Текст книги "Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава Тридцатая,
В Коей Королева и Капитан Квайр Едут на Охоту

Лето отпечаталось на осени наивнушительнейше, и октябрь тринадцатого года Глорианы стал самым теплым из вспоминавшихся. Ветерок ни единым дуновением не прогонял угрозу войны, равно не остывала и страсть Глорианы к маленькому возлюбленному. Эйфория Двора если и нарастала, то частным образом, в то же время озленные послы бороздили коридоры и Приемные Палаты и алкали нетерпеливее, как алкали нетерпеливее их хозяева, разведданных, делаясь все зависимее от пересудов, кривотолков и фабуляций (стократ разросшихся после появления во дворце Квайра); подавляющая масса посланников желала заверений от Королевы, дабы информировать свои родины о практичности мира, однако, будучи неспособны добыть новости, они ничего не могли противопоставить жаркой говорильне о флотах и армиях, артиллерии и кавалерии, авторитету вроде бы точных терминов, что маскировали уродство и нелепицу хаоса, на описание коего претендовали. Извлекались карты и пускались в плавание бумажные флоты, все с обычными глупыми церемониями, и трезвомыслящие мужчины в отчаянии поглядывали на Королеву, надеясь на монарший, материнский приказ отставить игрушки прежде, чем перебранки перейдут в перестрелки.

Нобили Альбиона мешались с послами, становясь неувереннее и неуживчивее, ожидая указаний, удручены и обескуражены новым настроем Королевы, ибо та давала аудиенции так редко и с такой теплохладностью, что лишь ухудшала порожденное ее же молчанием. Империя, зиждущаяся на великом мифе, должна подкреплять сей миф, дабы не разрушиться. Многие во дворце видели, что распад уже начинается, и говорили о злотворной крови Герна, наконец проявившейся, и шептали истории о чудовищных королевских аппетитах, о легендарном серале, где всякую ночь разыгрывались сцены, в сравнении с коими Герновы времена кажутся благодушными, невинными шалостями. Однако же только Монфалькон и немногие его сторонники видели зачинщиком всего сего Квайра. Тот, показываясь, представлял себя ищущим напомнить Королеве о Долге – и терпящим неудачу. Он, говорил капитан, удручен не менее их, ибо они должны знать, сколь заражен он был романтическим духом Альбиона, – в конце концов, именно из-за сего ему удалось повстречаться с Королевой. Оттого они считали его радушным королевским простофилей, примочкой для ее воспаленной совести, и говорили, что было бы славно для всех них, если бы, пока Монфалькон бушует, Квайр и впрямь управлял Королевой, – что он был бы лучшим монархом.

Стены вновь запечатали по приказанию Королевы, и она рассматривала планы уничтожить их внутренности или, по крайней мере, погрести их основательнее. Она винила Монфалькона в гибели лорда Канзаса, к коему была чрезвычайно привязана, и в других смертях; в смерти городского стража, почему-то скончавшегося от неглубоких ран назавтра по возвращении экспедиции. Монфалькон был в опале. Она не виделась с ним вовсе. Уведомления от нее Монфалькон получал через посредников – сира Орландо Хоза и сира Вивиана Сума, кои высказывались против Квайра не столь рьяно и, казалось, постепенно принимали мнение Тома Ффинна о ее любовнике: «Удачлив скорее, чем хитер, хоть и считает себя конченым негодяем». Все видели, что Квайр любит Королеву так, будто не любил никого прежде.

Меж тем Убаша-хан известил своего суверена, что татары могут вскоре претендовать на земли, кои считают своими по праву; лорд Шаарьяр слал оптимистические отчеты в Арабию; граф Коженёвский умолял своего нового короля сдерживать свои силы, вотще; а Жакотты в Кенте что ни час обзаводились союзниками. Квайр гордился достигнутым. Оставалось сделать один лишь ход.

– Она одержима страстью, – говорил Квайр посланнику сарацин, – и ныне одержимость медленно углубляется до любви. Затем я отстранюсь, и Глориана стремительно падет – в руки вашего господина.

