Текст книги "Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Затем стройная изломанная фигура показалась в сиянии свечи, прикрывая глаза, отступая и бормоча.

– Нет!

Никого. Где-то скрипнула дверная петля.

Если сие был всамделишный образец врага, она им весьма воодушевилась. Зашагала по коридорам быстрее, минуя двери по обе стороны и ища огромный зал.

Проход кончился, и Уна увидела, что стоит на дне лестничного колодца. Ступени зигзагами бежали наверх, и из-за рококошных перил на нее таращились лица, словно узники из-за прутьев, удостаивая ее откровенным, но равнодушным любопытством. Лица были странно искажены, однако не филигранью поручней, а креплением к собственным телам. Уна поняла, что наблюдаема значительным племенем карл, мужчин и женщин, детей и подростков, явно потревоженных ею в странствии по этажам, ибо у всех у них имелись котомки и свертки. Она расслабилась и улыбнулась им снизу.

– Доброго вам утра!

Высокое эхо ее голоса, подобное тремолированным нотам виолы, услаждало слух. Некоторые карлы дарили ее ответными ухмылками, скаля зубы. Она узрела, что зубы их подпилены, и ее улыбка угасла. Склонившись на прощание, она удалилась с поспешностью, кою сочла разумной. Добычей их Уна не стала, ибо, когда она пустилась в свой путь, они продолжали свой, вверх по бесконечной лестнице, шаркая ногами и ворча.

Проходя насквозь очередную галерею, Уна подумала, что у карл есть некие черты изгнанников, и припомнила собственный образ: борьба за власть, частью территориальная, частью философическая, внутри стен. Ей на ум пришла единственная фраза Саллоу: «Он убил меня. Я дрался с ним».

Потолок палаты был расписным: приключения Улисса, вырисованные с такой художественностью, что Уна поневоле остановилась и опознала их столько, сколько позволяли пыль и свеча. Она пребывала в восхищении. Графиня в жизни не видела картин, равных сим, и все же они, надо полагать, вышли из моды и остались забыты, когда к дворцу добавилась очередная часть, а прежнюю обстроили, надстроили, похоронив переменчивые вкусы и смущение искусством прошлой эры, без разницы, сколь непревзойденно или долгоживуче то казалось. Уна размышляла о том, что из монархов единицы обладали тонкой чувствительностью, кою резонно мог ждать от них мир. Их сообщество отличалось пошлостью, его фанфаронство и грандиозная помпа, даже простейшие его занятия (как охота – верхом и пешая, с собаками и без) столь совершенно гармонировали с заурядными вкусами подданных, что монархи олицетворяли и представляли большинство куда удовлетворительнее любого органа избранных республиканцев. Ей не хотелось оставлять сии картины, но нужно было идти.

Она выбрала огромный проем и прокралась через множество покоев – оставленных комнат, опочивален и им подобных, – чьи разлагающиеся шелка и лен, очевидно, еще использовались. В какой-то миг прошла мимо ложа и увидела спящих на нем мужчину и женщину, костлявых и грязных, в золотых коронах, на плюшевых подушечках. Она отошла в сторону, уступая шествию затхлых лордов и леди, чьи истасканные шлейфы поддерживались ручками слепых детей, и смотрела, не пытаясь остановить их или спросить дорогу, пока они не исчезли. Они были из плоти и крови, сие доказывала вонь, однако для нее оставались привидениями; как если бы изначальные правители Альбиона продолжали держать свои Дворы, пока слой громоздился на слой.

Графиня Скайская знала, что должна раньше или позже обратиться к местным обитателям – или же пропадет в стенах на всю оставшуюся жизнь, разделив судьбу безумных созданий. Она стояла ныне на задней лестнице, узкой, вьющейся и странно успокаивающей своими размерами. Она нисходила, оставляя позади все двери на площадках, пока не добралась до самой нижней ступеньки. Двинулась было вперед, но напоролась ногой на объемистую плоть и опустила свечу, думая узреть еще один труп. Но нет: ее созерцали кроткие инородные глаза большой рептилии, мигающие неспешно на свету. Шипение, отверзание и притворение длинного алого рта – единожды; потом зверь задвигался тяжко, уверенно и, думала Уна, симпатично. Она думала последовать за ним, как заблудившийся путник мог пойти за дружелюбной собакой, однако рептилия скрылась в туннеле столь низком и узком, что идти по нему с минимальным удобством было бы невозможно, кроме того, рискнуть встречей со стадом сих тварей она не желала. Развернувшись в поисках еще одной двери, Уна увидела девочку, одетую в простой, чистенький наряд сельской простушки, стоявшую вблизи и с интересом взиравшую на графиню.

