Текст книги "Книга воздуха и теней"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

«Мерседес» ждал на улице. На заднем сиденье бесформенной грудой сидел Джейк, закутавшись в дорогой мятый плащ и низко надвинув твидовую кепку. Пол тут же уселся впереди (пассажирское сиденье было расположено «неправильно», и это поражало!), и Крозетти ничего не оставалось, как сесть сзади, отодвинувшись, насколько возможно, от Мишкина, не произнесшего ни слова. Небольшой участок кожи, что выглядывал над его воротником, казался серым, как у рептилии.

Они долго ехали через пригороды и после Ричмонда свернули на автостраду. Крозетти заметил, что Пол то и дело поглядывает в боковое зеркало и рассматривает проезжающие машины с большим интересом, чем это обычно делает пассажир.

– Ну, и почему изменились планы? – спросил Крозетти, когда стало ясно, что никто не собирается добровольно что-либо объяснять.

– По двум причинам. Первая: нас преследуют две группы людей. Серьезные профессионалы, не чета тем болванам в Нью-Йорке. Вторая причина: после «представления» Джейка в баре вчера вечером его попросили съехать, и мы решили, что не стоит искать другой отель в Лондоне, а лучше сразу отправиться в Оксфорд, остановиться там и завтра утром встретиться с нашим приятелем.

– Расскажите поподробнее о профессионалах, – сказал Крозетти. – Если они такие крутые, как вам удалось их обнаружить?

– Потому что мы обратились в охранную фирму, где работают профессионалы покруче. Так, мистер Браун?

Вопрос был адресован водителю, и тот ответил:

– Да, сэр. Они «сели на хвост» мистеру Крозетти с той минуты, когда он покинул отель сегодня утром, и, конечно, следовали за вами от гостиницы иезуитов. Они едут в голубом БМВ через три машины позади нас, а также впереди, в красно-коричневом «форде-мондео» перед белым грузовиком в правом ряду.

– Браун служит в очень уважаемой и чрезвычайно дорогой охранной фирме, – пояснил Пол. – Хорошее вложение денег.

– Нам предстоит автомобильная погоня?

– Весьма вероятно. И, по крайней мере, один впечатляющий взрыв. Хотите знать, что я обнаружил в Святом Олафе?

– План местоположения Святого Грааля?

– Почти. Вы помните, Брейсгедл пишет, что ключ к шифру там, «где лежит моя мать», а его мать похоронена на кладбище церкви Святой Катерины. К несчастью, эта церковь, что пережила Великий лондонский пожар, не устояла перед сокращением численности населения старого Лондона и волной отступничества от веры. В тысяча девятьсот двадцать шестом году ее разрушили. В тысяча девятьсот двадцать первом ее приход был присоединен к приходу Святого Олафа, туда я и отправился.

– Поэтому вы и одеты как священник.

– Правильно. Отец Пол проводит кое-какие генеалогические исследования. По-видимому, когда церковь Святой Катерины стерли с лица земли, могилы перенесли на кладбище в Илфорде, но склепы были также и под церковью. В Средние века, знаете ли, людей хоронили в склепах, и они лежали там, пока не сгнивали до костей, а потом кости помещали в урны и закапывали, поскольку маленькое городское кладбище способно вместить лишь несколько поколений покойников своего прихода. В склепе имелась дверь, и в ней проделано что-то вроде окна, прикрытого маленькой прямоугольной медной пластиной с отверстиями, чтобы пропускать свет. Отверстия образовывали рисунок плакучей ивы. Когда Святую Катерину разрушили, эту пластину вместе с другими ценностями и реликвиями передали Святому Олафу, и там ее выставили в стеклянной витрине в ризнице.

– Вы ее видели? – спросил Крозетти.

– Нет. Викарий, с которым я разговаривал, сказал, что прошлым летом кто-то проник в церковь и похитил пластину. Больше ничего не украли, только ее. Очевидно, она и была тем, что мы называем «решеткой». И еще одна интересная деталь. Незадолго до исчезновения пластины церковь посетила молодая женщина. Она сделала зарисовки медных украшений храма и спросила, не осталось ли что-нибудь подобное из Святой Катерины. Викарий показал ей разные вещи, она сделала несколько фотографий и зарисовала пластину с ивой, которая спустя несколько дней исчезла.