Королева, когда просила совета у кого-то кроме Квайра, искала провозвестий от Ди, что неотвратимо делался все чудачливее, однако поддерживал Квайровы мнения с растущей уверенностью. Сир Танкред сбросился с зубцов Брановой башни, и казалось, что тем утром Рыцарство в Альбине погибло вместе с ним, и из трупа его взросли цветы больные, густые, нечистые – цветы любующейся самой собой эротомании, коя, как сие часто бывает, рядилась в покровы Романтики. Алис Вьюрк, отдавшаяся по два раза сиру Амадису Хлеборобу и лорду Кровию Рэнслею, после чего, улучив верный момент, обновившая подобие скромности, наслаждалась тем, что тот и другой, по ее словам, вздыхали по ней, будто псы, уже не удовлетворяемые костями и пускающие слюни на мясцо посытнее. Оба достигли стадии, на коей готовы были обещать Алис что угодно, лишь бы заполучить ее снова, одновременно понося ее, виня ее, ненавидя ее за то, что она с ними соделала. Фил Скворцинг делил сию жажду вероломства, утешение прозаических умов, и при любой возможности выскальзывал из объятий мастера Уоллиса в постели дюжины царедворцев пониже рангом либо в собственный сераль Королевы, где открыл для себя кладезь наслаждений. Лорд Рууни, возвернувшись из поместья, нашел Двор переменившимся настолько, что вконец озадачился. Он не встречался с Королевой, но говорил о своем замешательстве с Томом Ффинном. «Сей Квайр будет королем? Что станется с Альбионом?» Том Ффинн придерживался мнения, что Квайр был бы отличным кандидатом в консорты, – ведь Квайр реалист, чуток повидавший мир, – и не из того поколения, к коему принадлежит Монфалькон и кое страшится возвращения Герновых методов столь глубинно, что, по вероятности, возобновит Террор, ибо слишком много о нем размышляет. Убаша-хан нашел черно-белого котика, ныне совершенно исцелившегося, и наводил справки об Элизабет Моффетт. Он обрел неожиданного союзника в сире Орландо Хозе. Алис Вьюрк была нацелена Квайром на обольщение Хоза. Ей вполне удалось добраться до его постели, однако пришлось, поведала она Квайру, дать ему куда больше, нежели другим. Сии издержки окупятся, уверился Квайр. Убаша-хан навестил членов собственной свиты, что все до единого были воины и расположились за вратами дворца. Квайр слушал сию весть в некотором изумлении. Лудли доложил, что Монфалькон послал его внутрь стен, дабы сделать попытку договориться с местным сбродом (Лорд-Канцлер не ведал, что Лудли вел ораву, когда та убила Канзаса и прочих, ибо Квайр уже поставил своего лейтенанта во главе сброда). Квайр наставил Лудли и далее подчиняться Монфалькону, служа тому неукоснительно, пока капитан не отзовет приказ. Монфалькон тайно переговорил с графом Коженёвским, поведав о роли Квайра (но не о собственной) в похищении короля. Он надеялся, что Коженёвский перескажет сие Королеве. Взамен граф удалился со Двора и мигом отплыл в Полоний, дабы рекомендовать скорую войну. Монфалькон безумел. Квайр усиливался. Королева длила влюбленность.

Эрнест Уэлдрейк был посвящен в рыцари; единственная почесть в сие время года.

 
Осенью ветер и море рождают
Негу и дни свои смехом продляют,
Древо редчайший порыв сотрясает,
В бегство дрожащие он обращает
Огненны листья, чья мета во взоре
Знаменьем ярко сияет весенне,
Пусть потускнели и крылья, и пенье,
Жизни немолчное благодаренье
Жизнью напоит и землю, и море,—
 

цитировал поэт, взгроможденный на конном дворе на монструозного жеребца и облаченный с ног до головы в камелопардовое, с пламенеющей рыжей шевелюрой, помавающий одеревеневшими руками в поиске стремян, отчего леди Блудд, присогнувшись в седле, лишь вздыхала.

– Блестяще, сир Эрнест! – воскликнула Королева, не понимавшая ни слова. Она, в дублете и чулках, обнимала ногами свою гнедую зверюгу. Глориана оделась в лесную зелень, не считая белых брыжей и манжет, с небольшим охотничьим мечом на поясе и в остроконечной шапке поверх собственных рыжих кудрей. Капитан Квайр, в черном, взобрался в седло вороной кобылы и улыбался, глядючи на них всех, приготовлявшихся к охоте, кою поведет сир Вивиан Сум, пухл и счастлив, рад тому, что он, как то и задумывалось, приманил Королеву и ее фаворитов к более здоровым занятиям.

