Текст книги "Порочный круг"

Автор книги: Майк Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

В лобовое стекло я увидел, как Пис, добежав до забора, замер перед прыжком. Однако По хватило и этой короткой заминки: нагнав Денниса, он тут же в него вцепился. Завязалась драка, неожиданно прерванная двумя выстрелами, причем второй прозвучал так быстро, что казался эхом первого. Отпихнув По (что само по себе выглядело чуть ли не подвигом), Пис снова полез на забор. Оборотень был ранен – заливавшая морду кровь ослепила его настолько, что, махнув отвратительной когтистой лапой, он промазал.

Однако на помощь По спешил Цукер. Убедившись, что ситуация складывается не в его пользу, Деннис подпрыгнул почти на полтора метра и, вцепившись в доски, стал карабкаться вверх. Раненый По сгруппировался, чтобы совершить такой же прыжок, но с другой целью: ему хотелось сбить Писа с забора, как кот сбивает низко летящую птичку. Цукер тем временем лихорадочно рылся в карманах, вероятно, нащупывая нож. Так или иначе, шансы Денниса добраться до вершины стремительно приближались к нулю.

Я громко засигналил – резкий постепенно угасающий звук вынудил loup-garous обернуться. К ним приближался их собственный джип – почти две тонны металла, – и приближался стремительно, ведь я на второй передаче выжимал из него около восьмидесяти километров в час.

Момент для атаки на Писа По явно упустил: они с Цукером вжались в асфальт, потому что я пронесся аккурат посередине между ними. Резкий поворот в самый последний момент – и джип врезался в забор метрах в трех от места, где висел Пис. Проломив доски, я оказался на мощеном дворике спортивного центра. Вокруг градом сыпались щепки.

Передние шины разорвались, и, потеряв управление, джип ударился бампером о камни. Столкновение съело большую часть скорости, которая была весьма приличной. Через миг позже сработала подушка безопасности, прижав меня к сиденью. «Бам!» – толчок номер два, значит, я снова врезался, на сей раз во что-то неизвестное.

Несколько секунд я сидел в полном оцепенении, а потом, услышав жалобный вой, перепугался: неужели кого-то сбил. Нет, к счастью, это сигнализация другой машины!

Превозмогая боль и шок от мини-аварии, я заставил себя шевелиться: опустил руку в карман и нащупал перочинный нож. Проткнуть пневмоподушку удалось лишь с третьей попытки, затем пришлось ждать, пока она сдуется и позволит мне оторваться от сиденья.

Выползши из салона, я убедился, что действительно врезался в другую машину, мирно стоявшую во дворе спортивного центра. Очень красивый «БМВ» цвета электрик сохранил красоту на две трети, а вот передний бампер превратился в сущий металлолом.

Удивительно, что на шум никто не выбежал. Спортивный центр еще не открылся, равно как и магазины оставшейся за забором улицы.

Пис и его преследователи бесследно исчезли, и я счел это добрым знаком. Стащи loup-garous Денниса с забора, наверняка принялись бы его допрашивать, избивать или попросту съели бы заживо.

В сложившейся ситуации оставалось лишь ретироваться, пока шум и жалкий вид разрушенного забора не привлекли зевак. Я решил вернуться на «Коллектив»: настроение располагало ко второму раунду переговоров с ублюдком Тангом и его дебильным приятелем. Самое время вытрясти из них что-нибудь ценное!

Однако стоило вернуться на причал № 17, как заготовленные колкости моментально вылетели из головы. В полном замешательстве я уставился на удаляющуюся корму «Коллектива». До нее было добрых десять метров, и с каждой секундой полоска воды становилась все шире и шире. Медленно, со скоростью не больше двух узлов, яхта отходила от пристани.

Реджи успел накинуть поверх белья черный шелковый халат и стоял на палубе, засунув руки глубоко в карманы. Брошенный на меня взгляд получился оценивающим и весьма недружелюбным.

– Возвращайся домой, парень! Зачем опускаться ниже плинтуса? Возвращайся домой!

