Текст книги "Загадочная птица"

Автор книги: Мартин Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

12
Рисунки француза Руале

Мы договорились встретиться завтра в кафе рядом с Куинсуэй[6]6
  Торговая улица, идущая на север от Гайд-парка.


[Закрыть].

Габби выбрала это кафе не случайно. Оно было нашим излюбленным местом встречи, когда мы разрабатывали программу, которая позднее стала ее программой. Как же мы в те дни безумно любили друг друга! Встретились тогда у останков попугая ара Спикса и больше не расставались. В Лондоне готовили экспедицию, добывали деньги, мечтали о будущем. Сейчас, пятнадцать лет спустя, даже не верилось, что тогда нам было так хорошо вместе.

Я шел по Бейсуотер-роуд и размышлял.

Несколько лет мы были счастливы по-настоящему. А потом, когда начался разлад, стали находить друг в друге такое, что даже остальное хорошее не имело значения. В конце концов я ушел, окончательно разочаровав Габби. Она считала, что связывает жизнь с единомышленником, и вдруг выяснилось, что я не разделяю ее целеустремленности. Признаюсь, я порой реагировал на упрямство Габби чересчур темпераментно. И вообще мы были слишком разные. Там, где она проявляла профессионализм, у меня преобладали эмоции, она двигалась не сворачивая к намеченной цели, я же постоянно колебался. А когда стал подвергать сомнению нашу совместную работу в бразильской сельве, брешь между нами расширилась настолько, что перебросить мост было уже невозможно. Но все равно связь мы полностью не разорвали. Габби мне писала, а я о ней думал.

Сегодняшнее утро я провел, укладывая в сундучок свои записи, наводя в них относительный порядок. Кое-как починил сломанный шпингалет кухонного окна. Зачем ко мне влезли?

Кафе небольшое. Стойка, кофеварка, пять-шесть столиков. Габби сидела в дальнем углу, где мы обычно встречались. Увидев меня, встала:

– Привет, Джон.

Она прижалась щекой к моей щеке, и я уловил аромат ее волос, знакомый, слегка пьянящий.

Мы заказали кофе и посмотрели друг на друга. Габби великолепна, как всегда. Сегодня волосы были зачесаны назад, отчего глаза казались огромными. Мы ждали, кто первым заговорит. Наконец она не выдержала и произнесла с улыбкой:

– Странно видеть тебя снова, причем так скоро. Сколько миновало лет? Я уже со счета сбилась.

А вот я ничего странного в этом не видел. Напротив, мне казалось пугающе нормальным сидеть вот так с ней снова в нашем привычном месте. Сколько всего с тех пор изменилось, но каким-то образом осталась эта инстинктивная, непрошеная близость.

– Ты прекрасно выглядишь. Почти такая, как прежде.

Она взглянула в мое лицо:

– Сегодня у тебя вид получше. Более спокойный.

– В тот раз в ресторане, наверное, очень волновался перед встречей.

Габби кивнула. Через секунду она подняла голову, и я увидел, что выражение ее лица изменилось.

– Я хотела спросить… ты все еще думаешь о…

Это была наша запретная тема.

– Да, я думаю о ней постоянно.

Она на мгновение отвернулась. За окном стоял декабрьский туман, автомобили и автобусы проносились по улице, поднимая брызги.

– Я знаю, как много она для тебя значила, – промолвила она мягко и опять замолчала. – С тех пор прошло много времени, Джон. Нам обоим пора привыкнуть. Ты никого до сих пор не встретил?

– Просто не хотел. А ты?

Она пожала плечами:

– Мне было не до этого.

– Кажется, Карлу Андерсону ты нравишься.

– Да, нравлюсь. – Она произнесла это твердым, даже слегка агрессивным тоном, но вскоре смягчилась. – Он хороший человек, Фиц. Да, разумеется, бизнесмен. Для некоторых это непростительный порок. Но что бы делали без бизнесменов все эти профессора и люди науки, кто бы давал им деньги на их изыскания?

– Он собирается на тебе жениться?

– Это не вопрос.

– Для него?

– Для нас обоих.

Я поставил чашку с кофе и посмотрел на Габби:

– Послушай, мне нужно, чтобы ты кое-что разъяснила.

