Текст книги "Прощай, рыжий кот"

Автор книги: Мати Унт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

«Да, но ведь обо всем этом нельзя говорить Майе».

– Чего я ищу? Я хочу найти путь, который ведет… к полноценному человеку. Это и есть смысл жизни – найти путь… это вульгарно… но пойми!

– Аарне, если ты так говоришь, то, значит, ты уже нашел смысл жизни.

– Может быть… Но жить все-таки очень трудно, – сказал он как-то странно. Ему хотелось сказать еще о многом, но он просто положил голову на колени Майи и закрыл глаза. Так было тихо и спокойно.

Запутанный день

– Ты спрашиваешь, что мы ищем в жизни. Наше место уже заранее определено, никто еще не оставался без места. Ты спрашиваешь, что мы ищем еще… А слышал ли ты: «Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше», – говорил Андо.

– Я не рыба.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что я не согласен с тобой.

– Да?

– Не ехидничай. У тебя нет ничего святого.

– А у тебя есть?

Аарне хотел что-то ответить, но не успел, услышав голос Корнеля:

– Веенпере, идите отвечать. Расскажите о творчестве Сяргава.

Аарне медленно встал. Он не имел никакого представления об этом. Восемь шагов к столу были довольно долгими. Собственно, все было не так-то страшно. На тройку по литературе всегда можно ответить, даже тогда, когда не прикасался к книге. Но у Аарне по литературе всегда были только пятерки, да и Корнель спрашивал его очень редко. Но сегодня Аарне не рассказывал и минуты, как Корнель прервал его:

– Эти общие слова ничего не говорят. Пожалуйста, конкретней. Расскажите о проблематике рассказа «Помогите!».

Аарне вдруг замолчал. Он знал, что не скажет ни слова. К черту эту проблематику. Он капризно улыбнулся. Корнель сказал:

– «Два». Садитесь!

И нет радости победы. Только вдруг возникла безнадежность, ее принесла серо-синяя птица усталости.

Когда Аарне шел на свое место, все смотрели на него с удивлением. Это были чудесные ребята, но в целом плохой класс.

Это было маленькой трагедией. Не смейтесь, маленькая трагедия так же страшна, как и большая. Большая трагедия охватывает толпы людей, и еще через сто лет ее смотрят в кино и на сцене за цену входного билета. Маленькая трагедия умирает вместе с каким-нибудь человеком, иногда просто с угасающим днем. Андо спросил осторожно:

– Ну?

– Что?

– Ничего. Можно ли спросить еще раз: ты еще веришь во что-нибудь?

– Иди к черту! – прошептал Аарне и смутился. С Андо он еще никогда не разговаривал так грубо. К нему он всегда чувствовал какое-то почтение. Но друг не обиделся.

Около часа дня ко всем бедам прибавилась еще одна. Аарне увидел, как в учительскую входит… тетя Ида, держа под мышкой какую-то красную папку. Аарне узнал ее. В ней был старый, трехлетней давности, походный дневник, по которому он сделал как-то новый. Старый экземпляр еще вчера лежал в чемодане. На полке ему не хватило места: у альбома был очень неудобный формат. Что означает этот визит? Дверь учительской закрылась; но Аарне нужно было о многом подумать, и он забыл об этом происшествии.

Выяснилось все после обеда. Когда Аарне вошел в комнату, он увидел на лице тети суровое спокойствие.

– Так, Аарне… Завтра ты сам отнесешь этот дневник в школу и попросишь у класса извинения за свой поступок. Понятно?

Аарне ничего не понимал.

– О чем ты?

– Мы с Корнелем уже обо всем договорились. Да. Школьные вещи не годится воровать и тащить домой. Особенно если они нужны другим…

– О чем ты говоришь?

– Аарне, не притворяйся. Ты хорошо умеешь изворачиваться, когда нужно. Это лицемерие отвратительно! – Тетины глаза стали влажными. Она нервно ударяла кулаком по коленке. – Как это все-таки гадко, вся эта ложь ужасна! Да, я написала и твоей матери, что если мои требования слишком суровы, то пусть через две недели она забирает тебя отсюда.

– Тетя, я в последний раз спрашиваю: что я сделал?

– Что? Линда, идите, пожалуйста, сюда!

– Да?

– Линда, скажите, пожалуйста: это правда, что когда в школе у Аарне попросили этот дневник, он сказал, что у него нет?

– Да, так было.