Какую-то безумную долю секунды мне действительно хотелось прыгнуть за яхтой. В результате наверняка пришлось бы барахтаться в вязком иле, пока кто-нибудь сердобольный не вытащил бы меня при помощи блока и лебедки. Поэтому я просто смотрел на «Коллектив», пока он не скрылся за первым поворотом. Реджи не ушел с палубы и наблюдал за мной, словно желая убедиться, что я ничего не выкину. Через некоторое время к нему подошел Грег Локьер и положил руку на плечо. Потом яхта скрылась за крутым поворотом канала Ферри-аппроуч, а я так и стоял на пристани словно – позвольте воспользоваться медицинской терминологией – словно настоящий олигофрен.

8

Все, в Темзмиде делать больше нечего. Я перешел на линию «Джубили» и вскоре оказался в двух шагах от Паддингтона, ну, в двух гигантских шагах. Рано или поздно мне придется туда отправиться, чтобы перекинуться парой слов с Рози Крейц. Но только не сейчас: похмелье еще не прошло, я чувствовал себя неважно, а для переговоров с Дженной-Джейн Малбридж нужно быть во всеоружии, да и Рози любит ночь еще больше, чем Никки. Так сказать, она активна лишь в ночное время.

Вероятно, я просто откладывал неминуемое, но в данный момент это шло мне на пользу.

В итоге вместо Паддингтона я приехал к себе в офис и вытащил из недр шкафчика стратегический запас. Так назывался обычный фольговый блистер с восемью таблетками, которые выглядели немного странно: белые квадратики с закругленными краями и курсивной буквой Д. Первоначально таблеток было двенадцать, но четыре я уже оприходовал. Медсестра, подарившая их мне во время бурного, но недолгого романа, утверждала, что «Д» значит диклофенак, хотя в белых квадратиках имелись и другие активные компоненты. «Они просто волшебные! – вздохнула она, с озорной улыбочкой запихивая блистер в мой нагрудный карман. – Это сильнейшее обезболивающее на свете, а сонливости и в помине нет: голова работает как после горсти каликов. Только смотри, не запивай алкоголем! И не выходи сразу на солнцепек, потому как, попав в кровь, это вещество поджарит тебя изнутри, как сосиску на гриле».

Пожалуй, этот подарок – самый лучший из всех, что мне когда-либо дарили: приняв четыре таблетки, я успел в этом убедиться. Сейчас я проглотил сразу две, и боль спала почти моментально. Ура, я снова в игре!

По-прежнему думая о Никки, я проверил автоответчик на офисном телефоне и пропущенные вызовы на сотовом. Ничего… Радовало лишь то, что среди счетов и любовных писем из муниципалитета и управления коммунального хозяйства выделялся умилительно пухлый немаркированный конверт, в правом нижнем углу которого стояло мое имя, выведенное красивым ровным почерком.

Вскрыв конверт, я обнаружил коротенькое письмо от Стивена Торрингтона, чек на тысячу фунтов и пять сотен наличными. В записке говорилось, мол, это предоплата, а счет я могу выслать ему, когда будет удобно. Как же выставить счет, если все, что я знаю о Торрингтонах, – это номер сотового Стивена? Его я и набрал, и Стив ответил после первого же гудка. Либо у него великолепная реакция, либо он живет с трубкой у уха.

– Торрингтон.

– Кастор, – в той же манере проговорил я. – Деньги получил, спасибо.

– Не за что, мистер Кастор! Я же сказал, средств у нас предостаточно, на что же их тратить, если не на поиски Эбби?

– Вы попросили счет, а я даже адреса вашего не знаю.

Торрингтон смущенно рассмеялся.

– Вижу, в критической ситуации мне изменила даже природная педантичность! Простите, я должен был дать вам визитку, а заодно и визитку Мел, если сам окажусь занят. Счет пришлите на домашний адрес. Мы живем в доме номер шестьдесят два по Бишоп-авеню.

Отличное место! Закрытый элитный район, первый в Лондоне, жители – сплошь миллионеры и отставные министры.