Девочка по контрасту со всеми, кто попался на глаза Уне, была столь обычна, что казалась патологией.

– Сир? Вы пришли мне помочь?

– Помочь тебе? – Уна колебалась. – Ты в сем нуждаешься?

– Вестимо. – Девочка опустила глаза. – Я надеялась… Но в сем страшном месте нет никого, кто осмелился бы…

– Я помогу тебе, если смогу. – Уна шагнула к ней, дабы впериться в ее черты, осознать, что девочка реальна. – Но и ты должна мне помочь. Как ты здесь очутилась?

– Мой отец привел меня, сир. Во избежание кредиторов. Он думал, тут мы в безопасности. Он слышал о входе от своего деда. – Девочка беззвучно заревела. – Ах, сир, я пробыла здесь год, по меньшей мере!

– Где же твой отец?

– Умер, сир. Зарублен бесчестными лордами Эвием и Пикием Д’Амвильскими.

– Приспешниками Герна? Они живы?

– Стары, сир, но выжили здесь, сохраняя привычки, обретенные при Дворе.

– Монфалькон услал их в Лидию, сражаться на войне. Их убили разбойники.

– Они вернулись втайне после смерти Короля Герна и с тех пор жили здесь. – Простушка понизила голос: – Они командуют армией – маленькой, но кровожадной – и правят громадной территорией.

– Мы в ее пределах?

– Нет, сир. Здесь некогда было королевство другого опального рыцаря, позднее заколотого.

– Ты знаешь немало из того, что происходит внутри стен. Если я помогу тебе бежать, станешь моим информатором?

– С охотою, сир.

– Тут где-то есть зал – думаю, поблизости, но я заплутал, – где встали на привал семьи. Ты знаешь, где?

– Думаю, да, сир.

– Ты слышала о Саллоу?

– Вестимо, сир. Он сам себе господин. Он был ко мне добр.

– Ну вот, Саллоу обитал в том зале. Так я предполагаю.

– Тогда я знаю, где он, сир. – Простушка взяла Уну за руку. – Пойдемте. Сей путь безопасен.

– Оттуда я смогу нас вывести. – На мгновение Уне показалось, что достанет спасти сего ребенка от смерти и вернуться безопасно во дворец по ту сторону стен. Так, кроме прочего, появится свидетель того, на что можно наткнуться в сокрытом мире, – рассказа девочки хватит, чтобы убедить Глориану посылать сюда экспедиции, арестовывать тиранов, спасать гонимых. Но, даже думая так, она ощущала необъятность сего замысла. Да и признает ли Глориана такую необходимость? Может быть, ее семья поколениями дозволяла сему микрокосму существовать, и обитатели стен есть своего рода жертва мертвым предкам, построившим все здешние покои: придворные, прислуживающие своре царственных духов.

Девочка быстро и уверенно вела Уну по виляющим коридорам, дабы замереть у двери, прикусив губу и глянув на благодетельницу вопросительно:

– Тут, сир, я полагаю.

Уна с осторожностью толкнула дверь. Та скрипнула; за нею обнаружился знакомый факельный свет. Уна приоткрыла дверь на фут или два и узнала большой зал. Однако кое в чем он изменился, ибо в центре его возведен был пьедестал из гранитных и мраморных плит, сволоченных из дюжины разнородных источников: одни плиты гладкие, другие с фрагментами изысканных барельефов. На вершине сего бредового пьедестала, компоненты коего формировали неравномерную лестницу, стоял варварский стул слоновой кости, очевидно работы западноиндийских мастеров, затейливо украшенный резными сценами боевой славы и любовных завоеваний. А на сем стуле развалилось создание, лицо скрыто капюшоном, руки не видны под длинными черными рукавами, ноги – под складками юбки. И поверх капюшона прилажена была высокая зубчатая корона – из стали, алмазов и смарагдов; военная корона, из тех, какие дальние предки Глорианы могли надевать в битву. И, заместив виденных Уной кочевников, шумело в холле скопление оборванных щеголей, и ободранных чудил, и размалеванных потаскух, с подносами злата и серебра лебезивших пред скрытным монархом обездоленных, что мог быть самой Смертью и определенно обладал властью Смерти над сим красующимся сбродом. Люди в краденом убранстве, в античных, перепрелых костюмах, наверняка стащенных с трупов, и сами могли быть трупами, воскрешенными лордом на белокостном троне.