Линда глядела осуждающе.

– Вот видишь! – сказала тетя.

Аарне все понял. Эта история походила на скверный анекдот. В классе действительно говорили о походном дневнике. Но совсем не об этом, который тетя с триумфом отнесла в школу, а о другом, весеннем дневнике. Его Аарне делал шесть месяцев назад на берегу Выртсярве. Это было чудесное время. С вечерами у костра, с горячими пыльными дорогами, с едой из жестяных кружек, со смехом и со слезами. Дневник забрало с собой жюри, и Аарне его больше не видел. Об этом он и сказал секретарю, пришедшему искать дневник. К несчастью, поблизости стояла Линда. Круг замкнулся.

– Тетя, где ты нашла этот дневник?

– Это неважно, но я могу сказать. А то ты еще решишь, что я роюсь в твоих вещах. Но ты знаешь, что я этого не делаю. Я вытирала с полки пыль, она опрокинулась и выпал дневник.

Аарне промолчал. Да… Дневник был на дне чемодана. Что там было еще? Несколько писем, черновики…

– И ты написала маме?

– Да, я больше не хочу этого терпеть! Я говорила и с твоим классным руководителем… очень долго. Мы обсудили все и… в конце концов и медведя можно заставить танцевать, а тут – не справиться с каким-то мальчишкой!

* * *

Аарне хотел сразу же бежать к Корнелю. Не мог же Корнель согласиться с такими идиотскими требованиями?!. И чего только могла наговорить тетя Ида! Аарне уже встал, но вдруг вспомнил урок литературы.

Он беспомощно сел. Нет, к Корнелю идти нельзя. Теперь все стали его врагами: тетя Ида, Корнель, мама. «Как я одинок!» – подумал он.

Аарне вышел. Был теплый и тихий вечер, кружились большие снежинки, таяли на лице, покрывали пальто. Дойдя до конца улицы, он вдруг понял, что идти некуда. Или… все-таки пойти к Корнелю? Нет. Какой мучительный разговор произошел бы там… Все неясно, все перепуталось. Он посмотрел на небо: такое же, как всегда. Что же все-таки произошло?

Подойдя к крыльцу, он заметил у двери маленькую елочку. Ах да, завтра же сочельник.

Сочельник

Тетя Ида поставила на стол елку. Набросала на нее ваты и развесила стеклянные украшения. Вместо западной пропаганды из радио слышалась тихая рождественская музыка.

– Послушай, неужели ты собираешься уходить? – спросила тетя Ида, увидав, что Аарне чистит ботинки.

– Да, – ответил он, не поднимая головы.

– Ты нисколько не уважаешь чувства других?

– Какие чувства? – Аарне взялся за второй ботинок.

Тетя не ответила. Помолчав, она продолжала:

– Разве у тебя нет никакого предпраздничного настроения? Я не очень верующая, но и я плачу в сочельник. Эта тишина, эта торжественность. У человека должен быть бог, да… должен быть кто-то, кого бы мы боялись, кому бы мы поклонялись, в кого бы верили. Кто-то указующий нам место в жизни.

Место в жизни! Аарне швырнул на пол ботинки. Тетя вздрогнула. Из кухни шел запах жареных колбас: тетя Ида придерживалась традиций… Что может знать о боге тетя Ида?!

Аарне поднялся. Радио доносило звуки тихого хорала.

– Уходишь все-таки?

– Да.

Они стояли друг против друга, а за спиною каждого стояло их поколение. Вдруг комната наполнилась раскатами грома. Звуки закружились в тесноте.

Раздались стены, комната превратилась в огромный орган, певший о человеческой душе и ее самых сокровенных тайниках. Дрожащие звуки сталкивались с белыми тучами, мчавшимися с диковинной скоростью над простором. Бах…

Тетя испугалась. Она быстро приглушила радио. Все опять встало на свое место. Рыжий кот успокоился, опустил уши и, сладко зевнув, заснул.

Аарне вышел.

* * *

– У тебя есть бог? – спросил он Майю, когда они бродили по свежему снегу.

– Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Я просто пошутил.

Майя ничего не поняла.

Они проходили мимо кладбища. На могилах горели свечи.

– Красиво! – сказала Майя.

Аарне кивнул.

– Красиво! А как ты думаешь, у тех, кто зажег эти свечи, есть бог?

– Опять? Что с тобою сегодня? – засмеялась Майя. – Знаешь, я об этом совсем не думала. В мире есть три чуда: огонь, вода и облака. Ты согласен?