– Ура!

На рожки резво выбежали гончие, буро-белое море, бурливое и дикое меж лошадиных ног. Сир Орландо Хоз, близ приятеля сира Вивиана, носил орельдурс с золотом, в то время как Алис Вьюрк, скакавшая, как дама, на маленьком мерине, щеголяла аврорными бархатными юбками. Сир Амадис Хлебороб, тоже верхом, держался неподалеку, переводя взгляд с Квайра на девчонку, алча ответа, коего не мог получить. Лорд же Кровий ехал по другую сторону. Оба конкурента облачились в оттенки зеленого.

Сир Томашин Ффинн, едучи на собственной лошади, салютовал Королеве.

– Где лорд Рууни? – Она его ожидала.

– В итоге уехал обратно в поместье, – сказал он ей.

Она пожала плечами и протянула конюху стременной кубок. Гончии тронулись, и охотничья партия рысью миновала ворота, устремляясь на равнину, поля коей слегка подернулись туманом.

– Ему лучше побыть вдали от Двора, я полагаю.

– Вестимо. – Мимо бежали собаки, и савраска сира Томашина принялась взбрыкивать. Он не был охотником. – И я видел лорда Монфалькона сим утром.

– Он не спит вовсе. – Глориана была беспечна. – Бродил ли он по коридорам, вновь выслеживая шпионов?

– Он говорит, что на стороне Жакоттов – симпатии половины домов Альбиона.

Она пришпорила бока.

– Пусть забирают хоть всю бесову Державу!

Они ускакали.

Вскоре Королева нешуточно обогнала Квайра. Тот, в развевающемся плаще и с перекошенной шляпой, стал ее настигать. По рыхлым полям, через влажные от росы изгороди: они неслись по открытой местности, и Квайр, втягивая носом первый аромат осени и смакуя его, знал, что октябрь – его месяц, его величайший успех, что он может выказать обуявший его восторг; преследуя Глориану, он влетел в красные деревья и зеленые кусты леса, пустился галопом по пружинящему мху, топтал осенние цветы, а гончие впереди возлаяли неминуемость дичи.

– Не хотели бы вы обрести вечную свободу, мадам, – сделаться лесным духом? – призвал он. – Робин Гуд и Дева Мариан?

И пропел традиционный куплет:

 
Храбрый Робин пришел на берег песчан
К прекрасной деве одной:
«В твои рыжие кудри, о Мариан,
Я влюблен – так стань мне женой!»
 

Сие услаждало ее слух, однако поводий она не натянула. Вновь мчалась она впереди, и вновь он должен был не упустить ее из виду и, всячески ее высматривая, нырял под ветви, и те орошали землю желто-бурой листвой.

Охота грохотала по лесу, гремели «э-ге-гей!» и «ату!», и, пока Квайр гнался за Королевой, сир Амадис и лорд Кровий гнались за Алис и сиром Орландо, что скакали, весьма сблизившись; меж тем леди Блудд ехала вслед за своим Уэлдрейком, а тот хихикал и визжал всякий раз, когда ветви хлестали его лицо и тело, и еле способен был удержаться в седле. Одни лишь сир Томашин и сир Вивиан, казалось, охотились ради охоты.

Прочь из лесу и в мягкий солнечный свет, по широкой, бугристой поляне, по темным мхам и синим осенним крокусам, что есть мочи вверх, на гребень, глядя поверх крон колышущихся буков: гончие, заливаясь лаем, мчат за лисом, шмыгающим меж густых папоротников, будто лосось в толще вод. Глориана приостановила лошадь, позволяя Квайру нагнать себя. Она раскраснелась.

– Ах, Квайр! Нам должно охотиться ежедневно!

– Ежедневно, Глория моя.

Гнедая вновь припустила, прыгнув вперед и вниз с холма, и Квайр, у коего заломило тело и заныли кости, последовал за нею.

Буки остались позади, и уши Квайра были полны их шипением, глухим стуком копыт, собственной одышкой. Он был не пара Глориане, но отказывался ее терять. Где-то пели рожки. Они выломились из буков в золотой папоротник. Квайр поймал ртом густой вкус земли и восхитился даруемым удовольствием. Он плотно сжал губы, избегая новых потрясений. Они перескакивали через заборы, неслись через врата, через ручьи, и охота развертывалась, следуя за гончими, не упускавшими свою добычу.