Джейк Мишкин зашевелился, прочистил горло и сказал:

– Миранда.

Почти одновременно с ним Крозетти воскликнул:

– Кэролайн!

Шестое шифрованное письмо (фрагмент 2)

…однако эти двое крепко держали меня, я боролся как мог, но не сумел вырваться. Ящик был пуст, уличающие монеты разбросаны вокруг. М-р У. Ш. поднес свечу к моему лицу, говоря: Дик, что это? Неужто ты обокрал своих друзей? Меня? У него было такое выражение лица, что я малодушно разразился слезами. Тогда он по-доброму усадил меня в кресло, отослал тех, кто захватил меня, сел сам и говорит: Дик, ты не вор, и если у тебя возникла нужда, разве не мог ты прийти к своему кузену и сказать, Уилл, не поможешь ли мне? У меня снова хлынули слезы, казалось, сердце вот-вот разорвется. Я говорю: нет, вы слишком добры ко мне, я подлый предатель, а не друг вам, я так запутался в кознях, что не знаю, что мне делать, о, горе мне! Он говорит: теперь, Дик, ты должен мне признаться во всем как на духу, и никто на свете не узнает, что будет сказано между нами.

Тогда, мой господин граф, я рассказал ему все, о чем рассказывал вам прежде в этом письме. Лорд Данбертон, м-р Пиготт, пьеса о Марии, все козни. И потом то, что я узнал тем утро в «Ягненке», двое убийц, которые подобрались близко к нам обоим. Некоторое время он с мрачным видом глядел на меня, поглаживая бороду, а потом говорит: Дик, глупый мальчик, мы должны выкрутиться из этих сетей. О кузен, говорю я, простите меня. Он отвечает: ты сущий младенец в таких вещах, эти негодяя вынудили тебя участвовать в заговоре, угрожая виселицей. Однако не все потеряно, поскольку я-то не младенец.

Потом он принялся вышагивать по комнате туда и обратно и наконец говорит: ты знаешь, что мистер Вини сидит в тюрьме в Тауэре? Тот самый, который, как ты думал, принес тебе письмо от лорда Рочестера, с чего начались игры. Я говорю, нет, и что это для нас означает? Ну, он говорит, Вини и впрямь человек лорда Рочестера, раз его схватили. Говорят, он был замешан в каком-то заговоре против испанского брака. Можно не сомневаться, когда его начнут допрашивать, все дело с нашей пьесой выйдет наружу. Значит, мы с тобой должны избавиться от этой пьесы, чтобы лорд Данбертон мог сказать: нет, это просто фантазии измученного пытками человека, я ни в чем таком не замешан, и нет никого, кто подтвердил бы его ложь.

Я спросил, как нам справиться с теми бедами, что нам угрожают. Он спрашивает: а ты, парень, умеешь обращаться с мечом? Я говорю, плохо, я же артиллерист, фехтованию не обучен. Он говорит, не важно, у нас есть Спейд, м-р Уайт, м-р Джонсон, ему приходилось убивать, или так он часто говорит. Ну и я. А что вы? – спрашиваю. Ну, говорит он, разве я не сражался на дуэлях чаще, чем половина донов во Фландрии? Да, но мечи-то были ненастоящие, отвечаю я. Ты так думаешь? – говорит он. Этот меч у меня на поясе не просто напоказ, парень, и разве я не прошагал тысячу ночей через мрачные кварталы с мешком серебра, защищая его от воров с помощью оружия? Спроси Спейда, владею ли я мечом, ведь это он учил меня и называл не самым последним своим учеником. Теперь Потрясатель Копья станет Потрясателем Меча,[83]83
  Shake-spear буквально означает Потрясатель Копья, a Shake-sword – Потрясатель Меча. (Прим. перев.)


[Закрыть] и пусть убийцы трепещут.

