Текст книги "Зеркало времени"

Автор книги: Майкл Кокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

II
Разговор за чаепитием

Я провела день за выполнением разнообразных дел, порученных мне миледи перед отъездом в Лондон, – и, бог ты мой, в каком же раздражении и негодовании я пребывала под конец!

Туфли, туфли, туфли! Всех фасонов и видов – в таком количестве, что и не счесть. И каждую пару требовалось достать, до блеска начистить щеткой, или поваксить, или протереть смоченной в молоке губкой, а затем завернуть в ткань и положить на место.

Потом шляпы, шляпки и прочие головные уборы – тоже бесчисленные. Все нужно было извлечь из картонок одну за другой, чтобы смахнуть с них пыль перьевой метелкой или разгладить щеточкой ворс бархата, а где необходимо – привести в порядок смятые украшения (правда, пришлось обойтись без щипчиков для шляпных цветов: я не захотела спуститься вниз и спросить о них миссис Баттерсби, как велела миледи).

Убрав последнюю картонку, я взялась за иголку с ниткой, чтобы зашить прорешку на вчерашнем платье, а потом принялась за уборку в спальне: все там намыла, начистила, вынесла «ночную вазу» и наполнила графины свежей водой.

Наконец, когда ясный свет дня уже начал меркнуть, я рухнула на диван в гостиной миледи, изнуренная, грязная и в самом скверном расположении духа.

Должно быть, меня сморила дремота, ибо спустя какое-то время я, вздрогнув, очнулась и осознала, что уже почти половина пятого, а миссис Баттерсби приглашала меня на чай к четырем. «Господи, опять опоздала!» – с отчаянием думала я, чуть не бегом спускаясь в столовую для слуг.

Комната домоправительницы – маленькая и уютная, с двумя окнами во двор, где я накануне утром столкнулась со Сьюки, – находилась прямо напротив комнаты старшего дворецкого, в другом конце зала, и к ней вела короткая изогнутая лестница. Перед разожженным камином там стояли удобный диван, кресло с простеганной пуговицами спинкой и низкий столик. Старинный дубовый буфет, заставленный посудой; стол с раздвижными ножками и откидной крышкой в простенке между окнами и два стула рядом; книжная полка с Библией ин-фолио и еще несколькими томиками; два цветных эстампа на стене возле буфета. Довершала обстановку детская лошадка-качалка, выглядевшая здесь несколько несуразно.

Когда я вошла в сопровождении одного из лакеев, миссис Баттерсби сидела с книгой в кресле у камина.

Я извинилась за опоздание и призналась, что заснула от усталости после того, как выполнила все поручения миледи.

– Пожалуйста, не берите в голову, мисс Горст, – промолвила миссис Баттерсби, откладывая в сторону книгу («Дикий Уэльс» мистера Борроу, сразу заметила я). – Работа горничной, как и работа домоправительницы, зачастую бывает весьма утомительной. Вдобавок ко всему, вы ведь еще с утра сходили в Истон и обратно.

Я только сейчас заметила в ее голосе своеобразную певучесть, протяжность – вероятно, последние остатки незнакомого мне акцента. Но – о! – эта неулыбчивая улыбка! Такая двусмысленная, многозначительная, раздражающе загадочная! Миссис Баттерсби видела, как я возвращаюсь домой с мистером Рандольфом; она знает также, куда я ходила, но вряд ли знает зачем. Она, вне всяких сомнений, не одобряет, что мистер Рандольф сопровождал меня на обратном пути из Истона, как не одобрила бы, что Сьюки называет меня по имени, если бы услышала такое. Однако она само радушие и дружелюбие, когда подает мне полную чашку, принесенную одной из кухонных служанок, и на лице у нее ни тени осуждения. Только к концу чаепития, в ходе которого наша беседа сводилась к обмену самыми банальными общими фразами, я начинаю чувствовать скрытое неудовольствие домоправительницы.

– Ну что ж, мисс Горст, – говорит она, когда служанка с подносом удалилась, – надеюсь, вы славно прогулялись в обществе мистера Рандольфа Дюпора. Похоже, погода сегодня располагала к прогулкам – хотя сама я из дома не выходила, занятая своими хозяйственными обязанностями.

