Текст книги "Роза"

Автор книги: Мартин Круз Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

– А в волосах что? – спросила она.

– Волосы у тебя и так золотые.

На ней оставалась лишь кисейная нижняя юбка, самое скромное одеяние, какое только можно представить. Роза освободилась от нее и раскрыла объятия. Блэар знал, что в окно могут заглянуть в любой момент. И, если всмотреться, можно будет все увидеть. Последнюю нитку он обвязал ей вокруг талии вместо золотого пояса и отступил назад.

– Я голая? – спросила Роза.

– Для кого угодно, только не для меня.

Он на руках отнес ее наверх. Блэар чувствовал, что мужчина, не способный хотя бы на это, ей не нужен. Их лица и губы прижимались друг к другу, он ощущал вкус джина, соли и угля, и это заставляло его шагать через две ступеньки. Обхватив его руками, Роза сама обвилась вокруг него подобно большому узелку. Потом они очутились в постели, его лицо прижалось к ее животу. Украшенному золотом. Она изогнулась, вытянувшись поперек постели, им казалось, что они стали единым существом.

Тяжелая работа сделала Розу по-особому грациозной, мускулы ее налились, как у дикого животного, в ней сочетались изящество и немалая, при ее миниатюрной комплекции, сила. Плотная, но гибкая, со стальными, как у танцора, ногами, она способна была, выгибаясь, легко поднимать их обоих. Потом она оказалась сверху и пожирала его с такой же жадностью, как до этого делал он, – требуя его всего, без остатка. Блэар был одурманен ею, сознание его мутилось, он весь взмок от пота, покрылся, как позолотой, ее угольной пылью, груди ее порозовели от его поцелуев.

Кем они были в эти минуты? Англичанами? Африканцами?

«Просто позабывшими все и вся людьми», – подумал Блэар. Любовь каким-то образом лишала человека чувства пространства и времени, меняла их местами, как взаимозаменяемые части. Не оставалось ни прошлого, ни будущего, настоящее растягивалось так, что, казалось, можно было бы вдохнуть и выдохнуть пятьдесят раз в секунду. Когда он склонялся над Розой, проводил пальцем у нее между лопаток или вниз вдоль позвоночника, Блэару казалось, что время остановилось?

Роза повернулась. Волосы ее, спутанные и потемневшие от пота, откинулись назад. Лицо ее поблескивало от угольной пыли, губы распухли, лоб побелел. Слабый свет лампы падал на нее, отражаясь от смуглого тела и создавая то призрачное свечение, называемое «пепельным сиянием», какое исходит от луны, когда она бывает освещена только отраженным светом земли. В этом слабом отблеске Блэару показалось, что рядом с ним лежит кто-то даже более утонченный и прекрасный; видение было неопределенным, но беспокоящим и через мгновение пропало.

– По-твоему, это и есть любовь? – спросил Блэар.

– По-моему, это честность и равенство, – ответила Роза. – Запутались вы, мистер Блэар. Тебе нужен кто-то вроде меня.

– А Билл Джейксон что будет делать?

– Билл ничего не узнает, пока мы не уедем. А тогда набьет кому-нибудь морду, чтобы сорвать злость. – Оплывшая свеча затухала. Роза соскользнула с кровати, склонилась над ночным столиком и зажгла новую свечу. Двигалась она не как женщина, привыкшая носить турнюры. Странно, что от такой тяжелой работы она стала только изящней. Яркое пламя свежего фитиля осветило ее волосы, и она запрыгнула в постель. – Мы можем уехать так, что никто ничего не узнает.

– Уехать? Мне казалось, ты тут вполне счастлива.

– Была, пока ты не облачил меня в золотые одежды. Что я должна знать, чтобы жить в Африке?

– Уметь говорить на ломаном английском.

– Не на таком, как говорят в Уигане?

– Совсем не на таком. Знать суахили, это нужно при путешествиях. Ашанти говорят на языке твай. Если ты умеешь читать карту, ориентироваться по солнцу и ухитряться быть сухой в сезон дождей, считай, что ты практически готова. Единственное, что тебе остается, это научиться отличать пирит от золота и глотать хинин во всех мыслимых формах. – Блэар пощупал швы у себя на голове. – С хирургией ты знакома. В Африке тебе будет нетрудно. Из тебя бы даже вышла неплохая амазонка.