Колдовство?

Девочка заголосила невинно и чересчур громко для установившегося в душе Уны покоя.

– Вы сие место разыскивали, сир? Здесь мы в безопасности?

– Оно изменилось. – Уна встала между сбродом (что умолк и во все глаза смотрел на них) и девочкой.

Создание в капюшоне мистериозно воздело руку, очевидно, призывая их к себе.

– С кем я буду говорить? – вопросила Уна, не трогаясь с места. Теперь ею завладел страх.

Тогда простушка выбежала вперед; помчалась к трону сквозь расступившуюся толпу, вверх по ступенькам, дабы пасть на колени у ног скрытного монарха, скукожиться там, словно тот источал безопасность. Уна надавила на дверь, что послужила ей входной. Та не открылась.

– Меня провели. Заманили ведьмой, да? – Графиня говорила с сумасшедшей иронией. – Что вы такое, все вы?

Вновь химера на троне повела рукой, и свора стала замыкать Уну в кольцо. Она пригрозила мечом. Извлечены были ржавые клинки. Калечные руки тянулись к ней. Лица, гноимые язвами и чирьями, ожигали ее злобными взглядами. Она опять сделала ложный выпад. Рассекла запястье, чей обладатель взвыл и выронил китобойный шкуродер. Нанесла колющий удар. Ее выпад блокировала дюжина мечей, и сальные пальцы схватили всякую интимную часть ее тела. Она молотила. Вопила. Пыталась вырваться. За нападавшими она видела создание в капюшоне, гладившее по головке свою иуду-овечку, съежившуюся девочку, что со смесью испуга и торжества взирала, как Уну оплетает ремнями и полосками кожи и вздымает на плечи толпа, отбрасывая меч.

Уну, содрогавшуюся, лепечущую требования, подносили все ближе и ближе к трону, дабы возложить, почти с нежностью, на нижнюю ступень. Она блеснула свирепо глазами и замолчала.

Создание поднялось – лицо и члены его остались сокрыты – и посмотрело на нее сверху вниз. Обратилось к девочке:

– Превосходная работа. Се она, вне сомнения.

Уна метнула ответный взгляд, ища мужества и умеряя бешеный стук сердца.

– Вы ожидали меня?

– Мы надеялись, не более, миледи. Вы – графиня Скайская, ближайшая подруга Королевы. Темная Уна – обманчивая Истина…

– Истина, сир, есть зерцало. Отвратитесь. – Уна презрела борьбу с нечистыми путами. Сделалась невозмутима.

Ее пленителя ответ, кажется, восхитил.

– Лучшая из всех. Лучше даже Монфалькона. Врагиня, кою стоит бояться. Что ж, мадам, мы подберем занятие для вас. Не ахти, конечно. Вы могли бы успокаивать старика. Вас не смущает безумие?

– Что?

Его вопрос был риторическим. Он дал сигнал ее унести, и вновь она была подъята, понесена через переметные тени зала, вдоль по короткому пассажу. Отворилась забранная решеткой дверь. Уна учуяла испражнения, вонь человечьего тела, пробывшего в заточении слишком долго. Услышала животный шум: визг, рычание, железный дребезг. Кодла ржала, когда Уна, зашвырнута в комнату, приземлилась на куске гниющей ткани, и некий щеголь завопил с заметным облегчением:

– Вот тебе, старик. То, что нужно, чтоб успокоиться! Се женщина! Вся твоя!

Захлопнулась дверь, повернулся ключ, и Уна во тьме прислушалась к нечеловеческим звукам, испускаемым существом, что теперь, ступая по зловонной соломе, неспешно приближалось.

