Текст книги "Книга воздуха и теней"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

6

Крозетти, зажав под мышкой завернутую в бумагу рукопись – возможно, бесценную, – ждал на пустынной улице уже полчаса. По его мнению, этого времени было многовато. Что она там делает? Правда, ему приходилось ждать и дольше, пока женщина приводит себя в порядок. Но ведь они не на бал собираются. Посматривая на часы, он расхаживал взад-вперед и чувствовал, что начинает сходить с ума.

Она появилась в одном из своих темных нарядов, как будто собралась на работу, и это удивило Крозетти. Может, Булстроуд настаивает на соблюдении определенных формальностей? В таком случае придется его разочаровать: Крозетти явно требовалось помыться и побриться, а одет он был в тенниску с концерта Спрингстина, неопрятные джинсы и кроссовки «найк». Упрекать Ролли за долгое ожидание он не стал.

И она не стала извиняться. Просто кивнула ему и зашагала по улице. Он не задавал вопроса, куда они направляются, решив разыграть холодность. Может, у него тоже есть тайна. Они добрались до Ван-Дейка, сели на семьдесят седьмой автобус, доехали до остановки на Смит-стрит, спустились в метро, сели на поезд и, по-прежнему в молчании, добрались до Манхэттена. На Хьюстон-стрит Ролли вышла и дальше припустила рысью. Крозетти догнал ее и не смог воспротивиться желанию спросить, куда они все-таки направляются. Холодность была ему не свойственна.

– К Мермельштейну, – ответила на его вопрос Кэролайн. – Он последний из оставшихся в городе оптовиков, кто продает лучшую кожу для переплета.

– И он продаст вам в розницу?

– Мистер Мермельштейн мне симпатизирует.

– А, ну да. Он тоже?.. – Крозетти изобразил жестом, что лапает ее.

Они поднимались по ступенькам к выходу из метро. Ролли резко остановилась.

– Нет, – сказала она. – Знаете, я сожалею, что рассказала вам о Сидни. Вы будете говорить так всякий раз, когда я упоминаю о делах с каким-то мужчиной?

– С этой минуты я все забыл, – ответил Крозетти, искренне пристыженный. В то же время он ощущал, что им манипулируют.

К тому же он не понимал, с какой стати она идет к какому-то оптовику. Все, имевшие отношение к торговле старыми книгами в Нью-Йорке, знали, что центр переплетного бизнеса находится в Бруклине. Крозетти хотел спросить и об этом, но промолчал, поскольку догадался сам. Букинисты и серьезные коллекционеры, конечно, имеют контакты в среде обычных переплетчиков. Если одному из них предложат «Путешествия» Черчилля по заниженной цене, он непременно свяжется с торговцами переплетным материалом, чтобы проверить, ремонтировалась ли книга. Никакому коллекционеру и в голову не придет, что продавец сделал все самостоятельно, из необработанной кожи. Крозетти был удовлетворен собственной сообразительностью; он считал полезным любое проникновение в хитроумные и не совсем честные замыслы Ролли.

По Хьюстон-стрит они подошли к старому зданию рядом со Второй авеню. Здесь, в лофте – на пространстве размером, наверно, с целый акр, – хранились шкуры разнообразных животных, наполнявшие воздух едким запахом. Прислонившись к одной из кожаных кип, Крозетти смотрел, как Ролли довольно долго торговалась с пожилым мужчиной в ермолке, старомодном черном костюме и шлепанцах. Складывалось впечатление, что они довольны друг другом, и Крозетти с интересом отметил, что Ролли искусно сменила манеру поведения. Она улыбалась Мермельштейну, пару раз даже рассмеялась и в целом выглядела более развязно и агрессивно, чем та Ролли, которую Крозетти знал. Сейчас она вела себя несколько… возможно ли это?.. несколько по-еврейски? Речь ее также убыстрилась, теперь в ней проступал провинциальный акцент.

Он поделился с ней своим наблюдением, когда они ушли со склада вместе с маленьким рулоном прекрасной телячьей кожи, завернутой в коричневую бумагу.

– Все так делают, – беспечно ответила она. – Разговаривая с человеком, невольно перенимаешь его манеру поведения. Разве с вами не так?

– Наверно, – ответил он, а сам подумал: «Да, но почему бы тебе не начать с меня, дорогая?» Он чуть было не произнес это вслух, но, поразмыслив, просто спросил: – И куда теперь?