– Значит, ты мне не нужен? Я могу ехать и без тебя.

– Конечно. Просто держи курс по ветру. Вся торговля и все мореплавание на этом построены: ловить течения и плыть по ветру. – Он положил руку ей на грудь и провел ладонью вниз. – Уголь к югу от Ливерпуля, на Канарском течении. – Потом провел рукой по диагонали вверх. – Пальмовое масло к западу от Африки, на экваториальном течении. – Потом поперек. – Золото к востоку от Америки, на Гольфстриме.

– Когда ты так объясняешь, все очень просто.

– Кроме этого, я почти ничего и не знаю, – ответил Блэар.

– А другие маршруты ты знаешь?

– Да.

– Возьми меня с собой. – Она вложила свою руку в ладонь Блэара. – Увезите меня из Уигана, мистер Блэар, и я буду любить вас до самой смерти.

Глава двадцать вторая

От ярко-желтого, как раскаленный кратер вулкана, зева печи исходил такой ослепительный свет, что Блэар даже опустил поля шляпы, чтобы защитить глаза. Конструкция печи была очень простой: колосники размещались в нижней части арки, выложенной в три кирпича на известковом растворе прямо в скальном грунте; к печи вела наклонная плоскость, тоже выложенная кирпичом, чтобы отделить пламя от штольни, ведшей к угольным пластам шахты Хэнни. И хотя печь находилась на глубине в целую милю, она поражала размерами: внутрь нее могли бы свободно пройти два идущих рядом человека, а огонь засасывал воздух с такой жадностью, что, казалось, готов был втянуть в печь Бэтти и Блэара.

– Кажется странным, – прокричал Бэтти, – что надо сжигать кислород для создания тяги; но так лучше продувается ствол шахты, и отравленный воздух энергичнее выходит наружу. К тому же его приходится разбавлять свежим. Если отработанный воздух из шахты с большой примесью газа подавать прямо в топку, печь взорвется.

– Вы прогоняете его через горизонтальную выработку?

– Верно. Мы направляем такой воздух в специальный ствол, так называемый тупиковый, и в верхней его части отработанный воздух соединяется с выбросами, что поднимаются по трубе из печи; дым там уже успевает охладиться, поэтому газ не воспламеняется. Чистый воздух впускать, плохой выпускать – вот и вся вентиляция. Приходится поддерживать ее круглосуточно, иначе замена воздуха в шахте прекратится и все, кто окажется внизу, задохнутся.

Над подстилкой из раскаленных углей, непрестанно шевелившейся, как будто жар оживлял их, витала в топке золотистая плазма. Печь работала на угле, который добывался прямо здесь, в этой же шахте, и потому напоминала дракона, пожирающего самого себя. В конце наклонной плоскости находился вырубленный прямо в породе бункер для угля. Там, возле груженой вагонетки, стояли два кочегара в рукавицах и мешках с прорезанными для рук отверстиями.

– Здесь постоянно работают два кочегара на случай, если один упадет в обморок, объяснил Бэтти. – Ежедневно мы сжигаем тут шесть тонн угля, – сказал он. Как и в прошлый раз, смотритель работ оставил свой картуз в конторке, повязав голову носовым платком.

Блэар щурился, стараясь одновременно и заглянуть в печь, и не повредить глаза.

– А золу куда вы деваете?

– Она падает вниз через колосники, там ее собирают и периодически выгружают. После того случая разгружали уже дважды.

– Все равно, можно туда заглянуть?

– Зачем?

– Посмотреть, не осталось ли костей, пуговиц. Естественно, клоги сгорят, но их металлическая окантовка застрянет в колосниках. Гвозди могут остаться.

Бэтти посмотрел на кочегаров: вряд ли они могли слышать этот разговор.

– По шахте сразу же пойдут разговоры, что человек епископа ищет в золе трупы.

– Кочегарам можете сказать что хотите.

Предложив жестом Блэару следовать за собой, Бэтти направился вниз по наклонной плоскости в сторону кочегаров, которые, раскрыв рты, с любопытством наблюдали за ними.