В таком соседи не станут возмущаться из-за истошно орущей музыки, потому что и у них, и у тебя сады и лужайки как минимум по двести квадратных метров. С другой стороны, чтобы одолжить соль, к тем же соседям придется идти дня три.

– Отошлю сегодня же.

– Как вам удобно. Новости есть?

Хотелось соврать, но совесть не позволила: раз этот парень мне платит, я должен был по меньшей мере сказать ему правду – чтобы отработать гонорар.

– Сегодня утром мне довелось встретиться с мистером Писом, – признался я.

– Встретиться? И что…

– Мы виделись буквально несколько секунд. Он бежал так, будто за ним черти гнались, и я его упустил.

Торрингтон шумно выдохнул.

– Надо же, какая досада! Где он скрывался?

– На «Темзском Коллективе». Это яхта, на ней время от времени останавливаются лондонские изгоняющие нечисть. Вряд ли он живет там постоянно: место слишком людное, скорее, просто в гости заходит. Денег занять или что-то в этом роде… Писа также видели в одном из клубов Сохо, куда вхожи только мои коллеги. Думаю, он что-то ищет, настолько важное, что риск быть увиденным отступает на второй план. Так или иначе, даже если Пис временно живет на «Коллективе», яхта отчалила без него, и до следующей остановки, место которой придется уточнять дополнительно, проверить ничего не удастся.

– Но, получается, вы с ним столкнулись? Видели его?

– Даже почувствовал! По крайней мере носок его ботинка… Извините, надеюсь, в следующий раз…

– Нет, нет! – резко оборвал Торрингтон. – Мистер Кастор, нам не зря вас хвалили! Зная только имя и фамилию, вы нашли человека всего за сорок восемь часов… Это потрясающе! Уверен, скоро вы отыщете его снова, и на этот раз он не застанет вас врасплох. Спасибо! Спасибо за все, что вы для нас делаете! Если мы сможем хоть чем-то помочь, звоните, не раздумывая. В любое время дня и ночи!

Обменявшись еще парой неловких любезностей, мы распрощались. Страшно хотелось оправдать трогательное доверие Торрингтонов, но пока я чувствовал себя одним из несчастных узников платоновской пещеры, которые не видят ничего, кроме теней, отбрасываемых огнем на стену, и стараются в них разобраться. А я в довершение всего в том огне горел сам.

Вспомнились прощальные слова Реджи Танга и их неутешительный подтекст. Пис – личность неприятная; «дикий и непредсказуемый», как охарактеризовал его Бурбон Брайант. И тем не менее в профессиональных кругах у него куда больше друзей, чем у меня: столько, что многочисленные каналы, которые я мог бы использовать, сейчас закрылись сами собой. Никки пока не сообщил ничего, помимо волнующих эпизодов криминального прошлого Денниса, а с Рози удастся встретиться не раньше полуночи. Вообще-то я обещал поужинать с Джулиет, но до назначенного времени оставалось еще восемь часов. Так что, если срочно не займусь чем-то полезным, придется целый день пинать воздух.

Полезное занятие нашлось сразу. Возможно, оно не относилось к делу Торрингтонов, зато для меня было не менее важно.

Спустившись в метро, я поехал в Кенсингтон искать специалиста по холодному оружию.

* * *

– Он не такой старый, как кажется, – отметила Кальдесса дрожащим голосом, в котором звенела металлическая крошка. Ее стараниями вполне безобидная фраза прозвучала едко и язвительно. Впрочем, в ее работе все старое ценится, а искусственно состаренное современное – активно презирается: фи, соплюшка косит под старушку. Однако когда я протянул руку, чтобы забрать нож, Кальдесса его не отдала. Поворачивая и так, и эдак, она разглядывала лезвие с интересом, неподобающим для пожилой облаченной в твид дамы.

