Текст книги "Роза"

Автор книги: Мартин Круз Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Джейксон нагнулся и накрепко зашнуровал клоги. Ланкаширские рабочие клоги обычно представляли собой вырезанную из ясеневой древесины толстенную подметку, к которой снизу для более долгой носки прибивались железные, почти лошадиные по размерам и массивности подковы, а с другой стороны крепился кожаный верх. Медные заклепки на мысках делали клоги Джейксона еще более внушительными. Джейксон слегка подтянул повязанный вокруг шеи шарф и прогарцевал по площадке, словно породистая лошадь по вольеру.

Противник решительно двинулся ему навстречу раскачивающейся, как у бульдога, походкой. Голени у него были испещрены шрамами. Мыски клогов, как и у Джейксона, покрывали многочисленные медные заклепки.

«Бесчеловечное развлечение», – подумал Блэар. Сродни петушиному бою, только тут дерущиеся как бы вооружены опасными бритвами. По сравнению с такой забавой кулачные бои, принятые в Калифорнии, могли показаться не более чем детскими играми. Впрочем, это обычное для шахтерской среды явление, когда напряжение от нечеловечески тяжелого труда находит выход и разрядку в кровавых схватках. Теперь становилось понятным и то, зачем Смоллбоуну понадобилась букмекерская сумка: на подобных драках всегда заключаются пари.

– Правила такие, – проговорил бармен из «Юного принца», – выше колен не бить, кулаками не драться, не кусаться. На землю противника не валить. Матч прекращается, если один из соперников падает, или теряет сознание, или говорит: «Конец».

– Такому дураку, как ты, только оловянного члена не хватает, – проговорил соперник Джейксона, ирландец по национальности.

– На хрен любые правила, – заявил бармену Джейксон. Улыбка, появившаяся у него на лице, казалась беспечно-веселой, почти радостной.

На мгновение каждый из противников чуть отступил назад. Массивные, окованные впереди медью клоги представляли собой нечто вроде увесистой дубины – грозное оружие, особенно когда им замахивались со всей силой шахтерской ноги и когда оружие это обращалось против ничем не защищенной плоти. Обутый в такие клоги шахтер способен был пробить ногой деревянную дверь.

Ослепительно белый фартук содержателя пивной, белые тела двух соперников в колеблющемся свете масляных ламп – все это Блэар видел и воспринимал будто во сне. «Настоящая сатурналия[20]20
  Оргия, вакханалия, дикий разгул.


[Закрыть], – подумал он, – ничего английского тут и в помине нет». По лицам Фло и других шахтерок было очевидно, что Джейксон их любимец и болеют они только за него.

Соперники положили руки друг другу на плечи, соприкоснувшись при этом лбами. Бармен, воспользовавшись шарфом Джейксона, соединил их, обвязав им шеи. Не успел он закончить, как противники принялись толкать друг друга и маневрировать, стремясь занять наиболее выгодную позицию. На столь близком расстоянии между бойцами преимущество было на стороне более опытного и низкорослого. «Ирландец, должно быть, рассчитывает на типично ветеранский прием, – подумал Блэар. – Достаточно будет вынудить Джейксона защищать свое мужское достоинство, и тому фактически придется вести бой на одной ноге: ясно, что он скорее предпочтет закончить схватку со сломанной ногой, нежели с размозженными яйцами».

Бармен поднял высоко вверх руку с зажатым в ней вторым шарфом. Ожидая, когда он взмахнет, подавая сигнал к началу боя, соперники сильнее наклонились вперед, прижавшись друг к другу лбами. Фло и ее подружки взялись за руки и принялись молиться.

Бармен резко отмахнул рукой с шарфом вниз.

«Балет по-уигански», – подумал Блэар. Первые удары последовали с такой быстротой, что он даже не успел их заметить. Ноги обоих соперников ниже колен оказались сразу же залиты кровью. После каждого очередного удара потоки крови становились все сильнее. Ирландец старался сбить Билла Джейксона с ног боковыми ударами в колено. Джейксон, поскользнувшись, на мгновение потерял равновесие, и ирландец своим клогом моментально распорол ему ногу от колена до паха.

