Текст книги "Роза"

Автор книги: Мартин Круз Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Глава восьмая

– Унцию хинина?

– Две, – ответил Блэар.

– Не много будет?

– На хинине вся Британская империя держится.

– Верно сказано, сэр. – Аптекарь добавил вторую гирьку на одну из чашек рычажных весов и подсыпал белого порошка на другую. – Если хотите, могу разделить на любое число доз и завернуть каждую в рисовую бумажку: легче глотать будет.

– Я его пью с джином. Проглатывается очень легко.

– Не сомневаюсь. – Аптекарь ссыпал порошок в пакетик и нахмурил в раздумье брови. – Позвольте спросить, а вы, часом, не завышаете ли дозу?

– Немного.

– В таком случае, вы не пробовали варбургские капли? В них хинин, опиум и терновые ягоды. Для вас это наилучшее средство, сэр. И совсем нетрудно глотается.

– Слишком уж оно успокаивающее.

– Если предпочитаете возбуждающее, позвольте предложить вам мышьяк. Прекрасно просветляет голову. Некоторые ветераны говорили мне, что на них он действует великолепно.

– Это я уже пробовал, – ответил Блэар. Мышьяк можно было принимать от чего угодно: от малярии, меланхолии, импотенции. – А впрочем, дайте немного.

– Оплачивать будет епископ, вы сказали?

– Да.

Аптекарь протер фартуком чашку весов и из длинного стеллажа со множеством ящичков, стоявшего у него за спиной, извлек склянку, ядовито-зеленый цвет крышки которой предупреждал, что ее содержимое – отрава. Расставленные в витрине в идеальном порядке бутыли густо-синего стекла создавали внутри аптеки такое освещение, что казалось, будто находишься под водой. Воздух наполняли запахи сухих лекарственных трав; от двух кремового фарфора банок с продырявленными крышками – там хранились пиявки – тянуло прохладой. Аптекарь насыпал на весы горку белого, как мел, порошка. Блэар окунул в порошок палец и облизал его, ощутив на языке долгое горькое пощипывание.

– Полагаю, вам известно, что принимать надо умеренными дозами, сэр?

– Да. – «Я ем мышьяк у тебя на глазах, – подумал Блэар. – Какой еще умеренности тебе надо?»

– Экстракта коки не желаете? Тонус поднимает.

– В следующий раз. Пока хватит хинина и мышьяка.

Аптекарь убрал мышьяк и уже протянул было оба пакетика Блэару, когда весы вдруг закачались, в банках с лекарствами зазвенели стеклянные пробки. От сильного резонанса вначале задрожала огромная, во всю стену, зеркальная витрина аптеки, потом волна вибрации прокатилась сверху вниз по аптечным полкам, на которых задребезжали медные мерки, каменные ступки, склянки с лекарствами и пузырьки с духами. По улице неуклюже громыхал паровой тягач – махина чуть не в два этажа с огромным котлом, черной трубой и на резиновых колесах, под которыми, казалось, стонала даже булыжная мостовая. Аптекарь заметался за прилавком, стараясь поймать поехавшие справа и слева банки с пиявками.

Блэар раскрыл пакетики, отсыпал из них на ладонь двумя дорожками немного хинина и мышьяка и резко опрокинул ладонь в рот. Тягач проехал, и Блэар увидел стоявшую перед гостиницей коляску Леверетта. Он свернул пакетики, положил их в карман и вышел.

– Вы сегодня выглядите так, будто заново родились, – приветствовал его Леверетт.

– Да, – согласился Блэар, подумав про себя: «Приходится». Ему во что бы то ни стало нужно было произвести впечатление успешного хода расследования прежде, чем начнет трепаться и распространять сплетни Роза Мулине. Как только она примется развлекать подруг сенсационными рассказами о его полуафриканской дочери, потребуется совсем немного времени, чтобы эта новость достигла ушей доброхотов, следящих в Уигане за добродетелью, и тогда даже епископ Хэнни не сможет остаться безучастным к скандалу вокруг смешанного брака. Как он тогда высказался по поводу прозвища «ниггер Блэар»? – «Не поощряйте этого». Теперь епископ просто выгонит его, не заплатив ни гроша.

– Сегодня у нас среда? – Блэар забрался в коляску.