– Доедем до Четырнадцатой улицы, пересядем на бродвейскую линию и доедем до Колумбийского университета. Встреча с мистером Булстроудом через сорок пять минут.

– А нельзя сначала перекусить? Я с прошлого вечера ничего не ел.

– Вы съели все мое печенье.

– Ох, да, прошу прощения. Все ваше окаменевшее печенье. Кэролайн, что с вами происходит? Почему вы не живете как обычные люди, с мебелью и едой, в доме с картинами на стенах?

Она быстрее зашагала в сторону метро.

– Я же говорила вам. Я бедная.

Он торопливо догнал ее.

– Бедная – это к вам не относится. У вас есть работа. Вы зарабатываете больше меня. Куда все это уходит?

– У меня нет матери, с которой я могла бы жить, – отрывисто бросила она.

– Спасибо. Вы поставили меня на место.

– Не уверена, что вы понимаете. Я совсем одна в мире, мне не на кого опереться. Никаких братьев, сестер, кузенов, теток, дядей, крестных. Я получаю жалованье служащей и не имею дохода от прибыли. Если я заболею, то окажусь на улице. А я уже была на улице и не хочу снова туда возвращаться.

– Когда это вы были на улице?

– Не ваше дело. К чему такое назойливое любопытство? Оно действует мне на нервы.

Подошел поезд, и они сели. Когда он хорошенько разогнался и они оказались в зоне уединенности, создаваемой ревом подземки, Крозетти сказал:

– Еще раз прошу прощения. Это у меня от матери. Стоит ей сесть рядом с кем-нибудь в метро, и через две остановки она уже знает все о жизни своих соседей. Знаете, Кэролайн, большинству людей нравится рассказывать о себе.

– Знаю, но считаю это пустой тратой времени. Люди болтают о том, как им не везет. Или напрашиваются на комплименты. «Ох нет, Глория, на самом деле ты совсем не такая уж толстая! Ах, твой сын в университете Колгейта? Представляю, как ты им гордишься!»

– Но таковы люди, что тут поделаешь? О чем, по-вашему, надо говорить? О книгах? О переплетном деле?

– Можно и о них для начала. Я же говорила – я не очень интересный человек, да вы, похоже, никак не верите.

– По-моему, вы очаровательный человек.

– Не глупите! У меня скучнейшая жизнь. Хожу на работу, возвращаюсь домой, занимаюсь своим ремеслом, считаю дни до той поры, когда смогу научиться тому, что мне по-настоящему интересно.

– Кино, – сказал Крозетти. – Мы можем поговорить о кино. Какой ваш любимый фильм?

– У меня его нет. Я не могу позволить себе ходить в кино. И телевизора, как вы наверняка заметили, у меня тоже нет.

– Бросьте, девушка! У всех есть любимый фильм. Вы же ходили в кино в своем родном городе.

Ответа не последовало. Он спросил:

– Откуда вы родом?

– Ладно, а какой ваш любимый фильм? – спросила она после паузы, без всякого интереса.

– «Чайнатаун».[28]28
  Фильм Романа Полански, 1974 г. (Прим. ред.)


[Закрыть] Не хотите отвечать, откуда вы родом?

– Там не было ничего интересного. Так что за фильм?

– Что за фильм? Вы не видели «Чайнатаун»?

– Нет.

– Кэролайн, все видели «Чайнатаун». Люди, родившиеся позже, чем он вышел, видели «Чайнатаун». Есть же кинотеатры… в «Могадишо» его показывают неделю за неделей, и все в зале рыдают. Лучший сценарий, который когда-либо был написан. Награжден «Оскаром», номинировался на одиннадцать наград… как вы могли не посмотреть его? Это же культурный памятник.

– Не моей культуры, очевидно. Наша остановка.

Поезд с визгом остановился на Сто шестнадцатой улице, и они вышли. Ролли тут же двинулась вперед характерным для нее нетерпеливым, стремительным шагом. Крозетти рысцой припустил следом. Он думал: если она и впрямь не смотрела «Чайнатаун», то его первоначальное впечатление, что Кэролайн Ролли – вампир или какое-то другое нечеловеческое существо, оказалось верным.

