Текст книги "Прощай, рыжий кот"

Автор книги: Мати Унт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Да.

– Зачем?

Тетя улыбнулась.

– Я хотела рассказать тебе о любви.

– Непонятно, зачем сейчас, ночью, рассказывать мне о любви? К тому же…

Тетя Ида постепенно приходила в себя.

– У тебя еще хватает наглости…

Аарне встал.

– Скажи, пожалуйста, что я сделал, что? К чему весь этот разговор?

– К чему? Тысячу раз тебе говорила, что во всем должен быть порядок. Но говорить тебе – все равно что говорить стенке. Да-да… Твоя мать доверила мне тебя, я отвечаю за тебя. Не дай бог что-нибудь случится – кто будет отвечать? Ты сам-то хоть понимаешь, что делаешь?

– Нет, конечно.

– Ночи напролет ты где-то шатаешься. Позавчера тебя видели в кино… с девчонкой. Не собираешься ли ты жениться?

– Пожалуйста…

– Ах, не нравится? Кто же она тогда тебе? Распутная девка?

Тетя заговорила другим тоном. Казалось, это уже совершенно другой человек. Перед Аарне стояла старая женщина, полная ненависти и ревности.

Аарне подошел к ней. Во всей комнате он видел только одно – лицо тети Иды. Тетя, ничего не замечая, продолжала:

– Чего тебе не хватает? – В ее словах слышалась боль. – Разве о тебе не заботятся, не любят? Ты ищешь нежности и любви неизвестно у кого.

Аарне не слушал ее. Он закричал, с ужасом ощущая свою внутреннюю несдержанность:

– Кто – девка? Кто?

Тетя пыталась взять себя в руки. Она должна победить. Аарне стоял перед ней и судорожно сжимал массивную спинку стула.

– Что ты в этом понимаешь? Что? И ты, ты говоришь – девка? Как ты смеешь?!.

И вдруг тетя Ида обрела силу. Она сжала губы в бледно-розовую полоску – это было похоже на улыбку – и сказала:

– Детям море всегда по колено. В твои годы это естественно. Я это знаю… Ты не первый. И нет ничего удивительного в этой твоей страсти, Аарнеке!

– Нет, тетя. Тебе море никогда не было по колено! Ведь не было? Чего ж ты говоришь? Чего?

Тетя Ида почувствовала слабость. Продолжать игру не хватало сил. Аарне отвернулся. Ему захотелось распахнуть окно. Окна были заклеены.

В углу, на диване, старая женщина плакала, как ребенок. Аарне стоял и удивлялся, что не испытывает к ней никакой жалости. Какой гнетущей была вся эта история в этом старом доме этой осенней ночью… «Как мелодрама, – подумал Аарне и чуть не усмехнулся, но тут же испугался. – Неужели я такой бессердечный?» Ему стало неловко. Все происшедшее показалось ему слишком глупым… и грустным. Он подошел к тете.

– Ладно, я прошу прощения…

На цветастом ковре смешно и жалко валялось вязанье. Шерсть красивая, серая, конечно шведская.

– Ну, я больше не буду. Сам не понимаю, как все получилось. Я просто не владел собою…

Тетя плакала.

Аарне почувствовал, что эта старая женщина чем-то близка ему; многое из его детства было связано с ней. Она еще близка ему… Надолго ли?

Наконец тетя повернула к Аарне свое мокрое лицо:

– Если бы я знала это, когда мы играли вместе… Если бы… я это… знала, когда показывала тебе луну… Если бы я это знала…

«Ну и что же? – подумал Аарне. – Если бы мы знали, мы перестали бы играть… Если бы мы знали, мы были бы сейчас спокойны…»

У Аарне не было никакого желания понять тетю. «Если бы я знала…» Вот как… Если бы я знала, что будет трудно. Он думал совсем о другом, когда сказал:

– Ну, пожалуйста, прости меня, поверь мне…

Он повторил это несколько раз. Стрелки показывали половину второго.

Наконец тетя согласилась помириться. Она еще долго говорила. Что именно, Аарне так и не смог потом припомнить. Он пожал ее тонкие, шершавые пальцы, еще раз пообещал вести себя хорошо и забрался в постель, совершенно не представляя, как это – вести себя хорошо.

Было уже три часа, когда тетя Ида потушила свет. В темноте она долго сморкалась и беспокойно ворочалась.

