Текст книги "Прощай, рыжий кот"

Автор книги: Мати Унт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Как?..

– Я думаю, что совсем просто. Вы слишком самоуверенны. Учтите, что не все таковы. Не все.

– Я хочу хорошего.

– Тем более.

Корнель взял новую сигарету и откинулся к спинке кресла. Было одиннадцать часов.

– Теперь идите домой и занимайтесь.

У дверей, подавая руку, он сказал:

– Так подумайте об этом… – Вдруг он улыбнулся. Едва заметно. – И будьте серьезным. Это неплохо…

Аарне кивнул. Он устал. И заметил, что Корнель все еще держит его руку. Он пожал ее еще раз и спустился вниз. Корнель немного постоял, глядя ему вслед, и закрыл дверь.

Была тихая теплая ночь. В воздухе кружились одинокие снежинки. Аарне и сам не знал, что произошло с ним в этот вечер.

День, в который решили что-то сделать

Свеча куда-то исчезла, спички тоже. И в этот вечер Аарне опять ничего не выучил.

– У меня такое чувство, будто моя душа стала материальной, – сказал он утром Андо. За окном, покрытым ледяными цветами, загоралась заря. Дни постепенно удлинялись.

Друг за другом в дверь входили мальчики и девочки. Андо старательно причесался и отложил папку.

– Ты сегодня ужасно лиричен…

– Здесь нет никакой лирики, скорее – это трагикомедия… Ты когда-нибудь чувствовал, что твоя душа как теннисный мяч?

– Нет, естественно.

– А я – да. Вчера в первый раз.

– Да? Я, кажется, не понимаю…

Равнодушие друга рассердило Аарне.

– Скажи, можно с живым человеком разговаривать о его характере или духовной жизни? Слушай, я не знаю… В какой степени такой разговор вообще объективен? Это же какое-то кокетство.

Аарне усмехнулся. Потом он подумал, что впервые смеется над собою.

– Легче всего кокетничать серьезными вещами, – сказал Андо и пожал плечами. В последнее время он всегда так делал.

Холодный розовый рассвет скользнул по потолку. Аарне подошел к окну. От радиатора несло теплом.

– Почему ты заговорил об этом? – спросил Андо. Он раскрыл окно и высунулся наружу.

– Просто так.

Аарне пристроился рядом.

В ворота лился нескончаемый поток школьников.

– Хэлло! – крикнул Иво и помахал папкой. – Форменные фуражки внизу проверяют?

Андо отрицательно помахал рукой. И тут же заметил, что в ворота входит Вельтман. Они отошли от окна.

– Ты был у Корнеля? – спросил Андо.

– Да.

– Не мог иначе?

– Что? – не понял Аарне.

– Пришлось идти просить, да?

– Я ничего не понимаю.

– Понимаешь… У тебя совсем нет характера.

– Ты не первый мне это говоришь.

– И ты еще не понял.

– Понял. Именно поэтому понял.

– Если бы у тебя был характер, ты бы не пошел унижаться.

– Что я должен был делать?

– Откуда я знаю!

– Тогда лучше и не говори, – рассердился Аарне.

Андо просто повернулся спиною, и, разглядывая его широкие плечи, Аарне убедился, что его друг действительно силен.

* * *

После уроков Карин, староста, организовала классное собрание. Всем хотелось домой, всем было скучно…

– Ну, подумайте, мы же выпускной класс, у нас почти все комсомольцы… Вам не кажется, что у нас что-то не так?

Карин была красивой девушкой, прямые каштановые волосы обрамляли ее круглые щеки, придавая большому рту упрямое детское выражение. Она сама знала, что красива, и не пыталась это скрывать.

– Ребята! Необходимо что-то предпринять!

Большинство догадывалось, в чем дело.

Харри сразу же закричал:

– Слишком поздно об этом говорить!

Карин не обратила на него внимания. Она откинула голову и попыталась перекричать поднявшийся шум:

– Пожалуйста, вносите предложения. Мы должны устроить что-нибудь интересное, слышите! Быстрее! Сколько вам об этом говорить!..

– Чепуха! – прервал ее Тийт со сверхделовым видом.

У Карин заискрились глаза. Она стукнула кулаком по столу.

– А ты чего лезешь? Ты-то уж мог бы помолчать. Скажи, что ты сделал хорошего для класса?

Тийт нахмурился и тихо проговорил:

– А ты что сделала? Говорить и я умею, не думай, что ты единственная…

Карин рассердилась. Вообще-то она не умела сердиться на ребят, а если сердилась, то ненадолго. Ребята это знали. Но сейчас староста была действительно обижена: видимо, на этот раз дело было слишком серьезным.