Вот оно! Завуалированное порицание и обвинение, тонкая шпилька в мой адрес, отпущенная с величайшей ловкостью.

– Да, очень славно, – отвечаю я с самым простодушным и безмятежным видом. – Мистер Дюпор чрезвычайно приятен в общении, и погода сегодня, как вы верно заметили, чудесная.

– Вы правы, – говорит она, беря свою чашку. – Мистер Рандольф и вправду весьма приятен в общении. Такой непринужденный, такой искренний – и такой не похожий на брата. Окружающие в большинстве своем считают мистера Персея высокомерным и неприступным, каковые качества напрочь отсутствуют у младшего брата.

Пауза. Маленький глоток. Улыбка.

– Вы ходили в Истон по собственному почину, полагаю?

– Да. Миледи любезно отпустила меня на все утро, поскольку дела призвали ее в город.

– Поздравляю вас, мисс Горст. Подумать только – не успели вы приехать в Эвенвуд, а леди Тансор уже отпускает вас на целое утро! Беспрецедентный случай, я бы сказала. Ваша предшественница не пользовалась такими милостями.

– Мисс Пламптр?

– Ну да. Мисс Дороти Пламптр. Конечно, она была начисто лишена обаяния, что шло ей во вред.

– Но я слышала, она плохо служила миледи, – неискренне говорю я. – Еще я слышала, здесь вышла какая-то неприятная история, ставшая причиной ее увольнения. Надеюсь, я не позволяю себе лишнего?

– Ничуть. Все разговоры, происходящие между нами двумя здесь, в этой комнате, носят сугубо частный характер, и вы совершенно верно слышали: действительно, имел место прискорбный инцидент – кража одной из брошей ее светлости. Я лично в жизни не поверила бы, что мисс Пламптр способна на такое. Она так и не призналась в краже, хотя в конечном счете брошь нашли в ее комнате. Но все это осталось в прошлом. Теперь место мисс Пламптр занимаете вы, мисс Горст, и вас ждет совсем другое будущее, я уверена.

Я улыбаюсь, словно польщенная комплиментом, но помалкиваю.

– Мистер Покок прав, – добавляет она. – «Умница-разумница» – так он вас назвал, кажется? В любом случае, вы очень хорошо осведомлены о здешних событиях – прямо-таки маленькая лазутчица! Сначала профессор Слейк, теперь мисс Пламптр – не говоря уже о том, сколь быстро вы снискали расположение и леди Тансор, и мистера Рандольфа. Мистер Персей Дюпор, несомненно, будет следующим – или вы и его уже покорили? Вот это была бы настоящая победа! Все-таки сам наследник!

К вечной полуулыбке теперь добавляется тихий смех и добродушно-лукавое выражение лица. «Мы с вами уже стали друзьями, – словно говорит чарующий взгляд миссис Баттерсби, – а друзья могут говорить друг другу подобные вещи, не боясь обидеть». Но я не верю. Она не питает ко мне приязни и не хочет подружиться со мной, хотя я понятия не имею, каким своим поступком я настроила ее против себя. Неужели она не может простить мне невольную дерзость, выразившуюся в том, что я – простая горничная – позволила мистеру Рандольфу Дюпору проводить себя до Эвенвуда? Или дело в ревности к миледи, благоволящей ко мне? А может, считая меня равной по общественному положению, она опасается соперничества с моей стороны?

В разговоре с леди Тансор я назвала миссис Баттерсби «весьма толковой особой» – и да, она явно обладала умом и способностями, ставившими ее выше всех прочих слуг. Я не сомневалась, что она занимала в Царстве Прислуги особое положение (практически заместительницы или полномочной представительницы леди Тансор), которое страстно желала сохранить за собой. Какой бы ни была причина ее недоброжелательного отношения, мне хотелось выяснить, в чем именно она заключается. Пока же я знала лишь, что неожиданно для себя обзавелась врагом.

Тут в дверь постучала служанка, подававшая нам чай, и доложила, что в сухую кладовую проникли крысы – не может ли миссис Баттерсби прийти сейчас же?

– Что ж, долг зовет, – со смиренным вздохом промолвила домоправительница, когда служанка удалилась. – Он постоянно зовет. Сейчас у меня законный час отдыха – и вот вам пожалуйста. Боюсь, нам придется закончить нашу в высшей степени интересную беседу и мистеру Борроу придется подождать до моего возвращения – а вернусь я, скорее всего, ближе к полуночи. Как всегда.