– Что ты имеешь в виду? Мои отношения с Карлом?

– Я имею в виду птицу с острова Улиета.

Она сдула со своего кофе пенку.

– Не понимаю, о чем ты. Карл хочет найти ее. Это все.

– В мой дом вломились. Дважды. В первый раз в тот вечер, когда мы встречались в ресторане, и вчера опять. Рылись в моих записях. Может, Андерсон или кто-нибудь другой. Но все связано с этой чертовой птицей. Почему? Сколько она на самом деле стоит?

– Карл сказал тебе правду, Фиц. Именно столько и стоит данный экспонат.

– Тогда почему его так домогаются? – Я начинал злиться. – Пожалуйста, не делай из меня дурака. Я хочу знать, что происходит. С этой птицей, видимо, что-то связано, что делает ее по-настоящему ценной. Мне важно это выяснить, иначе…

Габби вызывающе вскинула брови.

– Иначе я обращусь в газеты. В научную прессу. Сделаю так, что все будут знать о том, что Андерсон охотится за уникальным экспонатом из коллекции Джозефа Банкса, птицей с острова Улиета. И тогда, даже если он ее найдет, то продать не сумеет. Запрет на вывоз будет наложен прежде, чем он успеет моргнуть, и птица застрянет в Англии на долгие годы, пока не уладятся все формальности. Мне почему-то кажется, что такой поворот событий в планы Андерсона не входит.

Не знаю, какой реакции я ожидал от Габби, но вместо того, чтобы встревожиться и наговорить мне резкостей, она наклонилась и коснулась моей руки.

– О, Фиц, ты действительно ничего не понимаешь? – Она покачала головой. – Ничего не видишь? Полагаешь, все дело в твоей бесценной птице? Да она вообще никого не заботит. О, я знаю, тебя безусловно. И это правда, Тед Стейст заплатит за нее несколько тысяч долларов. Может, больше. Это достаточно интересная находка. Но Карл никогда не стал бы из-за нее мчаться сюда зимой. Он охотится вовсе не за птицей.

– Тогда за чем же? – Я чувствовал себя глупо и не хотел этого показывать. – За чем он охотится?

Габби потянулась, разжала мои пальцы, охватывающие ручку чашки, и взяла в свои. Я хотел убрать руку, но оставил.

– А вот эту тайну знает лишь Карл и, очевидно, еще двое, которые успели пронюхать.

– Расскажи.

– Это целая история. Ты когда-нибудь слышал о французском художнике Руале?

Что-то всколыхнулось в моей памяти.

– Смутно. Фамилия кажется знакомой.

– Не беспокойся, о нем никому ничего толком не известно. Был такой художник во второй половине восемнадцатого века, занимался ботанической живописью. Вот, пожалуй, и все сведения. Нигде не указано, что Руале участвовал в какой-нибудь крупной экспедиции, но известно, что художник путешествовал, потому что создал собрание потрясающих ботанических рисунков. Всего двадцать четыре. Фрукты, цветы. Великолепные, с дивно прописанными деталями. В те годы ботаническое искусство достигло расцвета, но работы Руале и тогда считались выдающимися. В свое время они все попали к одному коллекционеру. Его дом в Париже был разграблен во времена Французской революции. Считается, что сохранились лишь три рисунка Руале. Их разыскивают до сих пор. Один в прошлом году всплыл на аукционе в Нью-Йорке. Стартовая цена составляла свыше ста тысяч долларов.

Сумма солидная, но не такая, чтобы прийти в крайнее возбуждение.

– Ладно. И какое это имеет отношение к птице с острова Улиета?

Габби улыбнулась:

– Понимаешь, весь девятнадцатый век ходили слухи, что существовала еще одна папка с рисунками Руале, которая каким-то образом попала в Англию. У слухов различные источники, но главным является письмо землевладельца Финчли, живущего в одном из центральных графств, датированное серединой века. Этот Финчли, видимо, был в душе натуралист. В 1850 году он написал письмо другу, который коллекционировал ботаническую живопись.

Габби замолчала и глотнула кофе. Я терпеливо ждал.