– Тийт, выйди за дверь!

Девчонки в заднем ряду приготовились захихикать.

– Не выйду, – процедил Тийт сквозь зубы и сделал театральный жест.

– Тогда помолчи, – бросила Карин и собралась продолжать.

– О, наша самая красивая девушка сегодня так сердита… – подмигнул Харри ребятам. Карин опустила глаза, чтобы скрыть улыбку. Она жалела, что не умеет быть солидной и холодной.

– Ну ладно, давайте быстрее! – закричала Ирма, лучшая в классе спортсменка. – Мне к четырем на тренировку.

– Для тебя личные интересы дороже интересов всего класса?

– Вот трепло, – прошептала Лийви, а затем закричала: – Откуда у тебя вдруг эти классные интересы вылезли? Приказ директора? Осталось четыре месяца – и вдруг появляются какие-то классные интересы?

Класс зашумел.

– Конечно, мы должны что-то сделать!

– А, бросьте!

– Теперь у вас горячка!

– Ты ничего не понимаешь…

– Понимаю!

– Нет!

– Да!

– Прекратите уже.

– Уходи, если не нравится!

Карин старалась всех перекричать:

– Ну послушайте же! Тише… Дайте мне сказать! Ведь вы сами понимаете, что нельзя так.

– Ясно, о чем и говорить! – воскликнул Харри.

– Ну да! Нет коллектива, и не надо! Но так же нельзя расходиться! Что вы за люди?

– А себя ты забыла?

– Ну, ладно! Что мы за люди? Какая школе память от нас? Как свора собак, честное слово!

Класс опять закричал. Анне подняла руку. Карин это заметила.

– Тише! Пусть скажет Анне!

– Я не собираюсь держать речь. Я только хочу сказать, что Карин права. Что у нас за класс такой? Честное слово! Иногда встретишь на улице своего одноклассника, смотришь и думаешь, как будто где-то его видела… и это все. Нельзя так.

Она села.

– А что же ты тогда воображаешь! – закричал кто-то. – Неизвестно, за кого ты себя принимаешь, кем себя считаешь… с такими, как мы, тебе и разговаривать не о чем.

– Что за «мы» и «вы»!

– Что ты предлагаешь? – спросила Урве.

– Что? Вы же не даете мне говорить…

– Ладно, слушайте!

– Мы все вместе должны провести какое-нибудь мероприятие. Как вы считаете? Совершенно серьезное. Я предлагаю устроить литературный суд.

– Суд? Над кем?

Карин задумалась.

– Что-нибудь современное и злободневное… Что было бы… Ну… Например, устроим суд над войной?

– Идет! – закричал Харри.

Тийт играл в скептика до конца.

– Детская игра… Что вы знаете о войне? И какое ваше дело?

– Замолчи! – закричала Карин. – Это дело каждого.

– Делайте, как хотите, – вздохнула Ирма.

– А ты в это время будешь прыгать в высоту, да?

– Ты, Анне, сиди себе за своим роялем.

Класс настроился воинственно.

Карин перешла к делу:

– Эда, а ты как считаешь?

Эда встала и равнодушно произнесла:

– Я никак не считаю.

– Что?

Аарне посмотрел на Эду и тоже удивился. Ее карие глаза были страшно пусты, и казалось, что в любое мгновение в них могут появиться слезы.

– Что ж, ладно…

Эда села и закрыла лицо руками. Она не плакала.

– Андо, а ты чего сидишь? – неожиданно спросила Карин. – Что ты думаешь?

Андо усмехнулся.

– Я ничего не думаю.

– Ничего? Ты в нашем классе учишься?

Андо не ответил, и Карин махнула рукой.

– Хорошо. Это дело мы проведем. Так, что… Ах, да. Сценарий напишет Аарне, найди себе помощника и…

– Я?

– Да, да, ты. Не кривляйся. Собрание окончено.

Все разбежались.

Вечер при свечах

– На самом деле я ничего не знаю о войне.

Аарне сел в кресло. Свеча горела уже четвертый вечер. На потолке дрожали расплывчатые тени.

Индрек сидел напротив. На нем была зеленая рубашка, делавшая его загорелое лицо еще темнее. В комнате было тепло.

– У тебя здесь прямо как в мистерии, – улыбнулся Индрек. – Нечто очень романтичное… Совсем как…

– Т-с-с… Тетя на кухне. Романтика? Нет, пусть уж лучше мистерия. Почему ты не отвечаешь?