Еще один вздох.

– Иные просто не могут позволить себе такую роскошь, как проводить время в свое удовольствие. Вечно появляются какие-то дела – вот теперь крысы!

Продолжая говорить, миссис Баттерсби поднимается с места и ставит мистера Борроу обратно на книжную полку.

– Но не беда. Было очень приятно, мисс Горст. Тут, в Эвенвуде, вы подчиняетесь только ее светлости и никому больше – как и я. Но если вам на первых порах, пока вы привыкаете к здешним порядкам, понадобится моя помощь или совет, я полностью к вашим услугам. Все считают меня довольно строгой особой, знаете ли. Возможно, я и вправду такая. Но я держусь иначе с теми, над кем не имею власти, а потому на вас моя строгость никогда не распространится, мисс Горст.

Миссис Баттерсби уже отворила передо мной дверь. Наши взгляды встречаются.

– Надеюсь, вы еще как-нибудь зайдете ко мне? – спрашивает она, когда я переступаю через порог.

– Конечно, миссис Баттерсби, с превеликим удовольствием, – говорю я с самой любезной улыбкой. – Если выдастся свободная минутка.

III
Акт милосердия

Миледи вернулась из Лондона только к семи и тотчас вызвала меня, чтобы одеться к ужину. Она выглядела усталой и подавленной после хлопотного дня.

– Вы исполнили вашу небольшую епитимью? – холодно осведомилась она, едва я вошла.

– Да, миледи.

– И сразу отправились обратно в усадьбу, как я велела?

Заметив мои колебания, она сурово поджала губы.

– Вам есть что сказать мне?

Памятуя о необходимости любой ценой завоевать доверие госпожи, я почла за разумное сообщить о своей встрече с «Б. К.». Услышав, что я не только видела получательницу письма, но и разговаривала с ней, леди Тансор заметно взволновалась и тотчас отошла к окну, где стала спиной ко мне, нервно теребя черную бархотку на шее.

– Так значит, вы пообщались с ней? – спросила она, продолжая смотреть в окно.

– Очень коротко, миледи, – просто сказала, что мне надо незамедлительно вернуться в Эвенвуд.

– И больше ничего?

– Ничего, миледи.

– А она сказала вам что-нибудь?

– Нет, миледи. Ничего существенного.

После этих моих слов баронесса испустила протяжный вздох, и поза ее стала менее напряженной.

– Какое у вас составилось мнение о ней? – спросила она далее.

Не желая случайно оконфузиться, я заметила лишь, что женщина эта, похоже, стеснена в средствах, и затем осмелилась высказать предположение (на самом деле единственное, пришедшее мне в голову относительно личности «Б. К.»), что прежде она работала в услужении, а ныне впала в нужду.

– Да! – воскликнула леди Тансор, внезапно просветлев лицом. – Вы угадали! Вы сущее чудо, Алиса. Вижу, впредь мне придется быть поосторожнее, иначе вы раскроете все мои маленькие секреты! Вы правы: она служанка, бывшая няня, одно время смотревшая за моей сестрой и мною. Милая, славная миссис Кеннеди!

– Значит, ее зовут Кеннеди? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает миледи и после непродолжительной паузы добавляет: – Миссис Берта Кеннеди – в детстве мы называли ее Би-Кей.

– А муж у нее есть?

– Она вдова, увы, и оказалась в крайне стесненных обстоятельствах. Разумеется, я почитаю своим долгом выдавать ей небольшое вспомоществование, когда она обращается ко мне, что она делает крайне неохотно и с полным пониманием необходимости сохранять наши сношения в тайне. В сегодняшнем письме я послала немного денег, дабы облегчить ей нынешнее бедственное положение. Вот почему я велела вам тотчас же возвращаться обратно – чтобы не ставить дорогую миссис Кеннеди в неловкое положение. Бедняжка! Увидеть ее в такой нужде спустя долгие годы – это стало для меня настоящим потрясением.

– Так значит, вы виделись с ней, миледи?

Она на миг смешалась, но быстро овладела собой.

– Разве я сказала «увидеть»? Я имела в виду, разумеется, узнать о ее жизненных невзгодах из письма, недавно полученного от нее.