– Совершенно верно, – ответил Леверетт.

– Мэйпоула последний раз видели тоже в среду. По средам после обеда он всегда отправлялся в «Дом для женщин». Вы хотели, чтобы я нанес визит вежливости преподобному Чаббу; давайте сейчас это и сделаем. А потом пообщаемся с полицией. Есть там старший констебль Мун, надо бы с ним встретиться.

– Нам стоило бы предупредить Шарлотту, что мы заедем в «Дом».

– Пусть это будет для нее сюрпризом.

Они тронулись, проехали некоторое время, и только тогда до Блэара вдруг дошло, что Леверетт не только проявил странную в данном случае чувствительность к этикету, но и в коляске он сидел несколько напряженно и как-то слишком уж прямо.

– Вы себя хорошо чувствуете?

– Боюсь, что вчерашняя поездка на шахту дает себя знать. Мой дед был шахтером. Он мне рассказывал всякие истории, но я только теперь начинаю понимать, что он имел в виду, когда говорил о взрывах, обвалах, сыплющихся сверху камнях. О низких штольнях. – Леверетт приподнял шляпу и продемонстрировал перевязанную бинтами голову.

– Отлично смотрится. Вы в них как султан в тюрбане.

Сразу же за въездом в имение «Хэнни-холл» стояли ворота поменьше, от которых вглубь вела неширокая извилистая дорожка. Лишь когда они отъехали по ней достаточно далеко от ворот, Блэар сообразил, что они едут по закрытому внутреннему парку. Справа и слева от них правильными рядами выстроились деревья – платаны, каштаны, буки; боковины дорожки были обсажены пурпурными крокусами; коляска покатилась по тщательно выметенной аллее, в конце которой виднелась небольшая крепость. Когда они подъехали ближе, Блэар рассмотрел, что крепость ненастоящая. Это был трехэтажный кирпичный дом с выложенными известняком парапетами, с декоративными башенками, бойницы которых украшали окошки из цветного стекла; все это сооружение окружал не ров, а клумбы примул всех цветов и оттенков. Две молодые женщины в простых серых платьях без турнюров сидели в садовой беседке. Третья, тоже одетая во все серое, появилась в дверях, держа на руках спеленатого ребенка.

– Это и есть «Дом для женщин». Раньше он служил коттеджем для приезжавших в имение Хэнни гостей, – пояснил Леверетт.

– Коттеджем?!

– Как-то раз здесь останавливался принц Уэльский. Хэнни привык все делать с размахом. Подождите меня здесь.

Леверетт прошел в дом. Через распахнутое окно Блэару видна была группа молодых женщин в одинаковых серых платьях, сгрудившихся возле исписанной арифметическими примерами доски. Блэар испытывал неудобство от того, что он, мужчина, явившийся сюда без приглашения, как будто подсматривает в чужие окна; и ему стало вдруг любопытно, как должен был чувствовать себя здесь Мэйпоул, даже под броней одежды священника. Через другое открытое окно видна была классная комната, загроможденная перебинтованными муляжами конечностей. Крепкое телосложение и красные щеки некоторых из учениц сразу же выдавали в них шахтерок, болезненный вид других свидетельствовал, что их жизнь проходила на фабрике. В серой униформе, они сидели, напряженно выпрямившись, противоестественностью напоминая тех девушек, которые, нацепив бумажные крылья, изображают на рождественских праздниках ангелов.

Леверетт вернулся.

– Шарлотта хочет, чтобы они получили какую-нибудь специальность, – проговорил он, проследив за взглядом Блэара. – Одна из таких специальностей – медсестра. И еще она требует, чтобы девушки научились читать.

– Поэзию?

– Главным образом книги по экономике и гигиене.

– Вполне в стиле Шарлотты.

– Она в розарии, – нерешительно, будто в твердой уверенности, что совершает поступок, о котором ему предстоит крепко пожалеть, произнес Леверетт.

Они обошли дом с той стороны, где окружавшая его лужайка, обтекая густо засаженные рододендронами круглые клумбы, полого спускалась к видневшейся в отдалении самшитовой изгороди. Из-за нее до Блэара и Леверетта все явственнее доносились два резких и знакомых голоса.