Глава Двадцать Вторая,
В Коей Противоборства и Непостижимости Цветут и Ширятся, а Лорд Монфалькон Видит Конец Всех Своих Побед

– Несмотря ни на что, – длил оборону лорд Монфалькон, – Сшибка Дня Восшествия обязана состояться, после чего Королева обязана совершить Каждогоднее Странствие. Никогда не было в том большей необходимости. Сии церемонии, сир Амадис, отнюдь не пустой ритуал. Их назначение – заверить народ в величии Королевы, ее реальности, ее милости. Слухи множатся в столице и явно распостраняются по государству, вообще по миру. Если Королева не появится, слухи станут жиреть, как мухи на навозе, и заразят Державу сотней моральных болезней, ослабляя нас на всех сторонах света. Мы демонтировали Власть Силы и заместили ее Властью Справедливости. Сия Справедливость символизируема Королевой. Мы оберегаем наши провинции, нашу мировую Империю не армией, но средствами философии, воплощаемыми личностью Глорианы. Митра! Мы сами безоговорочно верим в нее и в то, что она делает.

Сира Амадиса Хлебороба удручала обстановка деспотичных покоев лорда Монфалькона, страдавших, как водится, от непроветренности и перегретости. Казалось вполне возможным подхватить тут самую обычную телесную немочь. Но и уйти, не убедив коллегу по Совету, сир Амадис никоим образом не желал.

– Королева в трауре, – молвил он. – Столь множественные ужасные события ее надломили. Лучшая ее подруга подозревается в убийстве…

– Она освободилась от врага. – Монфалькон был рад и зол. – Влияние графини Скайской грозило безопасности Двора и Державы. Очевидно, что графиня сговорилась с сиром Танкредом умертвить леди Мэри, после чего убила сира Томаса Жакотта в собственных покоях – кровь обнаружили на полу, кровати, гобелене; кровь там повсюду. Несомненно, тело сира Томаса будет найдено вскорости.

– Злая сплетня, милорд. – Сир Амадис шокировался.

– К чему тогда графине бежать из дворца?

– Не могла ли и она стать жертвой?

– Она не из тех, кто становится жертвой, сир Амадис.

– Не знал, милорд, что жертвы выбираются в соответствии с их душевным складом.

– Ваши знания, сир, не напитаны моим опытом.

– Несмотря ни на что, Королева сокрушена, частью обезумев от неопределенности.

– Ее уравновесят государственные дела.

– И кто заменит графиню на Сшибке? Сперва мы лишились Танкреда, теперь Уны. Будто Рок забирает всякого, кто мог бы стать Воителем Королевы.

– Лорд Рууни согласился играть Рыцаря-Пейзанина.

– Так будем надеяться, что он доживет до Дня Восшествия. – Сир Амадис взглянул на часы, сплошь из меди и полированного дуба, над камином. Стрелка близилась к получасу. Времени на дальнейшие уговоры не было. – Я высказался.

– Именно так, сир.

– Возможно объявить, что Королева больна…

– И ухудшить ситуацию? Я вел сей корабль немало лет. Я ведаю, что хорошо для Альбиона. Я ведаю приливы – могучие приливы народной воли. Я ведаю мелководье и рифы. Я ведаю, какой груз надобно везти, когда его сберегать и когда от него избавляться. Вот почему Королева полагается на мое суждение. Вот почему она сделает так, как я предложу. Вот почему ей нельзя теперь испытывать слабость или допускать слабость! На Сшибке всякий значительный дворянин станет смотреть на нее, дабы рассказать о ее настроениях всему миру.

Сир Амадис пожал плечами и с резчайшим из поклонов ушел.

Он спешно одолел путь к заброшенной анфиладе за старой Тронной Залой; там его маленькая полюбовница – шалунья, лахудра, непорочная юница – согласилась встретиться с ним и наконец отдаться. Она сделала сие по наущению джентльмена, ее опекуна, сжалившегося над сиром Амадисом с его досадами, негодованиями и горестями и известившего девочку, что ее интересам лучше всего послужит доброта к Советнику Королевы.

Сир Амадис был премного благодарен учтивому джентльмену, что принял участие в утолении сердечной муки, равно как и маеты бренного тела, кроме того, Хлебороб был обрадован победой над лордом Кровием, своим соперником, чьи планы будут теперь расстроены.

Достигнув полупустующего Восточного Крыла, он наткнулся внезапно на мастера Флорестана Уоллиса, чудно разодетого в цветочное красно-желтое и с головой погруженного в беседу с особой, принятой сиром Амадисом за стряпуху. Мастер Уоллис заозирался (виноватый отблеск) и принял горделивую вызывающую позу спиной к девке.