Баронесса медленно опустилась на приоконный диванчик – с тихой улыбкой, которая, полагаю, долженствовала выражать умиление, вызванное мыслями о бывшей няне, но в которой мне, при воспоминании о противной неряшливой старухе с грязными цепкими руками, почудилось скорее облегчение.

Одев миледи к вечерней трапезе, я наконец вернулась в свою комнату, подробно записала в Секретном дневнике все события дня и немного почитала мистера Уилки Коллинза, пока мне самой не настало время спуститься к ужину.

За столом в комнате старшего дворецкого сидели в ряд мистер Покок, мистер Маггз, Генри Кресвик и Джон Бримли, камердинер мистера Рандольфа, – самодовольный толстощекий малый с густо напомаженными волосами и насмешливо-презрительным видом человека, познавшего тайны мироздания, недоступные больше никому на свете.

Миссис Баттерсби молча сидела на своем месте во главе стола. Рядом с ней располагался еще один человек, которого, вместе с Джоном Бримли, мне сейчас представили: мистер Артур Эпплгейт, сам старший дворецкий.

– Так вы говорите, погребение состоится в следующую среду, мистер Покок, – произнес мистер Эпплгейт – чисто выбритый круглолицый мужчина с коротко подстриженными седыми волосами и хриплым одышливым голосом.

– Точно так, – подтвердил дворецкий, отпивая глоток ячменной воды. – Тринадцатого числа в одиннадцать. Мистер Кэнди, насколько мне известно, тяжело болен и дни его сочтены, так что службу придется отправлять мистеру Триппу. Ах, был бы здесь доктор Даунт! Вот уж кто имел призвание к таким делам. Лучше его никого не знаю.

– Значит, мистер Покок, вы застали время, когда местный приход возглавлял доктор Даунт? – спросила я.

– Ну да, – ответил он. – Я поступил сюда на службу в пятьдесят седьмом году, в должности младшего дворецкого под началом мистера Крэншоу. Доктор Даунт покинул бренный мир в следующем году, но в округе все хорошо помнят его как человека исключительно образованного и очень доброжелательного.

– Здесь вы правы, – согласился мистер Маггз, уже перебравшийся в кресло у камина, чтобы выкурить трубочку. – И как же все у нас переменилось с появлением нового пастора!

– Ну, он уже давно не новый, Маггз, – возразил мистер Покок. – Однако вы правы: мистер Трипп во всем полная противоположность своему предшественнику. И да, доктор Даунт превосходно проводил заупокойные службы. Я присутствовал на похоронах старого Боба Мандэя – последних с участием прежнего пастора, если мне не изменяет память, – и скажу вам прямо: я в жизни не слышал надгробной речи лучше. Но сколь же, верно, было тяжело – даже для него, привычного к таким вещам, – похоронить единственного сына, причем всего спустя год после того, как он проводил в последний путь своего давнего друга, отца миледи. Это доконало беднягу, вне всяких сомнений.

– Да, истинно так, – согласился мистер Эпплгейт, печально качая головой.

– Леди Ти, полагаю, будет на похоронах старого профессора? – спросил Генри Кресвик.

– Ну разумеется, – вступил в разговор всезнающий Джон Бримли, одаряя своего собрата-камердинера презрительной улыбкой.

– А ты-то что знаешь на сей счет, Джон Бримли? – пренебрежительно бросил Кресвик.

– Уж всяко побольше твоего.

– Да, она будет, – вмешался мистер Покок, кидая предостерегающий взгляд на обоих молодых людей и отпивая очередной глоток ячменной воды.

Когда он поставил стакан на стол, я спросила, как долго покойный профессор Слейк исполнял обязанности хранителя библиотеки. Дворецкий на миг задумался, потом крикнул в открытую дверь, обращаясь к мужчине в старомодном фраке с бархатными лацканами, стоявшему у камина в столовой зале и разговаривавшему с одним из подручных мальчишек:

– Эй, Джеймс Джарвис! Когда профессор Слейк впервые приехал сюда?

– В феврале пятьдесят пятого, – незамедлительно последовал ответ.

