался экстатичен. Слезы радости тронули его глаза, когда он взглянул на потенциального протеже.

– Альбион, – вымолвил арабиец.

Капитан Квайр сдвинул шляпу на затылок и поскреб кожу черепа. Его фортуна и настроение переменялись в последние несколько часов круче некуда. Словно бы он молил дать ему шанс – и шанс был дан. Он понимал в общих чертах, о чем просил мавр, однако был почти что устрашен поручением.

– Глориана?

– Она была бы счастливее, если бы обручилась со Всеславным Калифом. Бремя Государства для женщины слишком неподъемно.

– Монфалькон?

– В опале. – Пожатие плечами. – На ваше усмотрение.

– Что в частности от меня потребуется?

– Ваш задача – развратить Двор. Подробности, разумеется, в ваших руках: шантаж, обаяние, обман, убийство, что захотите, – все сойдет, если в итоге вы потворствуете цинизму и отчаянию, подозрительности и пороку в последователях Глорианы. – Глас лорда Шаарьяра нарастал, и гимном гремели проспекты, в кои Квайр, не обуздываемый совестью и сомнениями Монфалькона, мог вдохнуть огонь – и передать сей огонь Королеве, – дабы заполучить единственное желаемое: уважительное понимание величия в избранной профессии. – Мы даруем вам сию возможность, капитан Квайр, а равно и вашу жизнь. И золото в придачу.

Квайр, возбужден и изумлен, колыхнулся.

– Вы берете меня лестью, не правда ли, милорд?

Лорд Шаарьяр сказал:

– Я уже похвалил ваши таланты. Золото пригодится, даже вам. – Он пропустил смысл сказанного.

Квайр сдернул черную перчатку с руки и сдирижировал перетекание беседы в иное русло.

– Я спрашивал о конкретном поручении.

– Если я скажу вам, вы можете передать Монфалькону…

– Монфалькон мне более не господин.

– А я?

– Я все еще ожидаю точной схемы.

– Вы клянетесь молчать?

– Я не скажу ничего Монфалькону, если вы о сем.

– Всеславный Калиф страстно желает жениться на Глориане, дабы Арабия и Альбион сделались равны во всем. Сей мощью Всеславный Калиф обрушится на Татарию и раздавит нашего традиционного врага навсегда. Но перед тем, как он совершит сие, придворные Глорианы должны увидеть ее слабовольной; дворянство должно потерять веру в ее всемогущество, как и простолюдины. Ее Двор должно выставить слабым и развращенным. Монфалькон должен быть опозорен или выглядеть дураком в глазах Королевы – она слушает только его и Совет. Графиню Скайскую надобно прогнать со Двора. Весь Совет, если возможно, следует соблазнить тем или иным способом. Должны совершиться убийства, дабы вина пала на невиновных. Раздор, подозрительность, контрмеры. Вы следите за мной?

– Естественно, но я не уверен, что сие возможно.

– Для вас – возможно. Ни для кого более, Квайр.

Капитан кивнул:

– Се верно: откажись я, и вам затруднительно будет найти человека с моими навыками и возможностями. Есть мастер ван Хааг в Нижних Ландах, есть пара флорентинцев – еще вспоминается один веницеец, – однако они не знают наш Двор так, как я. Что же, работа будет тяжелой и потребует великих приготовлений.

– Мы терпеливы в пределах разумного. Наш Всеславный Калиф желает прибыть в Альбион как спаситель, принимаемый равно Королевою и народом. – Мавр полузамесмеризировал Квайра. – Вы смогли бы все сие сделать?

– Думаю, смог бы.

Лорд Шаарьяр сказал:

– Мы, арабийцы, предлагаем Альбиону безопасность, чистоту, нравственность. Мы традиционно хвалимы за сии достоинства. Вы должны создать атмосферу, в коей нация Альбиона станет молить о наших добродетелях. Мы должны прибыть, дабы спасти вас – Королеву и Державу.

– А я должен отмстить, – сказал Квайр самому себе. – Меня должно реабилитировать.