Они покинул подземку и сквозь величественные ворота прошли на территорию Колумбийского университета. Время от времени Крозетти бывал здесь на открытых кинопросмотрах и всегда, как и сейчас, испытывал смутное чувство сожаления. В двенадцать лет мать привела его сюда, чтобы он хорошенько огляделся. Диплом библиотекаря она получила в этих стенах и хотела, чтобы он пошел по ее стопам. Но он не был отличником, а оплачивать учение из пенсии копа и жалованья библиотекаря – такое даже не обсуждалось.

Ну он и пошел в Квинс-колледж – «прекрасное учебное заведение», как часто повторяла мать, добавляя при этом: «Если ты преуспеваешь, никого не интересует, где ты учился».

Не то чтобы это его сильно огорчало, но все-таки огорчало. Всякий раз, оказываясь на территории университета, он вглядывался в лица студентов и ловил обрывки их разговоров, пытаясь понять, насколько велика брешь между их предполагаемым выдающимся умом и его собственным. Но его попытки ни разу не увенчались успехом.

Он знал, что Кэролайн Ролли окончила колледж Барнарда, находившийся прямо через дорогу. Он знал это, потому что по должности имел доступ к информации о работниках Сидни Глейзера и в деталях изучил резюме Ролли. В данный момент у него сложилось невысокое мнение об образовании в Барнарде – ведь не подтолкнуло Ролли посмотреть «Чайнатаун». Она такая высокомерная, эта девушка из «Семи сестер».[29]29
  «Семь сестер» – семь старейших и наиболее престижных (в прошлом – женских) колледжей на Востоке Америки, к числу которых принадлежит и колледж Барнарда. (Прим. перев.)


[Закрыть] Высокомерная и умная; поскольку, по ее словам, она бедна, но тем не менее она сумела поступить в столь престижное учебное заведение. Настроение у Крозетти испортилось, и он сказал:

– Вот вы и снова здесь, да, Кэролайн? Наверно, ожили дорогие сердцу воспоминания о славных прошлых деньках? Послушайте, если надо по обычаю подойти к какой-нибудь особенной памятной доске, или поклониться статуе, или еще что-то в этом роде, только скажите… я не хочу вас стеснять.

– О чем это вы?

– О вас и вашей учебе в колледже. Набор девяносто девятого года, верно? Барнард?

– По-вашему, я училась в Барнарде?

– Ну да, так написано… – Он замялся, но она мгновенно ухватила суть.

– Вы жалкий шпион! Читали мое резюме?

– Ну… да. Я же говорил вам, что я любопытный. Я и в ящике с вашим бельем рылся, пока вы спали.

Ему показалось, что ее лицо на мгновение исказил самый настоящий страх, но это выражение тут же исчезло, сменившись презрением, в котором, как ни странно, присутствовал элемент насмешки.

– К вашему сведению, я не училась в Барнарде, – заявила она.

– Вы солгали в своем заявлении?

– Конечно. Мне требовалась работа, и я знала, что Глейзер – выпускник Колумбийского университета, а его жена училась в Барнарде. Ну, я и решила, что это хорошая идея. Я не раз заходила сюда, слушала разговоры, изучила топографию, посмотрела, какие тут преподают предметы. Резюме никогда не проверяют. Вы, к примеру, могли бы сказать, что учились в Гарварде. И, спорю, Глейзер платил бы вам гораздо больше.

– Господи боже, Ролли! У вас, что ли, нет совсем никакой морали?

– Я никому не причинила вреда, – она вперила в него сердитый взгляд. – У меня нет даже диплома об окончании средней школы, но я не хочу работать уборщицей. Или шлюхой. А на что другое можно рассчитывать, не имея школьного образования?

– Погодите-ка! В среднюю школу ходят все. Это обязательное образование.

Она резко остановилась, наклонила голову, сделала несколько глубоких вдохов и посмотрела прямо ему в лицо.

– Да. Но после гибели родителей в автомобильной катастрофе я была вынуждена жить со своим сумасшедшим дядей Ллойдом. Он держал меня взаперти в земляном подвале с одиннадцати лет до семнадцати, и я не имела возможности посещать школу. Зато он постоянно меня насиловал. Ну, что еще вам хочется узнать о моем проклятом прошлом?

Крозетти потрясенно раскрыл рот и почувствовал, как вспыхнуло его лицо. Не ресницах Ролли дрожали капельки слез.