Отпрянув, Джейксон отклонился назад и, воспользовавшись лбом как молотом, треснул ирландца сверху по обритой наголо голове; казалось, та раскололась, словно фарфоровая чашка, настолько мгновенно залила ее кровь. Джейксон легко уклонился от такого же, но слепого ответного удара и врезал своему низкорослому сопернику ногой сильнейший боковой, от которого тот буквально взлетел на воздух. Соединявший их шарф тоже подлетел вверх. Едва ирландец коснулся земли, как Джейксон, размахнувшись во всю мощь, снова ударил его ногой. Клог и ребра встретились, раздался громкий отчетливый треск. Болельщики, что сгрудились вокруг зеленого знамени с изображением арфы, издали дружный стон.

Ирландец перевернулся на живот, отхаркнув на землю черную мокроту. Потом вскочил на ноги и нанес быстрый ответный удар, ободравший кожу на боку соперника. Следующий удар Джейксона пришелся ирландцу в живот и опять подбросил его в воздух. Грохнувшись наземь, ирландец попытался подняться на колени, но его раскачивало из стороны в сторону. Изо рта у него показалась струйка ярко-алой крови. Бой выглядел уже практически завершенным; тут же, однако, выяснилось, что это еще не конец.

– Тот тип, что приставал к Розе, поднял мне настроение, – громогласно объявил Джейксон, и мощный замах его ноги оказался мгновенен и почти так же неуловим для взгляда, словно взмах птичьего крыла.

Глава четвертая

Более странного помещения для проведения формальных обедов и ужинов, чем Кеннелевый зал, Блэару видеть не приходилось.

Во главе стола сидел сам епископ Хэнни. По бокам от него располагались леди Роуленд, преподобный Чабб, некий профсоюзный деятель по имени Феллоуз, дочь леди Роуленд Лидия, Эрншоу – член парламента, с которым Блэар ехал вместе в поезде, Леверетт, Блэар, а в конце стола стоял свободный стул.

Потолок, стены и покрывающие их деревянные панели Кеннелевого зала были отделаны черным полированным камнем. Стол и стулья ручной работы в стиле времен королевы Анны сделаны из того же материала. Люстры и канделябры производили впечатление вырезанных из черного эбенового дерева. На стенах, однако, отсутствовали столь характерные для мрамора прожилки. Стулья оказались легче, чем представлялись взгляду. И температура их поверхностей тоже отличалась странностями: на ощупь мрамор обычно всегда кажется холоднее, чем окружающий его воздух, но, положив руку на стол, Блэар ощутил явное тепло. Все правильно: ведь кеннель – одна из разновидностей особо чистого угля. Блэару уже доводилось прежде видеть скульптуры из этого материала. Но Кеннелевый зал был единственным в своем роде помещением, целиком выполненным из угля, что и делало его знаменитым. Эффект, который производила комната, еще более усиливался световыми контрастами: мягким поблескиванием серебра и сверканием хрусталя на черном столе, насыщенным багрянцем вечернего туалета леди Роуленд, лилейно-белым цветом платья ее дочери.

Все мужчины – за исключением, разумеется, Блэара – облачились к ужину в черные костюмы, епископ Хэнни и преподобный Чабб были в сутанах. Дворецкому помогали четверо лакеев в ливреях из черного атласа. Пол покрывал черный войлок, делавший шаги неслышными. Все это вместе создавало в итоге впечатление, будто собравшиеся ужинают в элегантном зале, расположенном глубоко под землей. Блэар провел рукой по поверхности стола и посмотрел на ладонь. Чистая: ни одной даже самой мельчайшей частички угля, ни пылинки, ни атома.

– Мистер Блэар, все-таки чем именно вы занимаетесь? – спросила его леди Роуленд.

Блэар чувствовал, что Леверетт с беспокойством наблюдает за ним. Чувствовал он и то, как у него в голове борются друг с другом, накатываясь попеременно с разных сторон, две волны – джина и очередного приступа лихорадки. Он бы много дал сейчас за то, чтобы избавиться от головокружения, еще более усиливавшегося от впечатления, которое производила на него столовая. Единственным признаком, свидетельствующим, что все это происходит наяву, служили стоявшие у ног каждого из лакеев небольшие ведерки с песком, припасенными на случай пожара.

