Текст книги "Зеркало времени"

Автор книги: Майкл Кокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

II
Появление мистера Торнхау

Когда миледи возвратилась с прогулки по террасе и я выполнила все свои обязанности, мне было дозволено удалиться.

Госпожа отослала меня довольно резким тоном – она казалась раздраженной, взволнованной и теперь, против прежнего, совершенно не расположенной к разговорам.

Перед уходом я спросила, хорошо ли она себя чувствует.

– Ну разумеется, – отрывисто произнесла она. – Не надо попусту полошиться, Алиса. Я этого не терплю.

– Я ничего такого не имела в виду, миледи, – сокрушенно сказала я. – Просто вы выглядите очень бледной. Не прикажете ли принести вам чего-нибудь перед сном?

Лицо у нее немного смягчилось, и она устало опустилась в кресло у кровати.

– Нет, ничего не надо. – Она вымученно улыбнулась. – Но благодарю вас, Алиса. Не многие мои горничные так заботились обо мне.

– Значит, они были не достойны занимать место вашей горничной, миледи, – выпалила я в порыве вдохновения. – Постоянную заботу о самочувствии вашей светлости я полагаю первейшей своей обязанностью.

– Это в высшей степени необычно для горничной, но, с другой стороны, вы необычная горничная. Доброй ночи, Алиса. Завтра утром в заведенное время, пожалуйста.

Поворачиваясь, чтобы уйти прочь, я заметила, что в глазах у нее стоят слезы.

По-прежнему озадаченная странным поведением леди Тансор, я около часа просидела за столом, записывая вечерние события в Секретном дневнике. Потом я улеглась на кровать и стала думать обо всем, что придет в голову.

Вскоре мои мысли снова обратились к мадам и к моему старому учителю, вызвавшему живой интерес у миледи.

Милый мистер Торнхау! До чего же я скучала по нему! Как и мадам, он постоянно присутствовал в моей жизни, сколько я себя помнила. Мое первое ясное воспоминание о нем – жаркий летний день, и я, совсем еще маленькая, наблюдаю в окно за высоким, сутулым господином, который минут двадцать или дольше прохаживается вместе с мадам по саду Maison le l’Orme, поглощенный разговором с ней. Если не считать Жана, слуги мадам, меня сызмалу окружали одни только женщины. При виде незнакомца с длинным смуглым лицом, изрезанным морщинами, и тронутыми ранней сединой волосами до плеч я поначалу испугалась, но сразу же успокоилась, когда мадам привела его ко мне и отрекомендовала как моего учителя. Едва я взглянула в чудесные глаза мистера Торнхау, все мои страхи рассеялись, и я поняла, что у меня появился новый друг.

– Как поживаете, мисс? – спросил он.

–  Réponds en Anglais, та chère, [4]4
  Отвечай по-английски, дорогая моя (фр.).


[Закрыть] – с улыбкой велела мадам.

Я уже владела английским не хуже, чем французским (благодаря мадам, свободно говорившей на нем), а потому сказала мистеру Торнхау на его родном языке, что для меня большая честь и удовольствие познакомиться с ним, и с чрезвычайной важностью протянула руку, а вдобавок церемонно присела, как подобает благовоспитанной девочке.

Мистер Торнхау рассмеялся и назвал меня «маленькой принцессой», а затем задал мне ряд вопросов, проверяя, хорошо ли я знаю свои уроки. Хотя каждый из вопросов потребовал от меня сосредоточенных раздумий, я на все ответила правильно, к великой своей гордости и радости.

– Вы прекрасно успеваете, мадам, – заметил мистер Торнхау моей опекунше. – Вижу, она будет заниматься с прилежанием истинного ученого.