– Ты же ничего не спрашиваешь.

– Нет, я спросил. Например, могу ли я говорить о войне? У меня о войне нет никакого понятия.

– Ты об этом литературном суде?

– Да.

– Учти, что никто из нас не знает о ней больше, чем из книг… А их сколько хочешь… Барбюс, Бек, Ремарк – его даже назвать страшно, Хемингуэй, Симонов, Шолохов. Больше не помню сейчас…

– Но ведь личных впечатлений совсем нет! Я только слышал… – Аарне закинул ногу за ногу и опустил голову на спинку кресла. – В ту ночь, когда я родился, вокруг были пожары. Этого я, конечно, не помню, и это чисто для иллюстрации. Мой отец погиб на войне. Я не знаю о нем ничего. Мать об этом никогда не говорит. Только тетя Ида говорит, будто он был в эстонском легионе… Тетя Ида, кажется, любила его больше всех… Я знаю лишь то, что он мой отец, это главное.

Индрек махнул рукой.

– Ерунда!

– Конечно, ерунда… Для меня война всегда останется понятием абстрактным.

Друг покачал головой.

– Знаешь, твой разговор тоже ерунда. Мы ведь играли деревянными ружьями и танками…

– Да. Но мы начинаем забывать. Даже те, кто был на войне, и они… и ничто не поможет, ни фильмы, ни наш вечер. Мы уже не понимаем размеров бедствия, мы уверены, что войны не будет. Слишком уверены.

– Может быть, – ответил Индрек, – но разве из-за этого нужно сидеть в подвалах и дрожать?

Аарне подумал, что все это ужасное умничанье. Зачем об этом говорить? Война? Что же делать? «Бороться», – говорят все. Так говорят газеты. Все. «Внесите свой вклад в дело защиты мира».

– Что это значит: внести свой вклад в дело защиты мира?

– Это? Это значит, что нужно бороться.

– Час от часу не легче!

Индрек уже не улыбался.

– Наше государство борется за нас. Мы только принимаем то, что нам дают, и еще ворчим. В школе я два раза голосовал за мир. Поднимал руку, и все. Что это за борьба, черт возьми!

– У тебя есть лучшее решение? – спросил Аарне.

Индрек закрыл глаза и вытянулся. Затем сел как раньше, пощипывая прорвавшуюся обшивку дивана.

На улице поднялся ветер. Кошмары рассеялись. Аарне подумал, что где-то далеко начинается метель и белые тучи плывут над землей. В лесах шумит ветер и плачет о солнце.

– Войны, во всяком случае, кончились, – сказал, наконец, Индрек. – Технический прогресс достиг такого уровня, что может быть еще только одна война. Коллективное самоубийство, при котором прогресс уничтожит своих создателей.

– И ты уверен, что этого не произойдет?

– Уверен.

– Почему? Как ты можешь быть уверен?

Индрек улыбнулся:

– Я верю совершенно естественно. Ведь я же человек!

Аарне неожиданно ударил кулаком по столу и вскочил.

– Черт побери!

– Что с тобой?

– Этот дом сведет нас с ума. Неужели ты не понимаешь? О чем мы болтаем?

– Который час? – спросил Индрек.

– Полдевятого.

Аарне распахнул одну дверь, затем вторую, третью. Метель ворвалась в коридор. Входная дверь ударилась о стену. На столе дрожали листы бумаги, колебались тени. Индрек посмотрел на Аарне, не понимая, что с ним. Аарне улыбался. Его волосы были растрепанны.

– Что с тобой?

– Давай впустим немного свежего воздуха… Дверь, ведущая из коридора в кухню, открылась, и тетя Ида поспешила закрыть ее. Снег кружился по двору. Дверь вырвалась из рук тети и еще раз ударилась о стену. Дом вздрогнул.

– Метет, – сказал Аарне. – Будет оттепель. Я пойду помогу…

Но вот дверь закрыта, и мокрая растрепанная тетя вошла в комнату.

– Аарне, неужели тебе еще мало того, что ты на меня донес! Теперь ты будешь ломать мой дом! Ты…

Аарне повернулся к ней.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я спрашиваю, тебе еще мало было доноса?

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что ты слышал.

– Я спрашиваю: что ты хочешь этим сказать?

– Некрасиво и нечестно выдавать тайны дома, – сказала тетя. – Если хочешь знать, то это подло!

– Да что же я выболтал? Объясни мне, пожалуйста.