Говорил Эрншоу:

– Я глубоко убежден, мисс Хэнни, что благотворительность бывает чрезмерной и что благие намерения часто приводят к самым плачевным результатам. Ваш отец передавал мне, будто вы требуете, чтобы шахтеркам и фабричным работницам предоставлялся оплачиваемый отпуск, когда они находятся на последних сроках беременности. Это же прямое приглашение к распущенности и лени! Вам не кажется, что не только мужчины, но и женщины должны в той же мере страдать за последствия своих действий?

– Мужчины не бывают беременными.

– Тогда задумайтесь над неизбежными последствиями того, что женщины получат образование более высокое, нежели у их мужей и у людей их класса вообще.

– Женщину перестанет удовлетворять жизнь с пьяным невежественным мужланом, да?

– Или жизнь с трезвым и вполне приемлемым человеком.

– Для кого приемлемым? Для вас? Вот вы за него и выходите. Вы рассуждаете о женщинах так, словно они коровы, которым, кроме хорошего быка, ничего не надо.

Обогнув изгородь, Блэар очутился в саду, дорожки которого покрывал мелкий, величиной с горошину, гравий, а розовые кусты были так беспощадно подстрижены и лишены всех листьев, что походили на железные прутья. Шарлотта Хэнни и Эрншоу стояли у центральной круглой клумбы. Вот эта женщина и есть «темноволосая красавица», яркая личность, сумевшая завладеть всеми помыслами Джона Мэйпоула и подвести викария к мысли, что в любой шахтерке под грубыми одеждами скрывается больше чувств и жизни, нежели в леди? Блэару в это как-то не верилось. Сейчас Шарлотта являла собой образец того, как шелк может изуродовать невысокую женщину: грудь ее туго облегал, лишая формы, корсет; ноги утопали где-то под турнюром пурпурного шелка; садовые ножницы болтались в руке, облаченной в жуткую перчатку отталкивающего пурпурного цвета. Блэар снял шляпу. Действительно ли при виде его брови Шарлотты изогнулись дугой, или же их постоянно удерживали высоко на лбу волосы, туго затянутые и забранные под черную, словно траурная повязка, шляпку от солнца? Блэару показалось, что он заметил медного оттенка прядь, чуть выбивавшуюся у основания шеи; впрочем, определить по ней, какого цвета у Шарлотты волосы, он бы не смог – вполне возможно, что под шляпкой у нее была короткая стрижка послушницы монастыря. Рядом с Шарлоттой блестела на солнце борода Эрншоу. На почтительном расстоянии позади них стоял садовник в рабочем халате и соломенной шляпе; в руке он держал мешок с навозом, с мешка капало.

– Простите нас за вторжение, – обратился к Шарлотте Леверетт, – но у Блэара к вам пара вопросов.

– Я могу зайти попозже. Или вы предпочитаете, чтобы я остался? – предложил свои услуги Эрншоу.

– Оставайтесь, но с посетителями я управлюсь и сама, – ответила Шарлотта.

– Она бы могла сама их даже кастрировать, – прошипел Блэар Леверетту.

– Что вы сказали? – угрожающим тоном спросил Эрншоу.

Блэар сделал неопределенный жест в сторону дома:

– Я только сказал, что эти женщины должны прекрасно себя здесь чувствовать.

– Если бы вы были реформатором или педагогом, возможно, мисс Хэнни и проявила бы интерес к вашему мнению. Но, поскольку вы сами признались, что помогали торговцам живым товаром, ваша точка зрения здесь никому не требуется.

– Ничего подобного, – возразила Шарлотта Хэнни. – Уж раз мистер Блэар такой развращенный человек, его мнение тем более ценно. Блэар, исходя из своего обширного опыта, скажите, что может лучше заставить молодую женщину терпеть нужду и сексуальные унижения: способность к самостоятельным суждениям или, как утверждает господин Эрншоу, обучение домоводству, после которого у нищей и невежественной служанки возникает желание принести своему хозяину бренди в постель?

«А она действительно необычна, – подумал про себя Блэар. – Чем-то напоминает тех воробьев, что иногда нападают в саду на людей».

– У меня никогда не было прислуги, – ответил он.

– Ну должны же были у вас в Африке быть служанки. И вы наверняка пользовались их услугами.