Надеюсь, я не выставляю себя эдаким несносным чудо-ребенком. Мой ум (если здесь допустимо говорить об уме) состоял всего лишь из вместительной природной памяти и страстного желания наполнить это хранилище фактическими знаниями. Однако, если не принимать во внимание механическую способность поглощать и выдавать обратно разнообразные сведения, я была довольно тупа и несообразительна – я так и не освоила деление столбиком и дроби, испытывала совершенный ужас перед умножением и находила алгебру с геометрией предметами, недоступными пониманию, а все прочие науки так и остались для меня закрытыми книгами, невзирая на позднейшие попытки мистера Торнхау раскрыть оные передо мной.

Когда моя экзаменовка закончилась ко всеобщему удовлетворению, мадам предложила вернуться в сад. Там мы трое уселись под каштановым деревом и стали пить чай с лимонным тортом.

Мистер Торнхау говорил без умолку, хотя о чем именно – я уже не помню. В памяти сохранилось лишь общее впечатление о нескончаемом потоке слов и чрезвычайно оригинальных суждениях. Ребенку, уже одержимому жаждой знаний, он казался волшебником из легенды, наделенным чудесным даром знать все, что когда-либо знали люди, и все, что им предстоит узнать в будущем.

Так мистер Бэзил Торнхау поселился в доме мадам Делорм на авеню д’Уриш. Ему выделили четыре просторные комнаты на верхнем этаже – в одной из них, расположенной рядом с забитым книгами кабинетом, проходили мои занятия. На верхний этаж вела отдельная задняя лестница, позволявшая мистеру Торнхау уходить и приходить, когда вздумается. Я редко видела своего учителя в других частях дома или в саду, и он принимал пищу в одиночестве. Просыпаясь среди ночи, я часто слышала, как он меряет шагами свой кабинет, размещавшийся прямо над моей спальней, и находила утешение в сознании, что он всегда там, всего в нескольких футах от меня, над моей кроватью.

Я подумала, чем-то мистер Торнхау занимается теперь, без своей ученицы, покинувшей родное гнездо. Когда я вышла из детского возраста, он остался жить в доме мадам, занимаясь своими научными исследованиями и продолжая обучать меня нескольким нравившимся мне предметам – но уже не по обязанности, а по доброй воле и только при обоюдном нашем желании. Однако, хотя к тому времени я уже считала мистера Торнхау не столько своим учителем, сколько другом, он никогда не шел на разговоры о себе или своей семье и неизменно пресекал мои расспросы, порой с легким раздражением. Как следствие, я ничего не знала о нем – какого он происхождения и откуда родом. Несомненно, именно в силу такого своего решительного нежелания говорить о прошлом он – больше любого из всех, кого я знала прежде или впоследствии, – производил впечатление человека, живущего или даже заставляющего себя жить только настоящим моментом. И если я спрашивала (из любопытства, свойственного всем юным барышням) о каких-либо обстоятельствах его прошлого, он всегда отвечал, что былая жизнь теперь не имеет для него ни малейшего значения, а посему не должна интересовать никого другого.

Мистер Торнхау ответил мне всего один раз – когда я спросила, где он родился. Он сказал, что появился на свет под небом Франции (сей факт премного меня порадовал), но больше не добавил ни слова.

III
Миссис Ридпат

В должный срок приготовления к моему отъезду в Англию закончились, и в третью неделю августа 1876 года я наконец покинула Париж.

Мадам и мистер Торнхау проводили меня до Булони, где мы остановились на ночь в Hôtel de Bains.На следующий день мы отправились на железнодорожную станцию в предместье Капекюр, где мне предстояло сесть на курьерский до Фолкстона. Там, на людной, шумной платформе, я чуть не плача попрощалась с мадам.

– Будь сильной, милая моя девочка, – сказала она, целуя меня. – Я знаю, как тебе тяжело, но все сложится благополучно, если только ты доверишься мне и позволишь руководить твоими действиями. Когда ты узнаешь, почему мы затеяли наше Великое Предприятие, тебе придется также научиться доверять своей интуиции и действовать в соответствии с ней. Ибо ты осуществишь свое предназначение именно благодаря внутренним своим качествам.