Не шел сон и к Аарне. Вечер был слишком наполнен переживаниями. Он был длинным, как год. Последние впечатления набегали на предыдущие и заслоняли их. Но обильные слезы не могли смыть поцелуи…

В голове все перепуталось: радость и стыд, счастье и обида. Аарне думал о том, что он вел себя как истерик. Семидесятилетней женщине не изменить своих взглядов и понятий даже тогда, когда восемнадцатилетний мальчишка будет ей доказывать свои принципы, крича и брызгая в лицо слюной.

Трудно мириться с этим. Говорят, нужно научиться терпеть. Но во имя чего? Только для того, чтобы не быть выброшенным на улицу? Или он еще не сумел уяснить себе, во имя чего нужно страдать?

И еще он знал, что этот вечер – начало бесконечного ряда неприятностей.

Что делать?

По потолку скользили тени от огней проезжавших машин. Тикали часы.

Уйти некуда. Помощи ждать тоже неоткуда. Значит, остается надеяться на себя…

Тетя Ида бормотала что-то во сне. Аарне подумал: «Она сделает из меня кретина».

Незначительный день

На следующий день первым уроком была химия. Аарне шел в школу, ощущая какой-то холод в животе. Предчувствие не обмануло его: учительница Вернер, очень корректная молодая женщина, безразлично улыбаясь, поставила ему двойку.

Аарне был не единственным, кому в последнее время не везло. Когда директор встретил в коридоре учителя Корнеля, он без вступления спросил:

– Что с вашим классом?

Корнель решил провести классное собрание.

* * *

Теперь он стоял перед классом и вглядывался в лица. Класс был как одно большое лицо. И оно выражало полное безразличие и равнодушие. Классный барометр предсказывал устойчивый туман.

Он должен был что-то сказать.

– Не прошло еще двух месяцев, а в классе нет ученика, который не имел бы двойки. Чем это вызвано? Может, кто-нибудь из вас объяснит?

Все молчали. Корнелю вспомнилось, что когда-то он обещал не говорить больше об учебе. Попробуй не говорить. Учитель за все в ответе.

– Я жду.

Он несколько раз прошелся от окна к двери и начал сам:

– Сегодня четыре человека не выполнили задание по химии. Кто это?

Встали Айно, Яак, Аарне и Харри. Корнель повернулся к Харри:

– Ну, я слушаю.

Харри пожал плечами.

– Вам нечего сказать?

– У меня не получилась задача.

– И это все?

Харри кивнул.

– Нужно было решать до тех пор, пока не получится… Яак, а у вас?

Тот облизнул губы и сказал тихо, но уверенно:

– Мне не нравится химия.

– Что?

– Мне не нравится химия, – повторил он чуть громче.

От неожиданности Корнель онемел. Затем он резко заговорил, вначале тихо, но постепенно повышая голос:

– Вам не нравится? И вы осмеливаетесь говорить об этом? Вы полагаете, что мне нравится кричать на вас? Многое может не нравиться, Большинство вещей на свете нам не нравится. Но мы обязаны делать свое дело! Понимаете, это наш долг!

Яак упрямо опустил голову.

– А вы, Аарне?

– Я могу сказать то же самое.

– Что значит: то же самое?

Ответа не было. Но Корнель не мог так легко сдаться, он требовал, допытывался, просил. Чем вызвано такое отношение к серьезным вопросам? Никто не говорил об этом. Казалось, головы у всех забиты пустяками.

Корнель пытался найти ответ в их глазах. Но никто не решался взглянуть на него, никто не осмеливался смотреть даже на своего соседа. Одни изучали свои руки, другие смотрели в потолок.

Тишина. В чем дело? 11-й «Б» был составлен из нескольких параллельных классов и даже из учеников других школ города. Корнель знал, с глазу на глаз каждый из них, возможно, и говорил бы откровенно, но все вместе… Неужели он действительно совершенно чужой им?

Ему не оставалось ничего другого, как закончить урок. Всю дорогу домой он думал о своем классе. Больше всего удивлял его Аарне, который когда-то был его лучшим учеником.

…В классе дискуссия началась после ухода Корнеля.

– Послушайте, мы вообще надеемся кончить школу? – спросил Харри. – Как вы думаете?

– Если продолжать в таком же духе, то, естественно, нет, – усмехнулась Лийви. – А что ты предлагаешь?

– С меня спрос не велик. Я кончу последним.

– Кто виноват? – вмешалась Криста, выжимавшая у крана тряпку.

– Умный вопрос…

– Сам виноват, – сказала Лийви.

– Прекрасно… – Харри вскочил на край стола как раз перед Лийви. – А если я не умею учиться? Кто тогда виноват?