И вот мы все собрались: Спейд, Уайт, м-р У. Ш., м-р Джонсон и я – в гостинице «Георг» на Саутуорк. Вечером м-р У. Ш. и я вышли одни, остальные держались на расстоянии, и в конце концов мы наткнулись на этих мерзавцев. Думаю, их было трое или четверо. Я вытащил меч, но кто-то ударил меня по голове, я упал, не видел ничего, кроме темных фигур, света было мало. Когда я смог встать, то увидел, как м-р У. Ш. действует мечом, услышал чей-то крик боли: о, ты убил меня, негодяй! Потом нам на помощь подоспели остальные, но я стоял на коленях и блевал. Все равно мы победили, двое убийц были мертвы, м-р Спейд притащил свою ручную тележку, погрузил на нее трупы и сказал: они пойдут на корм рыбам. М-р У. Ш. говорит, никакой рыбы для нас, Дик, по крайней мере две недели, а то нас назовут каннибалами.

17

В дни, что последовали за «вечером смерти», я занимался организацией нашей поездки; в ней должны были принять участие моя семья и Крозетти. Амалия любит проводить каникулы в Цюрихе и, хотя она сама в состоянии зафрахтовать самолет, мое предложение все же приняла. Пришлось, правда, пустить слезу, вызвав у нее жалость к человеку, только что пережившему ужасную травму. Кроме того, это гораздо выгоднее, а Амалия, подобно большинству богатых людей, гордится собой, немного сэкономив.

Что касается копов, с ними никаких проблем, но и информации тоже ноль. Пойманные бандиты просто рассмеялись в ответ, когда их спросили, на кого они работают. Что касается фирмы – там счастливы, что я решил уехать и передохнуть, и с удовольствием предоставили мне полетную карточку под предлогом какой-то мелкой юридической работы в Лондоне. Я не говорил им, что планирую увидеться с наследником Булстроуда.

Я пошел повидаться с Полом, мы мило поболтали об убийстве, меня потянуло на слезы, но с помощью двух таблеток ксанакса удалось удержаться. Он вызвался лететь с нами, чтобы, как он выразился, прикрывать мне спину. Сначала я рассмеялся, но потом задумался. А как же твоя священная миссия? – спросил я. Никаких проблем, Господь сохранит. Кроме того, ему хочется провести Рождество с Амалией и детьми, он немало потрудился на ниве Господней и заслуживает отпуска. Ну, я и согласился. Время от времени, вот как тогда, до меня доходит, что брат действительно любит меня, что я не просто достойная презрения помеха в его жизни. Это всегда порождает во мне что-то вроде нервного страха. Не знаю почему. Омар хотел лететь тоже, но он находится под наблюдением на предмет возможной причастности к терроризму, и ему запрещен выезд за границу. Однако он сказал, что будет молиться за меня.

На следующее утро, пораньше, мы подобрали Крозетти у его лачуги, прихватив с собой копии шифрованных писем, просто на всякий случай. Он сказал, что оригиналы у надежного парня из нью-йоркской полиции, за бронзовыми дверями, – разумная мера. С остальными встретились в Тетерборо. Вышла неприятность с каким-то мелким придурком, без конца оравшим ругательства в телефон, я завелся. Все пассажиры в зале ожидания смотрели на меня одобрительно, но Амалия со страхом. Что? – рявкнул я. Мы перекинулись парой слов. В самолете обычное приятное обслуживание, и – мне, как всегда, везет – стюардесса Карен «Длинные Ножки» Макаллистер. Мы с ней, учитывая обстоятельства, были холодны, как мороженое, хотя во время предыдущих полетов несколько раз побывали на седьмом небе. Амалия, естественно, это унюхала. Каким образом? Может, я оставляю след на женщинах? Или лицо выдает меня, а я и не догадываюсь? Как бы то ни было, последовал сеанс плача, молчаливого плача. Хуже того – она игнорировала меня. Я не мог этого выносить, ушел на корму, вышвырнул Крозетти из его кресла и разговорился с Полом.