На том мы расстались. Я махала рукой из окна вагона, пока не потеряла мадам из виду, а потом откинулась на спинку кресла, обуреваемая сразу всеми чувствами, какие могут возникнуть в душе при расставании – надолго или даже навсегда – с любимым человеком.

Единственным утешением служило то обстоятельство, что мистер Торнхау ехал со мной в Лондон, дабы устроить меня во временном пристанище, где мне предстояло жить до переезда в Эвенвуд. Если бы он не сопровождал меня в путешествии, даже не представляю, как бы я вынесла страшную боль разлуки со всем, что было дорого моему сердцу. По мере приближения к берегам Англии, однако, я мало-помалу успокоилась и исполнилась прежней решимости благодаря ласковым, деликатным увещаниям моего старого учителя.

По прибытии в Фолкстон мы остановились в гостинице «Вест-Клиф», а на следующее утро сели на поезд до Лондона. Наконец мы добрались до дома на Девоншир-стрит, где обитала давняя знакомая мистера Торнхау, согласившаяся присматривать за мной, пока мне не придет время отправиться на собеседование к леди Тансор.

Моя временная опекунша оказалась худощавой рыжеватой дамой лет пятидесяти, с добрым лицом и ясными живыми глазами, в обществе которой я сразу же почувствовала себя непринужденно. Она провела нас в дом, заботливо расспрашивая о путешествии, усадила в гостиной и позвонила, чтобы принесли закуски.

– Эсперанца, это миссис Элизабет Ридпат, – сказал мистер Торнхау, когда мы вошли. – Она мой старый и надежный друг и будет нежнейше заботиться о тебе, покуда ты остаешься здесь. – Потом, посерьезнев, он добавил: – Она все знает, маленькая принцесса.

Миссис Ридпат подалась вперед и взяла мою руку.

– Я понимаю, насколько вам должно быть неуютно в новой, незнакомой обстановке, моя дорогая. Если вам что-нибудь понадобится, непременно скажите мне – я сделаю все возможное, чтобы вы чувствовали себя как дома все недолгое время вашего пребывания здесь. Мистер Торнхау и мадам Делорм посвятили меня в дело, и я хочу, чтобы вы знали: я не обману оказанного мне доверия. Можете во всем полагаться на меня, как полагаетесь на них.

Она поцеловала меня в щеку и сказала, что после чая покажет мне мою комнату, а потом я могу отдохнуть, коли мне хочется, или же мы можем прогуляться в Риджентс-парке, расположенном поблизости.

– О, давайте прогуляемся! – воскликнула я, внезапно исполняясь надежды и уверенности. – Я ни капельки не устала!

И вот, испив чаю, мы втроем вышли на улицу и вскоре оказались в парке.

Мистер Торнхау пожелал показать мне Зоологический сад, и там мы приятнейшим образом провели около часа. Затем мы неспешно двинулись обратно, прошли через Ботанический сад, мимо угодий Общества лучников и наконец вернулись на Девоншир-стрит. В течение всей прогулки мистер Торнхау, в обычной своей искрометной манере, развлекал нас рассказами о парке в частности и Лондоне вообще. Я хотела, чтобы он задержался в Англии дольше, чем предполагал, и изо всех сил упрашивала остаться еще немного; но у него в кармане уже лежал обратный билет на курьерский, отходивший с вокзала Черинг-Кросс следующим утром, и он категорически заявил, что должен возвратиться в Париж точно к условленному сроку и ни днем позже, ибо в противном случае мадам вся изведется от неизвестности и тревоги.

Мистер Торнхау, приехавший в Лондон после двадцатилетнего отсутствия, хотел, пользуясь случаем, навестить нескольких старых друзей, а потому собирался переночевать в гостинице на Стрэнде.

– До свидания, маленькая принцесса, – сказал он, когда мы остановились на крыльце дома миссис Ридпат. – Излишне говорить, что мы будем постоянно думать о тебе и сделаем все возможное, чтобы оградить тебя от любой опасности.