Итак, вместо специалиста по холодному оружию мне попалась специалистка. Вот и отлично, ведь, приехав на Кенсингтон-Черч-стрит, я весьма смутно представлял, кого именно ищу, зато точно знал, что ищу в нужном месте. Любой, кто пройдет по Найтсбридж и за Кенсингтон-Гарденз свернет направо, оказывается (вполне предсказуемо, если учитывать происхождение и цену местной недвижимости) в настоящем королевстве антикваров. Их там больше, чем в любом другом районе не только Лондона, но и мира! Согласен, в основном они занимаются безболезненным высасыванием туристических долларов, другими словами, продают викторианские молочные бидоны по тысяче фунтов за штуку, но среди поставщиков элегантного, баснословно дорогого хлама имеется небольшая группа истинных энтузиастов своего дела, с которыми стоит познакомиться. Специализация у них уже, чем талия балерины – одни остановились на бельгийских грелках для чайников, принадлежащих династии Меровингов, другие – на походных алтарях для священников-левшей времен гражданской войны в Испании.

Крупнейшим магазином, называющимся «Антик-ост», владеет дальний родственник Пен с такой сложной фамилией, что мне каждый раз приходится учить ее заново: Хевиленд-Бургерманн. К нему я и отправился в первую очередь, но родственник чистосердечно признался: о ножах ему известно лишь одно – сигары обрезают острым концом. Зато он показал через дорогу на лавочку Эвелин Кальдессы: мол, там тебе расскажут все, что нужно.

Хозяйку лавочки можно было саму продавать как антиквариат. Такая бледная, жемчужно-прозрачная кожа встречается лишь в весьма почтенном возрасте, руки тоньше спичек: казалось, тронешь старушку пальцем – зазвенит, словно фарфоровая фигурка. Косынка на длинных седых волосах делала ее похожей на крестьянку из Восточной Европы, но произношение выдавало выпускницу привилегированной школы Роудин.

Я намекнул, что хочу продать некий предмет из области ее компетенции.

– Этот нож я нашел среди вещей, когда-то принадлежавших моему дяде.

– Принадлежавших?

– Дядя умер.

– Бедняжка! – вздохнула Кальдесса и через долю секунды потребовала: – Давайте посмотрим!

Я достал картонный цилиндр, когда-то бывший сердцем рулончика туалетной бумаги, вытащил нож и осторожно, рукоятью вперед, вручил ей. От удивления Кальдесса сдавленно охнула и вытянула руку, желая рассмотреть нож издали. При дневном свете он выглядел ничуть не безобиднее, чем в полночь на Сохо-сквер. Это было настоящее оружие, отлитое, чтобы колоть и резать, и вовсе не индейку по воскресеньям.

– Лезвие двояковогнутое, – объявила она, – потому оно такое тонкое и острое. По той же причине нож кажется старее, чем на самом деле. При данной форме ради остроты жертвуют долговечностью – лезвие быстро тупится или даже ломается при использовании. Еще нож кажется старее, потому что в отличие от современных моделей у черенка нет заплечика.

– Заплечика?

– Небольшого утолщения у самой ручки.

– Тем не менее его фрезеровали не на станке, – заявил я.

Кальдесса пронзила меня холодным насмешливым взглядом.

– С чего вы так решили? – поинтересовалась она.

– Если поднести лезвие к свету, в отражениях на стали видны отметины, и расположены они неравномерно.

Кальдесса кивнула, словно учительница, удовлетворенная тем, что при всей своей ограниченности я демонстрирую неплохие знания.

– Верно, – согласилась она, – хотя некоторые фрезерованные на станке лезвия потом затачивают и полируют вручную по целому ряду причин.

– Например?

– Например, дабы убедить клиента, что он покупает предмет ручной работы.

Я хлопнул себя по лбу в лучших традициях Гомера Симпсона, и Кальдесса сухо рассмеялась.

– Да, это грязный бизнес. Держитесь от него подальше, если хотите сохранить иллюзии относительно человеческой натуры. – Она осторожно провела большим пальцем по краю лезвия. – Кстати, это лезвие вполне могли обработать вручную, но если так, зрение у фрезеровщика должно было быть идеальным. Видите ли, по всей длине толщина металла совершенно одинаковая. Подобного можно добиться и вручную, но куда проще – с помощью электрического станка. Древесина… – Кальдесса задумчиво потерла ручку. – Прекрасно… Великолепно… Это кап падука, дерева, произрастающего в Юго-Восточной Азии. Увидев его вживую, никогда не подумаешь, что ядровая древесина имеет такой богатый красноватый отлив – кора-то серая, как мои волосы.