Помню, я жаловался на жену, нагоняя уныние, но он выслушал меня. Потом каким-то образом мы перекинулись на папу и мутти – кого из нас они любили больше; обычная тема в тех немногих случаях, когда мы разговариваем о нашем общем прошлом. И мы с удовольствием вспомнили инцидент, когда Пол, в возрасте лет семи, разбил драгоценную мейсенскую статуэтку и мутти гонялась за ним с щеткой для волос, обычным инструментом нашего воспитания. Между прочим, то была не какая-нибудь нынешняя дешевая пластиковая модель, купленная в аптеке, а твердый кусок немецкого клена из Шварцвальда со свиной щетиной – оружие, вполне пригодное для захвата Иерусалима сарацинами. В тот раз Пол попытался увильнуть от наказания, бегая вокруг овального обеденного стола и истерически вскрикивая. Мутти носилась за ним, извергая угрозы по-немецки, а мы, малыши, наблюдали за этой сценой как зачарованные. Сполна насладившись теплотой этого воспоминания, я заметил, что меня, в отличие от него и Мириам, щетка для волос никогда не касалась, поскольку я был хорошим сыном. Пол бросил на меня странный взгляд и сказал:

– Ну да, она била тебя рукой. В спальне.

– О чем ты толкуешь? Она никогда не прикасалась ко мне.

– Ты что, в самом деле не помнишь? Почти всякий раз, когда папа устраивал скандал, она затевала ссору с тобой, уводила в спальню, клала к себе на колени и била рукой по голой заднице, а ты вопил, словно заблудшая душа. Потом она укладывала тебя в постель, баюкала и бормотала всякие нежности, пока ты не умолкал. Мы с Мири подглядывали в замочную скважину. Обычно она называла тебя meine kleine Yidsehen.[84]84
  Meine kleine Yidsehen (нем.) – мой маленький жиденок. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Вот дерьмо! Ты это выдумал.

Он пожал плечами.

– Не веришь, спроси Мири. Мы и тогда чувствовали, что здесь есть что-то противоестественное, даже учитывая ненормальную обстановку нашего дома.

– По-твоему, я вытесняю это унизительное воспоминание? Господи, вот банальщина! И в этом объяснение моих нынешних проблем на любовном и семейном фронте?

– Нет, объяснение в том, что Господь дал тебе свободу воли, и ты решил использовать ее во грех, а не отказаться от своей непомерной гордыни и подчиниться Ему. Раз уж ты спрашиваешь.

Или что-то в этом роде. Такие проповеди всегда пролетают мимо моих ушей. Еще один интересный момент в нашем разговоре возник, когда позже я задумчиво спросил Пола: как получилось, что наши родители вообще связались друг с другом, с самого начала? Он снова бросил на меня странный взгляд.

– Ты действительно не знаешь?

– Страсть военного времени, всегда думал я. Хотя они никогда не рассказывали о своих чувствах.

– Брось шутить. Тебе никогда не казалось странным, что нацистская принцесса выбрала себе в мужья еврея? Самого еврейского еврея, если можно так выразиться.

– Таинство экзогамии?[85]85
  Экзогамия – обычай избегать браков между мужчиной и женщиной одной и той же общественной группы. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Нет, просто она была хорошей нацисткой.

Видимо, на моем лице проступило недоумение, потому что он добавил:

– Послушай, немцы всерьез относились к идее господствующей расы. Herrenvolk[86]86
  Herrenvolk (нем.) – господа. (Прим. перев.)


[Закрыть] имеют право завоевать мир, потому что они сильны, да? И кто их главный соперник за мировое господство?

– Русские?

– Нет, русские – быдло. Евреи – вот единственные противники. Они контролируют Россию, они контролируют и западный мир, включая Соединенные Штаты. Война была борьбой против евреев. И евреи победили.

– Что? Евреев уничтожили.

– Нет, они победили. Потеряли шесть миллионов, конечно, но вернулись в Иерусалим. Немцы потеряли семь миллионов. Армии, втоптавшие Германию в грязь, тайно управлялись махинациями еврейской расы. Она никогда тебе этого не говорила?

– Никогда.

– Повезло мне, значит. Отсюда следует, что раз евреи победили, то они высшая раса, простите нас за лагеря смерти. А из этого следует, что арийской девушке надлежит предоставить свое лоно для следующего поколения высшей расы. Все в высшей степени разумно – для тех, у кого сдвиг по фазе.