– По-видимому, все-таки ты сам… И вообще не слишком ли это громко: не умею учиться?

– Меня никто не заставляет учиться.

– Детский лепет, – презрительно сказала Лийви. – В одиннадцатом пора самому понимать, что от тебя требуется.

– Пожалуй, Харри прав. – Андо постучал по разбитому стеклу, покрывавшему учительский стол. – Три года от нас ничего не требовали. А теперь вдруг требуют. Как будто я виноват, что мне лень…

– Конечно, виноват, тебе уже сказали… – Лийви взяла свою папку.

– А, брось… Три года учились, готовили к каждому уроку столько-то и столько-то страниц плюс столько и столько строк. А теперь извольте: обобщайте. Из пальца высоси.

Лийви снова положила папку на стул.

– Что же надо было делать?

– Не знаю… Надо было спрашивать побольше и обо всем, а не только по строчкам. И вообще я сам не знаю, что надо было делать. К тому же это дело учителей. Меня это касается еще только шесть месяцев.

Что правда, то правда… Через шесть месяцев начнутся экзамены. Аарне усмехнулся.

– Корнель обещал сколотить за это время коллектив.

– Интересно, а где он его возьмет? – спросила Лийви.

Она была небольшого роста и смотрела на Аарне снизу вверх.

– Лийви, ты чему-нибудь веришь?..

Криста собрала тряпки и щетки, отнесла их к двери и ополоснула руки. Потом повернулась к остальным:

– Скажите, почему у нас каждый сам по себе? Этим даже воздух пропитан.

у Лийви ответ был готов тотчас же:

– Различная степень развития.

– Может быть, это и правильно… Но как-никак… Мы же почти одногодки, все кончили десять классов. Если и имеется разница, то, думаю, не такая уж большая. И это не должно быть помехой.

– Однако это так, – сказала Криста.

– Хорошо! А что же дальше?

– Ничего, – ответил Андо.

– Оставить, как есть?

– Слишком поздно что-нибудь менять. Все равно скоро все разойдемся.

Самое простое решение.

Когда возвращались домой, на солнце белели первые сугробы и под ногами скрипел снег.

Аарне свернул на свою улочку. Все искрилось. С деревьев на землю осыпался иней. Был удивительно красивый день. Аарне почувствовал вдруг какой-то непонятный страх.

Тетя Ида поставила на стол картошку и котлеты. В маленькой кухне было жарко. Сама села напротив Аарне и улыбнулась. Внимательно следя за его движениями, она спросила:

– Как дела в школе?

– Хорошо.

– Так, – заметила тетя и добавила: – Аарне, пожалуйста не набивай рот. Это очень некрасиво. Если не веришь, посмотри в зеркало.

Все это было сказано весьма дружелюбно. Очевидно, у тети сегодня хороший день.

День визита

Аарне стоял уже больше минуты у двери светлого индивидуального дома. Он сам не знал, чего боялся. Такой страх охватывал его всегда перед тем, как он входил в чужой дом.

Это был дом Майи. Девушка пригласила его сегодня в гости.

Аарне нажал на синюю кнопку. Звонок был где-то далеко, а возможно, дверь была такой толстой, что звонка не было слышно. Аарне уже снова потянулся к звонку, когда внутри послышались шаги, щелкнул ключ и дверь неожиданно отворилась.

На пороге стояла высокая женщина неопределенного возраста. На ней были светло-коричневая юбка, лиловый джемпер. Улыбалась она как-то по-деловому.

– Что вам угодно?

– Извините, Майя дома?

– Да.

Аарне подумал, что его приглашают в дом, но женщина загораживала вход.

– Я не знаю… – начал юноша.

Женщина заметила его беспомощность.

– Хорошо, – миролюбиво сказала она, отошла от двери и позвала: – Майя!

На лестнице послышались легкие шаги.

– Майя, к тебе гость.

Рядом с матерью появилось лицо Майи. Девушка немного смутилась, но тотчас же произнесла:

– Заходи, пожалуйста!

Аарне прошел мимо подозрительно глядевшей на него женщины. Ему казалось, что на линолеуме остаются большие безобразные следы, но он боялся смотреть под ноги.

– Майя, подай гостю вешалку!

Гость взял вешалку и хотел повесить пальто в нишу около двери. Но, видимо, что-то не рассчитал, и пальто вместе с вешалкой упало на пол.

Юноша почти заскрипел зубами. Надо же было ему сюда прийти…

Женщина улыбнулась тонкими приятными губами:

– Майя, гостю нужна щетка!