– У каждого дома есть свои тайны.

Тетя Ида как будто не замечала вопроса.

Аарне не выдержал и закричал:

– Я в последний раз спрашиваю: что я тебе сделал? Слышишь?!

Тетя окинула его долгим взглядом и покачала головой.

– Вот как далеко мы уже зашли. Так-так. Ты уже угрожаешь мне? Ты уже угрожаешь мне?

Тетин голос вознесся до крещендо и оборвался. Это был почти истерический визг. Индрек все еще стоял у двери.

– Сопляк! Ты… Ты… смеешь мне так говорить? Ты…

Аарне на мгновение закрыл глаза, открыл их и прошел мимо тети, слегка задев ее плечом, сказал «извините» и подошел к Индреку.

– Я провожу тебя.

Он протолкнул Индрека вперед, вышел сам и закрыл дверь.

– Видел?

– Видел.

– Извини, ты не обиделся?

– Нет, отчего?

– Дурацкое положение.

– Интересно. Это должно тебя вдохновлять.

– Да. А сейчас мне хочется плакать. Пожалуйста, уходи.

За дверью выл ветер. Индрек протянул руку.

– Если выгонит, приходи ко мне.

– Пока.

– Пока.

Дверь закрылась. Аарне вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Ему стало страшно, но он все-таки вошел в комнату. Тетя Ида была уже в постели.

В эту ночь спали лишь тетя Амалия и Линда. Это была шестая ночь без электричества. Тетя Ида не спала из-за глупого мальчишки, которого она ненавидела и любила, как сына. Ей казалось унизительным то, что не шел сон. И она вдруг подумала, что скоро наступит смерть. Она испугалась. Надо спешить. Ей хотелось дожить до лета.

И Аарне считал дни, ожидая лета. Он не думал о смерти.

На улице в самом деле наступила оттепель. Эта зима была очень капризной.

Первый весенний день

Шли дни.

Жизнь тети Иды текла по-прежнему.

Время проходило где-то вдали от тети Амалии. Иногда она подсаживалась к радио, включала его на полную мощь и слушала последние известия. Она не отрываясь глядела вдаль, и никто не мог понять ее дум.

В эти дни Андо впервые поцеловал Ингу.

Индрек притворялся, что у него все в порядке.

Корнель здоровался с Аарне равнодушным кивком. Он ждал, когда начнут действовать его слова.

Как-то утром тетя Ида сказала:

– С сегодняшнего дня ты будешь сам покупать себе еду. И не смотри на меня так. Каждый человек должен однажды стать самостоятельным.

Она укладывала вокруг головы черный жгут волос.

– Где я возьму денег? – спросил Аарне.

– Получишь. Я напишу твоей матери.

– Вот как. С чего вдруг ты это придумала?

– Я же сказала. Тебе нужно обязательно повторять несколько раз?.. Будешь сам о себе заботиться.

Вмешалась сестра тети Иды:

– У нас не так уж много денег, чтобы… И чего ты нам сделал хорошего, что мы должны тебя кормить?

Это было уж слишком откровенно.

Тетя Ида прикрикнула на сестру:

– А ты молчи! Поела и иди спать!

Аарне оттолкнул тарелку, встал и пошел в школу.

Каков прожиточный минимум восемнадцатилетнего школьника? Причем, учтите, что у него в кармане немногим больше двух рублей, а мать живет примерно за шестьдесят километров отсюда и ничего об этом не знает.

Аарне купил буханку хлеба и двести граммов масла. Затем пересчитал деньги. Остался рубль и сорок копеек. Еще пачка плавленого сыра. Все. Чай он получит от тети Иды.

На сколько хватит буханки хлеба и двухсот граммов масла? Только на два дня. На третий день в кармане у Аарне осталось шестьдесят копеек.

– Идем в кино, – сказал он Майе. «Пропади все пропадом». Из-под колес автомобилей летела мокрая снежная каша. Проезжая часть дороги местами уже чернела. Весной улица полна солнца: солнце в каждой лужице, в каждой струйке, в каждом ледяном кристалле.

– Ты сегодня ужасно веселый.

– Конечно. Что может со мною случиться?!

Майя улыбнулась.

– Ничего.

Аарне снял шапку и запихал ее в карман.

– Пойдем после кино смотреть весну?

– Угу.

Вечером лужицы покрылись льдом. Солнце зашло, стало холодно. Небо запылало беспокойным оранжевым пожаром. Аарне смотрел на людей, ступавших по хрустящему льду, и думал, что весна делает их беспокойными. От его прежнего бравурного настроения не осталось и следа.