Должен сказать, подобное объяснение никогда не приходило мне на ум, и ни Пол, ни сестра не заговаривали об этом. Мои родители, конечно, сражались между собой, словно дьяволы, но я сплел нечто романтическое вокруг их схваток; насмотрелся кино, надо полагать. Люди влюбляются, рожают детей, муж изменяет, жена швыряется тарелками – на этой точке мужчина исправляется и осознает, что его сердце там, где дом. Или он оставляет семью, мать находит хорошего нового мужа, который прогоняет плохого старого мужа, когда тот приползает обратно; или (даже лучше) старый муж умирает.

Самолет не упал с неба от этих откровений, и после очень долгого молчания я проскрипел:

– Так что ты хочешь сказать, Пол? Что мы вторая ступень размножения высшей расы? Мне казалось, как раз такого смешения фашисты пытались избежать.

– Да, но они были одурачены болванами и очарованы этой идеей. Они даже спасали от крематориев еврейских детей с арийской внешностью и отдавали их в хорошие нацистские семьи на воспитание, чего никак не должны были делать, если бы искренне не верили в идею расовой чистоты. А эти измерения черепа и эксперименты Менгеле с близнецами…

Я вспомнил кое-что, только что им сказанное, и прервал его:

– Что ты имел в виду, когда сказал, что мне «повезло»?

– О, только то, что мутти читала мне и Мири лекции о происхождении и о крови как носительнице наследственности, чего ты, по-видимому, избежал. По-твоему, я сам до такого додумался?

– Она говорила вам, что вышла замуж за папу, чтобы двигать дальше расовую теорию Третьего рейха?

– Ну, не такими словами. Но она часто повторяла, что нацисты проиграли, поскольку были слишком чисты и благородны, и что она принесла себя в жертву, дабы заполучить коварные и энергичные еврейские гены. Тебе не кажется, что ее разное обращение с нами в какой-то степени зависело от физических характеристик каждого? Ох, да, ты же вроде бы ничего не помнишь. В любом случае, мы с Мири обманули ее надежды на ubermensch,[87]87
  Ubermensch (нем.) – сверхчеловек. (Прим. перев.)


[Закрыть] хотя и обладали безупречной арийской внешностью: я стал бандитом, Мири – шлюхой. А ты был, так сказать, золотым мальчиком, который мог бы оправдать ее жертвы. Вот почему она покончила с собой. Мы с Мири находились вне досягаемости, и она не хотела, чтобы необходимость заботиться о стареющей женщине отвлекала тебя от занятий. Ritterkreuz mit Diamanten[88]88
  Ritterkreuz mit Diamanten (нем.) – рыцарский крест с алмазами. (Прим. перев.)


[Закрыть] нашей героической мутти. У тебя удивленный вид, Джейк. Тебе никогда это не приходило в голову?

– Нет, и я хочу поблагодарить тебя за то, что ты открыл мне глаза. Нужно чаще разговаривать вот так, по-братски… у меня сейчас необыкновенно повысилось настроение. Господи, какая досада, что мутти не дожила, чтобы своими глазами увидеть, как ее блудный сын возвращается во славе, обретя право судить живых и мертвых. Она бы так гордилась тобой!

Пол, как обычно, проигнорировал мой сарказм и сказал кротко:

– Да, я часто сожалею об этом. Ну что, мы покончили с воспоминаниями? Потому что у меня есть кое-какие мысли относительно ситуации, в которой ты оказался.

Мы некоторое время обсуждали нашу стратегию. Он считал, что шекспировская история – лишь надувательство, и предлагал варианты, как нам с учетом этого действовать в Англии. Я подумал, что в его словах есть смысл. Конечно, надувательство. Разве все на свете не надувательство?

Самолет приземлился. Мы поехали в Лондон в лимузине, предоставленном службой безопасности Осборна – охранной фирмой, в которую обратился Пол. Водитель, некто Браун, был агентом названной фирмы и, по словам Пола, в прошлом служил в парашютно-десантных войсках особого назначения. Однако особого впечатления он на меня не произвел – на вид хлипкий и пронырливый. В отеле я немного перебрал – вполне понятно, учитывая обстоятельства – и отправился в постель. Утром, слишком рано, меня разбудили сокрушительная головная боль, сухость во рту и обложенный язык, а также мой брат в церковном облачении, заявивший, что мы отправляемся немедленно. Вроде бы его охранники засекли каких-то плохих парней, и надо ускользнуть от них. Я позволил ему помочь мне привести себя в порядок, и мы в спешном порядке подхватили Крозетти, который за одну ночь превратился во враждебно настроенного зануду. По дороге в Оксфорд он вел себя просто невежливо.