Аарне взял щетку и провел несколько раз по пальто. Он ненавидел себя, все время чувствуя спиной насмешливый взгляд женщины… Майя куда-то исчезла.

Он протянул женщине щетку:

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Наконец Майя пришла.

– Пригласи гостя в салон. И чувствуйте себя как дома.

В комнате было одно большое окно. Кругом чисто и светло, все блестело. На полу лежала медвежья шкура. На одной стене висел модный ковер, а напротив – акварель. Мебель начала 50-х годов: диван, два кресла, круглый стол. На столе книги: «Иван Грозный», «Развеянные мифы», «Тарантул». У окна фикус, рядом торшер, один абажур красный, другой – желтый.

– Садись!

Как только мать вышла, Майя стала вести себя непринужденно. Она улыбнулась, прыгнула в кресло и подвернула под себя край платья.

– Вот так я и живу…

«Бедная Майя», – подумал Аарне, но только кивнул головой. Они сидели и молча смотрели друг на друга. Где-то гремели посудой. В батареях центрального отопления журчала вода.

Майя спрыгнула с кресла, подошла к окну и задернула шторы.

– Я зажгу свет. А то еще мама подумает…

– Что она подумает?

– Да ничего, дурачок, – сказала Майя и зажгла красно-желтую лампу. Стало уютнее. Аарне почувствовал себя лучше.

Неожиданно в коридоре послышался шум. Кто-то чистил линолеум. Аарне вздрогнул. Наверное, вытирали его следы…

Аарне рассеянно отвечал на вопросы. Через четверть часа он прошептал:

– Пойдем. Проводи меня немного.

Майя удивилась, и улыбка исчезла с ее лица. Она спросила:

– Так скоро? Ты куда-нибудь спешишь?

– Нет… ну, конечно… я должен идти, понижаешь? Пожалуйста, пойдем. Погуляем немного…

– Тебе здесь не нравится?

Майя пыталась заглянуть ему в глаза. Аарне повторил еще настойчивее:

– Пойдем, прошу тебя.

– Куда? Так поздно мне нельзя, мне не разрешают так поздно. Хотя, наверное, я пошла бы.

– Как же поздно? Ведь только восемь часов.

– Нет, мне нельзя. Не сегодня, пойми меня. Майя вдруг повернулась к двери и прошептала:

– Тише, идет отец.

Шаги приближались, открылась дверь, и на пороге появился полный лысый мужчина в шелковой рубашке, в светло-коричневых брюках.

Аарне встал и поздоровался.

Мужчина поглядел на него сонными глазами, кивнул головой и пробормотал: «Здрасьте, здрасьте…»

– Майя, помоги, пожалуйста, маме накрыть на стол, к нам придет сегодня Рооп с супругой.

Майя встала. Аарне понял, что он лишний, и беспомощно взглянул на Майю. Она быстро сказала:

– Подожди, я сейчас вернусь и провожу тебя. – И исчезла за дверью.

Аарне стоял посреди комнаты. По радио передавали какой-то оперный хор. Комната неподвижно дремала в ожидании господина Роопа и его супруги.

«Теперь я могу уйти», – подумал Аарне.

Майя вернулась.

Они вышли в переднюю. Аарне надел пальто. Глаза Майи были широко раскрыты и неподвижны. Аарне прижал ее к себе и скользнул губами по волосам. Этот запах…

Вдруг на них упал яркий свет, возвращая к действительности. Мгновенно они отпрянули друг от друга. Аарне почувствовал под руками холодную шершавую штукатурку, он не мог ни о чем думать. В раскрытой двери появилось лицо матери Майи.

Она немного помолчала, затем вежливо улыбнулась и отчетливо произнесла:

– Майя, ты скоро? Иди помоги же мне!

– До свиданья, – выдавил Аарне.

– До свиданья, – ответила женщина. – Приходите к нам еще.

Дверь захлопнулась.

Был обычный зимний вечер.

Принципиальный день

– Я очень рада, – сказала тетя Ида.

– Да? Чему?

– Я рада, что уже почти неделю ты не огорчаешь меня. Оказывается, иногда ты можешь быть хорошим.

Аарне не ответил.

– Можешь ведь, да?

– Кажется…

Тетя улыбнулась.

– Похоже, что твой пыл начинает спадать. Сегодня твой шаг был радостным и легким. Я так хорошо изучила твои шаги. Когда-то я говорила твоей матери: «Время все исцелит…»

– Что – все?

– Ну, эта девчонка.

– Какая девчонка?