– Семейство Хэнни владеет множеством самых разных шахт во многих частях света: в Северной Америке, Южной, в Англии. А я работаю у них горным инженером.

– Да, это мне известно. – Леди Роуленд обладала той особой театральностью, что присуща цветам, когда они лишь чуть-чуть перевалили за пик своего цветения и остаются все еще прекрасными, но уже как бы подернуты дымкой увядания. Леди Роуленд явно отстаивала старинное право аристократии носить глубокое декольте и имела при этом обыкновение поигрывать лежащей там ниткой жемчуга. – Я хотела спросить, чем вы занимались в Африке? Все мы читали о миссионерах и первопроходцах. Лично мне представляется чрезвычайно важным, чтобы самые первые белые, с которыми сталкиваются африканцы, были бы людьми достойными. Ведь от первых контактов во многом зависит, какое о нас в итоге сложится впечатление, верно?

– Отлично сказано, – согласился Хэнни, который как хозяин дома старался не дать разговору за столом прерваться. Леди Роуленд была матерью молодого лорда Роуленда, того самого, которого Блэар когда-то в беседе с Хэнни охарактеризовал как «опасного кретина и убийцу». «Впрочем, возможно, кретинизм вообще одно из фамильных достояний этого семейства», – подумал Блэар.

Он снова подлил себе вина, что побудило одного из лакеев тронуться с места и поставить перед Блэаром на стол следующую бутыль. Избегая прямого обмена взглядами, Леверетт опустил глаза. Управляющий имением старался выступать за столом в качестве силы, смягчающей производимый Блэаром эффект, и был откровенно ослеплен и ошеломлен тем неподдельным блеском, что излучала вокруг себя Лидия Роуленд. Но способность поддерживать непринужденную светскую беседу была Леверетту явно не свойственна, даже независимо от того, насколько соответствовал случаю его костюм. Требовать от Леверетта подобного умения было бы равносильно ожиданию, что прогулочная трость сможет при необходимости послужить в качестве зонта.

– Ну, первопроходцы умеют открывать новые места, миссионеры – распевать молитвы, однако ни те ни другие не способны отыскивать золото, – ответил Блэар. – Именно этим я и занимался в Западной Африке: составлял карты тех районов, где с наибольшей вероятностью можно ожидать найти месторождения золота. А оно там есть, потому-то те края и называются Золотым Берегом. Что же касается первых контактов с белым человеком, то ашанти уже приходилось еще раньше сталкиваться с поработителями-арабами, поработителями-португальцами и англичанами; так что встреча со мной, быть может, не уронит в их глазах белую цивилизацию слишком уж низко.

«Судя по внешности, – решил Блэар, – дочери леди Роуленд должно было быть лет семнадцать или около того». Лидия Роуленд выглядела такой же чистой и молочно-белой, как и ее платье. Волосы у нее были гладко зачесаны назад и убраны в золотистые косы с вплетенными в них бархатными бантами; говорила она с таким придыханием, словно каждое ее слово – открытие.

– Насколько я понимаю, вы единственный во всей Англии человек, который может непосредственно судить о женщинах ашанти. И каковы же они? Кокетливы, любят пофлиртовать?

– Какие глупости ты говоришь, дорогая, – заметила леди Роуленд.

– Крайне опрометчиво посылать в Африку тех, кто не имеет твердых моральных устоев, – проговорил преподобный Чабб. – Миссионеры не только распевают молитвы, мистер Блэар. Они еще спасают души и несут с собой начало цивилизации. Но ни то ни другое не требует братания с местным населением.

– Нет ничего проще, как пребывать в невежестве в отношении людей, которых предположительно собираешься спасать, – возразил Блэар. – Да и к тому же миссионеры едут туда, чтобы продвигать английские деловые интересы, а не цивилизацию.