«Неужели до нее уже дошли Розины сплетни», – подумал Блэар.

– Простите, не довелось.

– Но ведь у вас репутация человека, который все, от страусиных яиц до мяса змеи, непременно должен попробовать хотя бы раз. Говорят, что ни один мужчина в Англии не знает об африканках столько, сколько вы. Господин Эрншоу, который ничего не знает ни об африканках, ни об англичанках, полагает противоестественным, когда женщина получает большее образование, чем этого требует ее положение в обществе.

– Такое образование заставит ее разочароваться в своем положении и сделает ее несчастной, – пояснил Эрншоу. – Это несправедливо по отношению к ней и вредно для Англии.

– Как Бог, он предлагает создать женщину, которая годилась бы только для одной роли. А как политик, он берет на себя смелость выступать от имени всей Англии, тогда как по сути представляет лишь тех, у кого есть право голоса, – мужчин.

– Позвольте, какое все это имеет отношение к Блэару? – обиделся Эрншоу.

– Блэар, – обратилась к нему Шарлотта, – есть ли где-нибудь еще в мире племя, где бы женщин унижали так же всесторонне и последовательно, как в Англии?

– В любой мусульманской стране, мисс Хэнни. Там всюду многоженство, и везде женщины ходят, одетые в какие-то балахоны, – возразил Эрншоу.

– А в Англии закон разрешает мужчине бить свою жену, насильно навязывать ей исполнение супружеских обязанностей и распоряжаться ее имуществом как своим собственным. Вы бывали в Африке, Блэар. Может ли самый последний мусульманин по закону делать подобное?

– Нет.

– Вот вам свидетельство человека, бесчестно пользовавшегося женщинами всех рас. Какое еще доказательство вам нужно? – воскликнула Шарлотта. – Сам дьявол подтверждает!

Она двинулась вперед и, остановившись у следующей группы торчавших из земли голых стеблей, обратилась к садовнику:

– Что у нас здесь, Джозеф?

– Чайные розы, мэм. «Карье», розовая. «Вибер», кипельно-белая. «Генерал Жак-Мино», красная. Хочу их подкормить. – Он указал на мешок, который держал в руках. – Коровий навоз с землей и костной мукой. Отлично получится, мэм.

Белые, красные, желтые, розовые – да, цветник здесь со временем будет великолепный. Что же касается Шарлотты, Блэар не сомневался, что она и в будущем останется такой же, какой уже успела стать в свои молодые годы: словно закованной в броню и утыканной колючими шипами.

– Оливер, а что это вы перевязаны, как ветеран крымской войны? – бросила она через плечо.

– Спускался вчера с Блэаром в шахту[28]28
  Игра слов: в ответе Леверетта слово «the pit» – «шахта» имеет и другое значение – «ад, преисподняя», и вся фраза может быть понята как «Спускался вчера с Блэаром в преисподнюю».


[Закрыть].

– Радуйтесь, что вы не женщина.

– Мисс Хэнни, почему вы меня не любите? – спросил Блэар. – По-моему, я ничем не заслужил такого презрения.

– Мистер Блэар, если вы обнаружите на лепестке цветка слизняка, вы ему долго позволите там находиться?

– Я не сделал ничего…

– Вы здесь. Я вам не велела приходить сюда, и тем не менее вы заявились. Одно из двух: вы или дурно воспитаны, или у вас плохо со слухом.

– Ваш отец…

– Мой отец постоянно грозится закрыть «Дом для падших женщин» при первых признаках скандала и тем не менее готов нанять вас, человека, способного растратить Библейский фонд. Эта история всем известна, как хорошо известно и о ваших непристойных привычках, и о черных гаремах. Отец остановил на вас выбор вовсе не потому, что у вас выдающиеся сыскные способности, а потому, что на двух континентах вас считают наимерзейшей личностью. Он выбрал именно вас потому, что такой выбор оскорбляет Джона Мэйпоула и меня.

– Вот как? – Блэар почувствовал брешь в паутине, сотканной трудолюбивым паучком. – И где же, по вашему мнению, находится Джон Мэйпоул?