– Аарне, ты хочешь опять огорчить меня? – обиделась тетя и с надеждой продолжала: – Ты сам понимаешь, как все это глупо. Ни один джентльмен не поступает так… Это не идет тебе, Аарне…

– Тетя, о чем ты говоришь все время?

– Аарне, зачем нам играть в прятки? Не думай, что я ничего не знаю. Ведь этот город так мал, что в нем ничего не скроешь. Я знаю больше, чем ты думаешь. Мадам Лийм видела, как ты целовался с этой девчонкой в Тяхтверском парке…

Раздался звон. На полу лежали осколки «Мальчика, вынимающего занозу». Из-за неосторожного движения Аарне античная фигурка потеряла голову и руку. Тетя замолчала на полуслове.

– Извини, – сказал Аарне и стал подбирать осколки. Тетя села. – Их еще можно склеить, – быстро добавил Аарне.

Тетя раскрыла рот, но тут раздался звонок. Тетя с достоинством поднялась и пошла отпирать, не взглянув на Аарне. Он запихал осколки статуэтки в какую-то коробку.

Пришел Индрек. Тетя взялась за вязанье. Юноши разговаривали шепотом. Минуты через две тетя спросила:

– Индрек, вы комсомолец?

– Да.

– Так. Тогда скажите мне, каким должен быть настоящий комсомолец? Вы должны это знать.

Индрек был явно смущен. Тетя продолжала:

– Так. Вы не знаете? Какой же вы комсомолец? Хотя, конечно, тут нет ничего удивительного. Ваш секретарь встретилась мне на улице и… ее обнимал за плечи парень! Я… Я не могу больше… ничего сказать! Если уж у вас такой руководитель, то неужели вы сами можете быть лучше. Так… А ответьте мне хотя бы на такой вопрос: может ли Аарне называть себя комсомольцем?

Индрек, заикаясь, ответил:

– Я думаю, что может…

Тетя вскинула голову.

– Да-а… А знаете ли вы, что он из себя представляет?

– Простите…

Но тетя не дала вставить ни слова и заговорила, все более возбуждаясь:

– Взгляните на книжную полку Аарне. Пожалуйста. Вы видите, какой там беспорядок? Так. А знаете ли вы, что Аарне врет? Не знаете? Да. Он врет, он негодяй. Позавчера он сказал мне, что пойдет на собрание литературного кружка. А в этот вечер он целовался на бульваре Таара. – Тетя ударила ладонью по столу. – Я спрашиваю, где же ваши глаза, комсомольцы?

Индрек устало пожал плечами.

– Комсомол ведь не сыщик, как…

Тетя рассеянно вертела в руке какой-то клубок.

– Да, – сказала она, не замечая слов Индрека. – Да! Такая история. И они будут у нас управлять государством. Узкие брюки еще не делают вас мужчинами, – вдруг добавила она без всякой связи и положила клубок на стол.

Молчание.

– Хватит, – сказал Аарне. – Давай выйдем. Тетя моментально повернулась к нему.

– Ага-а, – воскликнула она, – теперь тебе жарко оттого, что я все рассказала твоему другу! Вот вы, – сказала она Индреку, – вам я верю. Да. Но Аарне… Вчера я нашла под диваном его грязные носки. Пусть все знают, какой он. И в дневнике у него одни двойки… – Она перевела дух. – Индрек, вы хорошо знаете эту девчонку?

– Нет… извините, о ком вы говорите?

– Вы знаете, от меня нельзя увернуться. Во всяком случае, я этого так не оставлю. Девушку нужно уберечь, и я напишу об этом матери Аарне.

Наконец они вышли. Аарне потащил за собою друга, тот пробурчал что-то похожее на «дсвнья» и скрылся за дверью.

– Как я ненавижу слово «девчонка»! – возмущался Аарне на улице. Задумавшись, он продолжал: – Знаешь, мне кажется, что за мной по пятам ходят сыщики.

– Почему?

– Каждый мой шаг, каждое мое слово ей известны. Откуда она все знает? Я ненавижу слежку. Мне ведь нечего скрывать…

Индрек улыбнулся как-то очень сочувственно:

– Не обращай внимания!

– Как же не обращать внимания? А если она напишет матери? Или пойдет завтра в школу?

– Нельзя же, Аарне, считаться со словами каждого… Ясно?

– Понимаю, – сказал Аарне. – Но у нее власть надо мною. Я обязан ее слушаться.

– Слушайся тех, кто говорит тебе правду.

– Кому же я должен верить?