– Да, даже очень. Давай сядем.

Они присели на скамью около какой-то могилы. Мерцало пламя свечи. Призрачно раскачивались тени. Аарне, не мигая, смотрел на огонь.

– Что с тобой, дорогой?

Аарне коротко рассказал о дневнике и о письме к матери.

– Ты не боишься?

– Немного боюсь.

– Когда ты поедешь домой?

– Перед Новым годом.

– Что скажет мать?

– Не знаю.

Майя положила голову к Аарне на плечо. Вокруг сверкали снежинки.

– А что, если нас здесь увидят?

– Не увидят.

– А если увидят?

– Пусть видят.

Майя повернула голову и посмотрела на Аарне. Глаза ее были так близко, что все расплывалось. Он видел лишь огромный мир, но такой чужой и далекий. В голосе Майи звучала грусть.

– Впереди такая длинная зима…

Они замолчали. Беззвучно дрожало пламя. Где-то наверху, в голых ветвях свистел ветер. Аарне медленно произнес:

– Слушай, а почему ты больше не рисуешь?

Майя опустила голову, Аарне теперь не видел ее лица.

– Скажи…

Девушка, не поднимая головы, прошептала:

– Я не умею…

– Откуда ты знаешь?

– Я не умею, – сказала Майя. – Я никогда ничего не умела… – Она улыбнулась и подняла голову. – Знаешь, я завидую тебе!

– Мне?

– Да. Ты хорошо пишешь. У тебя есть какое-то занятие.

– Это ерунда.

Майя грустно улыбнулась.

– А у меня нет и этого…

– Ты будешь рисовать!

Девушка хмыкнула и покачала головой.

– Ты что, не веришь в себя?

– Если серьезно, то нет.

Она еще сильнее прижалась к Аарне и, закрыв глаза, прошептала:

– Ты доволен?

Но Аарне не успокоился. Он сжал ее голову ладонями и заставил посмотреть на себя. А может, он и есть тот сильный человек, который сумеет дать ей новую веру?

– Скажи, ты веришь, что я могу тебя заставить поверить в себя?

– Оставим этот разговор.

– Нет! – закричал вдруг Аарне. – Нет! Не оставим! Скажи, веришь ты мне или нет?

– Да.

– Тогда ты и в себя должна поверить! – Аарне потряс Майю за плечи. – Черт возьми! В жизни каждого человека должен быть смысл. Скажи, в чем ты видишь смысл жизни?

Девушка ответила совершенно искренне:

– Я никогда не думала об этом.

– Об этом надо думать! Ведь надо же во что-то верить! Сейчас я это понимаю. Иногда я спорю с Андо, он говорит, что жизнь все равно кончится, что мы должны жить разумно и практично, что время романтики и страстей прошло. Я, конечно, не знаю, возможно, мои слова – лишь пустая болтовня… но это было бы грустно. Андо уже писал где-то: «Мы больше ни во что не верим, веру отняли у нас, у нас отняли способность верить». Ну разве можно так писать?

– Но если он действительно не верит во все… это?

– Как он может ни во что не верить? Ведь он же по земле ходит. Мы все во что-то верим. Знаешь, я иногда брожу по улицам… и вдруг начинаю все-все любить. Птицы поют, деревья пахнут смолой, под ногами – грязь. Черт побери! Ты живешь. И если ты живешь, то пойми, ты обязан верить!

– Во что?

– Ты пойми меня правильно. Мне кажется, что, веря в жизнь, в людей, можно верить и в будущее… Знаешь, я верю! Эх, черт возьми, если бы я мог, я бы все сделал!

– Почему же ты не можешь?

Аарне замолчал, устало зевнул и вздохнул.

– Вот видишь, – продолжал он совсем другим тоном, – в великих делах я разбираюсь, а в том, что происходит каждый день, – нет. Я – нуль, понимаешь? Завтра я не смогу ничего сделать, хотя отлично представляю, что нужно делать через сорок лет. Но одну вещь я знаю.

– Какую?

– У меня есть очень хорошая знакомая – Эста Лийгер, художница. Слышала? Завтра мы пойдем к ней. Ты возьмешь с собою все, что у тебя нарисовано?

– Я… я боюсь. У меня ничего нет.

– Все равно пойдешь.

– Я ничего не умею.

– Если ты меня любишь, то пойдешь.