Я, видимо, слегка вздремнул и очнулся от голоса Пола, описывающего, что он нашел в какой-то церкви в старом городе. Он полагал, что это и есть «решетка», с помощью которой Брейсгедл шифровал свои письма. Несомненно, важная находка, но в тот момент я был не в состоянии проявить интерес к словам Пола. Я человек устойчивых привычек, и мотаться в машинах по чужой стране – это не для меня. Вот у Крозетти, я заметил, глаза сверкали. Я бы снова заснул, если бы не слова Пола о том, что «решетку» украла некая молодая женщина. Ясное дело, о ком шла речь. Я отверг мнение Крозетти, будто это Кэролайн Ролли. Преступление явно несло на себе отпечаток Миранды: невинное заигрывание, завоевание доверия одинокого викария, быстрое исчезновение… Миранда! Я не трудился спорить с Крозетти. Я подумал, что раз шифрованные письма у нас, ей в любом случае придется прийти к нам со своей «решеткой». Помню сладкое чувство предвкушения, необычайно интенсивное; как у подростка, едущего на карнавал.

До окраин Оксфорда мы добрались около полудня, и я сильно проголодался. Пол на это ответил мне, что мы встречаемся с Оливером Марчем в местном пабе. Потом Браун вдруг начал вести машину словно безумный: пересек четыре ряда магистрали М40, буквально в последний момент вылетел на А40 и свернул на какую-то местную дорогу к западу от Оксфорда.

Крозетти спросил: он что, пытается оторваться от наших преследователей?

– Нет, только от одного преследователя, – ответил Браун.

После чего мы с ревом мчались по каким-то боковым дорогам, немилосердно болтаясь из стороны в сторону и вздымая за собой столб пыли. Судя по лицам моих спутников, они получали удовольствие от этой гонки и, возможно, оттого, что я чувствовал себя все гаже и гаже. Потом, в особенности лихо объехав что-то вроде фермерского трака, Браун внезапно остановил автомобиль, выпрыгнул из него, открыл багажник и вытащил оттуда длинный черный нейлоновый чехол. Я тоже вылез из машины, нетвердой походкой добрел до низкой ограды и долго сидел на ней, борясь с тошнотой. Придя в себя, я услышал шум приближающегося автомобиля, глянул в том направлении и увидел нашего Брауна под голой придорожной ивой, с огромным ружьем самого экзотического вида. Ствол опирался на развилку дерева и был нацелен на дорогу. Голубой БМВ мчался нам навстречу, и, когда он оказался на расстоянии сотни ярдов, Браун выстрелил. Двигатель издал громкий шум, точно взорвался, машина развернулась и остановилась, из-под капота повалил дым. Браун сунул ружье в чехол. Тут он заметил, что я стою у дороги, вытаращив глаза и прикладывая ко рту носовой платок.

– Вы в порядке, сэр? – спросил он.

– Все нормально. Вы только что расстреляли кого-то?

– Нет, сэр, только машину. Это «баррет», сэр, самая лучшая винтовка для того, чтобы остановить автомобиль. Отец Пол хочет, чтобы мы обеспечили абсолютную приватность встречи.

Я тупо глядел на него. Он взял меня за локоть.

– Нужно вернуться в машину, сэр.

Мы так и сделали, после чего снова поехали по разбитым дорогам и в конце концов добрались до прелестной маленькой английской деревушки, чье название я позабыл. Доркинг Смидли? Инчинг Твидли? Что-то в этом роде. И въехали во двор дома, похожего на частную гостиницу, если не считать причудливого «бисквитного» вида: крытая соломой крыша, черные тюдоровские балки, прочные освинцованные стекла, отливающие багрянцем, – местечко вроде тех, где Дик Брейсгедл выпивал по пинте мальвазии. Мы прошли внутрь, а Браун задержался в автомобиле, разговаривая с кем-то посредством потрескивающей рации.