Хозяйка лавки постучала по рисунку у заточенной стороны лезвия – изящному цветочному орнаменту, интересовавшему меня больше всего.

– Вот оно, доказательство. Травление электромеханическое. Раствор электролита незначительно окисляет сталь и оставляет след, который в течение нескольких лет темнеет, а потом стабилизируется, если, конечно, металл качественный, а раствор должным образом нейтрализовали. В вашем случае у основания главных линий узора виден зеленоватый отблеск – вот здесь, смотрите. Полагаю, его нанесли промышленной травильной установкой при помощи медного электролита и нейтрализатора на основе натрия. Это сильно портит впечатление, потому что в целом нож весьма неплох. Однако, – Кальдесса положила его на прилавок, перевернула и подтолкнула ко мне, – думаю, ему не больше пятидесяти лет, и стоит он не дороже, чем когда был новым.

Я показал на основание лезвия.

– А такой узор вы раньше видели?

Кальдесса нахмурилась. Вероятно, подобный вопрос показался ей не слишком подходящим для безутешного племянника.

– Нет, – признала она, – по крайней мере на лезвии ножа, хотя само растение мне, безусловно, знакомо.

– Правда? – изумился я. – Откуда?

– Дорогой мой, я ведь антиквариатом занимаюсь! В цветочных орнаментах всегда присутствует определенный элемент стилизации, поэтому они легко запоминаются. А для установления подлинности орнаменты очень важны, так что стоит постараться. На лезвии белладонна, или сонная одурь, если предпочитаете более поэтичное название. Ее можно опознать по асимметричным парам листьев.

– Да, да, точно: асимметричные пары листьев!

– Из пазухи большего листа появляется бутон. Вот, смотрите!

Когда ткнули пальцем, бутон показался довольно заметным и очень миленьким.

– А что означает этот орнамент? – глядя старушке в лицо, поинтересовался я.

В бледно-голубых глазах читалась вселенская усталость с легким налетом неодобрения.

– Молодой человек, вы, часом, не из полиции? Полицейских я категорически не переношу – большинство из них настоящие грызуны, мелкие, мелочные и бешеные.

– Миссис Кальдесса, я не полицейский!

– Просто Кальдесса, пожалуйста! Отлично, сейчас принесу справочник.

Справочник «Маркировка ножей и других металлоизделий» под редакцией Джекмана и Полларда 1976 года издания был толще «Желтых страниц». Кальдесса листала его одной рукой, а в другой держала нож и беспрестанно бормотала себе под нос. Никакого указателя я не заметил, но наверху каждой страницы имелись заглавия, в основном состоящие из слов вроде «соцветие» или «ланцетовидный» и цифр, вероятно, обозначающих временные промежутки.

Наконец она постучала по какому-то определенному узору, раз десять перевела взгляд с ножа на страницу, а затем озадаченно посмотрела на меня.

– Пожалуйста, расскажите о своем дяде! – попросила Кальдесса.

Я сконфуженно пожал плечами.

– Никакого дяди нет, – признался я, впрочем, она уже и сама поняла. – Этот нож я вырвал у двух парней, неожиданно решивших попробовать себя в хирургии. Теперь пытаюсь выяснить, кто они такие.

– Anathemata Curialis.

– Вы же вроде сказали белладонна, или сонная одурь!

– Нет, так называется организация, использующая этот орнамент. Вы рассмотрели людей, которые пытались вас убить?

– Это были не люди, – проговорил я и, вспомнив жуткую псевдокошачью фигуру, что гналась за мной по Сохо-сквер, непроизвольно содрогнулся.

– Заявление весьма категоричное! – строго отметила Кальдесса. – Сама я в подобное не верю, но к мнению других отношусь с уважением. В большинстве случаев… Естественно, когда речь не о какой-нибудь ерунде вроде женского обрезания.