– Ребята, это мистер Блэар, особый гость шахты. Он американец и любит сам все перерыть и прощупать. Лишняя ложка у вас есть?

«Ложкой» оказалась лопата на длинном черенке. Бэтти снял с Блэара шляпу, заменив ее на брезентовый капюшон с прикрепленной к нему пластинкой закопченной слюды, чтобы можно было смотреть на огонь.

– Одно только беспокойство от вас, мистер Блэар, – пробурчал он. Бэтти сунул Блэару пару брезентовых, с мягкой прокладкой внутри, рукавиц, достававших до самого локтя. – Занимайтесь этим сами. Я не буду жарить своих людей из-за чьих-то дурацких причуд. Погодите. – Он взял деревянное ведро и окатил водой капюшон и рукавицы Блэара.

Блэар, с которого стекала вода, прихватил лопату и поднялся назад к печи. Несмотря на защитную пластину, уголь в топке казался ему совершенно белым и таким ярким, что на него невозможно было смотреть. Как солнце. Жара стояла ошеломляющая, она ударяла в человека чисто физически.

Кочегары забрасывали уголь в топку с безопасного расстояния. Блэар же ворошил горящие углы прямо перед дверцей печи. Перегретый воздух врывался ему в легкие. Угли звенели от ударов лопаты, как стеклянные колокольчики. Блэар чувствовал, как волосы у него на груди, под рубашкой встают дыбом и скручиваются от жара. Но красота пламени завораживала и покоряла. Расплавленное золото блестело, пожирая само себя, одна его сверкающая волна накатывалась на другую, разбрасывая во все стороны искры под лопатой Блэара, ищущей – что же пытался он найти там, на огненном языке дракона? Мерцающую берцовую кость или хорошо прожарившееся ребрышко? Блэара вдруг обдало паром, и он понял, что кто-то сзади облил его водой. Он продолжал орудовать лопатой, пытаясь докопаться до раскаленной докрасна колосниковой решетки. Сзади кто-то потянул его за руку, и он увидел рядом с собой Бэтти в капюшоне и рукавицах, от которых тоже валил пар. Бэтти что-то показывал ему и пытался сказать. Но слов его Блэар не слышал, пока смотритель работ не оттащил его от печи; только тогда до Блэара дошло, что рукоятка его лопаты горела, а железный совок светился сердитым темно-красным цветом.

Кочегары встретили их на середине наклонной плоскости и окатили водой капюшон Блэара и его лопату. Лишь сняв рукавицы, Блэар обнаружил, что и они, и рубашка на нем спереди были опалены.

– Вам в аду бывать не приходилось? – поинтересовался Бэтти. – Похоже, подобное занятие для вас не в новинку.

– Ничего не нашел.

– И не найдете, пока не потушена печь. Что, быть чокнутым – обязательное требование ко всем первопроходцам?

Блэар, пошатываясь, двинулся по наклонной плоскости вниз, испытывая какое-то опьянение от пламени, почти веселье:

– Теперь я знаю, как себя чувствует хлеб, когда из него поджаривают тосты.

Бэтти шагал за ним.

– Вы абсолютно ненормальный. Мистер Блэар, обещаю вам, я буду смотреть во все глаза. И если найду что-нибудь хоть чуточку более подозрительное, чем шлак от обычного угля, вы узнаете об этом первым.

Наверху Блэара встретил утренний ливень, но это было даже приятно: Блэару казалось, что он все еще дымится. Шахтный двор походил на пруд, заполненный чернилами. Над паровыми машинами, лошадьми и сортировочной висели клубы дыма, не давая возможности разглядеть грохоты и работавших под навесом шахтерок. Из печи для сушки угля, из кузницы и труб паровых котлов валил дым. «Дьявольская погода, – подумал Блэар, – и слава Богу».