– Мне очень жаль, – прохрипел он.

Она повернулась и быстро зашагала дальше, почти побежала. Вскоре они вошли в дом из коричневато-желтого кирпича с колоннами по обеим сторонам входа и поднялись на два пролета. Крозетти несколько раз споткнулся, поскольку не смотрел под ноги, ругая себя на чем свет стоит. Ладно, все, конец истории, выброси эту несчастную из головы, тебе не впервой, уговаривал он себя. Хватит словоизлияний, хватит глупостей, хватит чувства вины – тоже глупого. Ничто не помешает ему завершить эту историю, сделать свое дело с Булстроудом, корректно кивнуть ему, пожать на прощание руку – и прочь. Господи! Как можно быть таким идиотом? Женщина заявляет, что не желает ничего вспоминать о своем прошлом, а он? Он, конечно, только об этом и говорит, и…

Они прибыли на место. Ролли негромко постучала по матовому стеклу, и звучный голос изнутри ответил: – Да-да, входите.

Мужчина в жилете, завидев их, натянул коричневый твидовый пиджак; невысокий полноватый человек лет за сорок с гладкими тускло-каштановыми волосами средней длины, зачесанными так, чтобы скрыть лысину на макушке. На упитанном лице – круглые очки в черепаховой оправе. При рукопожатии обнаружилось, что рука у него мягкая и влажная. Крозетти с ходу его возненавидел, что было некоторым образом приятно, поскольку отвлекало от самобичевания.

Они сели. Ролли молчала. Булстроуд поинтересовался происхождением и возрастом тех томов Черчилля, в которых была спрятана рукопись. Кэролайн коротко и, насколько мог судить Крозетти, точно изложила детали. Пока они разговаривали, он оглядел офис: маленький, лишь чуть больше ванной комнаты в загородном доме, с одним пыльным окном, выходящим на Амстердам-авеню. Единственный застекленный книжный шкаф, книги только на одной полке, а остальные забиты неаккуратными грудами бумаг. Два деревянных кресла (в них сидели Кэролайн и Булстроуд), видавший виды простой деревянный письменный стол с разбросанными на нем бумагами и журналами, большая фотография в рамке; Крозетти со своего места не сумел разглядеть снимка, как ни старался.

– Очень интересно, мисс Ролли, – сказал профессор. – Могу я взглянуть на документы?

Теперь и он, и Ролли смотрели на Крозетти, а у того сердце упало – подобное чувство возникает, когда незнакомый доктор просит нас раздеться. Бумаги принадлежали ему, а теперь они уплывали из рук. Этот человек должен либо подтвердить их подлинность, либо отвергнуть – человек, которого он не знал, чьи глаза подозрительно посверкивали за толстыми линзами. Алчные глаза, с сумасшедшинкой. А глаза Ролли не выражали вообще ничего – пустые, как само небо. С трудом удерживая желание схватить пакет и бежать, Крозетти вытащил только письмо Ричарда Брейсгедла к жене; это было нетрудно, потому что страницы заметно различались на ощупь. Не стоит торопиться показывать шифрованное послание, подумал Крозетти. Сначала посмотрим, что он скажет насчет письма.

Булстроуд расправил страницы на столе перед собой, и Крозетти обмяк в кресле. Страх заставил его достать письмо – дешевый страх показаться этой женщине еще большим тупицей, чем раньше. Он знал, что ему придется всю жизнь стыдиться своего поведения с Ролли, что ее образ будет всплывать в сознании снова и снова, отравляя радость и углубляя депрессию. Не только сегодняшний образ, но и образ девочки, запертой в земляном подвале и с ужасом ожидающей появления своего мучителя. И он, Крозетти, ничем не может помочь ей; более того, он внес свою лепту в ее страдания. Ты просто задница, Крозетти, ты полное дерьмо…

– Вы можете прочитать текст, профессор?

Это спросила Ролли; звук ее голоса прервал терзания Крозетти. Булстроуд откашлялся и ответил:

– О да. Почерк не слишком умелый, но вполне читаемый. Представляю себе того, кто это написал: человек необразованный, университетов, как говорится, не кончал, но писать ему не в новинку, без сомнения. Может, какой-то мелкий клерк? Изначально, я имею в виду.