– Так, секундочку! Хотите сказать, это…

– Религиозный символ. Да, по сути, так. Если нож действительно принадлежал тем нападавшим, то они католики. Джекман и Поллард, мнению которых я множество раз доверяла свое имя и репутацию, считают, что орден Anathemata Curialis принадлежит католической церкви.

Жестом велев встать с ее стороны, Кальдесса показала интересующую нас статью. Текст практически ничего не прояснил: читай я его хоть нормально, хоть вверх ногами, хоть по диагонали, смысла понять не мог. Воскресших католическая церковь ненавидела и боялась так же страстно, как и тех, кто осмелился утверждать, что Земля круглая. Не зная о тех двух loup-garous практически ничего, одно я мог сказать с уверенностью: добрыми и преданными католиками По с Цукером точно не были.

Но иллюстрации не лгут, по крайней мере с таким бесстрастным видом. Я пробежал страницу глазами. Среди названий оксфордских колледжей, полков уже несуществующих колониальных армий и имен выскочек-аристократов, чьи предки давным-давно сморщились и отправились в страну древних королей, выделялась единственная набранная курсивом строчка:

«Anathemata Curialis, католический орден, прекр. в 1882 году».

– Прекр… – вслух спросил я.

– Прекращен, – пояснила Кальдесса. – Ножи с таким орнаментом не делают с 1882 года.

– Выходит, Джекман и Поллард кое-что упустили, – мрачно сказал я.

Изогнув бровь, Кальдесса кивнула, признавая мою правоту.

Вспомнив о хороших манерах, я поблагодарил хозяйку и поинтересовался, сколько должен за консультацию. Та лишь отмахнулась.

– Ах, дорогой мой, какую цену ни называй, все равно будет унизительно мало. Я ведь настоящий предмет роскоши… Ладно, вы знаете, где меня найти, если захотите продать что-нибудь ценное. А пока уберите с глаз долой эту дешевую безделушку!

Спрятав нож в картонный цилиндр, я вышел на улицу. Перевалило за полдень, и туристов стало куда больше. Шагая к Ноттинг-хилл-гейт, я обдумывал следующий пункт плана, которым по идее должна была стать встреча со старшим братом Мэтью. Обдумывал, а на деле искал повод, чтобы к нему не ходить. Если кто и сможет подробно и доступно объяснить мне внутреннюю структуру католической церкви, так это брат. Он священник и искренне любит свою работу, а вот к моей особой нежности не испытывает, поэтому наши встречи неизменно превращаются в ругань еще до того, как заканчиваем со светской болтовней.

Думая о Мэтью – а мысли о любимом брате всегда влекут за собой череду неприятных воспоминаний и, как следствие, депрессию, – по сторонам я практически не смотрел и слежку заметил далеко не сразу. Трудно сказать, что именно меня взбудоражило: наверное, боковым зрением уловил какое-то движение и почти бессознательно подобрал ему название. Оборачиваться было нельзя, поэтому я подошел к витрине антикварной лавки и использовал ее как зеркало: трюк древний, срабатывает в лучшем случае один раз из трех.

Сейчас он сработал примерно наполовину: толпа расступилась на полсекунды, и метрах в двадцати от себя я увидел высокого мужчину в тяжелом черном пальто. Однако незнакомец не поднимал головы и сильно сутулился, так что узнать его я не смог, а витрина стояла под таким углом, что через те несчастные полсекунды он уже исчез из поля моего зрения.

Я зашел в лавку и огляделся по сторонам. Ассортимент примерно такой же, как и везде, по крайней мере на мой дилетантский взгляд: большой выбор конской сбруи и массивной деревянной мебели, которую я бы даже «сильно поношенной» не назвал – к чему бессмысленные комплименты? – плюс старые вывески и скребницы из кованого железа. Других посетителей не было, и продавец, молодой парень с ультракоротким ежиком и в совершенно неподходящем по стилю шелковом жакете а-ля Джавахарлал Неру, утешался чтением «Справочника коллекционера» Миллера. Запах плесени, мухи и тишина – все совсем как в церкви. Самое время для древнего трюка номер два. Я подошел к прилавку, и парень растянул губы в профессиональной улыбке, дружелюбной, но неискренней.