Он отыскал под сиденьем коляски свой макинтош, натянул его и, пошатываясь, побрел к сараю, где выдавали лампы. Бэтти утверждал, что после взрыва судьба всех выданных ламп была установлена. Блэар не сомневался в его честности, но кое-что проверить все равно стоило. Он не помнил всех номеров, упомянутых в отчете следователя, но две лампы он запомнил: 091, за которую расписался Билл Джейксон, и 125, полученную Смоллбоуном. Вдруг этим лампы или одна из них никому впоследствии не выдавались? Это было не больше чем предположение, и Блэар еще не видел, куда оно могло бы привести его, если бы нашло подтверждение; тем не менее он листал страницы регистрационной книги до тех пор, пока та не промокла почти так же, как и он сам. За время, прошедшее после взрыва, лампы 091 и 125 ежедневно выдавались кому-нибудь из шахтеров. Блэар сделал вывод, что он такой же сыщик, как Мэйпоул – шахтер.

По окну сарая бежали струи дождя, и вид их напомнил ему о дневнике Мэйпоула, строки в котором шли как по горизонтали, так и по вертикали. Что там этот сукин сын записал за день до своего исчезновения? «Завтра меня ждет величайшее приключение!»?

Леверетта Блэар нашел в «Хэнни-холл», в конюшне – строении с башней, вымощенным кирпичами двором и опускающейся заградительной решеткой, так что все сооружение вместе напоминало средневековый замок. Управляющий имением был во дворе. В долгополом пальто и сапогах, опустившись коленом на мокрый булыжник, он был целиком и полностью поглощен чисткой огромной шайрской[53]53
  Шайры – порода лошадей-тяжеловозов.


[Закрыть] кобылы, которой он вычесывал грязь из длинной шерсти на ногах, из ниспадающих на самые копыта волос. Лошадь стояла, положив морду Леверетту на спину. Несмотря на дождь, и лошадь, и человек выглядели вполне довольными.

В углу двора кузнец бил молотом по лежавшей на наковальне красной полоске железа. Конюшня была вычищена, лошади цокали копытами в расположенных справа и слева вдоль широкого центрального прохода стойлах; одна сторона, по-видимому, предназначалась для рабочих лошадей, другая – для охотничьих. «Величественная и одновременно буколическая картина, – подумал Блэар – когда-то в этот двор съезжалось местное дворянство в розовых охотничьих костюмах, чтобы отсюда начинать псовую охоту. И, наверное, на этой же конюшне многие поколения Хэнни лишали девственности своих служанок». Странно, но Блэар вроде бы начинал смотреть на все глазами Розы.

Его лихорадило, хотя он и не мог понять отчего: был ли то приступ малярии или же сказывался перегрев возле печи. Мысли его все время непроизвольно возвращались к Розе, ему никак не удавалось разобраться, серьезно она говорила или же шутила, когда попросила, чтобы Блэар увез ее с собой. Дело не только в том, что своими чувствами он спровоцировал ее на необдуманное решение. Но это предложение делало ее реальной и важной. До сих пор Роза была для него не более чем сиюминутным эпизодом или несколькими; прозвучавшее предложение означало, что с Розой может оказаться связано его будущее. И если для этого понадобились ее постель и те угольные пятна, что перешли с нее на Блэара, – что ж, такова уж грубая природа мужчин. Он ничего ей не пообещал. Возможно, все сказанное было с ее стороны не более чем шуткой. Или еще одной из окружающих ее загадок, такой же, как ее дом. Но из-за размышлений об этом Блэар никак не мог сосредоточиться. Даже орудуя лопатой в печи, он думал о Розе. Блэар запрокинул голову назад, чтобы капли дождя охладили лицо.

– Есть такое шахтерское правило: «Чем глубже, тем жарче» [54]54
  Игра слов: «The deeper the shaft, the greater he heat» может быть понятно в прямом смысле: «Чем глубже шахта, тем жарче», но может и в переносном.


[Закрыть].

– Блэар! – вспыхнул Леверетт. – Я этого не слышал.

– У вас что, не хватает конюхов, чтобы заниматься чисткой?