– Не знаю. У тебя есть нравственное чувство. Оно должно быть чистым, и тогда ты сам поймешь что к чему.

– Кому ты веришь?

– Я? – Индрек посмотрел на него очень серьезно. – Их около десяти.

– Кто они?

– Считай по пальцам… – Индрек засунул руки глубоко в карманы. Некоторое время они шли молча. Смеркалось. – Ленин. Раз. Гениальная дальновидность, влияние на массы… Эйнштейн. Два. Согласен? Ингрид…

– Кто?

– Неважно. Три. Корнель. Четыре.

– Он тоже?

– Да. Иногда он непринципиален, но он мой литературный наставник. Хемингуэй. Пять. Он мужчина. Ты. Шесть. Да. Ты честен. Моцарт. Семь. Андо. Восемь. Он… не сомневается, понимаешь, он математик. Ромен Роллан. Девять. Знаешь, как велик человек… Кто еще… Рокуэлл Кент. Люди и море. Десять.

Аарне долго думал. Индрек его удивил.

– Ну как? – спросил Индрек. – Я смешон?

– Нет, ты великолепен.

– Почему?

– Ты принципиален. Ты мой единственный друг, у которого есть принципы.

– Ну, а Андо.

– Что? – не понял Аарне.

– Андо был твоим лучшим другом. Куда он делся?

Аарне грустно улыбнулся.

– Он и сейчас мой друг. Но он ни во что не верит, ни во что. Он даже гордится своим пессимизмом. Ведь это неправильно…

Индрек кивнул.

– На что он надеется?

– На будущее.

– Гм…

– Ладно, оставим это, – сказал вдруг Аарне. – Знаешь, я сегодня был у Майи.

– У Майи?

Аарне рассказал почти обо всем, умолчал только о том, как в прихожей вытирали его следы. Когда он кончил, Индрек свистнул и промычал:

– Н-да…

– Что?

Индрек молчал, и было трудно понять, что он хотел сказать этим «н-да…».

Грустный день

Начинался декабрь. Дни становились короче, а ночи – длиннее.

Сегодня был классный час. Минут десять Корнель говорил на общие темы, а затем неожиданно сказал:

– Аарне Веенпере, у меня к вам вопрос. Думаю, что это заинтересует всех…

Аарне встал, предполагая недоброе. Вдруг он почувствовал себя одиноким, страшно одиноким.

– Я задам вам очень простой вопрос. По какому предмету вы не получали за последнюю неделю двойку?

Молчание. Аарне показалось, что в большом гулком классе их только двое.

– Я жду…

Молчание.

Такого нападения да еще перед всем классом Аарне не ожидал. Взглянув на учителя, он понял, что первый вопрос – только вступление.

– Еще. Ваша мать написала мне и попросила узнать, почему вы не поехали домой на День Конституции. Вместе с воскресеньем было два выходных дня. Вы остались в Тарту. Вы знали, что вас ждут дома.

Аарне сразу понял все. День Конституции… да, пятое и шестое декабря… Шестого вечером они с Майей обошли почти весь город. Слякотный и счастливый день.

– Скажите, пожалуйста, что вы делали в городе?

В классе стояла мертвая тишина.

Откуда Корнель узнал об этом? Откуда? Как будто в ответ на свои мысли он услышал голос учителя:

– Впрочем, я знаю все. Тем не менее я хотел бы услышать это от вас.

Корнель постучал по стеклу на столе.

– Это хочет услышать весь класс.

– Я не хочу, – сказал кто-то неожиданно. Это был Андо. Спасибо тебе, Андо.

– Тише, прошу. – Корнель почти кричал. – Я жду.

– Я не могу ответить на этот вопрос, – произнес Аарне.

Он стоял очень прямо.

– Тогда отвечу я. Все эти дни вы гуляли с девушкой. Вы запустили занятия. Конечно, это ваше дело, я не знаю, хотите вы окончить школу или нет, но я вынужден вмешаться. А теперь скажите: когда это кончится? Что я должен ответить на такое письмо?

Опять молчание.

– Я жду.

– На этот вопрос так невозможно ответить.

– Как?

– На этот вопрос нельзя ответить «да» или «нет».

Все думали, что Аарне лезет на рожон.

Неизвестно, чем могла кончиться эта история. На всякий случай все притихли. Аарне повторил:

– Я не могу ответить на этот вопрос.

Впрочем, Корнель знал это и сам.

Он вдруг как-то обмяк, стал усталым и старым.

– Хорошо, я приму меры. Можете идти, – сказал он и вышел из класса.