– Здесь есть запасный выход? – поинтересовался я.

Улыбка померкла, превратившись в непроницаемую маску.

– К сожалению, подсобные помещения для посетителей закрыты.

– За мной гонятся! – Я на ходу сочинял байку, которая бы проняла этого тощего ботаника. – Гангстер-ростовщик, хочет яйца оторвать! Мне нужно, чтобы это не случилось вообще, а тебе, чтобы случилось где угодно, но только не здесь, так что решай!

На лице парня читались шок и отвращение. Пригвоздив меня ледяным взглядом, он достал из-под прилавка сотовый и сжал так, будто в нем заключалась панацея от всех бед.

– Правильно, – согласился я, – можно вызвать полицию. А пока ждем, расскажи, что можно пачкать кровью, а что – не стоит.

Подсобные помещения выглядели впечатляюще и сильно пахли воском и шеллаком. К сожалению, времени для экскурсии не было. Продавец вел меня, ежесекундно оглядываясь, словно желал убедиться, что я никуда не исчез. По заставленному деревянными ящиками коридору мы пришли в комнату, где доминировал массивный верстак, а над ним висели полки с разобранными столами и стульями. Не мастерская, а пыточная для согрешившей мебели! Дальше по ходу склад, набитый жестяными банками с краской, мотками проволоки и небольшими канистрами лака «Брассо».

В дальнем конце склада таилась дверь, которую продавец сначала открыл ключом с висящей на поясе связки, а потом отодвинул засовы у самого пола и над потолком. Распахнув ее, парень одарил меня свирепым взглядом, словно подозревая, что на прощание я припас какую-нибудь злодейскую выходку.

Уже шагнув за порог, я увидел на перемычке двери оберег – ветку лещины.

– Срок годности давно истек, – поддев ветку указательным пальцем, отметил я. – На дворе-то почти июнь! Хотите защититься от полтергейста, раздобудьте свежий мирт.

Парень ничего не ответил и, захлопнув дверь, оставил меня в переулке, достаточно широком для фургона службы доставки. Спрятаться негде, да и выходит он на ту же улицу. Ладно, прозондируем почву.

Два бесшумных шага – и я выглянул на улицу. По обе стороны много прохожих, и если моего появления не ждут конкретно в этом месте, то вряд ли увидят.

Никто не слонялся у двери лавочки, в которой я скрылся, и витрины тоже никто не изучал. Я посмотрел на противоположную сторону улицы, справедливо считая: если мой преследователь не идиот, он выберет место, где будет незаметен беглому взгляду.

Беглый взгляд действительно ничего не выявил, зато второй оказался результативным – бинго! Напротив антикварной лавочки, через которую я прошел, стоял киоск, где продавали жареные каштаны. У таких точек любят фотографироваться американцы, ошибочно считая их частью лондонской культуры, так как там присутствует и тяжелая пресная еда, и нагловато-бойкие кокни. Мужчина в черном пальто расположился у заднего фасада киоска; с двух сторон его не было заметно вообще, а с третьей он походил на покупателя, ожидающего своей порции каштанов. Он стоял ко мне спиной, так что я видел лишь затылок и не мог определить, встречал его раньше или нет.

В тот самый момент, когда я, любуясь затылком незнакомца, мысленно просил его обернуться, мирно лежавший в кармане сотовый задергался, словно живое существо. Звука не было, потому что некоторое время назад, когда зачем-то потребовалось соблюдать тишину, я установил режим вибрации, а сейчас, пытаясь вернуть нормальный звонок, постоянно путался в настройках. Так или иначе, я испугался, вздрогнул – и непостижимым образом это привлекло внимание моего преследователя, смотревшего совершенно в другом направлении. Его голова дернулась в мою сторону – господи, да он словно сигнал пеленгует! – потом вслед за ней развернулось тело, и через секунду он уже стоял лицом ко мне.