Он шел тихо и рассеянно отвечал Майе. Он смотрел на пожар на западе. Закат неисчерпаем и непонятен, как мировая скорбь.

– Что с тобой? – спросила Майя.

– А что со мной должно быть?

– У тебя что-то не так. Раньше ты был очень веселым.

– Я не в состоянии быть веселым целый день.

– Пожалуйста… – Майя сжала его руку. Ее глаза смотрели так умоляюще, что Аарне стало неудобно.

– Извини меня…

– Лучше скажи, что с тобою?

– Я сказал, что ничего.

– Нет. Скажи! Поверь, тебе станет гораздо легче.

Аарне махнул рукой. Что он должен сказать? Вслух все звучит пошло и сухо. И кроме того, Майя этого никогда не поймет, никогда не поймет она мыслей Аарне. К черту все!

– Я люблю тебя, слышишь, – сказал он и обнял Майю за плечи. Девушка прильнула к нему.

Они пошли дальше. Сегодня Аарне еще ничего не ел. И он спросил:

– Знаешь, как ехали Осе и Пер Гюнт в страну Сорию-Морию?

– Нет.

– Не знаешь… Ладно. Это из «Пер Гюнта». Закрой глаза!

– Что?

– Закрой глаза… И крепко прижмись ко мне. Так. А теперь пошли.

– Куда?

– Куда ты хочешь.

– Я бы хотела в горы, – прошептала Майя.

Они шли по обледеневшей дорожке, крепко держась друг за друга и старательно закрыв глаза.

– Небо – синее-синее, горные вершины – ярко-белые. Мы идем по обледенелой дороге… С обеих сторон сугробы, через их гребни летит легкая снежная пыль. Ветер. Дышать так хорошо, что начинает колоть в груди и хочется плакать. А высоко впереди – вершина. Внизу леса… все в снегу…

Неожиданно Майя остановилась. Аарне открыл глаза и увидел, что она плачет.

– Что с тобой? Я глупый, да?

Майя не отвечала. Она лишь кусала губы, и он вдруг все понял.

– Ты хочешь уехать отсюда, да?

Девушка молча кивнула. У Аарне опустились руки, он посмотрел вокруг и увидел вместо сверкающих гор окраину Тарту.

– Как ты догадался? – спросила Майя. Она уже не плакала.

– Я знаю. По себе знаю.

Они стояли очень долго. Где-то на ветру громыхало железо. На горизонте сходились стертые до блеска рельсы, в них отражалось небо.

– Ты что-нибудь рисуешь? – спросил Аарне.

– Рисую.

– Что?

– Большой горшок.

– Молодец. Как получается?

– Ничего, получается.

Настроение стало немного лучше. Майя спросила:

– Что с тобой раньше было?

Поколебавшись, Аарне неожиданно смущенно сказал:

– Майя, ты не могла бы дать мне кусок хлеба?

– Что?

– Нет, ничего! Я попробовал сыграть в тиментального нищего. Это очень интересно…

Аарне переступал с ноги на ногу, но девушка все уже поняла.

– Тетя Ида, да?

– Что?

– Дурак. Пошли ко мне, у меня нет никого дома. Мама с папой ушли на день рождения.

– Не пойду.

– Пойдешь!

Аарне пошел, ругая сам себя. «Я как попрошайка», – думал он. Но был совсем не против куска хлеба с маслом. Да и как может быть иначе, если человек целый день ничего не ел, а за два предыдущих дня съел буханку хлеба и двести граммов масла, и в кармане у него три копейки.

У ворот Аарне сказал:

– Я не пойду…

– Почему?

– Не пойду. Твои могут вернуться.

Майя немного постояла.

– Ладно, подожди, я сейчас.

Через три минуты она вернулась, держа в руках огромный бутерброд с колбасой.

– Хватит?

– Конечно, хватит!

– Тогда ешь!

Аарне не спорил, ел. Майя смотрела на него с доброй материнской улыбкой, и ему было как-то не по себе.

– Ну что?

– Спасибо!

– Хочешь еще?

– Нет. – Аарне соврал. – Честное слово, не хочу…

– Поцелуй меня, – сказала Майя. – Нет, не так. Ты вымазался…

– Так?

Вдали показалась машина, приблизилась и проехала мимо.

– Ты должен идти.

– Я не хочу.

– Должен. Что скажет тетя Ида?

– Неважно.

– Важно. И мои могут вернуться каждую минуту.