– Хватает, но мне нравится делать это самому. Чтобы управлять имением, надо не только постоянно смотреть во все глаза, но иногда и самому прикладывать руки. – После каждого прохода гребнем Леверетт вытряхивал из него грязь; в тех местах, где он уже прочесал, шерсть становилась белой и шелковистой. – Я работал везде в имении. На ферме, в саду, конюшнях, в овчарне, даже на пивоварне. Я воспитывался так, чтобы из меня получился управляющий имением. Джон обычно говорил, что я похож на Адама: того ведь поставили, чтобы он сторожил райский сад, а не стал его владельцем. Считаю, мне повезло, что епископ Хэнни так мне доверяет. Я никогда не стремился занять место одного из Хэнни, да мне это и не нужно.

– Мэйпоул мог бы стать владельцем, хотя бы отчасти.

– Лишь совладельцем личных доходов Шарлотты, ничего более.

– Все равно это весьма прилично для викария, у которого нет ничего, кроме пары костюмов. – Пока Блэар произносил это, мысли его снова обратились к Розе. Какую корысть можно иметь с шахтерки? Ее зарплату? Пригоршню монет, которые к тому же делали ее хуже в глазах общественного мнения, поскольку она зарабатывала эти деньги сама? Лучше уж наследство по семейной линии, в ожидании которого и под которое можно хотя бы получить кредит. – Когда мы спускались в шахту, вы сказали кое-что такое, о чем я тогда же должен был бы вас расспросить. Вы упомянули, что уже бывали однажды в шахте, старой, неглубокой – около десяти футов.

– Это заброшенная шахта с той стороны имения, что смотрит на Уиган.

– Вы говорили о ней когда-нибудь Мэйпоулу?

– Потому-то я в нее и спускался. Он спросил, знаю ли я какую-нибудь старую шахту, вот я ему и показал.

– Когда это было?

– Сразу после Нового года. Джону было интересно. Тут много заброшенных штолен, в некоторых из них прятались священники, когда Хэнни были еще католиками, сотни лет назад. Та штольня, о которой вы спрашиваете, находится в пределах имения, у северных ворот, примерно в пятидесяти ярдах по правую руку, если выходить. – Леверетт передвинулся и взялся за противоположную ногу лошади. – Кажется, я вам плохой помощник. Я и бедняге Джону ничем не помог.

– Вы всегда как-то подозрительно отсутствуете. Разве что вчера на пикнике были, и то занимались собаками. Вечно вы заняты какими-нибудь четвероногими.

– Это просто чтобы не чувствовать себя неудобно: ведь когда вы еще только приехали, я не рассказал вам всего.

– Не рассказали мне о Шарлотте? О том, что епископ хочет, чтобы она забыла о Мэйпоуле и согласилась на Роуленда?

– Да. Но это бы испортило ваше представление о Шарлотте и вообще о всех Хэнни. Вы застали их не в лучший момент.

– Знаю, знаю: Англия по большей части страна солнечная. Значит, получается что-то вроде: Роуленд или я. Шарлотта привязана ко мне до тех пор, пока не согласится выйти за него замуж, так? А я тем временем привязан к ним?

– Можно и так понимать.

– Ладно, я доведу Шарлотту, и она согласится.

– Для вас это слишком низко. Вы этого не сделаете.

– Ничто для меня не низко. Я промок, выжат и готов отсюда уехать в любой момент. Как Эрншоу. Он ведь тоже было ловушкой, да, этот великий реформатор? Хэнни притащил его сюда, чтобы занять чем-нибудь Шарлотту. Вы мне говорили, что Эрншоу не ухаживает за ней, значит, вы все знали.

– Шарлотта богата и привлекательна.

– В ней не больше обаяния, чем в молодой гадюке. В любом случае, я не хочу быть ни еще одним Эрншоу, ни одной из деталей ловушки для Роуленда.

– Он же будущий лорд Хэнни.

– Он маньяк-убийца. Ну и семейка! – Блэар взъерошил пятерней волосы, и ему пришла в голову мысль, что лошадь ухожена куда лучше, чем он сам. – Вы мне говорили, что у Шарлотты есть в имении свой коттедж. Где он?

– Зачем вам это?

– Хочу с ней поговорить, убедить ее.

– Это тот коттедж, что возле каменоломни. Идите по задней аллее, что за главным зданием, увидите каменоломню и тогда уж мимо не пройдете. А если она не захочет с вами разговаривать?