Булстроуд продолжил чтение. Прошло примерно полчаса; Крозетти чувствовал себя как в кресле дантиста. Наконец профессор выпрямился и сказал:

– М-м-м, да, в целом очень интересный и ценный документ. Точнее говоря, документы, поскольку, как вы заметили, мисс Ролли, существуют три совершенно разных документа. Это, – он кивнул на разложенные на столе листы, – предсмертное письмо человека по имени Ричард Брейсгедл. По-видимому, он был ранен в сражении при Эджхилле, первом крупном сражении английской гражданской войны, случившемся двадцать третьего октября тысяча шестьсот сорок второго года. Он пишет из Банбери, городка неподалеку от поля битвы.

– А что насчет Шекспира? – спросил Крозетти. Булстроуд вопросительно посмотрел на него и удивленно замигал за толстыми линзами.

– Прошу прощения? По-вашему, здесь есть отсылка к Шекспиру?

– Ну да! В этом вся суть. Он говорит, что следил за Шекспиром, что у него есть рукопись одной из пьес и что именно он понуждал Шекспира написать пьесу для короля. На последней странице, где подпись.

– Дорогой мой мистер Крозетти, уверяю вас, ничего подобного там нет. Рукописный текст может сбить с толку любого… м-м-м… дилетанта, и люди видят то, чего нет и в помине. Знаете, как можно видеть образы в облаках.

– Нет, послушайте, вот же оно. – Крозетти встал, обошел стол и нашел нужные строчки. – Вот эта часть. Здесь написано: «В них рассказано, как мы шпионили за тайным папистом Шакспиром. Или так мы думали, хотя теперь я меньше уверен. Что касается этого, по своим склонностям он был Никакой. Но пьесу о М. Шотландской точно написал он, как я приказал ему от имени короля. Странно все-таки, что, хотя я мертв и он тоже, пьеса еще жива, написанная его собственной рукой, лежит там, где только я один знаю, и, может, останется там навсегда».

Булстроуд поправил очки и испустил сухой смешок. Взял увеличительное стекло и поднес его к строчке текста.

– Должен сказать, у вас богатое воображение, мистер Крозетти, но вы ошибаетесь. Тут говорится: «Я расскажу тебе о тайной продаже драгоценностей в Солбс». Этот человек, должно быть, служил посредником того или иного рода в Солсбери для этого лорда Д. Потом он продолжает: «Из-за этих воров я не смог исповедоваться. По своим склонностям я был ничто». И дальше он пишет: «…эти жемчужины все еще сохранились его собственной рукой»[30]30
  В оригинале «прочтение» Булстроуда построено на сходном написании слов и подмене букв, превращающей первоначальную фразу о Шекспире в рассказ о драгоценностях. (Прим. ред.)


[Закрыть] и говорит, что он один знает, где они. Я не совсем понимаю, что означают слова «сохранились его собственной рукой», но ведь это писал человек умирающий, явно в плачевном состоянии. Такое впечатление, будто он перескакивает с одной темы на другую. Возможно, многое из написанного здесь – чистейшая фантазия, предсмертный бред, в котором он вспоминает свою жизнь. Однако и без упоминания о Шекспире документ весьма интересен.

– О чем еще тут говорится?

– Ну, он дает живое описание сражения, что всегда представляет интерес для военных историков. По-видимому, он также был участником Тридцатилетней войны. Побывал на Белой горе, в Лютцене и Брейтенфельде, хотя деталей он здесь не приводит. А жаль. Он профессиональный артиллерист, похоже, обученный отливать пушки. Еще он утверждает, что предпринял путешествие в Новый Свет и потерпел кораблекрушение около Бермудских островов. Для семнадцатого столетия это очень интересная жизнь, даже выдающаяся. Потенциально представляет собой огромную ценность для изучения профессионалов; правда, я подозреваю, что здесь есть немало от Мюнхгаузена. Однако, боюсь, ни слова о Шекспире. – Последовала пауза; тягостное молчание длилось секунд тридцать.

Потом: – Я с удовольствием куплю у вас рукопись, если пожелаете.

Крозетти посмотрел на Кэролайн, та ответила ему ничего не выражающим взглядом. Он сглотнул и спросил:

– Сколько?

– О, за рукопись начала семнадцатого столетия такого качества, думаю… м-м-м… тридцать пять подходящая цена.

– Долларов? Снисходительная улыбка.