Предновогодний вечер

«Дорогая Майя…»

Капнула на скатерть свеча. Аарне был дома. Темные окна залепил снег. Маленький поселок замела метель…

«Майя, я сейчас очень одинок. В соседней комнате спит мама. Зачем-то я зажег свечу. Наверное, для того, чтобы повоображать перед самим собой. Может быть, это театр с типичными декорациями для мелодрамы. Да, мама спит. А полчаса тому назад она плакала. Я не знаю, что делать. Она плакала. Пожалуйста, не волнуйся ни о чем».

Обо всем этом бессмысленно писать Майе.

– Сын, я тебя посылала в Тарту не за этим, – сказала мама.

– А за чем же?

– Как – за чем? Я хотела, чтобы ты учился, чтобы ты стал человеком. А ты связался с женщиной…

– Мама!

– Да, теперь мама… Знаешь ли ты, как много добра сделала для нас тетя Ида? Знаешь ли ты, как она заботилась о тебе? И чем же ты ей платишь?

Аарне старался говорить тихо:

– Мама, ведь ты ничего не знаешь.

– Я знаю все.

– Откуда?

– Мать всегда все знает.

– Откуда? Тетя Ида, да?

– Аарне, это не важно… Ну пусть – от нее.

– И ты веришь ей?

– Верю.

– Больше, чем своему сыну?

– Может быть, – медленно протянула мать.

– Почему?

Мать как будто не заметила этого вопроса.

– И ты не можешь порвать с этой девчонкой?

– Мама!

– Ты еще мальчишка, Аарне. Ты не знаешь, что с тобой может случиться. Может получиться так, что ты будешь жалеть всю свою жизнь. Да еще такие девчонки…

«…Еще раз повторяю, не волнуйся. О тебе вообще не было речи. Говорили обо мне, об учебе и так далее. Она меня совсем не понимает. Но ее слезы огорчили меня. Страшно, когда ночью кто-то плачет…»

Аарне посмотрел на часы. Половина двенадцатого.

Мать спала, из ее комнаты шел запах паленых еловых веток и свеч. Нет, не всегда проходили так грустно предновогодние вечера в этом доме…

Довольно воспоминаний. И от хороших и от плохих воспоминаний одинаково грустно. Они приходят вечером, когда ты один, и вызывают их альбом с фотокарточками, коробка спичек, туфли, цветочный горшок… и всегда кажется, что напрасно потеряно время, бессмысленно растрачен год и т. д. и т. д…

А, к черту!..

«Майя, мне хорошо, я люблю тебя. Позавчера мы были у Лийгер. Ты не жалеешь об этом, дорогая моя? Мне кажется, что все хорошо, я знаю, что ты молодец. Ведь твои рисунки понравились Лийгер…»

…На самом деле это не совсем так. Аарне боялся. Поступил ли он правильно? Какие можно строить надежды, увидев один случайный рисунок? «Но я люблю ее», – подумал он.

В маленькой комнате Эсты Лийгер пахло масляными красками, темперой и керосином. Стены завешены набросками, ими же завалены пол и мольберт. За окном – старый дикий сад, спускающийся в лощину. Вечер, розовато-серый вечер.

Лийгер с безразличным видом посмотрела рисунки Майи. Она была маленького роста, с веселым лицом и грустными глазами. Аарне и Майя ждали.

Наконец Лийгер кивнула головой. Она выбрала два рисунка и положила на пол. Аарне не мог оценить их с технической стороны, но видел в этих наивных рисунках хорошо знакомые ему настроения.

Вечерняя улица, по которой не раз проходил Аарне. Июль или август. Солнце низко, тени шагают через дорогу, а в деревьях шелестит равнодушный ветер.

Другой рисунок был выполнен технически слабее, но Аарне знал это давно знакомое море на рассвете. Над можжевельником поднимался туман, влажно блестели прибрежные камни. Холодно. Боязливо, с долгими паузами свистит птица, кажется, будто и ей холодно. Над морем красный шар. Ты дрожишь от сырости. Костер потух и выглядит грязным пятном на умытой росою траве.

– Вы совсем не умеете рисовать, – сказала Лийгер. – Вы не имеете никакого представления о технике.

Все замолчали.

– Но зато у вас есть желание, понимаете – желание… Да, так как… как же вас зовут?

– Майя.

– Майя, о чем вы мечтаете?

Аарне быстро взглянул на Майю. Это был слишком неожиданный вопрос.