– Сир Амадис.

– Доброе утро, мастер Уоллис. – Хлебороб демонстративно не одарил девку вниманием, однако был изумлен, ибо в жизни не воображал Секретаря иначе как асексуальным и безбрачным. Узрев его в сем виде (цветистым, мятущимся), сир Амадис развеселился пуще прежнего, но без тени злорадства. Скорее он наслаждался своего рода ощущением сговора с подобным ему Советником.

Он прошествовал мимо, оставляя их ворковать. Он отогнал мельчайшее подозрение, кое, промелькнув, связало кухни с почками.

* * *

Лорд Монфалькон глядел неласково из-под весомых бровей, а мастер Лудли, чеша голову, кою враждующие племена гнид избрали своим полем битвы, перемялся с ноги на ногу, прочистил глотку, поскреб нос прежде, нежели сесть.

Лорд Монфалькон перечел список, зная, что чем дольше он заставит Лудли ждать, тем быстрее тот ответит на вопросы и оттого станет менее склонен окрашивать информацию бесцельными трактовками.

– Ничего о Квайре? – То было обычное вступление.

– Мертв, сир, явственно. – Лудли был неловок. – И я ведь не один за ним охотился. Полгода уж минуло, сир. Бросимте сие дело.

– Кто еще за ним охотился?

– Отцы дочерей, ну и сыновей, коих он того. Похитил либо убил. Кто теперь скажет?

– Настроения в городе?

– Про Квайра почти все забыли.

– Дурак. Я разумел Королеву.

– Любима, как всегда, милорд. Почитаема.

– Слухи?

– Несущественны.

– Неужели? – Брови скептически дернулись.

– Не… – начал Лудли неуклюже. – Не стоят…

– Каковы слухи, Лудли?

– Разные убийства, возврат дней безумного двора Герна, Королева подвинулась рассудком ввиду своей…

– Неутоленной похоти?

– Можно и так сказать…

– Что еще?

– Сир Томас Жакотт заточен вами, милорд, и пытаем. Жакотты изгнаны и планируют мятежничать. Ну и фавориты Королевы насильничают всякую честную девицу, до коей могут добраться.

– Достойно Квайра, слух что надо. – Краткий хохот лорда Монфалькона ужасал. – Старые времена, воистину. Каково же лекарство, предлагаемое простонародьем?

– Разнится у любых мужика и бабы, сир. – Лудли оседлывал своего конька, осознав наконец, чего от него ждут.

– Если в общем.

– Есть общее мнение, что Ее Величеству пора замуж, милорд. За человека сильного. Вроде вас.

– Они хотят, чтоб я на ней женился?

– Нет, сир. Ну в основном…

– Потому что мне нельзя доверять, а?

Лудли зарделся.

– Считается, что вы совсем лютый, сир, и совсем старый.

– Кто тогда?

– Имеется в виду женишок, милорд?

– С кем, по мнению черни, должна бракосочетаться Королева?

– С королем, сир.

– С Полонийцем?

– Нет, сир, король Полония сильной парой волевой даме не считается. В качестве консорта многие видят сарацинского монарха, коим народ восхищался во время зимнего визита: статный, мужественный, боевой – отменный был бы соискатель.

– Почему? Мы же не на войне.

– Памфлеты. Уличные песни. Я доставлял вам кое-что, милорд. Все об одном. Разве нет? О гражданской войне. О войне с Арабией. Или войне против татар.

– Где есть тяга к войне, там всегда бывает и сама война, – размыслил Монфалькон. – Сие намерение надо переменить.

– Не расслышал вас, милорд, сожалею…

Монфалькон изучал Лудли.

– Значит, Королева должна выйти за Всеславного Калифа, тот станет ее повелителем, поведет Альбион к победе…

– Многие сочувствуют Жакоттам, сир. Убийство леди Мэри возбудило их воображение.

– С подобными убийствами всегда так. А в данном имелись все ингредиенты. Невинность утрачена!

– В общем, народ считает, что Жакотты восстанут, милорд, и что многие будут с ними заодно. Народ думает, что Жакотты поддержат Королеву и очистят дворец от… – И вновь Лудли запнулся.