– Сотен, разумеется. Тридцать пять сотен. Могу выписать чек прямо сейчас.

Крозетти почувствовал спазмы в животе, на лбу выступил пот. Что-то тут не так. Непонятно, каким образом, но он понял это. Отец всегда толковал об инстинкте, а сам Крозетти называл такое чувство внутренним голосом. Сейчас внутренний голос заставил его сказать:

– Ну… спасибо… но мне хотелось бы выслушать еще чье-то мнение. В смысле, расшифровку текста. И… м-м-м… не обижайтесь, доктор Булстроуд, но я не исключаю возможность того, что…

Он сделал неопределенный жест, не желая облекать свою мысль в слова. Поскольку он стоял, ему ничего не стоило сгрести бумаги со стола Булстроуда и начать убирать их обратно в бумажную обертку.

– Ну, дело ваше, – пожал плечами профессор, – хотя сомневаюсь, что где-то вам дадут больше. – Он посмотрел на Кэролайн и спросил: – Как там наш дорогой Сидни? Надеюсь, уже оправился от шока после пожара.

– Да, с ним все в порядке.

Голос Кэролайн Ролли прозвучал так необычно, что Крозетти перестал возиться с оберткой и посмотрел на нее. Ее лицо побелело как мел. С чего бы это?

– Крозетти, – продолжала она, – не выйдете со мной на минутку? Вы нас извините, профессор?

Булстроуд одарил ее официальной улыбкой и сделал жест в сторону двери.

Поток профессоров и студентов снаружи был, по летнему времени, совсем скудный. Ролли схватила Крозетти за руку и потянула в нишу – первое ее прикосновение после вчерашнего приступа рыданий. Стискивая его руку, она страстно заговорила хриплым и напряженным голосом:

– Послушайте! Вы должны продать ему эти проклятые бумаги.

– С какой стати? Ясно же, что он втирает нам очки.

– Ничего подобного, Крозетти. Он прав. Там нет упоминаний о Шекспире. Лишь безответственная болтовня умирающего, кающегося в своих грехах.

– Я не верю.

– Почему? Какие у вас доказательства? Принимаете желаемое за действительное, ничтожных три часа посидев над рукописным текстом?

– Может, и так, но я хочу показать его еще кому-нибудь. Тому, кому я доверяю.

Ее глаза наполнились слезами, лицо сморщилось.

– Ох, господи! – воскликнула она. – Боже, дай мне сил! Крозетти, неужели вы не понимаете? Он же знаком с Сидни. Почему, вы думаете, он только что упомянул о нем?

– Ну, он знаком с Сидни… и что?

– «И что!» Боже мой, вы еще не поняли? Он знает, что рукопись извлечена из «Путешествий», и, следовательно, понимает, что я вскрыла книги. А это означает…

– Что вы не уничтожили их, как велел Сидни. Вы пытаетесь восстановить их и продать. И он… что? Угрожает рассказать обо всем Сидни, если мы не отдадим ему рукопись?

– Конечно! Он расскажет ему, и тогда Сидни… Не знаю… он, конечно, уволит меня, а может, и позвонит в полицию. Я видела, как он обходится с теми, кто крадет книги из магазина. Он просто сходит с ума. И я не могу… не могу рисковать. Господи, это ужасно!

Теперь она открыто плакала. Не истерически, как прошлой ночью, но рыдания набирали силу. Видеть такое снова Крозетти не желал.

– Эй, успокойтесь! – сказал он. – Чем вы не можете рисковать?

– Полиция. Мне нельзя иметь дело с полицией.

До него внезапно дошло.

– Вы скрываетесь.

Это был не вопрос; и как он сразу не догадался?

Она кивнула.

– В чем вас обвиняют?

– Ох, пожалуйста! Не допрашивайте меня!

– Вы покалечили дядю Ллойда?

– Что? Нет, конечно нет. Обычная глупость с наркотиками. Я отчаянно нуждалась в деньгах и продавала их по мелочи знакомым. Это было в Канзасе, так что, конечно, небеса обрушились, и… Боже, что же мне делать!

– Все, все, возьмите себя в руки, – сказал он, борясь с желанием обнять ее. – Возвращайтесь к нему и скажите, что дело улажено.

Он зашагал прочь, и на ее лице застыло паническое выражение. Черт побери, это было приятно – когда она схватила его за руку, как утопающий вцепляется в обломок потерпевшего крушения корабля.