– В письме Финчли рассказывает о своей поездке по Линкольнширу. Услышав где-то о человеке, который владеет хорошо сохранившимся чучелом какой-то редкой птицы, он из любопытства решил найти его и посмотреть чучело. Судя по описанию, это была птица с острова Улиета, по-прежнему в целости и сохранности. Однако письмо касалось иного. Закончив осмотр чучела, Финчли собрался уходить, но хозяин предложил ему посмотреть еще кое-что. Он открыл застекленный футляр и достал из-под задрапированного зеленым бархатом основания, на котором стояло чучело, папку. К изумлению Финчли, в ней лежало собрание рисунков Руале, двенадцать листов с изображением английских полевых цветов. Все в безупречном состоянии. Владелец, очевидно, не имел представления об их стоимости, но не очень заинтересовался, когда Финчли ему это сообщил. Сказал, что чучело – фамильная ценность, вместе с рисунками, и он никому ничего продавать не намерен. Финчли нашел все это довольно забавным, заверяя друга, что упрямство старика не смогла поколебать хорошая цена, которую он предложил за рисунки. Заканчивает он свое письмо утверждением, что сомневается, найдется ли в мире такое сокровище, которое бы соблазнило старика расстаться с рисунками.

– Ясно, – пробормотал я. – Но ведь это лишь слова? Даже если мы поверим в собрание рисунков французского художника, хранившееся в середине девятнадцатого века где-то в лесной глуши в Линкольншире, то кто поручится, что они целы до сих пор? Вместе с чучелом птицы. Сменилось несколько поколений. Потомки старика могли оказаться не такими упрямыми и продали их. И вообще, с ними могло случиться все, что угодно. Например, друг этого Финчли вполне мог, получив письмо, исхитриться и завладеть рисунками.

Габби кивнула:

– Вероятно, ты прав, но эти рисунки до сих пор нигде не выплыли. Если бы ими завладел какой-нибудь коллекционер, то в мире искусства об этом было бы известно. Кстати, в письме не указывается, где именно жил владелец чучела, и его фамилию Финчли тоже не назвал. Так что друг добраться до рисунков никак не мог. Видимо, они и по сей день где-то лежат. И единственный путь к ним – через птицу.

– Значит, меня хотят использовать, чтобы отыскать рисунки? – усмехнулся я.

– Да не использовать, Фиц. Карл знает, что для тебя очень важно найти птицу. Ты и заберешь ее, а в придачу получишь деньги. У него есть одна зацепка, которая, он надеется, должна привести к птице.

Я посмотрел на Габби:

– Но Андерсон бизнесмен. Неужели его соблазнили слухи о существовании этих рисунков? И он тратит деньги на поиски? Ведь шансы найти что-либо мизерные.

– Нет, Фиц, речь идет о двенадцати рисунках Руале. Их появление вызовет сенсацию. Даже если каждый пойдет по сто тысяч долларов… хм… и то получится солидная сумма. Но вся папка, коллекция, наверняка будет стоить много больше. – Габби помолчала. – Недавно у Карла появились неожиданные трудности.

Мое сердце встрепенулось.

– Какие?

Она наклонилась ко мне чуть ближе.

– Понимаешь, сразу после войны продали один дом, вместе со всем имуществом. Карл считает, что среди имущества была и птица. Нанятые им люди нашли покупателей, но птицы пока нигде нет. Теперь все перелопачивают снова, пытаются найти пропущенную запись.

– Интересно. Ты знаешь, где этот дом?

– Нет. Карл не сообщил. Но он сейчас Линкольншире, значит, где-то там. Ты можешь чем-нибудь помочь?

Я решил ничего не скрывать.

– Послушай, Габби, я не буду притворяться, будто знаю что-нибудь полезное. Однако у меня есть идея. Джозеф Банкс в молодости был близок с одной женщиной. Не представляю, какое она имела отношение к птице, но есть основания полагать, что определенная связь существует. Это может оказаться очередным тупиком, но я намерен попробовать. Буду искать ту женщину.

– Ну найдешь ты ее, и что дальше?

Я улыбнулся.

– Вот найду, тогда поговорим.

Она откинулась на спинку стула.