– На Джеймса Джарвиса всегда можно положиться, – сказал мистер Покок, явно довольный собственной смекалкой, выразившейся в том, что он мигом сообразил переадресовать вопрос к обладателю столь феноменальной памяти. – Тридцать лет служит здесь привратником и ни разу такого не случалось, чтобы он запамятовал какую-нибудь дату. Профессор Слейк, мисс Горст, был добрым другом доктора Даунта и отца ее светлости, мистера Пола Картерета – вам, верно, известно, что мистер Картерет приходился кузеном покойному лорду Тансору, хотя и служил у него секретарем?

Прежде чем я успела ответить, зазвонил один из множества колокольчиков, висевших в дальнем углу комнаты.

– Бильярдная, – усмехнулся мистер Покок, вставая из-за стола. – Опять мистер Рандольф разбивает в пух и прах своего брата. Мистер Персей всегда топит горечь поражения в крепком бренди. Псовая охота да бильярд – только в них мистер Рандольф и берет верх над братом, благослови Господь славного малого. Но на свете не найдется сердца добрее или преданнее, точно вам говорю.

– Кто хочет знать?

Неожиданный вопрос – никак не связанный с последним предметом разговора – громогласно прозвучал из уст вышеупомянутого Джеймса Джарвиса, сейчас стоявшего в дверях.

– Что такое, Джарвис? – удивился мистер Покок.

– Кто хочет знать, когда старый Слейк приехал в Эвенвуд?

– Присутствующая здесь мисс Горст.

Мистер Джарвис отвесил мне глубокий поклон и сказал, что рад со мной познакомиться.

– Тому назад двадцать один год и семь месяцев, с точностью почти до дня, – затем сообщил он всему собранию с видом человека, готового бросить вызов любому, кто усомнится в его памяти или вычислительных способностях. – И большую часть указанного времени он вел себя как распоследняя зануда.

– В чем же выражалось его занудство? – с любопытством спросила я, хотя и почувствовала на себе неодобрительный взгляд миссис Баттерсби.

– Да в том, – сердито ответил раздражительный мистер Джарвис, – что он талдычил всем и каждому, кто соглашался слушать, и многим, кто слушать не желал, будто на старого Картерета напали из-за документов, а не из-за денег. Документы, ну прямо! На документы небось пива не купишь.

– Довольно, Джеймс Джарвис.

Замечание, произнесенное тихим, но твердым голосом, исходило от миссис Баттерсби.

– Вас, кажется, предупреждали насчет неуместных разговоров, – продолжала она, – и я уверена, мистер Эпплгейт не желает слышать подобных речей в своей комнате.

Мистер Эпплгейт, явно не чувствовавший себя хозяином в собственной комнате, смущенно промямлил: «Совершенно верно, миссис Баттерсби», – и почесал в затылке.

– С каких это пор, Джейн Баттерсби, чистая правда стала считаться неуместной? – осведомился мистер Джарвис, расправляя плечи и смело встречая пристальный взгляд домоправительницы – каковой акт открытого неповиновения заставил меня мысленно воскликнуть: «Браво!»

– Вы премного меня обяжете, Джеймс Джарвис, – промолвила миссис Баттерсби, умеряя свою вечную улыбку до едва заметной, – если прикусите язык, пока не сболтнули что-нибудь такое, о чем позже пожалеете. Миледи было бы крайне неприятно узнать, что ее привратник без всякого стеснения сплетничает о делах, связанных с ее покойным отцом, которые совершенно его не касаются.

Сделанный спокойным тоном, но все же резкий выговор и завуалированная угроза могли бы привести в трепет менее стойкую душу; но привратник, похоже, давно привык к подобным стычкам с домоправительницей и лишь безразлично пожал плечами в ответ, а потом добавил, что он просто-напросто сказал правду, что бы там ни думали иные.

– Документы! – скептически пробормотал он себе под нос, с раздосадованным видом удаляясь обратно в столовую залу. – Да кому они нужны, документы-то?

В последующие дни в моей жизни начал устанавливаться распорядок, в согласии с которым она протекала вплоть до… я не стану заканчивать фразу, ибо еще не все рассказала о первых неделях своего пребывания в Эвенвуде. По-прежнему оставаясь в неведении относительно планов мадам, я жила в постоянной тревоге перед будущим, часто переходящей в страх, но одновременно испытывала странный восторг при мысли о предстоящем приключении.