Ну, тогда у меня остается то, с чего я начал. Найду Мэйпоула, где бы он ни гнил или ни прятался. Хэнни ведь не нанял Мэйпоула специально для того, чтобы тот исчез, а?

– Джон не пошел бы на подобное, точно так же, как и вы.

– Вы неисправимый оптимист, да?

Дорога представляла собой две узкие колеи, наезженные на подстилке из прошлогодних листьев. Буковые деревья, зеленые от мха и черные от сажи, прятались позади полотно сросшегося колючего кустарника, с которого капала вода. Через полмили с одной стороны дороги открылся луг с пасущимся на нем стадом овец, казавшихся особенно белыми на фоне деревьев, а по другую сторону меж кустов замелькали дома на Уиган-лейн, все ближе подступающие к границам имения «Хэнни-холл».

Еще один, последний поворот, и начался спуск с холма; дорога пошла вдоль каменной стены, защищавшей путешественника от падения с крутого обрыва в том месте, где одна сторона холма была полностью выбрана на щебень. Блэар остановился, чтобы осмотреться с высоты одолженной ему Левереттом коляски. Обрыв был не меньше сотни футов высоты, песчаник успел уже густо порасти водорослями и отчаянно цеплявшимся за камни кустарником, внизу терялось в тени мрачное и унылое озеро. Однако дом, который, казалось, служил приложением к каменоломне, выглядел по сравнению со всем этим полным контрастом. Нижняя его часть была выложена из взятого в этой же каменоломне серовато-коричневатого камня. Фасад же верхнего этажа был белым, в стиле Тюдоров, переплетение черных брусьев венчалось веселенькой претенциозной крышей из красной черепицы. Между домом и каменоломней располагались небольшая конюшня, теплица и голубятня. Вокруг самого дома выстроилась изгородь из розовых кустов, стоявших еще голыми, без листьев, и бледно-желтых нарциссов, едва начавших открывать бутоны. Из высокой кирпичной трубы вился дымок. Вид дворика и самого дома как бы приглашал зайти.

Но, когда Блэар постучал в дверь, никто не отозвался. Поскольку Блэар видел поднимавшийся из трубы дым, он направился к задней, кухонной двери. Однако и там на его стук не ответили. Через окно было видно, что на кухне темно, стол накрыт на одного человека, на тарелке рядом с экзотическим апельсином лежало пирожное. В глубине холла горела свеча, свет ее отражался в белом платье сидевшей там молодой женщины. Блэар ясно видел ее, но это длилось лишь мгновение, потом женщина задула свечу.

Женщина была рыжеволосой, и Блэару вначале показалось, что это Роза; однако лицо сидевшей было слишком круглым. Каким-то странным образом она напоминала одновременно и Шарлотту, и Розу. Однако Шарлотта смотрела бы сейчас на Блэара с холодной яростью, Роза – с ленивым безразличием кошки. В глазах же прячущейся в доме девушки Блэар видел лишь панический страх.

Блэар позвал девушку через закрытую дверь и снова не получил никакого ответа. В ничем не нарушавшейся тишине он почти физически ощутил легкие прогибы половых досок: это девушка отошла подальше в глубь холла. Сшитое из муарового шелка платье позволяло предположить, что девушка принадлежит к высшему обществу. Но столь очевидно продемонстрированный ею страх заставил Блэара сделать вывод, что скорее перед ним одна из подопечных Шарлотты из «Дома для женщин», какая-нибудь «падшая» фабричная работница или шахтерка, скрывающаяся тут от праведного гнева отца. Кем бы она ни была, но ни стук, ни попытка подозвать ее не смогли заставить девушку подойти к двери.

Блэар махнул рукой и уехал. Под дождем от его лошади шел пар. Блэар сообразил, что похож сейчас на цыгана, старьевщика или бродячего лудильщика, вообще на человека, от которого, судя по его внешнему виду, можно ждать только неприятностей. Типам с такими физиономиями двери не открывают.