– Ну, позволь…

– Нет. Иди. Спокойной ночи… – Майя убежала в комнату.

По дороге домой Аарне опять почувствовал страх. Равнодушно стояли голые деревья. Было очень тихо. И Аарне охватил страх. Может быть, именно из-за этого. Он не смотрел вокруг и шел, шел очень быстро. За ним по пятам ступал страх. В прихожей страх опустил свою руку ему на плечо. Он вздрогнул и потянулся за ключом.

Ключа не было. Было два часа. Аарне оставили за дверью. Впервые в жизни. Он не знал, что теперь делать.

Он вышел на лестницу. Ночь была холодной. Через минуту он нажал на кнопку звонка. Шаги приближались, приближались. Аарне решился и вышел во двор. Дверь открылась. Он стоял в пяти метрах от двери и видел белую фигуру тети Иды. Тишина.

– Ну? – спросила тетя.

Аарне не шевелился.

– Ты что, оглох?

Аарне сделал шаг к воротам, затем второй… «Уйду, – подумал он вдруг. – Конец». Он не оглядывался.

– Аарне!

Еще один шаг, еще один.

– Аарне, ты слышишь?

Еще шаг. Скрипит снег.

– Аарне-е!!

Эхом отозвалась сонная окраина. Он дошел до угла. Он больше не мог.

– Иди сюда! Немедленно!

В соседнем дворе жалобно тявкнула старая собака.

– Долго я буду ждать?

Аарне повернул. Мужество покинуло его, он пошел назад и остановился перед тетей Идой. Впервые он заметил, что тетя намного ниже его. Тете приходилось поднимать голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

Губы старой женщины сжались в узкую бескровную полоску. В то же мгновение Аарне получил сильную пощечину.

Ударив его, она немного отступила:

– Не подымай рук!

Аарне усмехнулся. И получил за это вторую пощечину. Он вонзил ногти в ладони, чувствуя, как от обиды и гнева становятся мокрыми глаза.

– Сегодня ты останешься без ужина, – сказала тетя Ида и пошла спать.

Тревожный день

Весна улыбнулась ненадолго. На следующий день пошел снег.

Аарне заметил это, когда стоял у доски. Он с отвращением вертел в руках кусок мела и не мог ни о чем думать. Бежали секунды. Снег скользил мимо окон.

– Ну? Что же дальше?

Доказательство теоремы было на половине, и, кажется, на этом должно было остановиться. Аарне пристально смотрел на дебри белых линий, смотрел и думал, что на сегодня все кончено. Оценки по стереометрии были следующие: 2–2-3-4–3. А теперь? Все идет насмарку. Он следил за своими мыслями, совсем как посторонний.

«Я не могу думать, в голове нет ни одной мысли. Мысли, почему вы не приходите? Я должен думать. Я не понимаю. Я устал. Я должен думать. Я опять получу двойку. Я должен собрать мысли и понять»…

За окном дрожали снежные пунктиры. Постепенно окна становились мокрыми.

– Вы учили?

– Учил, – кивнул Аарне.

– Пожалуйста.

Он постоял еще немного. Нет, делать нечего. Он положил мучнистый мелок и выпрямился.

– Так вы не знаете?

– Нет.

– Гм… Ну что ж… Садитесь.

В уравнение вписали еще один минус, и равновесие исчезло.

Урок продолжался

Оценки были таковы: Рийна – пять, Криста – четыре, Анне – три, Эда и Аарне – по двойке. Как видите, представлены были все варианты. Но двух последних из этого ряда попросили после уроков зайти в учительскую. Этот неудачный день еще продолжался.

Во время урока Корнеля Аарне ожидал допроса. Но ничего не случилось. Может быть, Корнелю еще не успели сказать? И какова его позиция? Аарне попробовал найти себе оправдание, но оно показалось ему таким жалким. Нет! Под влиянием мгновенного импульса ему вдруг захотелось, чтобы все было хорошо. Он подумал, что нужно исправиться, взяться за работу и т. д. Но это были глупые мысли, потому что Корнель ждал дел, а не слов. Теперь только дел. Если бы он простил еще на этот раз… Если бы он понял. Постой-постой. Понял? Что? Ничего. Что Аарне просто ленив? Чего здесь еще понимать? Нет, Корнель, видимо, не простит. Немного неожиданно для себя Аарне взглянул вдруг на все как бы со стороны. Корнель не имеет права простить. Ему нельзя. Он будет тряпкой, если простит. Но в то же время…

Он устал, он был голоден и с удовольствием бы заплакал. Он прижался лицом к холодному стеклу в учительской и посмотрел вниз, на грязный двор. В сером небе разлетался черный дым. «Из мелочей вырастает большая беда». У него уже не было ясного представления обо всем случившемся. Мелочей было слишком много… «Мелочи? Какие они, эти мелочи? Быть может, все это важные вещи? Двойка – это мелочь или нет? Пощечина – это мелочь или нет?» Неизвестно. Все относительно.