– Хотите учиться? Это тяжело, поверьте мне. Вы даже не представляете себе, как это тяжело. Вы должны работать долго, до головокружения… К вечеру вы сыты искусством по горло, но утром – опять все сначала. Вы будете рисовать глупые вазы и горшки до тех пор, пока не зарябит в глазах… Понимаете?

Майя кивнула головой.

– Вы собираетесь в художественное училище?

Аарне незаметно схватил Майю за руку и пожал ее.

– Хотела бы…

– Я верю, что вы будете работать, – улыбнулась художница. – Я помогу вам, как сумею. Еще раз советую: сначала подумайте… Быть художником хуже всего на свете. Если бы я могла, я бы убегала от мольберта так далеко, как только можно.

– Но ведь вы никуда не бежите, – улыбнулся Аарне.

– Да. Это у меня в крови.

Через несколько минут Майя и Аарне вышли из маленького дома.

На зеленоватом небе появились первые звезды. Стало холоднее, металлически скрипел под ногами снег. У калитки Майя неожиданно прижалась к юноше.

– Ты доволен?

Аарне только кивнул. Он очень любил Майю в это мгновение. На ее воротнике от дыхания появился иней. Майя как будто слышала мысли Аарне. Она подняла голову и слегка приоткрыла рот, так что он увидел ее зубы.

…Кто-то прошел мимо и что-то сказал. Они не заметили этого.

– Ты доволен? – опять спросила Майя.

– Да, дорогая.

Майя опустила голову к Аарне на плечо. Он чувствовал ее волосы. В городе один за другим зажигались огни. Какая-то труба дымила на краю неба. Снег был сладковато-розовым, и люди прятали лица в поднятые воротники.

В декабре этого года холода достигали тридцати градусов. А они целовались, позабыв о страхе перед учителями.

Неожиданно Аарне спросил:

– Скажи, не делаешь ли ты все это ради меня? Может быть, ты просто хочешь мне нравиться?

Майя не отвечала.

– Скажи, может, это тебя не интересует?

Громыхая, проехал автобус. По их лицам пробежал свет.

– Интересует, честное слово…

Но что-то в ее голосе встревожило Аарне.

– Ты не обманываешь?

– Нет, но я боюсь.

– Чего?

– Может, из меня ничего не получится…

– Ну вот, опять! Получится.

– А откуда ты знаешь?

Аарне даже рассердился.

– Откуда? Неужели в тебе нет ни капельки веры?

Майя схватила его за руку.

– Пожалуйста, не говори так. Вся моя вера от тебя…

Аарне чуть не сказал, что у него самого нет веры. Но, вспомнив о своем долге, промолчал.

– Ты должен заставить меня, – сказала Майя. – Должен! Ну, пойми! Пойми, я хочу!

– Чего?

– Я хочу что-то делать! Не могу же я ходить с тобою рядом так… Мне стыдно!

Аарне схватил Майю за плечи и крепко сжал.

– Ты замечательная девчонка, знаешь ты это?

– Нет, это ты замечательный.

– Я – ничто, – сказал Аарне. Ему вспомнились желтый дом, Корнель и письмо матери. Все-таки Лийгер очень тактичная женщина. Он вдруг почувствовал, что мерзнут ноги, и, кроме того, назавтра ничего не выучено.

* * *

Аарне закончил письмо. Было двенадцать часов. Начинался новый год. Аарне включил свет и потушил свечу. От тлеющего фитиля поднимался тонкий дымок. Спасаясь от яркого света, воспоминания вместе с тенью забрались под диван и под стол.

Сколько вопросов… История с дневником. Корнель. Учеба. Майя. Тетя Ида. Квартира.

Он заснул, подсчитывая дни каникул. Десять дней.

Просто один день

В школе все было по-старому.

Аарне чувствовал, что не может следить за ходом урока, и со страхом замечал, что глядит в окно. Шли дни. Тетя Ида старалась не встречаться с Аарне: увидев его из окна, она исчезала в соседней комнате и там вязала до вечера. Часов в восемь она с ледяным лицом появлялась в комнате и до одиннадцати слушала заграничные передачи. В доме царила затаенная тревога. Одна лишь тетя Амалия тихо бродила по комнатам, ощупывая знакомые предметы и стены, садилась, вставала, бормоча что-то про себя, чистила ногти. Иногда подсаживалась к Аарне на диван.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивала она.

– Ничего, – отвечал он.