– От недобитков Герна?

– Вестимо, милорд.

– Королева добродетельна. Но не ее слуги?

– Вестимо, милорд.

– Она слишком слаба, дабы править единолично?

– Почти точь-в-точь всамделишная мысль народа, милорд.

Монфалькон склонил голову, приложил палец к губе, медленно кивнул.

– И они боятся, что слабая Королева означает слабый Альбион.

– Волевая дама, следующая скверным советам, – это ближе к истине. – Лудли водрузил перемятую бархатную шапку на голову. – Се не общее мнение. Кое-кто не согласен.

– Однако Вера слабеет, да?

– Да не то чтоб. Не считая убийств, назавтра все позабылось бы. Даже убийства со временем забудутся. Если б только не было – но я слыхал…

– Не было более убийств.

– Графиня Скайская дала деру, я слыхал, попытавшись отравить лорда Рууни, поубивав его детей.

Лорд Монфалькон отмахнулся:

– Нонсенс. Она бежала по иным причинам.

– Есть мнение, что вы и ее заточили, милорд. В Брановой башне. С сиром Танкредом. Сир Танкред тоже был популярен в народе.

– А я – никогда. – Лорд Монфалькон улыбнулся. – Как легко вручать им героев и злодеев. И я был доволен сим положением дел прежде убийства. Если б я располагал Квайром! Какой был прекрасный хорек с отличным нюхом! Какой златоустый слухоплет и хвостокрут! Что ж, дело за вами, Лудли. Вы должны поведать им, сколь Королева сильна, что она раздумывает, избавляться от меня или нет, что я близок к фиаско, что здоровье меня подводит, как и лорда Ингльборо…

Лудли выпучил глаза.

– Не может того быть, милорд…

Монфалькон бросил ему под ноги золото.

– Ваше вознаграждение сохраняется, мастер Лудли. Скажите им, что Сшибкой Восшествия можно любоваться как обычно, в течение недели со стен и крыш, всем простолюдинам, что Королева явится и что вскоре после того предпримет Каждогоднее Странствие по Державе. Скажите им, что сир Томас Жакотт почти наверняка убит графиней Скайской, что сама она бежала из Альбиона – се правда – и что, когда Жакотты сие осознают, они вновь сделаются абсолютно верными и покорными. Мы не скажем покамест, планирует ли Королева выйти замуж, сей контрслух – лучший в нашем распоряжении, и было бы идиотизмом распускать его вот так сразу, прежде чем отобраны будут соискатели…

– Королева принимает соискателей, милорд?

– Передайте им и сие, если желаете.

– Я думаю, народ обрадуется таким вестям, – сказал Лудли трезво.

– Вестимо, так и будет. – Лорд Монфалькон всунул перо меж зубов и произвел санацию. – Свободны, Лудли.

Раболепный квази-Квайр засеменил на полусогнутых прочь. Клочок, в зеленом бархате, вошел, избавляясь от шапки и глубоко кланяясь.

– Мой господин снаружи, сир. С сиром Томашином Ффинном.

– Пусть войдут.

Мальчик, выразив повиновение, сделал шаг в сторону. Не торопясь показались лакеи с шестами паланкина Ингльборо на плечах. На кресле, снул от боли, возложив левую руку на сердце, покачивался, пока его опускали, сам лорд. Он выпростал шишковатый кулак, и Клочок, рванувшись, за него ухватился. То была любовь – отца и сына, мужа и жены – меж ними двумя, и даже Монфалькона тронули явленные чувства. Лорд-Адмирал был снедаем подагрой настолько, что не отыскался бы и мускул, не охваченный в той или иной степени агонией, но ум Ингльборо, когда тот не пытался одурманиться брагой либо опиатами, оставался ясен. За ним прихрамывал сир Томашин Ффинн, серьезен лицом, в темном бархате и черном льне. Клочок затворил двери за уходящими лакеями и по велению лорда Монфалькона запер замок.

Лорд-Канцлер вздохнул. Он предложил сиру Тому кресло, и тот принял предложение, избавив от нагрузки свою ногу из слонового бивня.

– Жарко. – Он помассировал колено вокруг протеза. – Как в Индиях.

– Кабы ты там и остался, – проворчал Ингльборо. – Освободить тебя – какая дипломатия! Мавры медлили на политическом уровне. Нептун их разберет! Они питают амбиции…

– Сие для нас несомненно, – ввернул лорд Монфалькон.