В коридоре послышались чьи-то шаги.

Эда.

– Ты уже здесь?

– Да.

– Математичка не пришла?

– Нет.

Эда встала у соседнего окна. Она действительно очень изменилась. Они долго молчали. Аарне хотелось сказать что-нибудь, хотя бы два слова, но он боялся, что Эда не ответит. Изредка из классов доносились голоса. У вечерней смены шел второй урок. По двору прошел истопник, держа в руке какое-то ведро. Два малыша играли с полосатыми, красно-белыми санками. По улицам ехали груженые автомобили. Это было все.

– Куда она пропала?

Эда нетерпеливо отвернулась от окна.

– Ты измазалась известкой, – сказал Аарне.

– Где?

– Сзади. Давай, я помогу…

Черное платье девушки было испачкано где-то у левого плеча. Беда была невелика, и после нескольких сильных взмахов пятно исчезло.

– Эда…

– Что?

– Скажи честно, что с тобой случилось?

– Со мной?

– Да, с тобой?

– С чего ты это решил?

– Я же вижу. Неужели ты думаешь, что…

– Тише… Кто-то идет.

Аарне немного отступил от Эды. Шла учительница математики Вельтман.

– Ну, так вы здесь…

Учительница Вельтман умела всегда улыбаться, она улыбалась даже тогда, когда все другие уже плакали. (Речь идет, конечно, об учениках). Но когда ученик улыбался в ответ, Вельтман сразу же становилась серьезной. Аарне не стоило бы улыбаться, говоря:

– Да, мы здесь…

– Я и сама это вижу. Но лучше было бы и для меня и для вас, если бы мы здесь не встретились…

Это была ирония. А может быть, и юмор. Но все-таки, наверное, ирония, потому что на юмор ученик может ответить тем же. Здесь же оставалось только молчать, признавая правду.

Учительница Вельтман была молодой худощавой женщиной. Она великолепно вела свой предмет. Более полутора часов она прозанималась с двумя учениками. Она честно исполнила свой долг. Никто не мог теперь упрекнуть ее в недостаточной работе с отстающими. Стрелки приближались к пяти, когда она почувствовала, что устала. Принципиально она дала Аарне решить еще один пример. В пять часов она встала и разрешила двум грешникам отправиться домой.

Аарне и Эда спустились по гулкой лестнице в раздевалку. Они молчали. На улице Аарне повторил вопрос, заданный два часа назад. Ответа не последовало и на этот раз. День был по-прежнему серым. Эда сметала темно-красной перчаткой снег с заборов. Аарне видел ее профиль, и ему казалось, что рядом с ним идет несчастный человек. Но где взять счастье для Эды? Иногда его не поймать и бреднем, не говоря о пяти тонких пальцах.

– Ты куда идешь? – спросил он.

– Куда! Куда мне идти?

Аарне пожал плечами.

– Погуляем немного…

– Нет. Мне не хочется.

– А чего тебе, собственно, хочется?

– Ничего.

Как трудно иногда разговаривать с девушкой! Особенно днем. Но вскоре Эда тихо сказала:

– Он свинья!

– Кто?

– Сам знаешь.

Аарне, стараясь быть тактичным, больше ни о чем не спрашивал. Но, взглянув на Эду еще раз, он понял сразу же, о ком речь.

– Тийт?

– Да.

Опять наступило молчание, так как он не знал, о чем еще спросить. Ответ был исчерпывающим.

– А ты… его любишь?

Эда повернула голову и удивленно посмотрела на Аарне, посмотрела так, что он поспешно добавил:

– Ты извини, я слишком прямо…

– А… – пробормотала Эда и махнула рукой. Аарне заметил, как неуверенно она ступает. И причиной этой неуверенности наверняка был не лед, лежащий под снегом. Аарне почувствовал себя лишним. На следующем углу он остановился.

– Ну ладно… Ты идешь домой?

– Я не знаю.

– Перестань, Эда… Ну, я пошел тогда… Ты не сердишься?

– Нет.