– Да, Джон, я всегда думала, что в тебе есть что-то от твоего деда. – Затем, поправив волосы, осветила меня теплой, ласковой улыбкой. – Ты вполне мог бы сегодня пригласить меня поужинать. Все равно ревновать некому.

Меня всегда удивляло отношение Габби к моему дедушке. В принципе он принадлежал к такому типу людей, которых она больше всего презирала. Богатый, высокомерный англосакс, считающий окружающую природу парком развлечений, где можно творить что заблагорассудится. Грабить, растаскивать на сувениры и экспонаты. Трудно представить, что он мог задуматься над проблемами сохранения окружающей среды, которые так волновали Габби. И все же она его уважала. Видимо, у них было что-то общее. А именно, они оба в погоне за своей мечтой были готовы пожертвовать жизнью.

Мой дед, Хью Фицджералд, обзавелся женой, чтобы сразу ее покинуть. Война заставила его отложить поиски африканского павлина. Он провел четыре года на Западном фронте, чудом выжил, а вернувшись, встретил мою бабушку, скромную семнадцатилетнюю девушку, на двенадцать лет моложе его. В те годы обычно после заключения брака появлялись дети. У него этого не было, потому что после свадьбы он поселил молодую жену в доме своей матери в Девоне и отправился в путешествие по Центральной Америке, длившееся два года. Затем обосновался в Лондоне, проводил время в клубе, пытался организовать следующую экспедицию.

К сожалению, дед не понимал, что действует неправильно. Говорил с любым, кто соглашался слушать, о своей убежденности в существовании африканского павлина и постепенно начал приобретать определенную репутацию. Богатые влиятельные люди настороженно относятся к эксцентрикам, а мой дед не видел, кем становится. Мнение о нем как о фанатике укрепилось в 1926 году, когда его пригласили в Западную Африку сопровождать группу горных инженеров. Его главной задачей было обеспечить их безопасность, с чем, по общему мнению, он справлялся достаточно компетентно. Однако после окончания работы экспедиции дедушка в Лондон не вернулся, а отправился в джунгли лишь с двумя проводниками из местных. Искал павлина, хотя до того места, где Чапин нашел загадочное перо, было несколько сотен миль.

Дед не подавал о себе никаких вестей почти девять месяцев и выбрался из джунглей страдающим тяжелой формой тропической малярии. Какой-то период жизнь дедушки вообще была под вопросом, но дома в Девоне его выходила жена. Ее заботами он выбрался из кризиса, однако полностью восстановить силы не удалось. В Лондоне дедушка появился лишь через три года, а там обстановка существенно изменилась. Его незапланированная вылазка в джунгли была широко известна и явилась доказательством ненадежности. К тому времени такие фанатичные горячие исследователи вышли из моды.

Мне, разумеется, следовало задуматься над судьбой дедушки, извлечь урок. Но не сегодня, когда предстоял вечер с Габби. Мы встретились в шикарном французском ресторане в Сохо, среди множества очищенных ананасов, заказали длинный список блюд, говорили о проблемах, не имеющих отношения к Карлу Андерсону. В компании с Габби всегда интересно, а в этот вечер она была на высоте, как никогда. Мы пили белое вино, веселились и болтали напропалую. Она даже настолько осмелела, что рассказала несколько скандальных баек о наших общих знакомых. Настроение не изменилось, даже когда мы заговорили об охране окружающей среды. Габби с увлечением поведала мне о своих планах. Я слушал и чувствовал, как возвращаются звуки и цвета бразильской сельвы. Наверное, вино сделало меня сентиментальным, потому что я осознал, что скучаю по всему этому.

Вечер прошел на удивление удачно. Конечно, по-прежнему между нами существовала недосказанность, но тогда это значения не имело. Каким-то чудом вернулась прежняя теплота, словно ничего не было. Казалось, скоро мы встанем и пойдем вместе домой.

У отеля «Мекленберг», во время прощания, возник момент, когда нам захотелось задать друг другу вопрос. Я думаю, один и тот же. Под аккомпанемент моего молчания Габби грустно улыбнулась, поднялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

– Спокойной ночи, Фиц.

Я стоял в темноте и наблюдал, как она исчезает за вращающейся дверью отеля.