Потом он задал мне в высшей степени неожиданный вопрос:

– Мадам когда-нибудь говорила тебе, почему тебя нарекли Эсперанцей?

Мне пришлось признать, что такого разговора у нас не заходило.

– Она однажды сказала мне, что тебе дали такое имя потому, что ты была единственной надеждой своего покойного отца, – произнес мистер Торнхау. – Не спрашивай, что значат эти слова, со временем сама поймешь. Ну а теперь мне пора. У меня нет никаких дополнительных напутствий для тебя. Мадам сказала все, что требовалось Я скажу лишь одно: будь храброй, маленькая принцесса, ибо ты делаешь поистине великое дело, как ты однажды поймешь.

Он сердечно пожал мне руку, но потом не отпустил, а взял в обе свои руки и держал так несколько секунд.

Затем мистер Торнхау улыбнулся, поворотился прочь и вскоре скрылся из виду.

Через несколько дней после того, как я отметила свой девятнадцатый день рождения в обществе доброй миссис Ридпат, мне настало время покинуть дом на Девоншир-стрит. Путешествие в Нортгемптоншир прошло без приключений, и в должный срок я, как рассказано выше, получила место горничной леди Тансор.

И вот мой первый день в Эвенвуде закончился. Последующие дни и месяцы будут совсем другими, но этот памятный день стал границей между моей прежней жизнью под опекой мадам и новой жизнью в услужении у леди Тансор. Он также положил начало первому этапу пока еще непонятного для меня Великого Предприятия, порученного мне мадам.

По крайней мере, я достигла первой своей цели. Семена моего будущего были посеяны – но какой урожай пожну я в конечном счете?

На данный момент мне оставалось лишь поместить в хранилище моей памяти один день ярких, сумбурных впечатлений: огромная красно-золотая зала; сумрачные лица предков, глядящие с потемневших портретов; запах бессчетных книг, долгие годы бестревожно спящих в своих гробах из тисненой кожи; своевольные кудряшки и конопатое личико Сьюки Праут; уединенный тихий дворик, где плещет фонтан и белые голуби слетают с ясного голубого неба; длинные темные волосы миледи с погруженными в них зубьями серебряного гребня, и тонкий палец, чертящий на оконном стекле незримые буквы; прелестный длинноволосый мальчик в голубых шелковых бриджах и башмачках с нарядными пряжками; недвижная темная вода с бесшумно скользящими в ней рыбами; и (последнее, что всплыло перед моим умственным взором, когда сон уже потихоньку одолевал меня) лица двух сыновей миледи – необычайно привлекательные и разительно непохожие.

4
КОШМАРЫ И ВОСПОМИНАНИЯ

I
Сон об Энтони Дюпоре

Той ночью я проснулась в холодном поту, испуганная до дрожи очередным кошмаром.

Мне снилось, будто я бегу, спасаясь от погони, сквозь непроглядную белую мглу, которая не туман, не снег, не липкий вредоносный лондонский смог, но нечто более плотное и странное. Лицо и босые ноги мне обжигает ледяным холодом, и я бегу, бегу во весь дух, не зная куда, почему и от кого, – зная лишь, что я должна спастись любой ценой. Ужас возрастает с каждым шагом, ибо я слышу позади тяжелое, частое дыхание неизвестного преследователя, неумолимо настигающего меня.

Наконец, не в силах больше бежать, я останавливаюсь и отчаянно взываю о помощи. Но едва мои крики замирают в белой мгле, вокруг воцаряется гробовая тишина, подобная вселенскому безмолвию, что спускается на город, одетый толстым покровом снега.

Я больше не слышу ни тяжелого дыхания, ни частого топота за спиной. Неужели я спаслась?

Я озираюсь по сторонам, напрягая зрение и слух в попытке понять, есть ли кто поблизости, и вдруг из густой белой мглы выходит маленький мальчик с волосами до плеч, в голубых шелковых бриджах и башмачках с нарядными пряжками.