Лорд Шаарьяр продолжил:

– Вас вознаградят, разумеется. Возвеличат. Возвысил бы вас Монфалькон?

– Нет, милорд. Оттого я ему доверял.

– Не говорите, капитан Квайр, что вам чужда страсть к власти. – Лорд Шаарьяр соединил руку с рукой убивцы своего племянника.

– У меня ее достаточно.

– Но нет положения.

– А значит, и ответственности. Если бы я был барон Квайр, я должен был бы служить примером. К чему быть едва ли более свободным, нежели сама Королева?

– Княжество? Страна? Дабы баловать свои вкусы с еще большим воображением?

Квайр потряс головой:

– Подобно лорду Монфалькону, вы недопонимаете меня, сир. И, кроме того, я знаю, что вы постараетесь убить меня, когда работа будет сделана. Предложение страны – нонсенс. Вы не потерпите созданный мною мирок. Нет, я выберу награду, когда выполню задачу. Я сделаю сие, как вы предположили, ради искусства. Если уж я решу помочь вам, вы отыграете меня у Монфалькона по единственной причине: вы цените мое эстетство. Вы польстили мне и пытались мотивировать меня иными путями. Да, я польщен. Я мотивирован. Однако влечет меня лишь само поручение. Если я повергну Альбионниц, Королеву и прочих, и вы преуспеете в убиении меня за мои труды, я умру, зная, что произвел на свет свой величайший, долговечнейший шедевр.

Лорд Шаарьяр отнял свою руку от Квайровой и посмотрел в сверкающие глаза капитана.

– Монфалькон страшится вас, Квайр?

Капитан потянулся и втянул носом напитанный кофе воздух.

– Полагаю, будет.

Он созерцал обильное и кровавое грядущее, зевая наподобие пробуждающегося леопарда, отверзшего сонные очи и обнаружившего, что за ночь он сделался внезапно окружен стадом пухлых газелей. Он улыбался.

Глава Четырнадцатая,
В Коей Глориана, Королева Альбиона, и Уна, Графиня Скайская, Отваживаются на Исследование Сокрытого Мира

Графиня Скайская раздвинула оба ставня и ощутила на лице своем солнечное тепло. Она понюхала фиалки. Из окна спальни скользнула взглядом по лужайкам и распускающимся садам вплоть до декоративного озера, кое сим утром стало терять нечистый глянец зимы. Садовники и им подобные суетились, выстригая и выдергивая. Весна, приходя, размышляла Уна с внезапной меланхолией, оказывается нежданной. Позади Уны на кровати с балдахином все еще дремала Глориана. Она заявилась, рыдающая, ночью, ища успокоения. Шелестя черными узорчатыми шелками, Уна направилась к шнуру, соединенному с колокольчиком, разумея, что Королеве вскоре должно очнуться. Засомневавшись, она сложила руки и воззрилась на подругу, что казалась умиротворенной. Буйная краса Глорианы наполняла кровать; чудесные рыжеватые кудри раскинулись повсюду вокруг головы и плеч в великой путанице, ясное, скуластое, невинное лицо, приотвернувшееся от света, что лился сквозь зазор в балдахине, озарялось столь детской мечтательностью, что Уна, прослезившись, задернула шторы поплотнее, помышляя о том, как бы отвлечь Королеву хоть на пару часов и вновь превратить ее в девочку.