* * *

Катя приехала на следующий день, ближе к вечеру. Вошла усталая, в странной юбке и блузке, каких она здесь никогда не носила. Волосы собраны сзади в тугой узел. Я едва ее узнал.

– Что? – спросила она, видимо, смущенная выражением моего лица. Затем понимающе кивнула: – Ах это… Папа считает, что своим друзьям меня можно представить, только если я буду выглядеть вот так.

– Проходите, садитесь, – произнес я. – Сейчас принесу пиво.

– Звучит обнадеживающе. – Катя распустила волосы. Поймала несколько прядей и посмотрела сквозь них на меня. – Папе не понравилось, что я их крашу в черный цвет. Вообще-то они у меня светло-каштановые.

Она села на стул, наблюдая, как я открываю бутылки светлого пива. Заметив сломанный оконный шпингалет, нахмурилась:

– Что случилось?

– Ничего особенного. Расскажу через минуту.

– Опять кто-то вломился? Что-нибудь взяли?

Я отрицательно покачал головой и улыбнулся:

– Нечего брать.

– Зачем же тогда?

– Оказалось, что наша птица стоит гораздо дороже, чем мы ожидали. Долго рассказывать. Но не беспокойтесь. Все в порядке. Лучше сообщите, как ваши дела, и выпейте пива. Можно из горлышка, если вас не смущает столь изысканная одежда.

Она засмеялась, и только тогда я узнал прежнюю Катю.

– Сейчас расскажу. – Она потянулась за бутылкой. – В общем, вы уже довольно много знаете. Я же звонила. После этого покопалась еще в архиве, но ничего особенного не обнаружила.

– Думаю, то, что есть, уже колоссальная удача. Значит, птица существовала и после исчезновения из коллекции Банкса. И указан путь, где искать.

Кате не терпелось все выложить. С нее слетела усталость, она оживилась, повеселела. Поведала об архиве Фабрициуса. Большая часть бумаг связана с его научной деятельностью. Очень немногие имели отношение к пребыванию Фабрициуса в Англии. Причем Банкс не упоминается нигде. Она отыскала там еще два письма от француза Мартина, где говорилось о рисунках, которые хотел купить Фабрициус. О птице с острова Улиета больше ни слова.

– Как вы оцениваете мою работу? – спросила Катя, закончив рассказ.

– На отлично.

– Тогда докладывайте, что здесь.

– Не знаю, с чего начать. Полагаю, настоящее открытие сделано вчера, когда я встречался с Габби.

– Ого! – Она сделала большой глоток пива.

– Но ранее я побывал в Линкольне. Догадайтесь, кого я там засек?

Я рассказал о поездке в Линкольн и о фамилии «Андерсон» в книге гостей отеля. Катя вежливо выслушала, но, по-моему, не особенно заинтересовалась.

– Вот он, список девочек, родившихся в Ревсби в подходящее для нас время, – сказал я, вытаскивая из висевшего на стуле пиджака лист бумаги. – Все фамилии начинаются на «Б»:

1 янв. 1750. Мэри, незаконнорожденная дочь [нет записи].

29 сент. 1752. Мэри, дочь Ричарда Бернетта и его жены Элизабет.

18 апр. 1756. Мэри, дочь Джеймса Брауна и его жены Сюзанны.

20 февр. 1757. Мэри, дочь Уильяма Бертона и его жены Энн.

18 янв. 1761. Элизабет, дочь Джеймса Брауна и его жены Сюзанны.

– Больше всех меня заинтересовала Мэри Бертон. Родилась она поздновато, зато ее отец умер как раз во время отсутствия Банкса. Так что я подумал, что действительно натолкнулся на что-либо важное.

Я поднял голову и увидел, что Катя не слушает. Она внимательно смотрела на список и шевелила губами, словно что-то высчитывала.

– Вот, Фиц, посмотрите сюда. – Она показала на вторую строчку в списке. – Этот год нам подходит? Когда Банкс отправился в путешествие, ей было около шестнадцати и примерно девятнадцать, когда он вернулся.

– Да…

– Мэри Бернетт. Видите?

– Но фамилия Бернетт не заканчивается на «Н».

– Помните письмо? В какой оно было книге? Ну, письмо капитана Кука в адмиралтейство, которое он послал в начале второго путешествия. Там упоминалось о женщине, переодетой в мужчину.