Он улыбается мне – очаровательной невинной улыбкой.

– Я не знаю, как меня зовут, – говорит он со слезами на глазах. А потом просит так жалобно, что у меня сжимается сердце: – Пожалуйста, скажите мне, кто я такой?

Я хочу подойти к нему, приласкать, утешить и сказать, что я действительно знаю, кто он такой: он Энтони Чарльз Дюпор, родившийся в 1682 году, ровно за сто лет до отца мистера Покока, и он станет девятнадцатым бароном Тансором, когда вырастет. Но едва я двигаюсь к нему, чтобы заключить в объятия, его прелестное умоляющее личико начинает чернеть, раздуваться, искажаться, а потом на глазах разлагается, изгнивает, превращаясь в жуткий оскаленный череп, по-прежнему ладно сидящий на маленьком теле в изящном костюмчике.

Мое пробуждение сопровождалось звоном колокольчика.

Когда кошмар начал отступать, я осознала, что звенит колокольчик в углу комнаты, прямо над камином – миледи предупредила, что посредством него будет вызывать меня, если я понадоблюсь ночью.

Все еще дрожа от ужаса, вызванного дурным сном, я быстро накинула халат, зажгла свечу и сбежала по лестнице в господские покои.

Откинув голову на груду подушек, миледи сидела на кровати – громадном черном ложе с кроваво-красными бархатными пологами, сплошь покрытом резными изображениями фавнов, сатиров и прочих мифологических существ.

Я поставила свечу на столик у двери. Большая часть комнаты оставалась в темноте, которую рассеивал лишь неверный свет от угасающего огня в камине, разожженном мной ранее. Но и этого слабого освещения было достаточно, чтобы разглядеть мертвенно-бледное лицо леди Тансор и разметанные по подушкам длинные волосы, похожие на развевающийся черный плащ.

Она пристально смотрела на меня, но, похоже, мысленно находилась где-то далеко и видела там нечто ужасное – такое впечатление, будто она пребывала в глубоком месмерическом трансе. Я бросилась к ней, испугавшись, уж не заболела ли она.

– Миледи! – вскричала я. – Что с вами? Вы можете говорить?

Она обратила ко мне потрясенное лицо, и я увидела блестящие бисеринки пота на лбу. А еще – следы неумолимого времени.

Несколько мгновений госпожа молчала, не сводя с меня немигающего взгляда; потом ее щеки начали медленно розоветь, и она пошевелила губами.

– Алиса, дорогая, – произнесла она хриплым шепотом. – Я слышала крики. Это вы кричали?

– Страшный сон, миледи, – ответила я. – И ничего больше.

– Страшный сон! – Она рассмеялась жутковатым невеселым смехом. – Что, по-настоящему страшный, Алиса? Такой же страшный, как мой? Едва ли.

– Не прикажете ли принести чего-нибудь, миледи? – спросила я. – Может, воды? Или мне послать Баррингтона за доктором? Боюсь, вы могли простудиться во время прогулки по террасе.

– Что вы сказали?

Госпожа резко выпрямилась и уставилась на меня с таким ужасом, что сердце захолонуло.

– Вы все время оставались в спальне до моего возвращения, как я велела?

– Да, миледи, конечно. Я просто подумала, что вечерняя прохлада…

Она подняла ладонь, останавливая меня, потом снова бессильно откинулась на подушки и с усталым вздохом промолвила:

– Мне уже лучше. Сейчас мне нужно лишь одно: блаженное забытье без сновидений. По-вашему, бывают на свете люди, вообще не видящие снов? Думаю – да, и таким счастливцам можно только позавидовать. Вас часто мучают кошмары, Алиса?

Я сказала, что страдала ночными кошмарами с самого детства, хотя в последнее время они стали беспокоить меня реже.

– Значит, мы с вами друзья по несчастью, – сказала миледи. – Но я нахожусь в худшем положении сравнительно с вами: меня кошмары посещают все чаще с каждым годом. Ах, как страшно, Алиса, когда у тебя ночь за ночью безвозвратно отнимают часы драгоценного сна!