Не обнаружив в доме Шарлотты, он даже испытал определенное облегчение. Блэар не представлял себе, что и как он стал бы ей говорить: попытался бы объяснить, что ничего не знал о подлинных мотивах епископа, или же спустил бы с цепи сидящего у него в душе дьявола и сделал бы все, чтобы толкнуть Шарлотту в объятия Роуленда. Если бы во время последнего их разговора он встретил со стороны Шарлотты не холодное презрение аристократки, а что угодно иное, просто нормальное – как у Розы – биение человеческого сердца, какой-то минимум теплоты и доброго отношения, все могло бы сложиться иначе. Повинуясь внезапно возникшему импульсу, он тогда сказал, что уедет из Уигана, а Шарлотта просто бросила это предложение ему обратно в лицо, как половую тряпку.

Настроение у Блэара портилось все сильнее, чему помогали сгущавшаяся темнота, усиливавшийся ветер, перестук голых ветвей у него над головой. Он зажег фонари коляски, хотя в наступавшем мраке больше доверял инстинкту лошади, чем собственному зрению. Теперь он уже и сам не понимал, для чего предпринял эту вторую попытку заключить с Шарлоттой перемирие.

Дорога шла к северу, уводя от Уигана; если верить компасу, Блэар приближался к границе имения. Сильный порыв ветра подхватил листья, и они закружились вокруг коляски, словно летучие мыши. Когда Блэару уже начало казаться, что он едет не туда, дорога впереди осветилась двумя яркими параллельными лучами света, и откуда-то издалека докатился низкий рокочущий звук грома.

Вспышки на мгновение ослепили Блэара, и ему внезапно пришло в голову, что и Шарлотта, и Роза – каждая по-своему – в высшей степени незаурядные личности; а лицо той девушки, которую он видел в доме, внешне миловидно, но не более. И Шарлотта, и Роза были, каждая в своем роде, золотыми самородками; а эта, третья девушка – угольной пылью.

Северные ворота имения были из кованого железа. Открыли их когда-то давно, в этом положении они и проржавели. Высокие буки в этой части усадьбы уступили место согнутым ветрами хвойным деревьям. Следуя полученным от Леверетта наставлениям, Блэар отмерил пятьдесят шагов и оказался в зарослях высокого, по пояс, папоротника. В свете фонаря прямо перед ним из кипения резных папоротниковых листьев росла береза – дерево, обычно первым появляющееся на угольных отвалах.

Подойдя к ней, Блэар услышал стук капель дождя по металлу. Он пошарил взглядом и обнаружил закрепленный с одной стороны на петле металлический люк размером три на три фута; Блэар откинул его, и снизу со свистом рванулся воздух. Блэар медленно опустил в люк фонарь. Метан любит скапливаться в старых шахтах, Блэару же хотелось покинуть Уиган своими ногами, а не по воздуху. В отличие от шахтерской лампы, фонарь «бычий глаз» не предназначался для того, чтобы определять наличие газа: пламя в нем было скрыто внутри металлического корпуса, и свет выходил наружу через линзы. Единственным, что могло бы указать на наличие газа, был цвет пламени. Но когда фонарь опустился примерно на десять футов и достиг основания штольни, пламя оставалось по-прежнему желтым, свидетельствуя, что путь безопасен. Рельсов в штольне не было; значит, шахта работала еще в те времена, когда уголь из забоев вытаскивали на салазках. Блэар сходил к коляске и вернулся с толстой веревкой, один конец которой он закрепил на березе. Потом прицепил к поясу «бычий глаз» и начал спускаться по веревке в ствол шахты.

Пол штольни оказался мокрым и скользким, деревянная крепь стен и кровли просела от времени и гниения. Нижняя часть ствола шахты покоилась на свободно стоявших опорах из разъеденного временем камня; Блэару показалось, что стоит только дунуть на них посильнее, и колонны рухнут. Штольня, по сравнению с шахтой Хэнни, казалась микроскопической, но из таких штолен вела начало вся империя Хэнни. Вокруг Уигана были сотни подобных заброшенных шахт, и тысячи еще более древних, типа «колокола», представлявших собой просто ямы, из которых когда-то выбирали уголь до тех пор, пока они не обрушивались.

Держа перед собой фонарь, дававший узкий пучок света, и оттого ощущая себя одноглазым, Блэар двинулся по штольне в глубь шахты. Отпечатков чьих-либо следов нигде не было видно, но тот факт, что люк шахтного ствола вообще открылся, тем более легко, позволял предположить, что в шахте недавно кто-то побывал.