Шарлотта опустила ножницы в карман юбки и обернулась к Эрншоу:

– Пожалуй, выскажу ему все, и покончим с этим раз и навсегда, иначе он привяжется и будет таскаться за нами, словно коммивояжер с вонючей сигаретой. – Она повернулась к Блэару и очутилась с ним лицом к лицу. – Я понятия не имею, где в настоящий момент находится преподобный Джон Мэйпоул. И пока не доказано иное, исхожу из того, что с ним все в порядке и что он сообщит о причинах своего отсутствия, когда сочтет нужным. А до тех пор я буду продолжать работу, которую мы начинали вместе, ни минуты не сомневаясь, что рано или поздно он вернется.

– Последний раз его видели в среду. Обычно по средам он навещал «Дом для женщин». В тот день вы его здесь видели?

– Нет. Так случилось, что в тот день я была больна.

– У мисс Хэнни очень хрупкое здоровье, – пояснил Леверетт.

На Блэара она не производила впечатления хрупкой. Невысокая, неширокая в кости, но не хрупкая.

– Когда вы его видели в последний раз? – спросил Блэар.

– В воскресенье, во время службы.

– Звучит романтично. И с тех пор не перекинулись с ним ни единым словом?

– Нет.

– Он рассказывал вам о своих посещениях шахт? Шахты Хэнни?

– Нет.

– О шахтерках, которые там работают?

– Нет.

– Не делился недовольством, что ему не разрешают отправлять службы непосредственно в шахте?

– Нет.

– Он ведь любил проповедовать, да? При каждой возможности?

– Он считал это своим призванием, – ответила Шарлотта.

– И стремился стать частью рабочего класса, слиться с рабочими хотя бы на время проповеди. Он не говорил о шахтере по имени Билл Джейксон?

– Нет.

– Он не страдал меланхолией?

– Нет.

– Он любил побродить один за городом? Купаться в канале? Погулять в одиночестве по терриконам, пройтись вдоль обрыва?

– Нет. Единственным его развлечением было регби, и этим он занимался, чтобы быть ближе к людям.

– Если не считать церковных служб и встреч по работе здесь, вы с ним нечасто виделись, верно? Ваши отношения носили духовный характер.

– Полагаю, да.

– Так что откуда вам знать, вдруг у него под рясой матросская татуировка?

– Как и вы не могли знать, есть ли ум и душа у любой из совращенных вами женщин, – выпалила Шарлотта, даже приподнявшись от возмущения на цыпочки. «Обуй она клоги, – подумал Блэар, – она может стать по-настоящему опасной». Сейчас он видел перед собой только Шарлотту, Эрншоу и Леверетт как-то выпали из его поля зрения.

– Как, по-вашему, Мэйпоул был умным человеком?

– Умным и чутким.

– Значит, он должен был сознавать, что причинит вам боль, если исчезнет, не оставив ни строчки?

– Он знал, что я его пойму, что бы он ни сделал.

– Счастливчик. Мне такой женщины вечно недоставало.

– Прекратите! – раздался где-то рядом голос Эрншоу, но Блэар уже ощутил прилив быстро нарастающей ненависти и чувствовал, что Шарлотта Хэнни испытывает то же самое – как крещендо, которое слышат только двое.

– Он ничего не говорил о каких-нибудь старых и больных состоятельных родственниках? – спросил Блэар.

– Нет.

– О затянувшихся судебных тяжбах?

– Нет.

– О том, что у него духовный кризис?

– Только не у Джона.

– О каких-либо предстоящих делах, кроме вашей свадьбы?

– Нет.

– Почта приходит дважды в день. Насколько мне известно, влюбленные имеют обыкновение писать друг другу с каждой почтой. У вас сохранились его письма?

– Если и так, я их скорее отдам в руки прокаженного, чем вам.

– Возможно, он понял, что упускает простые радости жизни; у вас не осталось такого впечатления?

– Простые, как у животных? Нет, это скорее ваш уровень чувств, мистер Блэар.

– Простые, какие бывают у всех людей.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Человеческие слабости. Мы в «Доме для падших женщин», мисс Хэнни, так что здесь должно быть хотя бы несколько живых существ. Возможно, Мэйпоул одно из них и встретил.

Шарлотта наклонилась, отхватила ножницами длинный стебель, потом резко выпрямилась и с быстротой и силой, которых Блэар от нее никак не ожидал, хлестнула его срезанной розой. Лицо Блэара мгновенно вспыхнуло.