Внутри было полутемно и уютно, в камине горел огонь. За стойкой бара стоял крупный мужчина с вышедшими из моды рыжими бачками. При виде нас он кивнул в сторону боковой двери. За ней находилась маленькая комната, тоже с камином и видавшим виды круглым столом. Там сидел худощавый представительный мужчина лет под пятьдесят, в твидовой куртке, дорогой рубашке и черном шерстяном галстуке. Когда мы вошли, он поднялся, Пол представил нас, мы по очереди пожали ему руку и сели. Это и был Оливер Марч, сожитель профессора. Еще одно доказательство того, что руководство экспедицией взял на себя Пол. Я не возражал. Я чувствовал себя одним из этих огромных черных баллонов с промышленными химикалиями, инертных и массивных; их еще можно увидеть в гавани на баржах, которые толкают маленькие буксирные суда.

После нескольких вступительных замечаний Марч сказал:

– Значит, тайная встреча. Так странно: когда вы в последний раз видели своего отца, и все такое…

Услышав это, я вздрогнул и недоумевающее посмотрел на Пола. Тот объяснил, что имеется в виду знаменитая картина, где юного рыцаря допрашивают солдаты-пуритане; такая фигура речи. Профессор продолжал:

– Да, именно. И я не согласился бы встретиться с вами в столь нелепом месте, если бы не ваше предположение, отец Мишкин, что версия полиции по поводу смерти Эндрю не соответствует действительности.

Так я впервые услышал, что Пол, оказывается, успел ознакомиться и с делом Булстроуда. Мне стало интересно.

– Совсем не соответствует действительности, – ответил Пол. – Они нашли одурманенного наркотиками продажного юношу по имени Чико Гарза, воспользовавшегося кредитной карточкой вашего друга, и выжали из него признание. Парень не имеет никакого отношения к смерти Эндрю.

– У вас есть доказательства?

– Ну, во-первых, я посетил его в тюрьме. В момент убийства он спал в какой-то норе для бездомных, а когда проснулся, обнаружил в сумке бумажник Эндрю. Он никогда не встречался с Эндрю Булстроудом, но дело тщательно подстроили так, будто он убийца. Полиция нашла следы его пребывания в квартире Булстроуда; в общем, все хорошо подготовлено. Во-вторых – и это наиболее убедительно – никто, кроме моего брата и его секретарши, не знал, что Эндрю отдал бумаги Брейсгедла на хранение юридической фирме. Однако через несколько дней после убийства какие-то русские гангстеры начали шпионить за моим братом. Откуда они узнали? Видимо, вытянули информацию из вашего друга.

Слово «вытянули» повисло в воздухе, и Марч на мгновенье закрыл глаза. Я же подумал вот о чем: Шванов ссылался на свои «источники», объясняя, каким образом вышел на меня, и я не стал давить на него по этому поводу. Конечно, все гангстеры имеют «источники». Либо люди рассказывают им что-то, либо они следят за нужными людьми. А может, Шванов солгал, может, он сам и пытал…

(Когда я оглядываюсь назад уже без эмоций, ситуация кажется поразительно прозрачной, но в ту минуту она еще была затянута пеленой тумана. Вдобавок люди чрезвычайно преуспели в отрицании очевидного – взять хотя бы сюжет обо мне и мутти, рассказанный Полом в самолете; до сих пор я практически ежедневно вспоминаю слова брата. Так что не надо стыдить меня за то, что я не сразу нашел правильный ответ, в конце концов оказавшийся столь ясным.)

В этот момент вошла барменша, не похожая на обычных барменш в подобных гостиницах – жизнерадостных розовых блондинок в крестьянских блузках и фартуках из грубой ткани. Это была тонкая, смуглая, строгая девушка в оливковом брючном костюме, может, мальтийка, а может, корсиканка. Она приняла у нас заказ и отбыла без единой шуточки в духе Фальстафа. Марч сказал:

– Ума не приложу, каким образом Эндрю мог связаться с русскими гангстерами. Не укладывается в голове.

– Ему требовались деньги, чтобы легализовать рукопись, – сказал я. – А потом – для поисков пьесы, о которой упоминает Брейсгедл.

– Простите… Брейсгедл? – спросил Марч, и мы удивленно раскрыли рты.

Крозетти выпалил:

– Разве он ничего не рассказал вам о том, зачем прошлым летом приезжал в Англию?