Зрелище было жуткое, обескураживающее, равно как и лицо, которое я теперь сумел рассмотреть во всех деталях. Да, красавцем Цукера не назовешь…

Проклятие! Эти ребята преследуют меня по всему Лондону с возмутительной легкостью! Будь на мне рубашка-штендер, как на безумном вегане, что недавно околачивался у Оксфорд-серкус, вопросов бы не возникло («Меньше протеинов – меньше похоти», – гласили его плакаты), но ведь я сама неприметность и горжусь гиперчувствительностью своего профессионального радара! Может, они следили за офисом? Или за «Коллективом»? Где же я подцепил этих красавцев, и как они сумели совершенно незаметно подобраться ко мне целых два, а если считать «Золотое пламя», то три раза?

Загадки пришлось отложить до более подходящего и, главное, спокойного момента. А сейчас с другой стороны улицы Цукер смотрел прямо на меня, и, хотя увеличивающийся поток туристов делал погоню похожей на игру в прятки, я стопроцентно находился в поле его зрения.

Бежать, скорее бежать!

Если играешь в «делай как я» на пересеченной местности, лучше всего быть ведущим: держа себя в руках, получаешь огромное количество преимуществ. Низко опустив голову, я сквозь толпу пробрался в соседний переулок и пробежал по нему до самого конца к Брансуик-гарденз. Там гуляющих оказалось куда больше, потому что проводилась ярмарка и улицу закрыли для проезда. По воздуху плыла резкая дребезжащая музыка из чьего-то бумбокса, в котором явно не имелось вуфера, а также тяжелые ароматы миндальной эссенции и ванили. Лотки, что большей частью торговали антиквариатом, предметами коллекционирования, футболками, конфетами и пиратскими дисками, тянулись вдоль обочины, значит, пешеходам оставался либо захламленный тротуар, либо беснующийся ад середины улицы. Великолепно!

Протиснувшись между двумя лотками, я перешел на противоположную сторону. Метров через пятьдесят решил перейти обратно; колени согнуты, голова опущена. Я умело влезал в малейшую открывающуюся в толпе брешь и довольно быстро шагал к крутому повороту, за которым снова начиналась Кенсингтон-Черч-стрит. Там я влился в более мирный поток любителей антиквариата. Да, планы рухнули: я очутился совершенно не там, где рассчитывал – домой придется возвращаться кружным путем, зато после всех этих маневров никто на свете не сможет распутать мои следы.

Именно поэтому я испытал сильное потрясение, когда, сев в метро на Хай-стрит Кенсингтон, увидел за барьером знакомую сутулую фигуру в черном пальто. Поезд стоял, дожидаясь сигнала к отправлению или другого более таинственного предзнаменования из диспетчерского центра лондонского метрополитена. Зажатый между пассажирами с ароматными подмышками, я мог лишь смотреть и ждать. Цукер прошел мимо без всякой видимой спешки, даже не взглянул в мою сторону. А затем, так же как на улице, резко поднял голову и посмотрел сначала налево, потом направо и, когда двери с шипением закрылись, на меня.

Наши взгляды встретились. Вероятно, Цукера душили злость, досада и разочарование, но уродливое лицо этих эмоций не выражало. Он просто улыбнулся, обнажив зубы, среди которых было слишком много клыков. Моя улыбка получилась насмешливой, но тут двери неожиданно открылись, и насмехаться сразу расхотелось.

Цукер сделал шаг в мою сторону, а второй не успел, потому что ужас и отчаяние неожиданно придали мне сил, и, схватив за плечи стоящего рядом парня – судя по великолепному костюму, франта из Сити, – я вытолкнул его из поезда. Молодой щеголь налетел на Цукера, который сначала посторонился, а когда парень начал молотить руками, без малейшего труда отпихнул его в сторону. Потасовка длилась не более секунды, затем юный денди полетел в грязь, a loup-garou как ни в чем не бывало двинулся дальше.