Письмо я вспомнил, но все равно не догадывался, к чему она клонит.

– Бернетт. Я уверена, что та женщина выдавала себя за мистера Бернетта.

Мы поднялись наверх и нашли нужную книгу. Катя была права.

…За три дня до нашего прибытия на остров его покинул некто, назвавшийся Бернеттом. Он ждал прибытия мистера Банкса. Около трех месяцев. Вначале говорил, что прибыл для поправки здоровья, но потом заявил, что его намерением было отправиться в путешествие с мистером Банксом. Одним он сказал, что не знаком с этим джентльменом, другим же – что тот назначил ему здесь встречу, поскольку в Англии на борт принять не мог. Когда же он услышал, что мистера Банкса с нами нет, то воспользовался первой возможностью, чтобы покинуть остров. Внешности сей джентльмен был скорее обыкновенной и занимался собиранием растений. Однако поведение мистера Бернетта и его действия указывали на то, что он женщина. Это подтверждает любой, кто его видел. Он привез с собой рекомендательное письмо в Английский Дом, где обитал во время пребывания на острове. Следовало бы заметить, что Англию миссис Бернетт покинула примерно в то же время, когда мы готовились к отплытию…

– Ну как? – спросила она с нотками торжества в голосе.

– Может, это просто совпадение.

– Вряд ли. – Катя показала на мои записи. – Ее отец умер именно в то время, когда Банкс находился на борту «Эндевура». Вполне вероятно, что, когда Банкс сделал ее своей содержанкой, она взяла другую фамилию, а для поездки за пределы Британии пришлось использовать собственную. Это логично. К тому же Бернетт не слишком далеко от Брауна, верно? Бернетт, брунет, брун, браун[7]7
  Брунет, брун – по-английски «брюнет»; браун – «шатен».


[Закрыть]…

– Да, в те времена нравы были иные, чем в теперешних университетских общежитиях. – Я сложил листочки. – Завтра с утра отправляемся в Линкольн.

Мы ехали на север сквозь серый туман. Казалось, день так и не начнется и тусклое утро вскоре сменит ночь. В плоской равнине Линкольншира, которая проносилась мимо, преобладали различные оттенки охры. В основном мы молчали под аккомпанемент напряженного хриплого гудения двигателя, чувствуя себя удобно в обществе друг друга, чтобы иметь возможность заняться своими мыслями. Я размышлял над тем, сколько времени пройдет, прежде чем мы бросим эту безнадежную охоту и вернемся к нормальной жизни. Но этот странный антракт привлекал меня еще и тем, что можно было пока отвлечься от житейской прозы. Катя, очевидно, думала примерно о том же, потому что вдруг после долгого молчания засмеялась и промолвила:

– Трудно поверить, что это все происходит с нами на самом деле, правда?

Я кивнул:

– Да. Мы друг друга стОим.

Катя улыбнулась, потянулась и коснулась моей руки. Когда я бросил на нее взгляд, она уже снова погрузилась в раздумья, повернув голову к окну, за которым мелькали голые поля.

Мы прибыли в середине дня, но возникало ощущение, будто наступил вечер. В отеле везде горел свет, было тепло и уютно. Где-то совсем рядом чувствовалось присутствие хорошо натопленного камина, а из бара, стены которого были обшиты дубовыми панелями, доносились тихие пассажи фортепиано.

Катя осмотрелась.

– Мило. И очень по-английски. Только, боюсь, здешние цены мне не по карману.

Я улыбнулся:

– За все платит фирма. Когда найдем птицу, расходы вычтут из вашей доли.

Она пожала плечами, однако спорить не стала. Это меня тоже радовало, что я могу теперь хотя бы какое-то время не думать о деньгах. Убытки подсчитаем позднее.

Мы сняли два номера, поставили туда вещи и вышли на улицу. Я хотел показать Кате город. Сегодня было воскресенье, кругом тихо. Но холодно. После сумрачного зимнего дня наступившая вечерняя темнота казалась живительной. Узкие улицы вокруг собора освещали старинные фонари, все заведения вокруг еще работали: кафе, книжный магазин, ресторан. Их огни приглашающе мерцали на булыжной мостовой. Подняв голову, можно было видеть контуры собора на фоне неба. Сквозь прорехи в облаках выглядывали звезды. Наверное, ударит мороз.