– Но уж второй-то белый человек, появляющийся в тех краях, всегда непременно ученый, – вступил в разговор Эрншоу. – Ведь Королевское общество поддерживает экспедиции ботаников во все части света, Ваше Преосвященство, разве не так?

– Рододендроны в Кью-Гарден в этом году просто бесподобны, – заметила леди Роуленд.

– Да, поддерживает, – проговорил Блэар, – однако те же самые ботаники, что привозят из Тибета рододендроны, заодно выкрадывают оттуда чайные кусты, а те, что везут из Бразилии орхидеи, прихватывают и саженцы каучуковых деревьев: потому-то в Индии и появились плантации чая и каучука. И посвящают их в рыцари именно за это, а не за то, что они привозят цветочки.

– Вам не кажется, что это довольно предубежденный взгляд на мир, а? – взглянул на него Эрншоу. Если еще в поезде, которым они ехали вместе из Лондона, Эрншоу сразу же отнесся к Блэару с интуитивным подозрением, то теперь у него был самоуверенный вид человека, сумевшего не только своевременно разглядеть змею, но и с ходу определить ее разновидность и всю меру исходящей от нее опасности.

– Конечно, это своеобразная точка зрения, но и она по-своему заслуживает интереса, – вставила леди Роуленд.

– Нет ничего заслуживающего интереса в том, чтобы поддерживать рабство. Вы ведь именно этим занимались на Золотом Береге, разве не так? – обратился к Блэару Эрншоу.

– По-моему, истории насчет мистера Блэара, которые все мы слышали, не более чем выдумки, – проговорил Леверетт.

– Что-то таких историй слишком много, – возразил Эрншоу. – А каким это образом вам удалось обзавестись столь любопытной кличкой «ниггер Блэар»? Это что, результат ваших чересчур тесных связей с африканцами?

– Странно слышать такой вопрос, особенно от вас, – ответил Блэар. – Если на Золотом Береге вы назовете кого-нибудь «ниггером», на вас могут подать в суд. «Ниггер» там означает «раб» и ничего больше. Тот, кого вы так назовете, подаст на вас в суд за клевету и на Золотом Береге наверняка выиграет дело. Мне это прозвище приклеили лондонские газеты, только и всего. Но тут я на них подать в суд не могу.

– А что, у них есть адвокаты? – спросила Лидия Роуленд.

– Есть. Адвокаты-африканцы, первый продукт цивилизации, – пояснил Блэар.

– Так значит, вас не оскорбляет, когда кто-нибудь называет вас «ниггер Блэар»? – поинтересовался Эрншоу.

– Не более, чем если бы кто-нибудь назвал спаниеля газелью, не понимая между ними разницы. Меня не могут оскорбить слова, которые произносятся по незнанию. – Крайне довольный тем, что ему удалось найти столь сдержанный ответ, Блэар осушил еще один бокал вина. – Независимо от того, произносит ли их член парламента или кто-то другой.

В глубине бороды Эрншоу засверкали зубы. Это должно было означать улыбку.

– Внутренние районы Золотого Берега пока не цивилизованы, там находится королевство ашанти. На чьей стороне вы были во время войны с ними? – спросил он.

– Не было никакой войны, – коротко ответил Блэар.

– Простите?

– Не было никакой войны, – повторил Блэар.

– Но мы читали о ней в «Таймс», – возразил Эрншоу.

– Войска выступили на войну. И подхватили дизентерию. Никакой войны не было.

– А что было – болезнь? – спросила Лидия Роуленд просто ради уточнения.

– Эпидемия. Она косила всех подряд, целыми деревнями, и крепко задела обе армии, и английскую и ашанти. Обе были слишком сильно поражены ею, чтобы сражаться. И много народу умерло.

– Я читал, будто вы помогли ашанти скрыться, – сказал Эрншоу.

– Члены королевской семьи были больны, некоторые из них при смерти. Женщины и дети. Я их вывел.

– То есть вы были для их двора практически своим человеком. Иначе как бы они вам доверили своих женщин?

– Не волнуйтесь, Эрншоу, будет еще одна война с ашанти, и тогда вам представится возможность убить их короля и перебить всю его семью. А может быть, нам удастся до того познакомить их с сифилисом.