– Все пахнет войной. – Ингльборо поморщился, ибо сжал руку слишком сильно. Клочок гладил клокочущие наросты. – Я не видел ее столь неминуемо с Герновой эпохи. Каков ответ, Перион?

– Королева должна выйти замуж.

– Но не выйдет.

– Она должна.

– Но не выйдет. – Лорд Ингльборо смеялся. – Боги! Она хуже Герна, ибо, в отличие от него, ее не проведешь и к ней не подольстишься. Она же знает нас как облупленных – нас троих в особенности. Она сызмальства была участницей приватных наших бесед. Ей ведомы все наши уловки.

– А еще она любит нас и последует нашему совету, – молвил Монфалькон значительно. – Итак, Том, что скажешь относительно соперничества Арабийца и Полонийца?

– Проклевывалось с Новогодия. – Румяные щеки Тома Ффинна, казалось, сияли тем ярче, чем, улыбаясь, более он вываливал скверных вестей. – Касимир и Гассан покинули нас смертельными врагами, всяк решил, что со смертью другого Королева достанется ему. Привычная история – женщину или мужчину не спрашивают, соперники пестуют вражду столь полновесно, сколь дозволяет отсутствие фактов. Меньше фактов – больше пестование. И чем менее заинтересован объект ухаживания, тем более уверяются конкуренты в том, что она сохнет по одному из них и будет его, коли другой помрет.

– Нам знакомы сии аберрации, Том. – Монфалькон был нетерпелив по природе и с недавних пор стал терять самоконтроль, столь долго им сохранявшийся. – Ну а конкретное соперничество?..

– Грядет дуэль между Полонийцем и Арабийцем.

– Нет! – Монфалькон изумился, не веря ушам.

– Так мне сказал Эмир Вавилонский, весьма близкий к Калифу.

– Где они будут драться?

– На корабле. Тюркийском корабле. В самой средине Срединного моря.

– На мечах?

– На всем оружии Рыцарства.

– Конные? Не может быть!

– Так сообщают. Корабль велик – под состязание отведут целую палубу. Копье, меч, булава и так далее.

– До смерти?

– Либо ранения.

– Но смерть не исключена? Так ведь, Том?

– Вестимо.

– Значит, нам будет грозить война между Арабией, нами защищаемой, и Полонием, лучшим нашим другом. – Монфалькон весь посерел. Он опал в своем кресле. Взглянул на друзей. Прикусил губу.

– И Татария сделает свой ход, – сказал лорд Ингльборо. – Они только и ждут жалкой прорехи в ткани, кою мы ткем тринадцать лет.

– Королева должна предпочесть одного из них. Сие их остановит. Но которого? – Лорд Монфалькон выпрямил спину. – Полониец, коего наш народ не сможет уважать, и Арабиец, что не сможет дать нам наследника, столь нам нужного. Который?

Том Ффинн положил палец вдоль носа.

– Арабиец. Много кто зачнет наследника за него.

Монфалькон длил размышление:

– Так мы договоримся до того, что явится сотня претендентов на родство с девятью дочерьми Королевы. Вы же сие понимаете, джентльмены? Вы о сем подумали?

– На корону?

– Вполне.

– Все не так плохо, – сказал Том Ффинн.

– Верно. Но за тринадцать лет мы создали Златой Век. Подобное творение требует не много времени. А еще быстрее на народы, хотим мы того или нет, нисходит террор. Глориане должно выйти за Арабийца. Гассан, в конце концов, гражданин Альбиона. Были ромейские прецеденты. Элладийские.

– Он доставит нам немало хлопот. Ибо сарацины ждут нашей санкции на объявление войны Татарии. Королева в курсе. В том числе по сей причине она и не подумает бракосочетаться с Гассаном. Опасаясь, что вложит слишком много власти в руки новоявленного Гер-на. – Голос лорда Ингльборо дребезжал, его скручивала боль.

– Мы должны будем им управлять, – сказал Монфалькон.

– При Дворе появятся сарацины, ища управлять Королевой – и нами, – сказал Том Ффинн. – Полагаю, сделав консортом Гассана, мы жестоко просчитаемся.

– Возможно разъяснить, что он – лишь консорт, а не король.