– А теперь убирайтесь, – проговорила Шарлотта. – Впредь я буду держать здесь собак и натравлю их на вас, если только вы когда-нибудь осмелитесь вернуться.

– Я вас сам растерзаю, если вернетесь, – добавил Эрншоу.

Блэар почувствовал, что щека становится влажной от крови. Он нахлобучил шляпу.

– Что ж, сожалею, но мне нужно идти. Спасибо вам за помощь. Передайте привет и наилучшие пожелания вашему отцу. – Уже направляясь к выходу, Блэар на мгновение приостановился рядом с садовником. – Знавал я одного человека на Золотом Береге, который выращивал розы. Отставной старший сержант. Розы у него были величиной с блюдо. Он пользовался для удобрения гуано. В этом весь секрет – гуано.

Леверетт пятился, рассыпаясь в извинениях:

– Простите, ради Бога. Я не знал, совершенно не знал.

Едва они свернули за живую изгородь, Блэар достал из кармана платок, чтобы протереть лицо, и сделал знак Леверетту остановиться и помолчать. С другой стороны изгороди до них донесся голос взбешенной Шарлотты Хэнни:

– А вы, мистер Эрншоу, неужели вы не понимаете, что предлагать защиту, пока вас о ней не попросили, оскорбительно?!

– Я только старался вас поддержать.

– Когда я окажусь настолько слаба, что мне потребуется поддержка, я дам вам знать.

Улыбаясь и стараясь не обращать внимания на сочащуюся кровь, Блэар двинулся вверх по лужайке.

– Теперь вы их между собой стравили, – заметил Леверетт.

– Ничего страшного: спорят – только тешатся. Моралисты они оба. Прямо созданы друг для друга.

Когда они добрались до реки, Блэар умылся. Высоко в небе плыли облака, подсвеченные с одной стороны солнцем, и, хотя царапины у него на лице горели, настроение у Блэара было, как ни странно, приподнятым.

Леверетт же пребывал в отчаянии:

– С такими людьми, как Шарлотта, нельзя разговаривать подобным образом. Это была ужаснейшая сцена, Блэар. И совершенно непростительный язык. Вы привели ее в ярость.

Блэар выдернул из щеки колючку. Всмотревшись в свое отражение на поверхности воды, он разглядел, что серьезных царапин всего лишь три, остальные мелкие, и почувствовал глубокое удовлетворение.

– Я привел ее в ярость? Бросьте. Разве можно разозлить змею?

– Вы поступили жестоко. Чего вы хотели добиться намеками на то, что Джон – живой человек?

Блэар вытер лицо и руки пиджаком и насыпал в ладонь немного мышьяка.

– Все, что мы собой представляем, Леверетт, есть не что иное, как сумма наших грехов. Именно грехи делают нас живыми людьми, а не святыми. На идеально ровной поверхности не бывает отличительных признаков. Но стоит там появиться лишь нескольким трещинкам, нескольким изъянам и порокам, как тут же возникает какой-то контраст. Вот этот контраст по сравнению с недостижимым совершенством и есть наш характер.

– И много в вас такого контраста? – поинтересовался Леверетт.

– Прорва. – Блэар запрокинул голову и всыпал порошок в рот. – Выясняется, что и у Мэйпоула тоже были свои грехи, только с сумасшедшинкой, на религиозной почве.

– Ваши вопросы могут разрушить репутацию человека.

– Меня не волнует его репутация. Я действую скорее как геолог: ищу уязвимые места. И мне представляется любопытным, что викарию, у которого ни гроша за душой, удалось завязать отношения с девушкой, за которой стоят огромные деньги.

– В Уигане все и вся связано с Хэнни. Половина населения города работает на это семейство. Помимо шахт у Хэнни здесь механический завод, выпускающий котлы, паровозы и металлическую посуду. Свой кирпичный завод и свои хлопкопрядильные фабрики: четверть миллиона веретен, сучащих свою пряжу и приводимых в действие своими машинами, работающими на собственном угле. Мне не довелось поездить по миру так, как вам, однако возьму на себя смелость утверждать, что владения Хэнни – один из лучших в мире промышленных комплексов.