Аарне внимательно посмотрел ей в лицо, но едва ли там можно было что-нибудь прочитать. Наконец она улыбнулась. Едва заметно.

– Прощай!

– Прощай!

Аарне оглянулся четыре раза. Эда исчезла в наступавших сумерках. Аарне немного побродил по улицам без всякой цели.

Теперь он мучался из-за того, что целый час гулял с чужой девушкой. Конечно, к этому можно было бы отнестись с юмором. Но эта девушка так грустно улыбнулась при прощании. И это было хуже всего.

Но как только в голове появится какая-нибудь тревога, настроение портится и вспоминаются все остальные тревоги. Когда шагаешь по скользкой дороге, тревоги становятся весьма абстрактными вещами и можно представить, что они не существуют. Но факты все-таки безжалостны. Когда придешь домой и увидишь в шкафу засохшую горбушку, тревога тотчас же станет конкретной и ощутимой.

Ужин с тайным умыслом

В один из таких дней тетя Ида удивила племянника неожиданно агрессивной улыбкой:

– Ты знаешь, Аарне, что у меня все-таки осталась и навсегда останется надежда? Слышишь?

– Да, слышу.

– У меня все еще есть надежда, эта упрямая надежда. Я все еще верю…

Тетя расчувствовалась.

– Это старая эстонская вера, всегда помогающая нашему народу. Почему-то я верю, что ты когда-нибудь поймешь. Также я верю, что наша земля еще будет свободной…

– Да?

– Аарне, я знаю, сейчас ты насмехаешься надо мной. Неужели ты действительно не понимаешь, что такое свобода?

– Что же?

Казалось, что тете хочется поговорить. Все объяснялось очень просто. Настроения последнего месяца коснулись и ее, кроме того, она хорошо видела, что игнорирование и жестокость как воспитательные методы не принесли успеха. Она замечала, как мальчишка с каждым днем ускользает из рук. Кроме того, ей было необходимо с кем-то поделиться своими мыслями. Неважно, как воспринимают ее истины, главное – что их слышат. Тетя Ида все еще любила Аарне, и во имя любви она была готова сделать все. Из альтернативы – голод или джентльмен – мальчик должен был выбрать последнее. Потому что…

– Свобода? Свобода означает то, что ты мог бы сейчас быть хозяином хутора.

– Что? Хозяином хутора?

– Ну, если не хозяином хутора, то кем-нибудь другим. Какое это имеет значение? Главное – ты был бы кем-то. А сейчас ты ничто…

– Да?

– Конечно. Бумагомарание еще не делает тебя человеком. Школьник, а уже занимаешься политикой. Что это появилось у тебя в прошлом году в газете? Ну да, разве в наши дни будешь сыт, если не будешь врать… – Затем она ударила себя кулаком по колену и неожиданно воскликнула: – А я все-таки верю!

– Чему?

– Верю, что победит правда!

– Несомненно, – согласился Аарне. – В любом случае победит.

– Да… Аарне, я все еще верю. У меня осталась надежда. Если бы ты знал, Аарне, как я смотрела на тебя утром… Ты спал с открытым ротиком…

На лице тети появилась открытая, детская улыбка. Аарне почему-то стало неудобно. Слишком поздно было отвечать тем же на эту неожиданную ласку.

– Аарне, может быть, мы еще поймем друг друга… Мы же старые друзья… А? Неужели мы не разберемся? Ведь нет ничего непреодолимого, да?

– Да… – пробурчал Аарне.

– Вот видишь! Я верю, что ты станешь джентльменом. Как ты сам думаешь?

Аарне пожал плечами.

– Я не знаю…

– Не знаешь?

Тетя почувствовала, что едва налаженная связь начинает распадаться. Если бы у нее хватило смелости посмотреть правде в лицо, она бы давно поняла, что никакой связи уже не существует. Вместо этого она сказала:

– Ты, конечно, хочешь есть?

Она верила в будущее эстонского народа и хотела сделать из этого мальчика настоящего джентльмена. И поэтому она принесла на стол два вареных яйца, бутерброды, холодное мясо и кофе. Идейная проблема превращалась в коммерческую. Два вареных яйца и холодное мясо, с одной стороны, и Эстония – с другой…

Тетя, заметив в глазах Аарне радость, подумала: «Я победила!»

И медведя можно заставить плясать из-за куска сахара! Теперь этот мальчик ест, и в его глазах благодарность… Он полон нежности и любви к своей тете Иде. Что могут сделать идеи? «Голод победит все идеи!» – думала тетя.