– Нет, он действительно ужасный человек, точь-в-точь как говорил мой сын, – заметила епископу леди Роуленд.

– Ну, значит, он вас не разочаровал, – ответил Хэнни.

Вслед за черепаховым супом подали отварную форель. От съеденного заливного Блэара стало подташнивать. Он выпил еще вина и полюбопытствовал про себя, займет ли все же кто-нибудь место, по-прежнему пустовавшее в конце стола.

– Я тут недавно прочла одну очень интересную вещь, – произнесла Лидия Роуленд. – О том, что Сэмюэл Бейкер, исследователь Африки, купил свою жену на базаре рабов в Турции. Она венгерка – то есть, я хочу сказать, белая. Нет, вы только представьте себе подобное?!

– И что, все молодые леди вашего круга мечтают о подобных вещах, Лидия? – поинтересовался епископ Хэнни, предварительно отпив немного вина.

– Я хотела сказать, что это просто ужасно. Она говорит на четырех или пяти языках, путешествует с ним по Африке и охотится на львов.

– Ну, она ведь венгерка, вы же сами сказали.

– А он такой известный и столько всего успел сделать. Его даже королева принимала.

– Но жену его она не приняла, а это и есть самое главное, – заметила леди Роуленд.

– Те, кого принимают при дворе и кого отправляют в Африку, люди нередко очень разные. – проговорил Хэнни. – Например, можно было бы отправить туда чистопороднейшую лошадь, но это было бы пустой тратой сил и средств. Вся Центральная Африка по большей части – страна мух. Насекомые переносят там какую-то болезнь, которая за считанные недели убивает лошадей, даже самых лучших. Там нужны совершенно иные четвероногие – «просоленные», испытавшие на себе укусы мух и сумевшие выжить. Точно так же и с людьми. Королевское общество подбирает первопроходцев из числа самых доблестных и блестящих офицеров. Но когда они попадают в джунгли, то либо их убивает лихорадка, либо они пускают себе пулю в висок. А такому, как Блэар, можно отрезать ногу – и он потащится дальше на другой. Можно отрезать обе – и он поковыляет на обрубках. В этом и заключается его Божий дар: он способен переносить ниспосылаемые ему испытания и муки.

– Можно сменить тему? – спросила леди Роуленд. – Хватит уже об Африке. Мистер Эрншоу, что побудило вас приехать в Уиган?

– Польщен, что вы об этом спросили. – Эрншоу положил нож и вилку. – Я член парламентского комитета, занимающегося вопросами занятости на шахтах тех женщин, которых зовут «шахтерками». Они работают на поверхности, разбирают и сортируют поступающий снизу уголь. Мы уже третий парламентский комитет, пытающийся убрать этих женщин с шахт, но они упрямятся. Вот потому-то я и приехал переговорить с преподобным Чаббом и с мистером Феллоузом.

Последний на протяжении всего вечера пытался разобраться, для чего предназначены лежащие перед ним различные ножи и вилки. Только теперь он впервые заговорил, и голос его оказался скорее пригодным для больших митинговых залов.

– Это чисто экономический вопрос, Ваша Светлость, – обратился он к леди Роуленд. – Такую работу следует выполнять мужчине, притом за достойную плату, а женщины должны сидеть дома. Или, если им так уж хочется работать, то пусть идут на ткацкие фабрики, как все приличные девушки.

– Это прежде всего вопрос морали, – возразил преподобный Чабб. – Горькая правда заключается в том, что Уиган – наиболее опустившийся город во всей Англии. И причина тому не мужчины, хотя они и более грубый по природе своей народ. Причина – женщины Уигана, которые слишком сильно отличаются от всех других представительниц слабого пола где бы то ни было, за исключением разве что Африки или бассейна Амазонки. Эрншоу рассказывал мне, что он видел продающиеся в Лондоне открытки – грязные, отвратительные открытки, призванные потакать самым низменным вкусам; а изображены на них так называемые французские модели и шахтерки из Уигана. Дурная слава наших шахтерок делает их только еще более развязными.