Какое-то время графиня намеревалась (себялюбиво, думала она) представить Глориане открытия, сделанные ею относительно природы дворца. Она колебалась по ряду причин: Глориане редко выпадал миг, когда она могла распоряжаться собой; Глориана предпочитала быть наедине с Уной как можно дольше; Глориану тяготило столь много забот, связанных с дворцом, городом и Державой, что большее знание могло усилить ее терзания. И все-таки, думала Уна, она могла бы возместить подруге все изложенное, ибо предложила бы ей секрет на двоих, не запятнанный ни Государством, ни Политикой, – некое частное знание – вероятное, пусть и временное, бегство. Уна не припоминала ни единой назначенной на сегодня встречи, однако продолжала колебаться, еле вынося разлитую вокруг Ответственность; и все же пребывала в ловушке, не способна от нее отделаться, и обременялась ею почти наравне с Королевой. Она понимала также, что яркие, живые мысли утра, когда еще дозволяется ничем не оспариваемая греза, могут вскорости помутиться мириадами соображений о соблюдении апатично данных обещаний и бессмысленных заверений (не говоря об установленном церемониале и рутине), оставленных прошлыми лихорадочными мгновениями. Пробудить Глориану теперь, предречь ей, затаивши дыхание, приключение и свободу – значит, не исключено, вызвать к жизни чернейшую меланхолию, когда придет черед вспомнить предуготовленные события дня. Уна решила обождать – испытать сердце подруги и тем обнаружить ее общественные и сокрытые дерзания.

Потому Уна удалилась из сей комнаты с укрытой бархатом кроватью в следующую. Она шагала, посверкивая черным шелком, словно сверхъестественное существо – наполовину тень, наполовину серебряный пламень, – в скромную опочивальню собственной служанки, и вторглась без предупреждения, как то было в ее обычае, и нашла Элизабет Моффетт уже одетой в добрый чистый лен и расчесывающей волосы.

– Утро, ваша сиятельство. – Элизабет Моффетт ничуть не стеснялась присутствием своей госпожи. Ее лицо чуть раскраснелось от энергических движений гребнем. Квадратные, здоровые черты были типичны для ее северной родины. Все слуги Уны происходили с Севера, ибо она склонялась не доверять южанам ввиду их бестолковости и небрежного исполнения обязанностей; осознавая несправедливость сего наследственного предрассудка, она предпочитала руководствоваться им при наборе личного персонала. Уна любила Элизабет за ее прозаический вкус к заурядной жизни.

– Доброе утро, Элизабет. У меня посетитель. Приготовь, будь любезна, завтрак на двоих и проследи, чтоб нас не беспокоили.

– Хо, хо, хо. – Элизабет Моффетт подмигнула графине. Ее трактовки жизни Уны вечно были прямы и никогда – проницательны.

Уна улыбнулась и возвернулась, шурша, в собственную комнату, где, судя по звукам, просыпалась Глориана.

Полог разошелся, и меж занавесями объявилась взлохмаченная голова Мирового Идеала, пристыженно:

– О, Уна!

Графиня Скайская опять была у окна, наблюдая за ломовой лошадью, что тащила груз саженцев, втайне от садовника объедая недавно посаженную бирючину.

– Ваше Величество? – Уна скорчила кротко-сардоническую гримасу, коей рассмешила Глориану, чего и добивалась.

– Уна! Который час?

– Довольно рано. Есть время покормиться завтраками. Чем ты должна заняться сегодня?

– Сегодня? Но тебе сие ведомо лучше меня. Скажи мне.

– Никаких обязательство до полудня, когда мы ужинаем с послом Йонны и его же супругой.

– Ах ты! – Голова Глорианы исчезла. Приглушенный голос не умолкал. – Но до того мы свободны, нет?

– Свободны, – сказала Уна и, расхрабрившись, прибавила: – Для исследований. Только мы с тобой. Если Ваше Величество соизволит…

– Что? – Голова появилась снова, глаза вытаращены. – Что?

– Я сделала открытие и хочу им поделиться. Дворец древен, как ты знаешь.

– Древен как Альбион, считают некоторые. Построен при основании Новой Трои.

– Вестимо. Говорят, старые крыши ушли под землю.

– Ученые домыслы. Что такое, Уна? Ты обнаружила античный тайник?

– Более того. Тайные переходы…

– Вовсе не тайные. Я испробовала их все в детстве. Они ведут в никуда, большая часть, упираясь в глухие стены.

– Что за теми глухими стенами?

– А? Монфалькон знал бы, если б там что-то было. Его епархия.