– А вы куда?

– Мне нужно кое-что сделать. Не беспокойтесь, Кэролайн, все будет прекрасно. Я вернусь через десять минут.

– А что сказать профессору?

– Скажите, что я в восторге от его великодушного предложения и пошел в туалет. Десять минут!

Он повернулся и помчался вниз по ступеням, перепрыгивая через три зараз и сжимая под мышкой завернутую в бумагу рукопись. Выскочив наружу, он протолкнулся сквозь толпу гулявших по двору молодых людей, чей интеллект был выше, чем у него, и вбежал в огромный корпус Батлеровской библиотеки. Когда твоя мать – знаменитый ученый библиотекарь, ты можешь рассчитывать на то, что она знает почти всех библиотечных работников в городе, а со многими из них дружит. Крозетти был знаком с Маргарет Пак, главой научного отдела Батлеровской библиотеки, и ему не составило труда позвонить ей и получить нужное ему разрешение. Все крупные библиотеки имеют ксероксы большого формата, способные воспроизводить страницы ин-фолио; на одном из них, установленном в цокольном этаже, Крозетти скопировал рукопись Брейсгедла. Миссис Пак была несколько смущена его просьбой, но тем не менее настроена дружелюбно. Он объяснил, что дело имеет отношение к фильму, который он, возможно, сумеет снять (что отчасти соответствовало действительности), и спросил, не одолжит ли она ему почтовый тубус и где тут можно купить марок?

Он свернул копии и засунул их в тубус вместе с оригиналами шифрованных писем и проповедей, спрашивая себя, почему не показал последние Булстроуду вместе с письмом Брейсгедла. Да потому, что этот тип – настоящая задница и он каким-то загадочным образом обвел их вокруг пальца. Крозетти не мог этого доказать, да и не стал бы, учитывая ситуацию, в какой оказалась Кэролайн. Однако он испытывал мрачное удовольствие при мысли о том, что шифрованные письма остались у него. Шекспир там или нет, но эти страницы четыре столетия хранили свои секреты, и ему не хотелось выпускать их из рук; ведь, что ни говори, его усилиями они явились миру. Он запечатал тубус, написал адрес, оплатил почтовые расходы, положил тубус в тележку исходящей почты и рысцой побежал обратно.

Пятнадцать минут спустя они с Ролли снова шли по территории университета, но в обратном направлении. В бумажнике Крозетти лежал чек на тридцать пять сотен, что, однако, не очень-то радовало, потому что он чувствовал, что его ограбили; и все же он знал, что поступил правильно.

«Поступать правильно» – это выражение постоянно звучало в их доме, пока он рос. Его отец служил детективом в департаменте полиции Нью-Йорка; в те времена такая должность означала, что ты «в шоколаде», но Чарли Крозетти не был «в шоколаде», поскольку не участвовал в круговой поруке, и страдал из-за этого.

Так продолжалось вплоть до нашумевших крупных разоблачений в полиции. Потом руководство стало искать честных и чистых, и отца повысили до лейтенанта, поставив во главе отдела по особо тяжким преступлениям. В семье Крозетти поворот судьбы восприняли как знак, что добродетель всегда вознаграждается.

Нынешний Крозетти все еще имел склонность верить в это, несмотря на все доказательства обратного, накопившиеся за прошедшие годы. Однако шагавшая рядом с ним женщина, похоже, весьма легко относилась к моральным принципам. Да, она подвергалась ужасному надругательству (по ее словам), но реакция Ролли на насилие содержала в себе оттенок отчаянной аморальности, и Крозетти было трудно смотреть на такую позицию сквозь пальцы.

«У любого преступника за плечами стоит история его неудач», – любил повторять отец.

Однако Крозетти не мог воспринимать Кэролайн Ролли как преступницу. В чем же причина? В сексе? В том, что он хотел ее? Нет, не в этом или не только в этом. Он хотел облегчить ее боль, заставить ее улыбаться, выпустить на свободу девушку, которую разглядел под личиной суровой переплетчицы.

Он искоса поглядывал, как она вышагивает рядом, опустив голову, сжимая свой рулон кожи. Нет, он не собирался пожать ей руку у входа в подземку и отпустить обратно в ее унылую вселенную. Он остановился и положил руку на плечо Ролли. Она подняла взгляд, лицо ее оставалось безучастным.