– На словах? – молвил лорд Ингльборо. – Конечно, договориться можно. Однако на деле? Он полон амбиций использовать мощь Альбиона против Татарской Империи. Сие знают все. И появись лишь намек на свадьбу, мы можем быть уверены: татары атакуют по крайней мере Арабию прежде, чем будут атакованы. Лучше, Пери-он, быть самими по себе, за Королевой. Или найти супруга поближе к дому и вытравить причины драки. Альбион видал худшие угрозы.

– Война может разрушить все нами достигнутое, – сказал лорд Монфалькон. Он исторг стон. – Как могло сие случиться? За пару месяцев мы обрели угрозы как внутренние, так и внешние! Я держал страну в идеальном равновесии. Как я утратил контроль?

– Через убийство леди Мэри, – ответил лорд Ингльборо, – и распри здесь, меж нами.

– Одно убийство? Немыслимо!

– Может, Полониец прознал о твоей интриге с его похищением, Перион, – сказал Том Ффинн. – Если так…

– Ему потребовалось бы сие подтвердить. И не осталось уже никого, кому можно верить. Главный похититель мертв.

– Ты убил его? – Лорд Ингльборо заизвивался в кресле.

– Не я. Арабия.

– Зачем?

Монфалькон пожал плечами:

– Он перестарался на почве шпионажа.

– В твою пользу?

– В пользу Альбиона.

– Вот тебе и на! – сказал лорд Ингльборо. На нем выступил пот. – Я всегда о том предупреждал. Примени прежние методы – и пожнешь прежние результаты.

Монфалькон потряс головой:

– Сие никоим образом не касается убийства леди Мэри и прочих перипетий с Жакоттами. Ибо забывать о них нам нельзя. Если они нападут на Арабию…

– Народ их полюбит, – молвил Том Ффинн.

– Мы не сумеем их поддержать. – Лорд Верховный Адмирал содрогался при каждом слове. – Мы не можем.

– И если мы их остановим, – сказал Том Ффинн, – пол-аристократии Альбиона будет против нас, а равно и простолюдины. Мы можем столкнуться с каким-либо восстанием. Небольшим, возможно. Но кто знает? Одно быстро ведет к другому.

Боль на лице Ингльборо отразилась в чертах Монфалькона, вновь узревшего гибель своей мечты – даже в течение их беседы. Он поднялся.

– Должен найтись способ спасти все то, ради чего мы интриговали, все то хорошее, что мы создали!

– Не старыми методами. – Лорд Ингльборо подтянул Клочка, как бы защищая мальчика от Монфальконова гнева. – Служа Герну, мы заимели дурные привычки, пусть даже замышляли против него. Тебе не переменить себя, Перион. Ты продолжаешь использовать инструменты тайны и террора – видоизмененные, быть может, однако ты по-прежнему их применяешь. Строишь козни по раз усвоенным схемам…

– Дабы защитить Королеву и Альбион! – Монфалькон не повышал голоса, но тон его сделался напряженным и оттого куда более устрашающим. – Дабы оберечь невинность девочки, чью жизнь мы трое хранили столь долго от жестокости и капризов ее отца! Вся моя душа вложена в сие предприятие – и ваши души тоже. И я отказываюсь принять твое умозаключение, Лисуарте, будто мои действия были в малейшей мере ошибочны.

– Или безнравственны? – Ингльборо говорил спокойно, стиснув зубы. Боль в нем все возрастала. Рука – вновь на сердце.

– Наинравственнейшим образом оберегал я Альбион и все то, что Альбион для нас значит. Мир несовершенен. Мне пришлось использовать определенные тактики… но никогда они не затрагивали Королеву. Ни пятнышка…

– Пролитие крови ради Альбиона есть пролитие крови во имя Королевы. – Вздох, и подбородок Ингльборо опустился на грудь.

Вскочил Том Ффинн:

– Все сие ни к бесу. Если мы трое ссоримся, значит, все нами достигнутое и правда потеряно.

– Никогда не действовал я, – продолжал лорд Монфалькон, – пока Королеве (а значит, Державе) что-нибудь не угрожало. Многие мертвецы были, я полагаю, милыми людьми, однако и глупцами, что вовлекали Королеву в подобную глупость – часто косвенно. Она ничего не знала. Нам нельзя было позорить Державу.