Старушка, помолчав немного, наклонялась к Аарне и шамкала беззубым ртом:

– Ида очень любит тебя.

– Да.

– Ну, будь же хорошим мальчиком, Аарне…

– Да, – отвечал Аарне и гадал, видит ли его полуслепая тетя Амалия.

– Что же ты все-таки делаешь здесь? – спрашивала она опять.

– Ничего, – сердился Аарне сам на себя, вставал, закрывал книгу и выходил. Он привык часами со странным безразличием слоняться по улицам. Домой он возвращался вечером. В комнате, перебивая друг друга, болтали иностранцы. Аарне ел в кухне остывший суп и ни о чем не думал. Так было проще.

Когда он, наконец, входил в комнату, там было уже темно. Аарне включал свет. Тетя Ида отворачивалась к стене и натягивала одеяло на голову. Аарне приносил из соседней комнаты раскладушку, стелил постель и тушил свет.

Они лежали в темноте с открытыми глазами. Тикали часы. Около полуночи тетя Ида поднималась с постели и выходила из комнаты. Она еще раз проверяла, закрыта ли входная дверь, и пила в кухне холодную воду. Около половины первого они засыпали.

Утром Аарне слышал лишь одно слово: «Вставай!» В еще закрытые глаза ударял яркий свет. Лампа под розовым абажуром висела над раскладушкой. Аарне убирал постель и относил ее за шкаф. В комнате было холодно. Потом, стоя за дверью кухни, ожидал, когда Линда кончит умываться. В комнате тетя Ида слушала утреннюю передачу Би-би-си. Аарне брал портфель.

– До свиданья!

– До свиданья! – отвечала тетя.

Аарне возился в прихожей до тех пор, пока не выходила Линда, затем выходил сам. Холодный ветер продувал насквозь…

Тетя Ида дослушивала передачу до конца и вновь засыпала. Стояли долгие зимние ночи.

В школе Аарне пытался избегать взгляда Корнеля. Да и сам Корнель как будто не замечал его. Он стал совсем другим человеком. Это был Корнель без улыбки. За две недели Аарне ни разу с ним не разговаривал. Не было никакой ясности и с походным дневником.

Целый день у Аарне было ощущение невыученных уроков. К этому прибавлялся естественный голод. Тетя Ида стала распределять продукты строго по порциям.

Он привык к тройкам, четверка – это уже хорошо. Тройка. Не больше и не меньше. Легкое удовлетворение и спокойствие на ближайшие дни. Тянутся уроки. Особенно последние. Появляется привычка все время смотреть на часы. Январь – темный месяц. Аарне стал замечать, что жизнь проходит стороною. Обычно он писал для каждого номера стенгазеты какую-нибудь заметку, иногда – комментарии; и теперь все это делалось. Только без него. Как выяснилось, он был заменим. Он удивлялся, что еще не потерял самоуверенности, она существовала по-прежнему. Только цели стали туманнее.

На переменах он гулял с Индреком. Индрек в основном молчал, а если говорил, то избегал серьезных тем. Казалось, что особенно неприятно ему говорить о Корнеле. Аарне думал, что Индрека просто не интересуют его заботы и он готов заключить их в кавычки. Иногда к ним подходил Андо.

– Ну, как?

– Что, «ну как»?

– О чем вы здесь болтаете?

– Просто так… Что у вас будет?

– Алгебра. А у вас что?

– Немецкий.

– A-а… У нас был первым эстонский. Корнель здорово насмешил нас.

– Вот как…

Они ходили еще немного. Все трое были лучшими учениками Корнеля и почти друзьями. Иногда они называли себя литературной школой. Теперь же Аарне чувствовал, что отдаляется от них и особенно от Андо. Андо любил порядочных людей. Он всегда носил белую рубашку и часто причесывался. Сейчас он неопределенно сказал:

– Я пойду посмотрю…

Он отошел к Иво и Харри и стал им что-то оживленно рассказывать.

– Видал? – спросил Аарне.

Индрек пожал плечами и презрительно усмехнулся.

Школа кружила по коридору. Интересно, сколько можно пройти за одну перемену?

– Как долго это будет продолжаться? – спросил Аарне.

В его сторону глядела Майя. Дорогие глаза…

– Что?

– Я спросил, как долго это будет продолжаться?

– Ты должен подчиниться, – сказал Индрек.

– Кому? Тете Иде?

– Нет. Корнелю. Ты должен пойти к нему.