Когда мы приблизились к собору, оттуда стали слышны звуки органа.

– Хотите, зайдем послушаем? – предложил я.

– Простите, но я не любительница. – Катя положила руку мне на плечо. – Вы идите, а я двинусь обратно, приму душ, согреюсь. Встретимся в баре.

Я вошел в тускло освещенный собор, сел в уголке. Службы не было, органист просто репетировал для вечерни. Собор я покинул умиротворенным, расслабившимся и с удовольствием предвкушал бокал вина в баре отеля. Однако там меня ждала встреча, которую я не предвидел. В углу у камина, удобно устроившись в большом кожаном кресле, сидел Карл Андерсон. Напротив него – стройная обворожительная Габби в облегающем красном платье. А между ними массивное серебряное ведерко, из которого выглядывала головка бутылки шампанского.

Это была зима, полная мечтаний и забытья. Снег выпал в Ричмонде в конце ноября и пролежал до февраля. Белое покрывало, наброшенное на их прошлое и окутывающее настоящее. Банкс приезжал верхом, темная фигура на светлом фоне. Снег намерзал на полы его плаща, а в доме шумно потрескивал камин, пахло нагретым вином и пряностями. Приближаясь в сумерках, он издалека видел светящиеся розоватые окна гостиной, а в спальне свет от единственной лампы и камина превращал желтовато-коричневые шторы в янтарные. Это место казалось не тронутым временем, отгороженным от остального мира дымом горящих поленьев. Там ничего не происходит и никогда ничего не изменится. Путь от города был долгий и медленный, дороги заснеженные, руки немели, держа поводья, но он наслаждался путешествием. И прибывал очищенным и обновленным, соответствующим приему, который его ждал. В солнечную погоду, среди ослепительной белизны, Банкс смотрел на детей, катающихся на коньках на замерзшем пруду, пожилых женщин, собирающих хворост, вглядывался в лица и чувствовал что-то вроде опьянения. Ему казалось, он всех их немного любит.

Мисс Браун никогда не выглядывала в окно, но всегда распознавала его приближение по звуку. Звяканье сбруи, топот мальчика, бегущего принять лошадь, затем шаги, негромкий уверенный стук в дверь и легкая поступь Дженни, служанки, спешащей открыть. Затем она слышала его голос. Слов никогда нельзя было разобрать, он говорил что-то тихо и оживленно. Некоторое время она продолжала заниматься тем, чем занималась, но вскоре начинала откладывать все в сторону, чтобы, когда он войдет, уже быть свободной подняться и приветствовать. Но самыми приятными бывали его приезды в зимней тьме, когда дом затихал на ночь. Это случалось всегда неожиданно. Банкс вдруг поднимался во время приема в каком-нибудь лондонском салоне, извинялся, объяснял, что ему нужно уйти, возвращался к себе в дом, поднимал переполох среди конюхов, требуя лошадь. Иногда он добирался до Ричмонда и видел, что весь дом спит, лишь ее окно едва озарено оранжевым сиянием. Мисс Браун слышала, как Марта тяжело ступает по половицам, с ворчанием отпирает дверь, шикает на него, когда он пытается заговорить, и начинала шевелиться и улыбаться этим звукам, а потом снова засыпала, пока дверь не открывалась со слабым скрипом. Мисс Браун откидывала половину одеяла и ждала в дремоте, когда он согреет руки у камина. Бывало и так: обнаружив Банкса среди глубокой ночи, свернувшегося рядом, она опять засыпала, улыбаясь, счастливая от мысли о пробуждении.

Когда он приезжал днем, она отбрасывала прочь все мысли о работе, и они проводили время у камина или гуляли по зимнему лесу, разговаривая о разном. Но тема значила меньше, чем факт самой беседы. Иногда они фантазировали, порой вдруг смеялись без причины. Деревья и поля вокруг пребывали в летаргии в ожидании весны, когда снова запустятся часы. В эти времена мисс Браун забывала о прошлом, которое привело ее сюда, и о страхах за будущее. Конец недели казался невообразимо далеким.