– Ату!

Квайр выгнул шею и посмотрел через плечо. Сир Амадис и лорд Кровий здорово отстали и едва не сбились с пути. Справа от Квайра были Алис и сир Орландо; впереди, также справа, – сир Вивиан и Том Ффинн; впереди, непосредственно по курсу, – Глориана, кричавшая ему не отставать. Гончии и охотники лились потоком перед ними, несясь с золотого холма к широким водам Темзы.

– Там! – возопил сир Вивиан. – Вон там! Я его вижу! – Он обернулся позвать Королеву, причудливо покачнулся в седле, вцепился в конскую гриву, затем неловко сверзился, таща за собой седло и прочее, с мчащегося зверя.

Королева проскакала мимо, не успев натянуть поводья, Квайр же мигом осадил черную кобылу и соскочил, дабы склониться подле стонущего рыцаря.

– Спина. Бесы! Думаю, Квайр, я сломал позвоночник.

– Царапина, не более, – сказал Квайр. – Что случилось?

– Конюх – предатель. Соскользнула подпруга. Слетел я. Надо обо всем заботиться самому. От дворцовых конюхов никакого прока, они только и умеют, что запрягать кареты. Ай! – Он мучался от ужасной боли.

Королева и Том Ффинн галопировали обратно. Вдалеке, у подножия холма, лай гончих делался громче и злее. Сир Орландо Хоз, Алис Вьюрк при нем, мрачно взглянул на Квайра сверху вниз.

– Что? Очередное происшествие? Вы сильно пострадали, сир Вивиан?

– Перелом позвоночника. Я жив. – Он потел от мучений. – Лучше позовите конюхов, пусть приволокут какую-либо доску! – Он поднял глаза на друга. – Как там охота, сир Орландо?

Хоз хладно посмотрел вниз.

– О, я полагаю, вскоре лисенок будет пойман.

Глава Тридцать Первая,
В Коей Мастер Толчерд Представляет Величайший Свой Успех, а Отношения Соперников и Любовников Достигают Переломного Момента

Почти совершенно забросив публичные покои, Королева развлекала гостей в пещерах, в напитанных тяжелым амбре взаимосоединенных помещениях своего сераля, где празднующим прислуживали мальчики и девочки с намасленными, голыми телами, а также странные люди всех мастей – карлы, гиганты, гермафродиты. Если в прошлом году темой Осеннего Маскерада было Вакхово Пиршество, то ныне ею стала более прямолинейная вакханальная интрига, на кою сонная Королева и сардонический Квайр взирали с общего ложа на постаменте над основной поверхностью, где, будто бражничая в некоей северной Византии, гости возлежали на подушках и разнеживались от пищи, и страсти, и вина.

Незримые музыканты играли томную музыку, под кою танцоры мастера Патера, ведомые Алис Вьюрк и Филом Скворцингом, дрыгали ногами без особой поспешности. Мир словно расслабился в роскошестве и нечестивой беспечности. Сцена освещалась малым числом светильников и факелов, однако все алкали тьмы, и расцветка костюмов, равно как и обстановки, была густа и насыщенна.

Сир Эрнест Уэлдрейк, оголенный до талии и являющий крест-накрест иссеченную спину, возвысил винный кубок до почти утерявших чувствительность уст леди Блудд. Другой рукой он держал книгу, из коей читал:

 
Ал виноград живой,
Как бы в крови,
Рубинова гроздь величава
Нас колдовством обожгла,
Для времени стала отрава,
К часу льнул час, и мгла
Бровью к дрожащей брови
Нас в хижине сей свела,
В хижине сей величавой,
Где я и моя, ты и твой
Жаждали мертвой любви.
 

Хмурясь, леди Блудд отверзла очи, не чуя, как вино струйкой сочится по подбородку, и уставилась с некоторым любопытством на малый пук лилий в своей правой руке. Она вновь закрыла глаза и задышала глубже.

Сир Эрнест едва не возобновил чтение, когда два исполина, черный и белый, распахнули асимметричные двери покоев, впуская доктора Ди в платье с колдовскими символами, свитки под мышками, семенящего торопливо, вкупе с мастером Толчердом в лучшем из его облачений, вслед за доктором, и Гермистонским таном в клановой шотландке, замыкающим.