Подавшись вперед, она схватила мою руку, и в огромных черных глазах вновь мелькнул ужас.

– Почитайте-ка мне немножко, – тихо проговорила она и указала на томик в мраморной обложке с золотым корешком, лежащий на прикроватном столике. – Страница сто двадцатая. Первое стихотворение.

Я взяла книгу и раскрыла, мельком взглянув на титульную страницу. Разумеется, это было очередное творение, принадлежащее перу мистера Феба Даунта: сборник оригинальных и переводных стихотворений под названием «Rosa mundi», ^{2} который леди Тансор читала в день нашего собеседования.

Найдя указанную страницу, я положила книгу на колени, зажгла стоявшую на столике свечу и начала читать.

Стихотворение состояло всего из шести стансов. Когда я закончила, госпожа попросила прочитать еще раз. Все время, пока я читала, она сидела совершенно неподвижно, откинув голову на подушки и устремив взор за раздвинутый бархатный полог кровати, на бледный полумесяц и далекий темный лес за окном.

– Еще раз, Алиса, – промолвила она, не шелохнувшись.

Я прочитала стихотворение в третий раз, потом в четвертый, к каковому времени уже знала его наизусть.

– Достаточно, – вздохнула миледи. – Можете идти. Думаю, теперь я засну. Я позвоню, если вы мне понадобитесь. В противном случае явитесь ко мне с утра пораньше. Завтра у меня много дел. В семь часов, пожалуйста.

Она закрыла глаза, и я задула свечу. Тихо затворив за собой дверь, я вернулась в свою комнату, еле живая от усталости.

II
Епитимья и наказание

В четыре без малого я снова улеглась в постель и накрылась с головой одеялом. В считаные минуты я крепко заснула и спала бестревожным сном, покуда меня не разбудил стук в дверь.

Открыв, я увидела миссис Баттерсби.

– Мисс Горст, вот вы где, – с видимым облегчением произнесла она. – Надеюсь, вы простите меня, но вас требует леди Тансор. Похоже, вы опоздали к ней сегодня. Мне случилось заглянуть к ее светлости по одному мелкому хозяйственному вопросу, и я вызвалась пойти и разыскать вас.

Я взглянула через плечо на часы: половина восьмого.

– Я немедленно спущусь вниз. Огромное вам спасибо, миссис Баттерсби.

– Не стоит благодарности, мисс Горст. Уверена, вы знаете, какое значение ее светлость придает пунктуальности.

Последние слова прозвучали как дружеское напоминание, но у меня опять возникло ощущение, что мне вежливо указывают на мое место, хотя я не находилась в подчинении у домоправительницы.

– Ах да, мисс Горст, – спохватилась миссис Баттерсби, уже собираясь удалиться. – Я подумала, может, вы пожелаете испить чаю со мной – если, конечно, у вас выдастся свободное время. В четыре часа вас устроит?

Когда я вошла в гостиную, госпожа сидела за секретером в красно-зеленом шелковом халате и писала письмо.

– Растопите камин в гардеробной, Алиса, – велела она, не поднимая глаз, – выложите для проветривания мое белье, а потом наберите ванну.

– Слушаюсь, миледи. Я прошу прощения…

– Ничего не говорите, – прервала она меня, продолжая водить пером по бумаге.

Выполнив все распоряжения, я вернулась в гостиную.

– Сейчас я приму ванну, – сказала она, запечатывая конверт с письмом и откладывая в сторону.

Не удостоив меня ни единым взглядом, она проплыла мимо, шурша полами халата, и скрылась в гардеробной, где я приготовила ванну.

Омовение миледи прошло в полном молчании. Только по завершении водной процедуры, когда я затягивала на ней корсет, она наконец посмотрела мне в глаза.

– Вы разочаровали меня, Алиса, – промолвила она, пронзая меня холодным взглядом. – Разве я не ясно сказала, что вы понадобитесь мне в семь часов?