– Но почему именно из Уигана? – спросила леди Роуленд. – Наверняка ведь на шахтах в Уэльсе и других местах тоже работают женщины?

– Да, но не в брюках, – ответил Чабб.

На лицах леди Роуленд и ее дочери отразилось отвращение; на какой-то момент они оказались будто зеркальным отражением друг друга.

– Они работают не в платьях?! – спросила девушка.

– В гнусном подобии платьев, которые закатывают вверх и закалывают сверху над брюками, – пояснил Феллоуз.

– Шахтерки утверждают, что делают это ради большей безопасности, – вступил в разговор Эрншоу, – однако на фабриках девушки работают в юбках, причем в условиях сильнейшей жары и в окружении всяких вращающихся частей. А значит, мы должны спросить себя, почему именно шахтерки намеренно стремятся лишить себя всех признаков своего пола. Я считаю, что с их стороны это осознанная провокация.

– И оскорбление для каждой приличной женщины, – поддержал его Феллоуз.

– И подрыв самого института семьи, – добавил Эрншоу. – Наша комиссия собрала мнения специалистов-медиков, включая такого эксперта, как доктор Эктон, автор книги «Функции и расстройства органов деторождения». Вы мне позволите? – Эрншоу дождался разрешающего кивка леди Роуленд. – Доктор Эктон, который является самым крупным авторитетом в этой области, считает, что молодые люди, к сожалению, часто формируют свои представления о женской чувственности на основании знакомства с самыми низкими и вульгарными женщинами, а отсюда получают ложное впечатление, будто бы сексуальные ощущения женщины столь же сильны, как и их собственные; и когда эти молодые люди вступают в союз с приличной женщиной, подобные ошибочные воззрения не ведут ни к чему иному, кроме как к разбитым сердцам.

Лидия Роуленд потупила глаза, задержала дыхание и слегка покраснела – как будто на тонком фарфоре вдруг образовалось легкое пятнышко. Блэар искренне восхитился ее способностями: если человек умеет так точно управлять цветом своих щек, никакой язык ему уже не нужен.

– Хочу быть объективным, – продолжал Эрншоу, – но, похоже, действительно существует некая научно установленная взаимосвязь между одеждой и поведением: по данным статистики, именно среди шахтерок самое высокое в стране число незаконнорожденных детей.

– Каждый вечер видишь, как они голыми шатаются по пивным, – проворчал Чабб.

– Шахтерки? – переспросил его Блэар.

– Да, – подтвердил Чабб.

– Совершенно голыми?

– С обнаженными руками, – ответил Чабб.

– А-а, – произнес Блэар.

Подали баранье седло со свеклой и горчицей. Стул в конце стола по-прежнему оставался пустым.

– Лично я, помимо обнаженных рук, видел драку между шахтерами. Смертоубийственную драку, – произнес Блэар.

– Здесь это называется «поурчать», – пояснил Хэнни. – Одному Богу ведомо, почему ее так назвали. Традиционный местный спорт. Шахтеры его любят. Варварство, правда?

– Дает разрядку напряжению, – пояснил Феллоуз.

– Они и на женах избавляются от напряжения, – сказал Хэнни. – Снять клоги с пьяного шахтера не менее рискованно, чем разрядить взведенное ружье.

– Какой ужас, – проговорила Лидия Роуленд.

– Есть парочка-другая шахтерок, которые тоже неплохо умеют пользоваться клогами, – вмешался Феллоуз.

– Хорошая может получиться семейная сцена, верно? – пошутил Хэнни.

– А как Мэйпоул относился к шахтеркам? – спросил Блэар.

Над столом повисла тишина.

– Мэйпоул? – переспросил Эрншоу.

Преподобный Чабб рассказал ему об исчезновении викария местной церкви.

– Мы продолжаем верить, что рано или поздно выясним судьбу Джона. А пока епископ пригласил мистера Блэара провести неофициальное расследование.

– Чтобы он нашел Джона? – обратилась к матери Лидия Роуленд.

– Послал заблудшую овцу искать праведника, – высказался Эрншоу.

– А Шарлотта об этом знает? – спросила леди Роуленд у Хэнни.