Я вставала рано и, если утро выдавалось погожее, спускалась по винтовой лестнице на террасу, где миледи ежедневно совершала утренний и вечерний моцион, и гуляла в садах до своего завтрака в комнате старшего дворецкого. Потом я помогала госпоже одеться, а пока она завтракала, обычно в обществе мистера Персея и мистера Рандольфа, я проветривала постельное белье, заправляла кровать и наводила в спальне безупречный порядок. Миледи возвращалась в свои покои около одиннадцати – после того, как прочитывала всю корреспонденцию и отдавала различные распоряжения своему секретарю, мистеру Баверстоку, и управляющему поместьем, мистеру Лансингу – часто в присутствии мистера Персея.

Госпожа выдала мне список дел (она обожала составлять списки), которые надлежало регулярно выполнять. Через день, начиная с понедельника, я должна была посыпать ковры в ее покоях сухими чайными листьями, а потом сметать все веником. Еще мне вменялось в обязанность по понедельникам мыть зеркала и прочие стеклянные изделия; по средам – снимать с полок и протирать книги; а по пятницам – начищать до блеска деревянные стенные панели.

Каждую вторую субботу я должна была доставать одно за другим платья миледи, зимние и летние, и тщательно обследовать все до единого (даже ни разу не надеванные), проходясь по ним щеткой, удаляя пятна и прочие загрязнения, подштопывая при необходимости, а потом убирать обратно в гардеробы и комоды. Занятие это оказалось не только бессмысленным, а еще и страшно утомительным – представьте, каково по многу часов кряду чистить щеткой бархат и твид, тереть шелк шерстяной тряпочкой, разглаживать утюгом измятый муслин, – и одна мысль о нем приводила меня в содрогание, ибо по таким дням я возвращалась в свою комнату после ужина еле живая от усталости, думая о том лишь, как бы поскорее добраться до кровати. Нередко я просыпалась в безмолвной ночной темноте, полностью одетая.

Раз или два в неделю миледи выезжала с визитами и неизменно брала меня в сопровождающие; пока она часами общалась с хозяевами дома, я сидела в какой-нибудь полутемной каморке на половине слуг, часто забившись в угол по собственной воле. Однако я совсем не расстраивалась, поскольку всегда имела при себе книгу и очень скоро с головой уходила в очередной криминальный или авантюрный роман. Иные слуги в соседских домах считали меня несносной гордячкой, но я не обращала на это внимания. Для меня было счастьем хотя бы ненадолго освободиться от роли услужливой горничной и просто приятно провести время.

По вечерам я помогала госпоже нарядиться к ужину, а потом подготавливала спальню ко сну. После ужина она обычно просила меня почитать вслух одну из бесконечных эпических поэм мистера Даунта, а иногда – блаженное облегчение! – несколько более удобоваримых лирических стихотворений того же автора. Затем, пока миледи совершала вечерний моцион на террасе, я убирала на место одежду, наводила для нее всяческий уют, а по ее возвращении помогала ей разоблачиться.

О, все эти утомительные занятия, от которых грубели руки! Штопка, выведение пятен, приготовление лосьонов, помад и фиксатуаров для волос, чистка щеток и гребней, мытье воротничков в растворе трагакантовой камеди! Единственной обязанностью, доставлявшей мне истинное удовольствие, было подливание духов в опустевшие флаконы. Я убедила себя, что не делаю ничего непростительного (и вообще беру то, что мне причитается), если изредка отливаю чуточку самых любимых своих духов для собственного пользования.

В пятницу первой недели моего пребывания в Эвенвуде, когда миледи уехала из дома без меня, я взяла в свою комнату один из ее кружевных воротничков, чтобы починить; еще я собиралась записать в Секретный дневник события предыдущего дня, не записанные накануне вечером по причине крайней моей усталости.

Примерно часом позже, полагая, что она еще не вернулась, я спустилась вниз с намерением положить воротничок на место и вошла в господские покои без стука – но застала там баронессу сидящей на диване рядом с джентльменом самой поразительной наружности.

– О, миледи! – испуганно вскричала я, досадуя на свою неосмотрительность. – Прошу прощения! Я думала…

– Алиса, дорогая, – промолвила она, поворачиваясь к своему визитеру. – У нас гость. Прошу любить и жаловать: мистер Армитидж Вайс.