– Я? Почему? Нет.

– Неужели ты еще не понял? Я вчера с ним разговаривал.

– Ну и что?

– Пойди сам и тогда узнаешь!

– Не пойду.

– Твое дело, как хочешь…

Аарне больше ничего не сказал.

* * *

В тот день в желтом доме что-то случилось. В прихожей, у счетчика, стоял мужчина в кожаной куртке и убирал в портфель инструменты. Дверь в комнату была открыта, за столом сидел элегантный молодой человек, перед ним лежали какие-то бумаги. Тетя Ида и ее сестра стояли у стола.

Аарне поздоровался, но никто не обратил на него внимания.

– Больше не о чем спорить, гражданка. Вы должны бы понять, что акт неизбежен.

– Простите, – хныкала тетя, – я честный человек. Я честно заработала свою пенсию. Я была передовой работницей.

Молодой человек еще что-то написал и поднял большие, немного дерзкие глаза. Он был очень серьезен.

– Вы могли работать честно и быть передовой, но то, что вы подложили в счетчик железку и воровали электричество, не очень честно.

Аарне все еще стоял у двери. Теперь он понял, почему тетя всегда так боялась контролера.

– Оставьте на этот раз так, я старый человек. Поймите, я и сама не знаю, что я делаю.

Молодой человек усмехнулся и закончил акт.

– Пожалуйста, подпишите…

– Поверьте, я сделала это в помешательстве.

– Дай ему денег, дай денег, – посоветовала тетя Амалия. Она плохо видела и плохо слышала и сказала это слишком громко. Тетя Ида наступила ей на ногу.

– Так вы подпишете или нет?

Тетя Ида посмотрела на молодого человека и почувствовала, что на нее смотрит Аарне. Она наклонилась и взяла ручку.

Уходя, молодой человек сказал:

– Мы, конечно, оштрафуем вас. Кроме того, в прихожей нужно заменить всю огнеопасную проводку. До тех пор вам запрещается пользоваться электричеством. До свиданья.

Дверь закрылась. Тетя Ида спросила:

– Кто бы мог донести на нас? Кто?

– Не знаю, – сказала ее сестра.

Аарне пошевельнулся.

Тетя Ида внимательно посмотрела на него.

Откровенный день

По вечерам в желтом доме теперь горела свеча. Радио молчало, и тетя Ида ложилась спать очень рано. Заниматься было негде. Когда по алгебре появилась еще одна двойка, Корнель сказал:

– Мне кажется, что я должен вызвать в школу вашу мать… – Затем повернулся и ушел.

В тот же вечер Аарне пошел к нему домой.

…Корнель открыл дверь. У него было непроницаемое и деловое выражение лица.

– Здравствуйте…

– Здравствуйте.

Кивком головы он предложил Аарне войти.

Аарне снял пальто. Он чувствовал себя мальчишкой, прыгнувшим на поезд, который все убыстрял свой ход. Он боялся передумать и поэтому быстро шагнул через порог.

Аарне сел на диван, Корнель в кресло. Его лицо было все таким же непроницаемым. Видимо, он ждал, что разговор начнет Аарне.

Молчание становилось неприличным.

– Я пришел, чтобы…

Корнель подпер рукой подбородок.

– Я пришел, чтобы сказать… Я хочу сдаться. Я больше не могу, понимаете, – выпалил Аарне и тут же почувствовал, как театрально все это прозвучало. Как в плохом любительском спектакле.

Лицо Корнеля оставалось невозмутимым. Только, может, проскользнула незаметная усмешка. Но только на мгновение.

– Что вы хотите сказать этим?

Корнель взял сигарету, зажег ее и положил спички на стол.

– Я… Я не могу…

Аарне с отвращением почувствовал, что сейчас заплачет. Он старался успокоиться. Ведь в конце концов…

– Знаете… Я должен с вами поговорить… Понимаете?

– Может быть…

Казалось, что в какой-то мере Корнель наслаждается происходящим.

– Я не могу так больше… Я должен был сюда прийти… – Слова полились. – Я сойду с ума, поверьте мне. Что же я все-таки сделал? В чем я виноват? И что будет дальше? Скажите, что мне делать?

– Я знал, что вы придете. Вы должны были прийти. Я сделал так, что у вас не оставалось другого выхода.

– Зачем?

– Если бы вы не пришли…

– А зачем? Для чего это нужно?