– Если Монфалькон и знает, он отказывается говорить. Я его прощупала. Он туманен. Быть может, сознательно. Он принимает поверхность, допускает возможность определенных глубин, но не более.

– Таков его характер, я полагаю.

– Вестимо. Ну, значит, у нас имеется тайна, в кою Монфалькон посвящен не будет, – что бы он ни умышлял.

– О, такая тайна мне по нраву! – Глориана отшвырнула полог и, босая, в складчатой, затхлой белой ночнухе, почти целиком отняла подругу от пола, заключивши ту в мощные, энергичные объятия. – Уна! Побег!

– Своего рода. Никто не узнает, куда мы пойдем. Я наткнулась на вход вскоре после возвращения со Ская. Он ведет в подземелья, полные останков старины, изобилующие намеками на прошлое, о коем наша история едва упоминает.

– Мы посетим сии туннели? Ты меня проведешь?

– Если ты согласна. Следует замаскироваться какой-нибудь дрянной одеждой, думаю я. В ней поход станет куда волнительней.

– В самом деле. Пойдем как юноши. В сих наших костюмах.

– Я думала о том же. С мечами, стилетами и в оперенных тэм-о-шэнтерах.

– Сапоги и кожаные дублеты. Вестимо. Сейчас же?

– Момент настал.

– Так хватай его! – Глориана облобызала губы Уны. – А потом, наисследовавшись, расскажем все избранным товарищам. Джон Ди? Что скажешь? Уэлдрейк?

– Лучше всего было бы оставить сие между нами. Никакой дележки. Я покажу, почему.

– Наши одежды у тебя, Уна?

– Где и всегда. В сундуке.

– А светильники? Понадобятся ли нам светильники?

– Понадобятся.

Глориана омрачилась:

– Что, если там опасно? Сломанные ступени, скрытые ямы, шаткие крыши?

– Мы их избегнем. Я уже прошла всеми тропами. Я – твой проводник. – Уна знала, что Королева подразумевала не опасность для себя лично, но свою, краеугольного камня Державы, ответственность.

– Отыщем ли мы бесов, Уна?

Радуясь восторгу Глорианы, сгорая от желания поддержать его любыми средствами, Уна возопила:

– Лишь тех, кого одолеем глефой и доблестью, ибо сердца наши добродетельны!

– Где же вход? – Глориана отворила сундук и повытаскивала камуфляж, использованный ими ранее, когда они вздумали ухаживать за девицами на пару.

– Здесь. – Уна указала на дальнюю стену. – В соседней комнате. Глубокая каморка, куда я едва заглядывала. Она ведет в проход, о коем я знала. Всего ничего ступеней, потом вниз к замурованной двери, что некогда выводила наружу. Таких немало.

– Вестимо. Двор Герна породил такую моду. Но се еще не всё, разумеется. Продолжай.

– Я обнаружила, что стена за ступенями – полая. Кирпичи шатались. Я проделала дыру. Там-то все и началось! – Уна зашнуровала свободные галифе и застегнула пряжку. Надернула на обнаженный торс льняную рубашку и расправила ее, взбила кружево на воротнике и манжетах, затем обернулась дублетом и застегнула его от пупка до горла. Чулки и туфли, алая фетровая широкополая шляпа с голубым страусиным пером – и Уна была готова опоясать талию ремнем, к коему крепились меч и кортик. Глориана заколола волосы (куда длиннее, чем у Уны) на затылке и заправила их в более плотную шапочку, также снабженную перышком. Она набросила на плечо короткую накидку, бурый бархатный дублет ее был подбит ватой, но в общем Глориана напоминала Уну. Они стояли, правые руки на бедрах, левые на рукоятях, смеясь одна над другой, – два городских щеголя, бедные младшие сыновья, изготовившиеся к любой эскападе.