– Постойте, – сказал он. – Что мы теперь будем делать?

– Мне нужно в Бруклин за бумагой для форзацев, – угрюмо ответила она. – Вам не обязательно сопровождать меня.

– Бумага подождет. Вот чем мы займемся сейчас: отправимся в отделение Сити-банка, на которое выписан чек, и обналичим его. Потом возьмем такси до шикарного магазина, где я куплю себе пиджак, брюки, рубашку и, возможно, итальянские кожаные туфли. А вы выберете платье поярче – что-нибудь летнее – и, наверное, шляпку. Мы переоденемся во все новое и возьмем такси до какого-нибудь модного ресторана. У нас будет долгий, долгий обед с вином, а потом мы… ну, не знаю… походим по музеям, или по художественным галереям, или поглазеем на витрины, пока снова не проголодаемся. Тогда мы найдем приятное местечко, где можно поесть, а потом я на такси отвезу вас к вашему скромному нелегальному лофту, двум креслам и одинокой постели.

Что за выражение возникло на ее лице, спрашивал он себя: страх, удивление, восторг?

– Это нелепо, – ответила она.

– Вовсе нет. Это в точности то, что, как считается, гангстеры делают со своими доходами, полученными нечестным путем. А вы сыграете роль подружки гангстера.

– Вы не гангстер.

– Это почему же? Я извлек выгоду из имущества, принадлежащего моему нанимателю. Чем не воровство, технически говоря? Но меня это не волнует. Пошли, Кэролайн! Неужели не надоело считать каждый пенни, пока ваша юность увядает день ото дня?

– Я ушам не верю, – сказала она. – Прямо как в плохом кино.

– Откуда вам знать, вы же не ходите в кино? Впрочем, вы совершенно правы. Именно такие вещи и происходят в кино, потому что их создатели хотят, чтобы зрители радовались. Чтобы они развлекались и одновременно отождествляли себя с прекрасными людьми. Вот и мы сделаем это: будем подражать искусству, попадем в свое собственное кино и посмотрим, на что оно похоже в реальности.

Он видел, что Ролли обдумывает его идею, примеривает ее на себя и проверяет – осторожно, как человек, подвернувший ногу. Она боится, что идея завладеет ею.

– Нет, – сказала она наконец. – Если деньги жгут вам карман, отдайте их мне. Я могла бы три месяца жить на…

– Нет, Кэролайн, такой поступок не имеет смысла. А смысл в том, чтобы в виде исключения отбросить благоразумие и хоть раз поесть натурального мяса вместо вашей проклятой китайской лапши!

С этими словами он схватил ее за руку и потянул за собой по Сто шестнадцатой улице.

– Отпустите меня!

– Только если вы пойдете со мной добровольно, а иначе считайте, что я похищаю вас. Еще одно уголовное преступление.

– А если я закричу?

– Кричите на здоровье. Копы арестуют меня, и я расскажу им о старых книгах и рукописи. И где вы после этого окажетесь? В дерьме, вот где, вместо того чтобы надеть великолепное новое платье и пить шампанское в прекрасном ресторане. И выбирайте побыстрее, детка, потому что вон он, банк.

Он купил на распродаже пиджак из льна с шелком цвета какао за тридцать пять долларов, льняные брюки, черную шелковую рубашку и плетеные итальянские мокасины, а она нашла себе в «Прада» яркое цветастое платье с гофрированным передом, шелковый шарф в тон, туфли, два комплекта дорогущего белья и большую шляпу-панаму с загнутыми вверх, как у английских школьниц, полями. Все в целом стоило чуть меньше тысячи баксов. На ланч они отправились в «Метрополитен», после чего посмотрели выставку Веласкеса и даже побывали на дневном концерте, о котором Крозетти узнал совершенно случайно, потому что его мама раздобыла у своей библиотечной мафии билеты и насильно всучила ему («сходи, пригласи кого-нибудь!»). Еще одно чудо: ведь он таскал эти проклятые билеты в бумажнике вот уже две недели, не собираясь идти, и вдруг оказалось, что концерт именно сегодня. Ну, они и пошли, и слушали церковную музыку Монтеверди. Они сидели на откидных креслах и возносились – насколько позволяло их духовное развитие – в божественные сферы.