– Смотри-ка, – молвил Фил Скворцинг с пола, возлагая высокомерную длань на невыдающееся бедро, – к нам пожаловал мастер Толчерд, весь лощеный, холеный и мудреный, да еще в каменьях. – Кое-кто засмеялся, но не Квайр и не Королева.

Доктор Ди в отвращении метнул в Фила мрачный взгляд, мастер Уоллис потянул юношу на себя, тот вырвался, ощерился, прошелся по покоям, приветствуя различных своих друзей, в то время как Уоллис стоял, разинув рот и глаза умоляюще, потом обернулся.

Гермистонский тан застыл, будто напоролся на Горгоновы очи.

– Ариох! Что здесь такое? – Огромная борода его встопорщилась. – Я не видел ничего хуже за все скитания меж мирами.

На сие Королева улыбнулась. Она воздела пальцы:

– Идите же к нам, дражайший мой тан. Вы принесли вести о своих приключениях? Приведете ли вы новых пленников, как привели нам капитана Квайра?

Тан попунцовел, затем уставился на Квайра.

– Капитан, сия женщина вас растлила!

Королеву развлекло и сие тоже.

– Напротив, сир!

– Что сие за место?

– Здесь обретают усладу, – сказала она.

– Мадам… – Доктор Ди изменился лицом. По одной стороне его змеился длинный, частично заживший шрам. Ди попытался прикрыть его седыми волосами. – Мы привели вам тана, потому что он желает кое-что до вас донести…

– Вы развлечете нас, милый тан? Помните: вы явились на Осеннее Пиршество.

– Развлеку? Нет, увы, мадам. Я виделся с маркграфом Симлы. Татары выстроились вдоль границ Империи и приготовляются на нас напасть. По их сведениям, война начнется в середине сего месяца. Здесь присутствует изменник, что их оповещает.

– Кто сей изменник, сир? – Легко.

– Маркграфу неведомо.

Королева опустила глаза на сира Орландо Хоза, что сидел не без стесненности на своих подушках.

– Вы что ни день встречаетесь с татарским послом, сир Орландо. Многое ли он вам сообщил?

Сир Орландо повел плечами.

– Ничего определенного, мадам. Полагаю, татары желают войны, как наверняка желает ее и всякий иной. Но вы, я знаю, не расположены слушать подобное.

– Вы не слишком конкретны, сир.

– Убаша-хан намекнул на то, что Татария имеет в виду атаковать части Индии и Катая, едва разразится война меж другими народами. Сие, они уверены, незатруднительно, коль скоро, как он выразился, воспылает весь шар земной. – Сир Орландо вещал беззаботно, как утративший надежду убедить собеседника в своей правоте.

– Однако же никаких точных вестей?

– Нет, мадам. Когда Жакотты пойдут против Арабии, сие, несомненно, станет знаком.

– Велите доставить сколько-то Жакоттов ко Двору, – сказала она.

Он взглянул на нее в надежде.

– Завтра, мадам?

– На следующей неделе, – молвила она.

– Вестимо, мадам.

Квайр прошептал:

– Возможно, здесь тебе следует действовать поспешнее. Угрозой, например, Жакоттам, что их могут осудить и казнить как изменников.

– В Альбионе нет казней.

– Сие лишь угроза.

– Вестимо. Сир Орландо! – позвала она снова. – Велите сообщить Жакоттам, что они совершают предательство в отношении Державы. Напомните о прежней мере наказания.

Сир Амадис Хлебороб взметнул угрюмый взгляд. Потер лоб, как если бы хотел прочистить мозги.

– Вы более ничего не сделаете с моими вестями, мадам? – вопросил тан.

– Что еще мы в силах сделать, сир?

– Расследовать. Всякий день Держава сползает к Хаосу!

Она взяла и вобрала в себя огромный кубок вина, как бы отвечая Гермистону.

– Я не допущу безнадобного кровопролития, сир, как вы отлично знаете.

– Вы удерживали мир от крупных войн тринадцать лет, – молвил он. – Ныне вы подносите лучину к пушке, что просигналит величайшую войну из всех. Я видел подобные мирового масштаба войны в своих странствиях. Я видел разорение целых континентов – сожженных дотла. Сие и есть судьба Альбиона?