* * *

Этот день стал для Аарне днем порки. Положение казалось столь трагичным, что было не до выяснения причин. В то время он еще многого не знал. Например, не знал, что когда человека бьют, он становится взрослее.

Он презирал весь мир. Мир был сер. Он ненавидел Корнеля за это непонятное и бессмысленное нападение.

Они с Андо вышли из школы. Поземка вилась по улице и по площади, как белая марлевая повязка.

– Зачем он все-таки сделал это?

Андо был таким же серьезным. То, что произошло в классе, он переживал больше, чем кто-либо другой. Дело было не только в том, что пострадал его друг. Андо знал, что подобное может случиться и с ним. Он бы не стал спорить, он бы молчал до конца.

– Конечно, у него была своя цель.

– У тебя потрясающая логика.

– Может быть, он хочет перевоспитать тебя?

– Как? – спросил Аарне.

– Он хочет сделать из тебя человека.

– Разве я не человек?

– Может, и человек. Посмотри в зеркало.

Аарне покачал головой.

– Я не сдамся, – сказал он.

Андо махнул рукой:

– В жизни мы всегда должны подчиняться.

– Только не я. Я сделаю так, чтобы никто не смог мне ничего сказать. Я буду учиться. Еще посмотрим.

Андо хотел сказать: «Вот и победил тебя Корнель, именно этого он и добивался». Но почему-то он промолчал, только улыбнулся про себя.

В центре города дымили трубы. Ветер расстилал дым по сугробам. Улицы были пустынны.

Они распрощались. Андо вошел в подъезд пятиэтажного дома. Большая стеклянная дверь захлопнулась за ним. Аарне остался один. Надвигались сумерки. Он не мог ничего придумать. В правом ботинке противно хлюпал растаявший снег. Стало холодно.

«Почему мать написала Корнелю? Она должна была что-то предчувствовать. Тетя Ида? Все как-то неясно…

Что будет с мамой, когда ей распишут всю эту историю? И как распишут? Она, наверное, расплачется».

Зажглись фонари. Все было таким гнетущим. Он вошел в свой желтый дом.

Тетя Ида не сказала ни слова. Подала с плиты тарелку, налила чаю и вышла из кухни. Тишина. Тетя, конечно, отправилась вязать, а ее сестра давно уже спит. Линды, наверное, нет. Дом поскрипывал от ветра. В минуты тоски человек начинает во всем сомневаться. Интересно, Майя уже знает? О чем она думает? Аарне отодвинул тарелку. Ему вдруг захотелось услышать голос Индрека. Кто же прав? Разве любовь – преступление? Ах, ребячество!.. Стрелки приближались к десяти. Корнель всегда был для Аарне вроде отца.

А теперь?

«Как я его ненавижу! – подумал он. – Однако с другой стороны… Мое себялюбие неизмеримо». – Он встал и пошел спать. Ему хотелось плакать, но не было слез. Впереди столько неприятностей. Но, говорят, утро вечера мудренее.

День исканий

«Поверь, на свете много девушек, которые намного лучше меня. Аарне, все твои неприятности в последнее время из-за меня. Я не хочу, чтобы ты страдал. Я боюсь. Я не заслуживаю того, чтобы ты мучился. Такой заботы достоин человек намного красивее и умнее меня. Поверь мне, дорогой… Я не хочу быть несчастной. Майя».

Девушка сидела, склонив голову на руки. Аарне опустил письмо на колени и ждал, когда Майя поднимет глаза.

– Послушай…

Майя закрыла лицо руками и смотрела на него сквозь пальцы. Аарне видел только ее глаза, испуганные и ничего не говорящие.

– Зачем ты написала мне такое письмо! Прошу тебя, скажи.

Наконец девушка отвела руки от лица. На щеке остался красный след от ладони. Ее голос немного дрожал:

– Скажи, разве ты не боишься? Разве ты не боишься, что когда-нибудь будешь жалеть?

– О чем я должен жалеть?

– Ты просто будешь жалеть, что встретился, что познакомился со мной. Ты умный, хороший… А я…

– Ты говоришь это только затем, чтобы я возразил тебе. Ты и сама не веришь в то, что говоришь.

Майя молчала. Наконец она прошептала:

– Нет, я говорю правду.

Аарне поднялся и тотчас же сел.

– Нет, это неправда. Где вообще правда? И ведь, собственно, ничего не произошло. Ерунда! Я не боюсь! – Он лгал. Сегодня он боялся больше, чем когда-либо раньше.

– Я боюсь, – сказала Майя.

– Чего?