Штольня постепенно уходила вниз, что подтверждали стекавшие по стенам капли воды: следы от них шли под углом к полу, указывая на угол наклона штольни. С кровли бахромой свисали поганки. Там, где стены были посырее, поблескивали оставшиеся вкрапления угля, основная масса которого была уже давным-давно добыта и поднята на-гора. В свете фонаря промелькнул и исчез в расщелине чей-то хвост; в шахте наверняка обитали крысы, мыши, всевозможные жуки – природа не терпит вакуума. Кровля штольни становилась все ниже, и Блэар пошел дальше на полусогнутых ногах и пригнувшись, как ходят шахтеры. Рослым людям такая походка давалась очень тяжело. Недаром Мэйпоул записал в дневнике: «Все мышцы у меня болят».

Ярдов через пятьдесят штольня закончилась: пласт угля в этом месте уходил резко вниз, добывать его стало невозможно; на стене накопился слой пыли. Здесь прямо по центру штольни была оставлена опора, состоявшая из чистого угля. Блэар представил, какое искушение вырубить и этот уголь должны были испытывать работавшие в забое шахтеры: им ведь платили только за то, что выдавалось на-гора. Однако выбраться из шахты живыми оказалось для них все-таки важнее.

Поводя фонарем из стороны в сторону, Блэар внимательно осматривался. С потолка свисали окрашенные в перламутровый цвет сосульки сталактитов. Под ногами стояла чистая вода. На серебристой пыли у основания опоры четко виднелся похожий на лошадиную подкову отпечаток железной набойки клога. Царапины на каменном полу штольни могли быть оставлены человеком, еще только привыкавшим к жестким, болтавшимся на ноге клогам и потому поневоле шаркавшим ими при ходьбе. Но тот, кто здесь побывал, тренировался не только в ходьбе. На стенах виднелись относительно свежие следы, оставленные ударами кайла; одни из них шли прямо, как стрела, другие разбегались в разные стороны, как бы неуклюже пытаясь подражать первым.

В штольне стоял какой-то особый, как в склепе, холод. Блэар передернулся и отпил глоток бренди. Пряча фляжку на место, он заметил еще кое-что любопытное: в самом конце штольни к стене был прислонен парус – натянутый на деревянную раму кусок брезента. Такие паруса использовались для того, чтобы направлять поток воздуха из одной штольни в другую. Но тут вся шахта состояла из одной-единственной примитивной штольни, и никакой нужды в парусе не было. Если, конечно, за ним что-нибудь не скрывалось.

Блэар направился к парусу и уже почти подошел к нему, когда торчавший откуда-то из-под кровли кусок крепи сорвал ему с головы шляпу. Блэар нагнулся, стараясь поймать ее, и тут что-то резко и сильно сшибло его с ног, подняло в воздух и протащило, перевернув по пути несколько раз. Вся штольня заполнилась угольной пылью, и Блэар задыхался в ней, силясь сообразить, где и в какой позе он очутился. Он ничего не видел, глаза у него ослепли и горели от боли, в голове ломило так, будто лопнули барабанные перепонки.

Поднявшись на четвереньки, Блэар принялся ползать по полу, отыскивая фонарь; нашел его – тот по-прежнему горел – и обжег пальцы, прежде чем поставил фонарь вертикально: делать все это пришлось на ощупь. Потом, тоже на ощупь, пополз на четвереньках туда, где должен был быть выход, и обнаружил его, лишь ощутив падающие в шахтный ствол струи дождя. Подняв лицо кверху и широко раскрыв глаза, он стоял так до тех пор, пока глаза не промылись и не начали хоть что-то различать. Чувствовал он себя так, словно какая-то гигантская рука ударила его со всего маху сразу по всему телу. Правда, переломов и крови нигде не было видно, только в его клеенчатом плаще, пиджаке и рубашке появилось откуда-то круглое отверстие. Блэар намочил носовой платок, обвязался им, закрыв нос и рот и, шатаясь, направился снова в глубь штольни.