И он гнал от себя любое воспоминание, которое могло омрачить его полное счастье. Вечерами они затихали у огня и мечтали о мире, где все, включая их самих, было идеальным.

– Почему бы тебе не придумать способ выращивать ананасы на Болотах[8]8
  Низкая болотистая местность в Линкольншире.


[Закрыть]? – говорила она.

– Там слишком холодно, – отвечал Банкс.

– А ты проложи под землей трубы с нагретой водой. Люди станут приезжать сюда из Бразилии, чтобы искупаться.

– А ты, – произносил он после размышления, – придумай способ выращивать мох и лишайник внутри дома. Просто для красоты. Будешь объезжать графства Англии, учить людей. За это тебя единогласно выберут в Королевское общество.

– Слишком молода, и к тому же женщина.

– Мы запишем тебя под именем Том Браун-старший.

– А можно, чтобы я просто рисовала лишайники?

– Конечно. Будешь путешествовать со мной по миру и рисовать собранные образцы. Мы с тобой удивим мир потрясающей коллекцией.

– Женщина на корабле?

– Я наряжу тебя юношей.

– Лишь ради моих рисунков? – Она приблизила лицо к его лицу и легонько провела губами по шее.

– Хм, очевидно, и не только ради них.

Улыбаясь, Банкс рывком притянул ее к себе и стал покрывать лицо поцелуями.

Когда февраль подступил совсем близко, а снег начал уступать воде, поездки Банкса стали медленнее и не так поднимали настроение. Время их как бы предупреждало: до отплытия корабля «Резолюция» осталось всего четыре месяца.

Встречи становились все более бурными, а расставания – мучительными. Они не желали думать, что все заканчивается, но помнили каждый день. Это не настраивало на шутливый лад. Даже когда они вместе чему-то смеялись, в этом чудилась какая-то нервозность, отчаяние, желание ухватиться за момент и держать его, сколько можно. Вместо прогулок они предпочитали сидеть тихо рядом, непрерывно касаясь друг друга.

И вот однажды, когда они лежали ночью в постели, а комнату освещал лишь огонь в камине, Банкс сказал:

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Ее голова покоилась на его груди. Она, вероятно, спала, но при этих словах пошевелилась и посмотрела ему в глаза. Сзади в камине слабо потрескивали поленья. Он ожидал смеха, каких-то шуток, а мисс Браун очень долго молчала, затем наконец, словно через силу, произнесла:

– Но это невозможно.

– Возможно! – С неожиданной энергией Банкс схватил ее за плечи. – У де Коммерсона[9]9
  Коммерсон, де (1727–1773 гг.) – французский ботаник и врач; в 1764 г. совершил кругосветное путешествие с экспедицией знаменитого мореплавателя Луи Бугенвилля, во время которой открыл 160 новых видов растений.


[Закрыть] получилось. Его возлюбленная путешествовала с ним по миру, одетая пажом. Она видела страны Ост-Индии, Китай, Индию, удивительные, чудесные места!

– Но люди знали, кто она такая. – Ее голос звучал спокойно. – Эту женщину потом разоблачили.

– Ты могла бы подняться на борт корабля на Мадейре, – продолжил Банкс. – Там никто за тобой пристально наблюдать не будет. Я скажу Куку, что один из моих рисовальщиков ждет на Мадейре. Вот и все.

– Джозеф! Разве может женщина на корабле притвориться мужчиной? Там же все…

– На сей раз для моей группы выделят больше места. Об этом уже есть договоренность. Я потребую еще каюту, рядом со своей. Они не откажут.

Мисс Браун отвернулась, пытаясь представить себя подстриженную, втиснутую в тесный сюртук.

– Только подумай! – воскликнул он. – Ты своими глазами увидишь океаны и тропические леса, все, о чем мы говорили, своими собственными глазами. Побываешь со мной в землях, еще не нанесенных на карту, посмотришь в ночном небе на созвездие Южного Креста. Сможешь подставить лицо ветру, дующему из Антарктики, когда мы станем огибать мыс Доброй Надежды. Увидишь сама все, что воображала! Подумай об этом! Подумай, как это будет прекрасно!