– Сперва завтрак, – заявила Уна, всегда главенствовавшая, когда они так наряжались. – И следует взять одни из переносных часов мастера Толчерда, чтобы знать, когда возвращаться. Карманные? – Она нашла их, завела их и поместила в кошель. В бедре тотчас отдалось громкое тиканье. Она профланировала к двери, приоткрыла ее на чуть-чуть. Элизабет Моффетт сделала все как было велено: овсянка, селедка и хлеб покоились на хрустальном столе, привезенном в качестве трофея из забытой западноиндийской кампании.

Когда с пищей было покончено, Уна увлекла Глориану к каморке, отодвинула пищащую панель, подняла светильник, дабы показать ступени и в стене непосредственно слева от Уны новопроделанную дыру.

– Здесь, – сказала она. – Я подумала о тайном ходе, едва заметив, что холодный воздух идет из отдушины одного из моих покоев внизу, – а я всегда считала, что там сплошной камень. Я открыла там целый коридор – слишком тесен для прямохождения, – что минует сей покой, позволяя, в свой черед, сюда заглядывать. Кабы мне захотелось, я бы следила за самой собою! Но сие не очень-то любопытно. Здесь. – Она помогла высокой Глориане втиснуться в проем. И вновь лестница, близняшка первой, ведущая вниз.

В узком стылом проходе светильники горели будто излишне ярко. Глориана и Уна переговаривались шепотом, однако голоса их усиливались, как усиливался, казалось, свет, что в данном узилище сходило за парадокс и странно успокаивало. Пыль в ноздрях пробуждала неопределенную тоску по прошлому. Обе сделались детьми, что держатся за руки и торопятся вперед. Мимо скользнула крыса. Обе приветствовали ее, прикоснувшись к полям шляпы, и грызун бежал. Пауки тут были учены, лоскуты мха сходили за лица отдельных царедворцев. Настроение воспаряло словно к апогею экстаза, между тем туннель сворачивал, нисходил, взвивался, уводя обеих прочь от Достоинства, Милости, Благодати, иных трезвых требований службы, и вот они вторглись в высокую галерею, замысловато-затейливую, варварской резьбы, с древними балками, коими поддерживался филенчатый потолок, и светильники отбрасывали тени, вызывая к жизни нечеловеческие лики и диковинные звериные формы, а путешественницы хихикали по-прежнему, но тише, словно бы страшась покоробить сии памятники предков. Даже когда шевелилось нечто, тень больше их и им не принадлежащая, они не ощущали беспокойства, пусть и не видели источник ее. Они находили закоптелые фрески и оттирали их дочиста, дабы вскрикнуть, впечатлясь неожиданными талантами древних мастеров. Они усаживались в пыльные кресла, дивясь тому, сколько столетий те прождали новых седалищ. Они притворялись, будто обнаруживают останки людей – палки; отвалившиеся, полусгнившие деревяшки; заржавевшее оружие; косточки мышей либо крыс, – якобы намекавшие на эпическую бойню из легенд Альбиона. Они осматривали маленькие комнаты, в коих имелись узкие кроватки и скамейки, и еще куски цепей и оков, как если бы узники здесь и спали, и трудились – возможно, те самые, что изрезывали пройденную галерею. Они спускались по ямчатым камням и слышали журчание, но так и не узрели воду. Они наталкивались на воск, вроде бы свежий, упавший со свечи едва ли час назад. Они находили остатки еды, несомненно, занесенные вездесущими крысами. Всюду доносились до них звуки передвижений, и они предположили, что те идут из обитаемого дворца, невидимого по сю сторону стен. Удивительно было находиться столь близко к жизни и не видеть, не мочь даже определить источник движения. Они слышали голоса, смех, плач, грохот утвари, чужую поступь – фрагменты звуков, временами достаточно громкие, временами очень слабые, словно само пространство внутри стен обладало иными свойствами. Живое стало для них призрачным.

Уна возвела Королеву Глориану по следующему, извивчатому пролету и проползла рядом по узкому туннелю, предостерегая ее от шумов, пока впереди не завиднелось внезапно пегое сияние, проистекавшее справа, из стены. Уна не без трудностей развернулась и отползла чуть назад, дабы они с Глорианой могли голова к голове узреть сквозь решетку покои внизу.