– И он делает громадные деньги.

– И создает рабочие места. Хорошо оплачиваемые по сравнению со средней в городе зарплатой. Хэнни – это не только коммерция. Семья оказывает поддержку церкви, то есть платит священникам, покупает органы, церковную мебель. Содержит бесплатные школы для детей из беднейших семей. Вечерние школы для взрослых. Городскую амбулаторию. Фонд помощи жертвам взрыва, фонд поддержки вдов и сирот, постоянный сбор одежды для нуждающихся – все это было начато самим епископом Хэнни, лично. Если бы не Хэнни, в Уигане почти не было бы работы, а благотворительности могло бы не быть совсем. Все здесь связаны с Хэнни, включая и вас. Или вы об этом забыли?

– Епископ мне не даст забыть.

– Шарлотта, наверное, уже успела побывать у него и рассказать о нашем злополучном визите. Теперь ему придется вас уволить.

– И мне не придется тратить свои драгоценные дни на такую ханжу, как мисс Хэнни? Отдайте мои деньги, и ноги моей тут больше не будет.

– Вы не понимаете ее положения.

– Я понимаю, что она состоятельная молодая особа, чей «пунктик» – благотворительность для бедных девушек, которых она одевает, как квакеров, во все серое. О реальной жизни в Уигане она, вероятно, знает столько же, сколько о луне. Но все это не имеет никакого значения, потому что после смерти отца она станет самой богатой вздорной девицей в Англии.

– Не совсем.

Тон, которым Леверетт произнес эти слова, заставил Блэара примолкнуть.

– Вы же мне только что описали империю Хэнни?

– Да, но епископ Хэнни также и лорд Хэнни. После его смерти имение должно перейти по наследству вместе с титулом. Женщина наследовать титул не может. Все – и земля, и недвижимость – достанется ближайшему наследнику мужского пола, ее кузену лорду Роуленду, который станет следующим лордом Хэнни; Шарлотта, конечно, будет хорошо устроена.

– Богата, вы хотите сказать?

– Да; но тот, за кого она выйдет замуж, будь то Джон Мэйпоул или кто-то другой, будет иметь полное право распоряжаться всем, что она унаследует.

Блэар молча следил за пчелами, с жужжанием тащившими куда-то заполненные пыльцой золотые ранцы. «Что ж, это объясняет, почему Эрншоу кружит вокруг Шарлотты Хэнни, – подумал он, – хотя тот похож скорее на таракана, чем на пчелу».

Операция, проводившаяся городским комитетом здравоохранения и санитарии на Альберт-корт – тупиковой улочке, застроенной двухэтажными домами из красного кирпича, в плане образовывавшей подобие буквы «П», – внешне напоминала боевые действия. Жильцов выгоняли из дома на улицу, в центр внутреннего двора, после чего проводившие дезинфекцию санитары в белых комбинезонах и шапочках подкатывали к дому тележку с ярко окрашенным насосом и начищенными до блеска медными канистрами. Тележка останавливалась перед каждым третьим или четвертым домом, один из санитаров становился к рукоятке насоса, а другой разматывал шланг, заскакивал на несколько мгновений во входную дверь дома и распылял вокруг себя ядовитую смесь аммиака и стрихнина. Вонь стояла удушающая, но возглавлявший операцию преподобный Чабб, с красной комитетской лентой, нацепленной поверх рясы, отдавал распоряжения подобно генералу, привыкшему не обращать внимания на дым сражения. На улице толпились лишь женщины и дети; многие из ребят, заметил Блэар, заботливо держали в руках птичьи клетки. Среди комитетских матрон в официальных красных лентах Блэар узнал миссис Смоллбоун; юбка из черной бумазеи придавала каждому ее шагу какую-то угрожающую упругость. Миссис Смоллбоун зацепила гребнем голову одного из мальчишек и подала сигнал двум другим членам комитета, моментально набросившимся на него с водой и карболовым мылом. Чабб не более чем на миг позволил себе отвлечься от занятия, на котором было сосредоточено все его внимание, лишь мимолетным взглядом дав понять, что заметил появление во дворе Леверетта и Блэара.