– Разумеется, нет, сир.

Тан сделался мрачен.

– Я отбываю в поисках места повменяемее. – Он взглянул на Квайра. – Она совращает вас, мудрец, всячески уловляя и помутняя ваш рассудок.

Капитан хранил молчание.

Тан смотрел на Ди и Толчерда, даже на Квайра, как бы ожидая, что те к нему присоединятся, но они остались на местах. Он зашагал вон из сераля, и тартан его шелестел гневной, бессильной волынкой.

– Женщину – замуж! Всю гниль – распустить! Хоу!

Мастер Толчерд тактично выждал, когда его друг уйдет; затем выдвинулся, неловок в своем убранстве.

– Мадам, я обещал вам сие зрелище немало месяцев тому. – Конфузливо. – Оно наконец готово. Если консорт сыграет музыку, что я им приготовил, ваши танцоры явятся.

– Мы в нетерпении, мастер Толчерд, – излила она благодарность на его лысую и потную голову.

Взмах руки в сторону галереи музыкантов – и зазвучала бойкая, восхитительная мелодия: разительный контраст с той, что зачала сей вечер. Королева взяла очередной бокал вина. Квайр раскинулся на ложе, рассеянно гладя ее руку.

Мастер Толчерд ударил в ладоши. Из дальнего конца покоев принялись возникать фигуры. То были танцоры в сверкающих костюмах, столь быстроноги и изящны, что труппа мастера Патера смотрелась сборищем калек. Они танцевали все ближе и ближе, крутя пируэты, воспаряя, соприкасаясь руками, и по мере продвижения их к обезлюдевшей арене делались яснее словно бы застывшие маски их лиц – металлические маски с пустотой в глазах и ничего не выражающими ртами. Тут был Харлекин в шахматном костюме и ряд различных клоунов – Дзанни, Пьерро, – Колумбина, Исабелла, – Доктор и дряхлый Панталон. Тут был Скарамуш с показной удалью и длинной шпагой, румяный мушкетер. И они плясали в ряд перед Королевой; потом единомоментно согнулись в поклонах и реверансах, едва прервалась музыка. Каждая деталь их костюмов состояла из металла. Руки-ноги были металлическими и переливались цветами. Из металла были и лица.

– Узрите, – сказал мастер Толчерд горделиво, – моя Механическая Харлекинада!

– Они не люди, мастер Толчерд? – Королева задохнулась. – Ни на волос? Они столь прекрасны!

– Металл, только металл и ничего, кроме металла, мадам. Свет еще не видывал созданий столь утонченных.

(Доктор Ди насладился скрещеньем взглядов с капитаном Квайром.)

Они принялись танцевать снова; разыграли целый спектакль: о любви пресеченной, о любви обретенной, о любви пораженной и любви отомщенной. И хотя их жесткие металлические лица не несли выражения, их механические тела выражали всю историю волнующе. Глориана придвинулась к Квайру, Квайр – к Глориане. Спектакль продолжался. Харлекин полагал себя обманутым Колумбиной, ибо Исабелла, ревнуя, возжелала Харлекина себе, оттого она заставила его поверить, будто Колумбина крутит любовь со Скарамушем. В свой черед, разозлившись, Харлекин отдался Исабелле, чтобы позднее узнать правду и, ринувшись рассказать обо всем Колумбине, грудью встретить мстительный ее кинжал. Выяснив, как было дело, сама она отведывает яд. Последнее движение танца было медленным, похоронным па, как в зерцале отражающим предыдущий пляс ансамбля мастера Патера.

Зрители, по большей части, ощутительно взволновались, особенно мастера Хлебороб, Рэнслей и Уоллис, кои все считали себя обманутыми в любви. Алис Вьюрк тоже рыдыла рыдмя и была утешаема сиром Орландо. Квайра пантомима не трогала, но, поскольку Королева находила ее удовлетворительной, он хлопал энтузиастически. Механические существа оттанцевали прочь.

– Вы обязаны показать их вновь, сир, – обратилась Королева к мастеру Толчерду. – Многажды. Они исполняют другие истории?

Мастер Толчерд был извинителен:

– Пока нет, мадам. Только одну. Но их можно приноровить. И к комедии, и равно к трагедии. Если дозволите, я приведу их на следующее ваше празднество.

– Опять и опять, мастер Толчерд. Мы вас благодарим.