Изумление Глорианы доставило Уне значительное удовольствие. Они видели самого доктора Ди, что мерил шагами комнату, наполовину забитую покривленными пергаменами, простой мебелью, исследовательской стеклопосудой, инструментами из меди и полированного дерева твердых пород, неряшливыми полками и шкапами, кристаллами, зерцалами, географическими сферами, оррериями, сиречь заводными планетариями, фиалами, наполненными богато окрашенными жидкостями и порошками, всевозможными параферналиями и стимулами для мириад интеллектуальных изысканий.

Доктор был облачен в один только просторный халат, что на каждом шагу распахивался и обнажал крепкую плоть, седеющие волосы и, к обоюдному удивлению наблюдательниц, непропорционально большие срамные части, кои Ди постоянно и рассеянно трогал, словно желая сосредоточиться. Королева Глориана прикусила губу и задрожала от веселья, потом устыдилась и потянула Уну прочь.

Та, однако, отползла еще далее, к другому световому прямоугольнику, и Глориана, поддавшись искушению, последовала за нею. Теперь им открылся вид на спальню доктора Ди. Как и предыдущее помещение, ее усеивали схемы, книги и всяческая алхимическая машинерия. Незанята бумагами были одна только кровать, завешенная черными занавесями с обилием мистических и астрологических символов, как и подобает ложу Прометеева адепта. Глориана вопросительно нахмурилась, но ладонь Уны умолила ее проявить терпение и продолжать смотреть. Вскоре явился доктор Ди, и халат спорхнул с его нагого тела, и в руке его обнаружилось возросшее достоинство. Глориана ахнула.

– О, – услыхали они его стон, – если б имелось противоядие от любви. Сия утонченная отрава! Она полнит мое естество. Некое снадобье, что лишает тело похоти, не тронув чистоты сознания. Такого не обрести. Притуплять подобные желания значит гасить высшие изыскания мозга. Мне нужно то и то! Ах, мадам! Мадам!

Глориана изогнула недоверчивую бровь.

Доктор Ди нежно раздвинул занавеси кровати, и путешественницам почудилось, будто бы в тенистой глуби ее возлежит фигура, высокая и испускавшая весьма слабое свечение, каким может исходить разлагающийся труп. Они увидели, как Джон Ди стал поглаживать сей предмет. Он что-то ему бормотал. Он лег подле него, объял его руками, объял его ногами – задергался.

– О моя краса! О моя любовь. Вскоре чресла твои оживут – и восколеблют мой колотливый торчун! Ах! Ах!

Глориана потянула Уну, отступая.

В конце концов они встали друг против друга на лестнице, и лампы дрожали в их руках. Глориана тяжело прислонилась к стене, челюсть ее отвисла.

– Уна!

– Мудрец оказался простым смертным, верно?

– Мы не должны были смотреть! Штуковина на кровати – что сие было? Он что, влюблен в мертвеца? Человек се или животное? А то и бес? Возможно, се бес, Уна. Или труп, ожидающий вселения в него беса. – Исходящие от стен шорохи и шепоты начинали ее тревожить. – Неужто мой Ди ударился в некромантию?

– Вовсе нет. – Уна повела Глориану по ступеням вниз. – Сия штуковина, по вероятности, не более чем восковая фигура кого-либо. Нет, не кого-либо. Он любит Твое Величество – разве ты не видишь?

– Я о сем думала. А потом отвергла сию мысль.

– Я шпионила за ним и прежде. Он говорит о тебе постоянно. Он вожделеет тебя лихорадочно.

– Но он никогда ни словом…

– Он не может. Он любит тебя. Он боится – ну много чего. Боится, что ты над ним посмеешься. Что он тебя возмутит. Что ты его испугаешься. Он в вечном затруднении. И, сдается, он неспособен удовлетворить себя с любой другой женщиной.

– Он вполне уверенно – с сей…

– Он воображал, что се – ты.

Уста Глорианы расплылись в улыбке.