Чабб резко, движением всего тела бросил вилку, и она загремела по столу с переданной ей этим жестом священника яростью:

– Истина состоит в том, что Джон Мэйпоул был весьма наивен во всем, что касалось шахтерок. Один тот факт, что здесь появляется на свет больше незаконнорожденных детей, чем даже в Ирландии, уже делает Уиган в моральном отношении клоакой. Эти женщины переступили все рамки приличия, они не поддаются никакому социальному контролю. Например, одна из моих обязанностей – распределять церковную помощь между обращающимися за ней матерями-одиночками, но не осыпать их деньгами, чтобы тем самым не поощрять животного поведения. Я бы мог преподать шахтеркам неплохой урок, не давая им денег, но, поскольку они вообще не обращаются за помощью, всякий урок становится невозможен и бессмыслен.

Когда вспышка Чабба иссякла, за столом на время наступила полная тишина.

– Как вы думаете, откроют все-таки в Африке озеро в честь принцессы Беатрисы? – прервала наконец общее молчание Лидия Роуленд, обратившись к Блэару.

– Принцессы Беатрисы?

– Да. Есть же там озера и водопады, названные в честь всех других членов королевской семьи. Самой королевы и Альберта, конечно. Александра, принц Уэльский, Алиса, Альфред, Елена, Луиза, Артур, даже бедняжка Леопольд – для каждого из них, по-моему, что-то открыли и назвали их именами. Для каждого, кроме малютки Беатрисы. Она должна чувствовать себя совершенно позабытой. Как вам кажется, там еще осталось что-нибудь стоящее, что можно было бы открыть и назвать ее именем? Наверное, мир становится гораздо ближе, если на карте есть озеро или что-то еще, названное твоим именем.

– Дорогая, мнение мистера Блэара не имеет ровно никакого значения. – Леди Роуленд с выражением доброй материнской заботы прикоснулась к руке дочери.

За мясом последовала дичь. Феллоуз долго гонял ножом и ложкой по тарелке яйцо ржанки. В неровном свете свечей Блэар разглядел в черном камне на противоположной стене рисунок в стиле Пейсли[21]21
  Город в Шотландии, славящийся тонкими шерстяными шалями с особым, характерным только для них пестрым рисунком.


[Закрыть]

, напоминающий водяной знак. Но тут же понял свою ошибку: никакой это не Пейсли, а ископаемый папоротник, окаменевший в черном угле. Блэар немного подвинул свечу, и сразу же стали заметны другие небольшие, изящные, еще более причудливые и филигранные листья и ветви. Лучше всего они были видны, если их рассматривать краем глаза. На другой стене то, что Блэар поначалу принял за асимметричное чередование полосок и борозд, на самом деле оказалось похожей на привидение окаменевшей рыбой. С третьей стороны виднелись четко отпечатавшиеся контуры огромной амфибии, будто пересекающей стену по диагонали.

– Если можно, – проговорил Блэар, – я бы хотел побывать на той шахте, где произошел взрыв.

– Пожалуйста, коль есть такое желание, – ответил Хэнни. – Но, по-моему, это пустая трата времени, потому что Мэйпоул никогда не опускался под землю. Работа шахтеров трудна и опасна, так что проповедника в шахту мы бы ни за что не пустили. Но для вас, когда соберетесь, Леверетт все организует.

– Завтра?

Хэнни мгновение поколебался.

– А почему бы и нет? Сможете заодно осмотреть наружные сооружения и поглядеть на этих печально знаменитых шахтерок за работой.

– О Господи, я поражен, что вы можете с такой терпимостью относиться к этим женщинам, зная репутацию, которую они создали Уигану, – попался на удочку епископа Эрншоу. – На мой взгляд, проблема не в том, станет ли горстка распущенных женщин носить юбки или нет, но в том, сумеет ли Уиган войти в современный мир.

– А что вы знаете о современном мире? – спросил Хэнни.

– Как член парламента, я понимаю его дух.

– И что же это такое?

– Резкое усиление масштабов и роли политических реформ, общественное сознание, опирающееся на современные литературу и театр, стремление ко всему возвышенному в искусстве.