Никогда еще не был Толчерд столь доволен. Сияя, он последовал за своей Харлекинадой.

Квайр думал, что видел мертвый танец. Он поднялся. Он нуждался, сказал он, в облегчении.

Когда он шел мимо сира Амадиса, тот ущипнул Квайров плащ.

– Капитан Квайр? – Умолительный тон. Издалека, со златых подушек, мучаясь вниманием двух гейш, сердито глядел Рэнслей.

– Вестимо, сир Амадис. Чем могу служить?

– Ваша опекаемая – ваша подопечная – ваша барышня – девчонка.

– Алис не у меня на поруках, сир. Уже нет. Некогда я сторожил ее девственность, а теперь сторожить нечего. – Квайр был тверд. Он был сама нравственность.

– Но однажды вы за меня хлопотали.

– Сего мне делать не следовало.

– Вы похлопочете за меня снова, капитан?

– Я не в силах, сир Амадис. Вы должны хлопотать за себя сами.

Рэнслей восстал и заковылял к ним:

– Осмотрительнее, Амадис, с любыми интригами, что ты замышляешь. Я все слышу. Я все слышу.

Квайр живо уступил дорогу обоим:

– Я не в силах. Вам следует решить сие меж собой, джентльмены. Я не бог.

– Вы могущественны, как бог, Квайр, – сказал лорд Рэнслей. – Кое в чем, по крайней мере. Зевес! Как вы нас всех совратили!

Квайр замер, стоя к ним спиной:

– О чем вы, милорд?

– Взгляните на нас. Мертвецки пьяны, одурманены похотью, будто тиранический ромейский двор древности. И сие – ваших рук дело, Квайр.

– В самом деле. – Капитан покачивался. – Выходит, я и вправду бог, как вы говорите, милорд.

– Когда завершится дознание по делу о том, как погибла честь Альбиона, при кончине мира – ждать осталось недолго, сказал бы я, – вердикт будет: убийство. И убивцем, сир, будет назван Квайр.

Тот почесал затылок.

– Развращение заключается в том, что была произведена имитация реальности – с использованием мифа. Пал бы Альбион столь быстро, будь его основания крепки?

– Вы не отрицаете?..

– Я отрицаю все, милорд.

– Что с Алис Вьюрк? – Лорд Кровий ослабел. – Вы не станете посредничать? Не выберете одного из нас?

– Я не бог, – сказал Квайр. – Я даже не король. Я Квайр. Свою проблему вы должны уладить самостоятельно. – Он продолжил путь, оставляя Рэнслея и Хлебороба наедине, совещаться втихомолку.

Сир Орландо Хоз беседовал о политике с Алис Вьюрк, а та, будучи опытной льстицей, перефразировала слова собеседника и подавала их в ответ как собственное мнение.

– Я виню Монфалькона. Он вцепился в свои убеждения мертвой хваткой. Полагал, будто единственный способ не развалить Империю – выставить Глориану богиней и, дабы гарантировать ее веру в сию сказку, держать ее в беспорочном неведении относительно всего, что он делал, дабы сохранить легенду. Он вцепился в сию легенду подобно безумцу. К слову, я считаю, что он – жертва Квайра настолько же, насколько считает жертвами Квайра остальных. Я собираю доказательства, даже теперь, но не так открыто, как Монфалькон.

– Итак, вы думаете, капитан Квайр – злодей, положивший глаз на трон?

– У меня нет особенной неприязни к Квайру. Из него вышел бы отменный король. Не расходись его мотивы с моими, я бы его стерпел. Однако ткань Альбиона гниет на наших глазах. Невозможно позволить сотканному Монфальконом чарующему гобелену разом упасть и явить доселе скрытую им реальность – ее не примут ни дворяне, ни простолюдины. Занавесь должно приподнимать дюйм за дюймом долгие годы.

– В гобелене уже наличествуют дыры. Вот почему столь многие нобили берут сторону Жакоттов. Они видят под парчой тлен – или думают, что видят.

– Подлинного тлена здесь нет. Всего лишь эйфория осиротевшей женщины, и она минует. Но Квайр позволил обнажиться крайностям. Кто-то зрит всю целокупность – скромное развлечение вроде нынешнего – и считает, что она явно знаменует больший, невидимый ужас. Романтика понукает воображение и заставляет его расти – но, если воображение применяется не к тем обстоятельствам, ища более уродства, чем красоты, страшная сила спускается со своры.