– О, бедняжка Ди. Следует ли мне…

– Се была бы дурная политика, Ваше Величество.

– Зато восхитительная забава. И он бы осчастливился. Ведь он дал мне столь многое и столь многое сделал для Державы. Его нужно вознаградить. Немногие могут понять его боль так, как я.

– Он не страдает так, как ты.

– В какой-то степени, Уна.

– Но не в той же. Осмотрительнее, Ваше Величество. Монфалькон…

– Ты полагаешь, сие было бы разрушительно. Да, так оно и было бы. Я не развлекалась с придворным четыре года. Они делаются тщеславны, или меланхоличны, или дики, затем дворец наполняется странными капризами. Возникает ревность.

– И расходы, – сказала графиня Скайская. – Тебе пришлось женить стольких из них, даровать поместья. Твоя доброта к любившим тебя…

– Моя вина. – Глориана кивнула, согласна с Уной. – Но ты права, сердечко мое. Ди должен полыхать и далее, и я должна делать все, дабы обращаться с ним как обычно.

– Ты сохраняешь его уважение, се как пить дать.

– Разумеется. Однако ныне, когда я знаю его боль, будет труднее доить его на предмет развлечений, выставляя против него Монфалькона, как я обожаю делать. Дурная забава для меня и никакая вообще для Ди.

Они пересекли помещение с низким потолком и нашли проломленную дверь, сквозь кою вошли в покинутый ими туннель, но стоило им ссутулиться, как за еще одной дверью, справа, вспыхнул факел, и они обернулись, выпрямляясь, застигнуты страхом.

Маленький человечек вглядывался в них из-под поднятой руки. На плече у него имелся то ли горб, то ли иной нарост. Он был одет в кожаный джеркин, бриджи и темную рубашку, воротник его выпрастывался складчатыми оборками. Огромноглазый и большеротый, он чем-то напоминал разумную лягушку. Уна и Глориана подняли свои лампы, принимая позы, подходящие для маскировки.

– Что се такое? – надменно возопила графиня, вольно облокотясь о стену. – Надзиратель, всеми брошенный?

Она видела теперь, что плечо человечка оседлал небольшой черно-белый кот, сидевший весьма прямо и тихо, глядевший на нее желтыми, ясными глазищами.

– Что се такое? – эхом откликнулся Джефраим Саллоу, пародируя ее. – Два актеришки, здесь потерявшиеся?

– Мы джентльмены, сир, – молвила Глориана храбро. – И можем вознегодовать против вашего выпада.

Саллоу отворил внушительный рот и захохотал. Уна решила уже, что их с Королевой опознали, однако здесь подобные мысли едва отдавали логикой. Она шагнула вперед.

– Мы исследуем здешние туннели по поручению лорда Монфалькона. Ищем предателей, ренегатов, бродяг.

– Ага. Что ж, один вам попался, джентльмены. – Оскал Саллоу был оскорбителен. – А то и два, коли будет вам угодно. Мы с Томом. Бродяги оба-двое. Закоренелые негодяи. Падальщики. Однако не предатели, а также не ренегаты, ибо не служим никому и, следовательно, не можем против кого-либо восстать. Мы живем сами по себе, Том и я. – Он поклонился. Кот яростно пискнул. – Как видите, я обезмечен, сир, и не в состоянии предложить вам желаемую вами дуэль.

– Я выразился поспешно. – Уна возвернула кроткий поклон. – Мы были испуганы вашим внезапным явлением.

– А я вашим. – Саллоу нашел во тьме каменную скамью и уселся, скрестив руки и ноги и уставившись на дам снизу вверх. – И?

– Выходит, вы знаете здешние проходы?

– В данный момент они – мой дом. Пока мне не надоест и я не перееду. Однако мое понимание реального мира хромает, оттого я предпочитаю жить отдельно от него, здесь же мы разделены по необходимости. Впрочем, он меня завораживает. Се идеальное обиталище для малого моих убеждений. А вы – люди лорда Монфалькона, да? Королевское поручение?