– Вполне ясно, миледи.

– Ну и какие у вас оправдания?

Я честно ответила, что никаких.

– Хорошо. Попытки вилять и изворачиваться сослужили бы вам плохую службу. Вы предпочли сказать правду, как я и ожидала. Но такого не должно повториться ни в коем случае, Алиса, иначе будут последствия. Назначая время, я рассчитываю на вашу пунктуальность. Надеюсь, вам понятно?

– Да, миледи.

– Я недовольна вами, разумеется, – продолжала она, подходя к зеркалу, – ибо ожидала от вас большей обязательности и ясно предупреждала о необходимости соблюдать определенные правила. На сей раз я не стану вас наказывать, но вам придется исполнить небольшую епитимью.

Отойдя от зеркала, она села за туалетный столик и начала перебирать драгоценности в шкатулке.

– Епитимью, миледи?

– О, ничего особенного, – последовал ответ, произнесенный нарочито беззаботным тоном. – Речь идет всего-навсего о пешей прогулке по утреннему сентябрьскому солнышку. В Истон, с письмом. Полагаю, это не очень затруднит вас?

– Нисколько не затруднит, миледи.

– Отправитесь в путь, когда закончим туалет. Пожалуй, сегодня я надену голубое тафтяное.

Я уложила госпоже волосы, как ей нравилось, и помогла облачиться в платье, по которому, следуя совету миссис Битон, я слегка прошлась шелковым носовым платком со всех сторон, пока миледи стояла перед зеркалом. Удовлетворенно кивнув, она вернулась к туалетному столику, извлекла из маленькой шкатулки каплевидный медальон на черной бархотке и надела на шею.

– Вам ведь любопытно, Алиса, что это за медальон и почему он так дорог мне? – спросила она.

– Немного, миледи, – призналась я.

– Я расскажу вам о нем, но не сейчас, поскольку сейчас вам нужно исполнить свою епитимью, а мне надо написать еще несколько писем. Возьмите письмо там, на секретере. Зайдете в гостиницу «Дюпор-армз», что на Маркет-сквер, и оставите его на конторке для приходящей корреспонденции – повторяю, на конторке для корреспонденции. Ни при каких обстоятельствах не отдавайте его адресату лично в руки. Потом сразу же возвращайтесь назад. Натурально, вам не стоит никому упоминать о вашей небольшой епитимье – ради вашего же блага.

Затем, к немалому моему удивлению, миледи, словно спохватившись, заявила вдруг, что должна ехать курьерским в Лондон, по срочному делу.

– Это так скучно, – вздохнула она, – и я в последнее время не выношу Лондон. Но ничего не попишешь. Я вернусь вечером. В мое отсутствие вам нужно будет выполнить несколько мелких поручений.

Вот «несколько мелких поручений», которые, в дополнение к «епитимье», мне надлежало выполнить по возвращении из Истона.

У платья, что миледи надевала вчера, немножко порвался подол, и оно требовало починки; вся ее обувь, оставленная мисс Пламптр в самом непотребном состоянии, нуждалась в тщательной чистке; ее шляпы находились в равно плачевном состоянии («Я обожаю шляпы, – с улыбкой сообщила миледи, – и у меня их великое множество»), и мне следовало почистить все до единой и подновить украшения, где необходимо («Правда, я не припомню, где лежат щипчики для шляпных цветов. Спросите у миссис Баттерсби»).

– Само собой, необходимо хорошенько прибраться в спальне, – продолжала баронесса. – В других обстоятельствах я бы велела вам приступить к уборке сейчас же, но сегодня с этим можно подождать до вашего возвращения из Истона. Ну вот, пожалуй, и все. Теперь, Алиса, бегите заправьте кровать, а я покамест надушусь и допишу письма. Поторопитесь, чтобы поскорее отправиться в Истон. И не забудьте: конторка для корреспонденции – и тотчас же назад. Ждать ответа не надо.