– Вы разделяете антипатию капитана Квайра к Романтике?

– Антипатию – разделяю. Но не отвращение, Алис. И худшее, наиболее разрушительное из всех его видов есть отвращение, питаемое Квайром к себе. Именно оно связывает его столь прочно, хотя оба в сем не признаются, с Королевой.

– Вы думаете, он любит Королеву по-настоящему?

– Если Квайр способен любить хоть что-то.

– Вы говорили про Убаша-хана и планируемую вами экспедицию – по следам Монфалькона внутрь стен.

– Вестимо. Кот, считает Убаша-хан, может привести нас к графине Скайской. Надежда призрачна – однако мы отправимся тайно, с полусотней татар, во всеоружии. Они с легкостью разобьют сброд, я уверен. Лучше них воителей не найти. Убаша-хан, видите ли, любит графиню. Он полагает ее жертвой заговора – Монфальконова либо Квайрова – и найдет ее, даже если придется отыскать ее труп.

– Вы двое вычерпали колодезь, верно?

– Вестимо, и обнаружили только бродягу, вероятно обитателя стен.

– Когда вы отправляетесь?

– Очень скоро.

– Известите Монфалькона?

– Нет. Он обязательно выдаст нас – неумышленно. Он потерял контроль над всеми чувствами. Он не владеет собой уже какое-то время, иначе заметил бы работу Квайра давно, еще после убийства леди Мэри. Он говорит теперь о разрушении как единственном лекарстве от наших недугов.

Алис Вьюрк смотрела, как возвращается ее господин, Квайр, и взгляд ее помрачился.

Он был остановлен распустившим нюни Уоллисом.

– Квайр, капитан, мальчик мне изменяет, – шептал Уоллис. – Поговорите с ним. Я умираю от причиняемой им боли.

Квайр снизошел до бедного Уоллиса улыбкой и потрепал его по голове.

– Конечно же, поговорю. – Он поискал глазами Фила. Скворцинг купался во внимании полудюжины леди и щеголей сераля, но сразу увидел Квайра и ухмыльнулся, высмеивая обоих. Капитан вздохнул. – Ему недостает изящества, сему юнцу. Всегда недоставало.

– Наставьте его на путь приличий. – Уоллис был напряжен.

Жестикуляция Квайра не воодушевляла.

– Как?

– Он у вас на поруках.

Квайр медлительно расплылся в улыбке:

– Королева таких отвергает, я накапливаю. – Скорее бы завершилась работа, тогда он будет счастливее.

– Он меня убивает, – сказал Уоллис в простоте.

– Найдите другого, – ответил Квайр. – Их тут полным-полно. Им польстило бы внимание сановитой особы.

– Я люблю его.

– Ах, – сказал Квайр. Он смотрел на сира Амадиса и лорда Кровия, что поднимались, готовясь уйти. Приложил ладонь к устам. Затем увидел Королеву. Она, весьма навеселе, его манила. – Надо идти. Долг, мастер Уоллис.

Оставляя жалкого Секретаря, он запетлял меж подушек и взошел на постамент к призывам Глорианы.

– Удалимся же, – сказала она. Ввиду опьяненности она еле ворочала языком.

Квайр видел, что сир Эрнест перевалился через спящее тело леди Блудд и ныне тоже дремлет. В сем состоянии пребывала добрая половина гостей. Насельники сераля тихо крались в разнообразные свои обиталища. Квайр позволил Глориане схватиться за свое плечо и на него опереться. Она вздымалась над ним башнею. Он собрал больше сил, чем обычно являл, и помог ей спуститься по ступенькам.

– Мои дети, – сказала она.

Квайр озадачился.

– Я обещала увидеть девочек. – Она указала на конец зала. – Они там, через коридор. В прилегающих покоях. Без соприкосновения, разумеется, с…

– Я знаю, – сказал он. – Но лучше подождать до завтра. Ты проведешь с ними завтрашний день.

Она сие запомнила или была готова думать, будто запомнит. Она позволила ему провести себя мимо стражей-близнецов, по проходу, через анфиладу покоев, пока они не пришли к повседневной ее опочивальне. Дребезжа драгоценностями, она пала на кровать и немедленно зашлась храпом.