Корнель положил сигарету на край пепельницы и в первый раз улыбнулся. Взгляд его оставался по-прежнему холодным и непонятным.

– Когда-нибудь человек должен начать думать… Не так ли?

– Вы решили, что я вообще не думаю?

– Не знаю, я только делаю выводы из вашего поведения.

– Какие выводы?

Корнель сделался серьезным.

– Например… Надеетесь ли вы кончить школу? – Он отряхнул с рукава своего коричневого костюма пепел.

Аарне молчал.

– Конечно, надеетесь. Но одной надежды мало. Время надежд уже прошло, понимаете? И еще вот что… Как вы обращаетесь со своей хозяйкой? На днях она приходила ко мне.

– И конечно, наболтала вам всякой чепухи?

– Вам обязательно нужно именно так говорить?

– Но скажите сами, как по-вашему, что это за история с дневником? Что это за сговор?

Корнель оперся о кресло.

– Дело вовсе не в этом, дорогой Аарне… Вы ведь ничего не понимаете. Ничего. Ведь то, что вы говорите, совсем не важно.

– Как так?

– Разве я отрицаю, что она сварлива и старомодна? Я же не оправдываю ее. Но поймите: зачем вам дразнить ее? В жизни нужно уметь обходиться без крика. Оставьте в покое старого человека. Ее представлений уже не изменить… Вы должны это понять.

– Может быть. Но попробуйте пожить в этом доме. Пожалуйста, попробуйте! Извините, но я уверен, что вы не выдержите.

– Надо выдержать.

– Я не могу. Не могу больше.

– Вы не умеете терпеть? – удивился Корнель.

– Терпеть? Во имя чего?

По лицу Корнеля скользнула какая-то тень, он потушил сигарету и посмотрел в темноту окна. Он, вероятно, искал правильный ответ.

– Ну, если вы так спрашиваете, то вы совсем еще не умеете жить. В жизни не открывают дверей ногой. У вас нет характера.

– ?

– У вас еще не выработался характер. Вы еще ребенок. Вы никогда не думаете, что вы можете, а что нет.

Аарне был поражен. Сказать человеку, что у него нет характера, все равно что сказать, что у него нет головы. Человек уверен в существовании своего характера.

– Почему?

– А вы что, думаете иначе? – спросил Корнель тоном солдата, сидящего в укрепленном окопе.

Как отвечать? Корнель старался все запутать. Аарне был жестоко оскорблен.

– У каждого человека есть характер.

– Может быть, но у вас нет.

– Только у меня?

– Я не знаю…

– А у Индрека?

– Есть.

– У Андо?

– Есть.

– У Андо?

– Да, есть. У них есть характеры. Конечно, еще вопрос – какие. Но они есть. Мне нужно их лишь отшлифовать. Немного прибавить, что-то убрать. Понимаете?

Аарне ничего не понимал. Ему казалось, что Корнель придирается.

– Откуда вы знаете, что у меня нет характера?

– Вы не умеете жить.

– Почему?

Корнель устало вздохнул.

– Ох… Вы не работаете. Раз. Вы не умеете себя спокойно вести. Два. Вы школьник, понимаете?

Быть школьником – значит пробираться сквозь лес запретов. Аарне лишь спросил:

– Что же я должен делать?

– Работать.

– Как? Еще?

– Работать. По крайней мере три часа в день вы должны заниматься. Сидеть за столом и учиться. Три часа. По вечерам вы не должны так долго шататься по улицам.

– Вы думаете, что я хулиганю?

– Откуда я знаю, что вы делаете?

– Почему вы все время должны меня оскорблять?

– Разве я вру? – Голос Корнеля звучал металлически. – Я за вас отвечаю. Я. Вы слышите? Я. А что мне делать, если каждый день на вас приходят жаловаться? Что? К чему эти глупости под носом у учителей? Поцелуи и все такое. Сейчас учительская уже полна разговоров…

Аарне выпрямился.

– Майя не виновата.

– Может быть. Я не знаю. Но я запрещаю вам ходить с ней до тех пор, пока вы не исправитесь. А если вы не…

– Вы хотите компромисса? – спросил Аарне и тут же пожалел об этом.

– Никаких компромиссов! Через пять месяцев вы должны быть человеком. Повторяю еще раз: я отвечаю за то, каким вы выйдете из школы. Кроме того… Дайте же себе отчет в том, что вы делаете! Я вас знаю. Вы вполне можете испортить жизнь другому человеку.