Девушка как будто была где-то далеко, отвечала она рассеянно и печально. Аарне хотелось объяснить ей что-то, хотелось заставить ее улыбнуться. Но и ему не все было ясно и смеяться совсем не хотелось.

Майя спросила:

– Ты любишь меня?

– Да.

Ответ нисколько не утешил девушку. Девушки всегда умнее парней. Майя уже знала, что мужчины на такой вопрос почти всегда отвечают утвердительно. Даже тогда, когда уже не любят. Почему? Иногда для того, чтобы заставить себя поверить в это, иногда по привычке, иногда – из сожаления, иногда – из-за одиночества.

– Скажи, я такая девушка, которую ты искал? Которая нужна тебе?

Ответа пришлось ждать долго. У всех нас есть свой женский идеал, своя мечта бессонных ночей. На самом деле ее нет. Иногда мы встречаем ее на улице. Но, познакомившись с ней ближе, видим, что она лишь тень нашего идеала. Может быть, у них одинаковый взгляд, рот, голос, фигура или походка. Мы примиряемся с земной любовью. Но зачем быть таким скептиком; на земле мы любим по-земному. А идеал не исчезает. Он приходит к нам по вечерам или тогда, когда выясняется, что наша любимая не имеет представления о теории относительности или у нее не вычищены зубы. Мужчины придирчивы, как плотничий ватерпас.

– Нет.

– Что?

– Нет. Ты не такая. Я буду честным.

– Значит…

– Ты должна стать такой!

– Какой?

– Как мой идеал, – сказал Аарне и тут же подумал: «Какой же я эгоист!..»

– А какой он?

Аарне беспомощно улыбнулся:

– Я не могу тебе это объяснить…

Он листал какую-то книгу. Вдруг из нее выпал листок. Аарне поднял его. Это был рисунок карандашом – вечернее небо над темным лесом. Хотя Аарне ничего не понимал в технике живописи, рисунок понравился ему с первого взгляда. Майя тут же выхватила листок и сунула его на полку.

– Скажи, кто это рисовал?

Майя возилась у полки.

– Кто?

Возня. И то, с какой деловитостью она прибирала полку, навело его на неожиданную мысль:

– Ты, что ли?

Майя безразлично кивнула головою.

– Ты рисовала?

– Когда-то давно… надо было в стенгазету.

– А теперь?

– Лень.

– Почему?

– Просто так. Неинтересно.

На улице стемнело, но они не зажигали огня. Родители Майи уехали в Ленинград.

– Чем ты обычно занимаешься?

– Что? – не поняла девушка.

– Что ты делаешь в свободное время?

– Ничего.

– И тебе не скучно?

– Нет, отчего же?

Они опять замолчали. На улице таяло; время от времени за окном хлюпали шаги прохожих. В доме напротив зажгли свет. Окно было не завешено, и Аарне видел, как перед трюмо причесывалась женщина. Ей было за тридцать. Она раскрыла шкаф и перебирала висевшие там платья, вынимала их одно за другим и прикладывала к себе перед зеркалом. Наконец она выбрала: улыбнулась, бросила на стул серое платье и задернула шторы.

Аарне посмотрел на Майю. Он увидел ее неподвижный силуэт. Лицо белело в падавшем из окна свете. Ему вдруг стало жаль девушку. Он встал, обошел стол и опустился на колени у ее кресла.

– Я обидел тебя?

– Нет, но… Я сейчас подумала, что мы все-таки слишком разные люди. Ты совсем из другого мира.

Аарне усмехнулся.

– Нет у меня вообще никакого мира. Но я его найду. Кто ищет, тот найдет. Может быть, завтра, может быть, через двадцать лет.

Майя протянула руку к его лицу. Аарне закрыл глаза и почувствовал на веках и губах прикосновение тонких пальцев.

– И что же ты ищешь?

– А?

– Что ты ищешь?

Аарне не ответил. Что сказать? О поисках говорилось так много. Все чего-то искали: смысл жизни, свое место в ней, свою точку… Нет, это так истрепанно, что ничего не говорит… В последние годы искания вошли в моду. Все мучились, писали романы о молодежи, которая ищет, по сцене бегали ищущие герои. Это была насущная проблема, дававшая возможность умничать, плакаться и острословить. Со стороны могло показаться, что это молодое поколение и само не знает, чего оно хочет. Напрасно спекулировали параллелями, приводимыми ко всяким «сердитым молодым людям». Но проблема затрагивала только одну часть молодежи. Большая же часть училась или пахала землю, не думая ни о каких поисках.