Блэару вспомнилось, как стригли и мыли голову в детстве ему самому, как чьи-то руки цепко, словно собаку, держали его за шею, чтобы он стоял спокойно. Обо всем этом ему напомнил запах мыла.

– Лекарство всегда бывает горьким, – проговорил Чабб.

– Если бы оно не было горьким, то не лечило бы, верно? – отозвался Блэар. – А не лучше было бы, чтобы эту операцию возглавлял врач?

– Он болен. А дезинфекция не может ждать. Если эти люди спят по пять человек в кровати, на провшивевших простынях и не желают пользоваться теми туалетами, которые обеспечивает домовладелец; если они порождают скопления миазмов, от которых распространяются холера, оспа и тиф, – тогда общество само должно принять необходимые меры. Рассадник эпидемий опасен для всех. Вспомните хотя бы о крысах, которых пускают на начинку для продаваемых на улице пирогов.

– О каких крысах?! – Блэару и думать об этом не хотелось.

– Некоторые из домов придется опечатать, оставив там серные свечи.

– А куда же денутся их жильцы?

– Дети должны быть в школе, все; там их хотя бы осмотрят как следует, – проговорил Чабб и направился в глубь улицы.

Конечно, некоторые из жильцов были одеты в какое-то тряпье и босы, ноги их покрывала короста; и некоторые из домов смотрели на улицу сломанными дверями и разбитыми оконными стеклами. Однако большинство людей, казалось, лишь рассержены тем, что их выгнали из домов, где в окнах виднелись кружевные занавески, а пороги сияли чистотой – так тщательно отскребали их камнем. Складывалось впечатление, что Чабб указывает дезинфекторам, куда идти, исключительно по собственной прихоти.

– Откуда он знает, на какие дома кидаться? – спросил Блэар Леверетта.

– Очень просто, – прошептал Леверетт. – Он никогда не осмелится ворваться в дом шахтера. Потому что тогда шахтеры в ответ ворвутся в городскую ратушу. А в отношении тех, кто здесь живет, могут сказать, что тут всего два туалета на две сотни жителей.

– Этого вполне достаточно, если есть дисциплина и порядок. – Чабб успел вернуться. – Посмотрите, во что они одеты. Сплошные лохмотья, да еще почти наверняка с насекомыми. По мне, эти тряпки надо бы сжечь.

– Жаль, что нельзя сжечь, как еретиков, самих жителей, – проговорил Блэар.

– Это, практика папистов. Здешние края издавна считаются их оплотом, тут живут самые упрямые и несгибаемые. Епископ ведь говорил вам, что и семья Хэнни когда-то, очень давно, была католической. И, конечно, среди шахтеров есть ирландцы – ирландцы и свиньи[29]29
  Игра слов: «pig» – «свинья» в прямом смысле; оскорбительное прозвище ирландцев; но также и «нахал, наглец», и «неряха, грязнуля», «реакционер, твердолобый». В высказывании Чабба все перечисленные значения сливаются воедино.


[Закрыть].

– Они что, нераздельны?

– Грязь и распущенность всегда идут рядом. Запущенность и нищета вызывают болезни. Не сомневаюсь, мистер Блэар, что в странствиях по выгребным ямам всего мира вы не могли не заметить, что дурной запах уже сам по себе заразен. Уверен, со временем эти люди оценят усилия, которые мы предпринимаем для их же блага.

– Мэйпоул тоже этим занимался?

– Какое-то время он был членом комитета.

Тележка двинулась дальше, оставив после себя в воздухе едкий запах с кислым привкусом, оседавший на губах.

– Преподобный, вы прирожденный миссионер. Вы хотели сказать, что Мэйпоул ушел из комитета?

– Он не привык подчиняться. Молод был. Вместо того чтобы уничтожать грязь, он ей помогал.

– Вы имеете в виду «Дом для женщин»?

– «Дом для женщин, падших впервые», – многозначительно поправил Блэара Чабб. – Как будто в Уигане есть женщины, которые пали только в первый раз. Спасать падшую женщину – дело крайне опасное даже для человека с самым твердым характером. Интерес молодого священника к такого рода занятию не может не вызывать подозрений. Слишком уж часто человеческие слабости прячутся под маской филантропии. И в результате не женщина обретает спасение, но погибает тот, кто пытался ее спасти.