– Рескин[22]22
  Рескин Джон (1819 – 1900) – английский писатель, критик и проповедник социальных реформ.


[Закрыть]?

– Да, Джон Рескин может служить в этом смысле отличным примером, – согласился Эрншоу. – Он величайший художественный критик нашего времени, а заодно и большой друг людей труда.

– Расскажите ему, Леверетт, – проговорил Хэнни.

– О чем? – осторожно полюбопытствовал Эрншоу.

– Мы приглашали Рескина. – Леверетт старался говорить о знаменитости максимально почтительно. – Приглашали его выступить перед рабочими с лекцией о современном искусстве. Но когда он приехал и увидел через окно Уиган, то не пожелал выйти из поезда. Отказался наотрез. Не поддался ничьим мольбам и уговорам. Так и просидел в поезде, пока тот не двинулся в обратный путь.

– Рескин так и не смог осуществить брачные отношения, об этом все знают, – заметил Хэнни. – Похоже, он из тех, кто легко впадает в состояние шока.

Леди Роуленд вспыхнула, заливший ее румянец хорошо просматривался даже через слой бледной пудры:

– Мы выйдем из-за стола, если вы будете говорить подобное.

Но Хэнни не обратил на нее никакого внимания:

– Эрншоу, я ценю то, что в отличие от других визитеров из Лондона вам хватило мужества выйти из поезда. Тем не менее, прежде чем вы прочтете нам лекцию о месте Уигана в современном мире, позвольте мне высказать предположение, что суть наших проблем – не в политике или искусстве, но в промышленной мощи. А ее лучшая мера – число паровых машин на душу населения. И если посчитать все такие машины, что установлены на всех фабриках, заводах и шахтах, то в Уигане их больше, чем в Лондоне, Эссене, Питсбурге или где бы то ни было еще. Конечно, это чистая случайность, но то пальмовое масло, которое мы ввозим из Африки, прекрасно подходит для смазки этих машин. Весь мир сейчас держится на угле, а Уиган лидирует по его добыче. И пока у нас есть уголь, мы будем продолжать его добывать.

– А как же религия? – спросил Чабб.

– Это уже дела мира потустороннего, – ответил Хэнни. – Впрочем, вполне возможно, что уголь нужен и там.

– Означают ли ваши слова, что шахтерки, по вашему мнению, должны продолжать работать по-прежнему? – спросил Эрншоу.

– Вовсе нет, – пожал плечами Хэнни, – но кто-то же должен сортировать уголь.

– А насколько хватит угля в Уигане? – спросила Лидия Роуленд. Мысль о том, что его запасы могут подойти к концу, никогда прежде не приходила ей в голову.

– На тысячу лет, – успокоил ее Леверетт.

– Правда? В прошлом году цены на уголь подскочили, тогда говорили, что его не хватает. В Лондоне ходили слухи, что английские месторождения истощаются, – сказал Эрншоу.

– Ну, с нашими, слава Богу, ничего подобного не происходит, – вкрадчиво проговорил Хэнни.

Десерт состоял из ананасного мусса, взбитых сливок и меренг, возвышавшихся в центре стола белоснежным пиком.

– Значение института семьи… – гнула свое леди Роуленд.

– Социальные реформы… – долдонил Феллоуз.

– Нравственный образ жизни… – твердил Чабб.

– Блэар, как по-вашему, из всего подаренного Англии нашей королевой что наиболее важно и ценно? – спросил Хэнни.

Прежде чем Блэар успел ответить, чей-то голос произнес:

– Хлороформ.

Новоприбывшая проскользнула в зал через дверь для слуг. Ей было чуть более двадцати, однако одета она была в пурпурное платье, больше подходящее для солидной матроны, руки ее закрывали длинные перчатки, и она явно только что появилась дома, потому что ее спутанные рыжие кельтские волосы были собраны назад и затянуты под небольшой темной шляпкой без полей, оттенявшей резко очерченные черты лица и маленькие, жестко смотрящие глаза. Блэару она показалась похожей на энергичного и настырного воробья.