– Говорил, что занимается какими-то исследованиями. Но он всегда занимался исследованиями, теми или другими. Кто такой Брейсгедл?

Я коротко изложил суть дела, а тем временем вернулась барменша с нашими напитками и едой. Я заказал пинту горького пива и прикончил ее как раз вовремя, чтобы послать девушку за второй. Марч внимательно выслушал меня, задал несколько вопросов.

– Мы с Эндрю жили вместе около тридцати лет, – заговорил он, – и всегда вели себя довольно открыто – в смысле, открыто для оксфордцев, я не имею в виду сантименты или что-то в этом роде. Но должен признаться, я не знаю абсолютно ничего об этой истории. Эндрю, возможно, о многом умалчивал, особенно после той ужасной катастрофы, но все же… И я не вижу ответа на основной вопрос: если ему требовались деньги, почему он не обратился ко мне?

– Вы богаты?

– Ох, совсем нет, но у меня есть кое-какие активы, недвижимость, доставшиеся в наследство ценные вещи. В случае нужды я мог бы добыть сотню или около того, не скатившись в нищету. Вы хотите сказать, что ему требовалось гораздо больше?

– Если вы говорите о сотне тысяч фунтов, то нет. Насколько нам известно, он получил у русских около двадцати тысяч долларов.

– Боже всемогущий! Тогда это вообще лишено смысла. Почему он не пришел ко мне?

– Может, опасался, из-за того скандала, – сказал я и добавил, что Микки Хаас задавался тем же вопросом.

Едва прозвучало имя Микки, и я с удивлением увидел мрачное выражение на тонком лице Марча.

– Ну, к Хаасу он ни в коем случае не пошел бы, – сказал он. – Хаас ненавидел его.

– Что? Как вы можете говорить такое? – возразил я. – Они дружили. Микки был одним из немногих, кто поддерживал Булстроуда в академических кругах, когда разразился скандал с подложным кварто. Он пригласил вашего приятеля в Колумбийский университет, когда все остальные даже не глядели в его сторону.

– Насколько я понимаю, Хаас ваш друг.

– Да, он мой старейший друг и один из самых достойных и великодушных людей, каких я знаю. С чего Эндрю вообразил, будто Микки ненавидит его?

– Это не имеет никакого отношения к воображению! – воскликнул Марч. – Послушайте, двадцать лет назад Хаас написал книгу о шекспировских женщинах, точнее, о женских характерах в пьесах. Смысл сочинения сводился к тому, что восприятие Шекспира как оригинального гения лишь усиливает ядовитый индивидуализм буржуазной культуры. Он утверждал, будто «Макбет» на самом деле рассказывает лишь о трех ведьмах, и прочая пустая болтовня в том же духе. Эндрю попросили написать рецензию для литературного приложения к «Таймс». Он разгромил книгу в пух и прах, чего она и заслуживала. Он не только отметил логические и научные ошибки, но и намекнул, что Хаас и сам все понимает, если принять во внимание его более ранние работы; что он написал этот бред с целью угодить марксистам и феминистам – в общем, тем, кто, насколько мне известно, контролирует ситуацию в американских университетах. Сам я не знаком с его книгой, ведь я простой биолог. Удивительно, что мы с Эндрю так хорошо уживались друг с другом; возможно, дело в отсутствии соперничества – две половинки составили единое целое. Он часто вечерами читал мне отрывки. Ну, разразился огромный скандал, на «Таймс» обрушился поток возмущенных писем, появились статьи в мелких журналах. Помню, я тогда думал: какое счастье, что я занимаюсь делом, основанным исключительно на реальных данных. Постепенно все утихло, как обычно бывает, а когда репутация Эндрю пострадала из-за того ужасного мошенника, Хаас отважно защищал его, а потом предложил работу. Никто из нас не упоминал о прежней ссоре. Мы решили, что все забыто, стало лишь частью обычной для академических кругов пикировки. Но мы ошибались. Почти сразу после приезда Эндрю в Нью-Йорк Хаас начал изводить его. Поначалу это были просто завуалированные резкости, их вполне можно было отнести на счет грубоватого американского юмора. Но постепенно становилось хуже, началась мелочная тирания…